Читать книгу Дорога без возврата - Ярослав Васильев - Страница 4

Жиль бежал через лес не разбирая дороги, его душили слёзы. Урсюль отдают в аббатство Шампвер! Вот только ещё не бывало, чтобы оттуда хоть кто-то возвращался в мир, а не принимал постриг. Парень случайно услышал, как отец объяснял соседу, зачем едет в аббатство… И мир рухнул. Самая красивая девушка деревни. Не зря староста весь год отказывал сватам, придирчиво выбирая дочери жениха. Жилю отец не раз заявлял, что разрешит сыну жениться не как остальным парням на пятнадцатый год, а только после шестнадцати5 – мол, пусть отче Аббон доучит и благословение даст. А дальше… дальше недалеко и до Пятидесятницы, после которой принято засылать сватов. Парень полагал, что ему-то, самому завидному жениху – единственный грамоте учён, да и мастер Гобер человек в деревне не из последних – староста уж не откажет. И Урсюль вроде была довольна, что в девках ещё на год засиделась, потому может сватов от Жиля дождаться. Вон даже сама в прошлом месяце, как из церкви в день службы на Вознесение Господне обратно шли, шепнула, что Жиль парень хоть куда, поэтому… И так на него взглянула тогда, что кровь бросилась в голову, в животе потянуло сладкой истомой. А теперь всё кончено. Они никогда не увидятся, Жиль никогда не взойдёт с ней к алтарю…

Сев на корень большого дуба, Жиль, наконец, дал волю слезам. Здесь можно, здесь никто не увидит. А когда слёзы кончились, просто лёг на траву и бездумно принялся смотреть на небо в облаках и зелёные кроны деревьев. Именно так и нашёл парня отец Аббон.

– Рыдаешь, – усмехнулся священник. – Ну, ну. Вставай и пошли со мной.

– Оставьте меня, отче…

– Встань. Я сказал.

За последний год старик высох, ходил, опираясь на палку, и обычно говорил тихо. Но сейчас в громовом голосе прозвучала такая сталь, что повиновался бы, наверное, даже латник. А уж тем более парень, привыкший во всём слушаться наставника. Жиль понуро встал и, стиснув зубы, посмотрел на отца Аббона: повинуюсь, но против воли. Священник тут же заковылял прочь, уверенный, что парень не осмелится стоять и пойдёт следом.

– Запомни, сын мой. Сказано было Иоанном Богословом: грех – это всякое нарушение закона, данного Господом нашим. И чем тяжелее проступок совершённый, тем сильнее отмеряет Вседержитель наказание, чтобы задумался грешник и в следующий раз не сотворил подобное. А за смертный грех наказание положено вдвое.

– Да при чём тут грех, отче? – буркнул Жиль, подобрал с земли ветку и начал бездумно обрывать с неё листочки.

– А то, что гордыня есть тягчайший из грехов, так как суть её презрение ближнего и омрачение ума и сердца, которое ведёт к отрицанию законов Божьих и потере любви к Нему и к ближнему своему.

– Гордыня? О чём… Отче, да вы это про Урсюль? Да она!..

Ветка в руках с громким хрустом переломилась, а парень замер в негодовании, пытаясь справиться с собой и найти слова в ответ.

Отец Аббон тоже остановился, присел на корень и посмотрел на Жиля как на неразумного ребёнка, попытавшегося сунуть в рот какую-то гадость.

– Да, да, чиста аки ангел, – священник усмехнулся краешком рта. – Сын мой. Я понимаю твою молодость и страсть, особенно когда красивая девушка одаривает вниманием. Но не зря искуситель совратил Адама через Еву, а первым из грехов, совершённым Евой, стала именно гордыня. Урсюль давно поняла, как на неё смотрят мужчины, и упивалась этим. Именно она подзуживала отца, чтобы тот выбирал ей жениха получше – ведь после венчания, если она и дальше продолжит распалять похоть мужчин, муж подобного не потерпит. И как заведено испокон веков вразумит палкой. А пока Урсюль в девках, то может позволить себе многое. Что, не так? Али не тебе она шептала после службы на Вознесение Господне? А перед этим…

– Не надо! Хватит! Не надо!

– Не надо, – покачал головой старик. – Она своё наказание уже получила. Отныне не покинет Урсюль стен аббатства Шампвер.

– Но почему… почему… – еле слышно прошептал парень.

– А потому что мир погряз в грехе. Тщеславие обуяло старосту вашего и остальных, поэтому и купили они Хартию. Забыли, что исстари заведён порядок: молится пастырь, хранит покой воин, а крестьянин должен обрабатывать землю и не помышлять об ином. Решили уподобиться графу, что платит лишь королевскую талью. Шевалье де Крона за это на них здорово взъярился. Пошлины и поднял – что на соль, что на мельницу, что на остальное. Земли-то вокруг его. А денег на Хартию в рост у ломбардцев брали. Чтобы долг отдать, Урсюль аббатисе и продали.

– Ей-то зачем?..

– Затем, что она впала в смертный грех Сребролюбия. Среди пастырей Церкви нашей Святой, попадаются и те, кто забыл наставления Отцов Её. Заповедано Ими, что с только венчаной женщиной возлежать имеет право пастырь, и только на малом приходе стоящий. А тем, кто власти от лона Святой Церкви достигает, заповедано от мирских соблазнов отстраняться. Но епископ наш погряз в грехах Сладострастия и Чревоугодия. Поэтому склоняет к блуду не только мирянок, но и монахинь. Твою Урсюль подарят ему во время следующего приезда, а за это епископ поможет отписать аббатству Шампвер какую-нибудь деревеньку или право на новую пошлину.

– Тогда…

– Побежишь в монастырь? Чтобы тебя поймали и отдали за святотатство чёрным братьям Святого Доминика? А деревню… не спалят, конечно, но виру наложит такую, что хоть поголовно в сервы продавайся. Ладно, посидели – хватит. Пойдём-ка ко мне.

Старик с кряхтением встал и двинулся дальше, Жиль поплёлся за ним. В доме священника их ждали: молодой помощник отец Фабий уже растопил очаг, а завидев настоятеля и его гостя, поставил на стол горячей каши. И Жиль, хоть ему и не лез кусок в горло, вынужден был давиться, но есть до последней ложки. Иначе нанесёт хозяевам обиду. От обильной еды после того как во рту ничего не было с самого утра, да ещё и испереживался, тянуло в сон, поэтому до дома парень добрался в осоловелом состоянии. Несмотря на ворчание матери тут же лёг спать – последняя мысль перед тем, как веки окончательно сомкнулись, была: «Завтра проститься с отцом Аббоном и выручать Урсюль».

Утро всё изменило. Жиль встал ещё затемно, быстро собрал котомку и вскоре был возле церкви… Там его встретил плачущий отец Фабий: ночью у настоятеля опять случился приступ грудной жабы, но в темноте отец Аббон плеснул себе в кружку слишком много успокаивающего отвара и лекарство стало ядом. Жиль замер, словно его ударили обухом по голове. Как такое может быть? Ведь ещё только вчера старик ворчал и наставлял, а сегодня… О немедленном побеге из дома теперь не могло быть и речи, да и не справится совсем недавно назначенный отец Фабий с похоронами один. А Жиль в последний год не раз исполнял в церкви обязанности помощника-мирянина.

Дни до похорон пролетели будто в тумане. Пришёл в себя Жиль лишь когда над могилой отзвучали последние слова заупокойной молитвы, и была насыпана последняя лопата земли. Но уйти домой отец Фабий не дал, попросил остаться. А когда церковное кладбище покинули последние из селян, позвал в дом, где достал из сундука несколько книг и небольшой листок пергамента.

«Здравствуй ещё раз, Жиль, мой ученик и духовный сын. Последние месяцы чувствую я, что призовёт меня вскоре Господь, держать ответ пред престолом его. И если читаешь ты строки эти, так оно и случилось. Не все земные дела успел я завершить, поэтому оставляю их тебе. Многие годы трудился я над летописью путешествия вместе с графом Раймундом из Тулузы в земли сарацинов. Тебе же завещаю немедля отправляться в город Лютецию, где найти в Университете Сорбонна профессора права и богословия Гильома де Шампо. Дабы передать ему труды мои».

Едва дочитав, парень уронил листок на пол. Как? Ведь ему надо спешить в Шампвер, пока Урсюль не приняла постриг. Но нарушить волю отца Аббона, особенно посмертную – это страшный грех! Жиль застыл, руки и ноги отказывали повиноваться, словно превратились в неподъёмные дубовые колоды. И словно со стороны он услышал свой голос:

– Я повинуюсь воле моего наставника и отца духовного. Где рукописи, которые я должен передать профессору Гильому?

Неделю спустя Жиль шёл через лес в сторону Лютеции, и даже нашёл двоих попутчиков. А мысли про Урсюль хоть до сих пор и приходили перед сном, но всё реже: молодость брала своё, выгоняя тоску. Да и спутники особо скучать не давали. Высокий и крепкий Пьер, судя по русым с медью волосам и правильным чертам лица откуда-то из герцогства Бретань: там часто даже среди благородных семей чувствовалась кровь викингов, а многие шевалье считали свой род чуть ли не от Латинской империи. И полная его противоположность Манюэль – низенький и смуглый круглолицый уроженец Прованса. Как положено Северу и Югу, оба и часа не могли провести вместе, чтобы не сойтись в споре. Особенно когда выяснилось, что оба почти ровесники, всего лет на шесть-семь старше Жиля, но их занятия противоположны друг другу. Пьер такой же школяр, каким назвался и Жиль, тоже идёт в Лютецию, где надеется сдать экзамен и поступить на один из Старших факультетов – богословский. А Манюэль отдал свои предпочтения, как он сам заявил, Великому искусству алхимии… Стоило Пьеру в первый же день знакомства высокомерно заявить, что алхимия не входит в число свободных искусств, поэтому её нельзя считать наукой, а лишь ремеслом, как школяр стал врагом южанина.

Вот и сейчас оба спорили, даже когда все трое в надежде сократить путь заплутали и вынужденно шли прямо сквозь лес, время от времени перебираясь через наполовину трухлявые древние дубы и обходя прогалины, слишком уж густо заросшие кустарником или заваленные буреломом.

– Значит, говоришь, она была ведьма?

– Верно говорю. Нос крючком, усы, горб и один-единственный зуб. А ещё чего-то в лесу собирает, зелье варит. Точно нечистому продалась, – Манюэль поскользнулся на траве, взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие и больно ударился о дерево. Округу огласили забористые ругательства

– Так ты, вроде, говорил, что её проверили братья Святого Доминика и ничего не нашли?

Теперь злобный взгляд достался Жилю: до этого дня парень как правило молчал, а тут неожиданно встал на сторону соперника.

– Ну… Она могла им отвести глаза…

– Рискнёшь повторить? – вдруг резко оборвал его Пьер. – Слуги нечистого не могут преодолеть дарованную от Всевышнего благодать. Или ты еретик, которые отрицает таинства и благость Христа? На юге, говорят, ещё остались альбигойцы.

Манюэль испуганно побледнел: слишком уж в нехорошую сторону повернул разговор. Спор тут же утих, дальше все трое шли не произнося ни слова, Пьер вроде бы сделал вид, что сказанное в запальчивости уже и не помнит… Но повисшее между попутчиками нехорошее напряжение уходить никак не хотело.

– Ручей! – вдруг крикнул Жиль.

– Где? – недовольно буркнул Манюэль. – А ведь точно, и я слышу.

– Тогда так, – принялся командовать Жиль, не обращая внимания, что он здесь самый младший. – Вечереет. Шею свернём по лесу плутать. Манюэль, ты давай к воде. Рыба тут должна быть непуганая. Пьер, на тебе хворост и костёр, я займусь навесом на ночь. А как рассветёт, по ручью наверняка выйдем к людям.

Навес из жердей и нарубленных веток был закончен быстро. А вот с рыбной ловлей, судя по тому, что Манюэль ещё не вернулся, дело не шло. Да и с костром не очень ладилось: искры от огнива уходили в трут, но отсыревший после утреннего дождя хворост не занимался. Наконец Пьеру, похоже, надоело, к тому же он решил, что его никто не видит… Быстрое движение рукой, несколько беззвучных слов – и вот уже весёлый огонёк бойко захрустел самыми тонкими ветками. Пьер встал, отряхнул с колен мусор. И вдруг заметил потрясённого зрелищем Жиля. На лице школяра на мгновение застыла досада, потом Пьер рассмеялся:

– Да что это я? У братьев-вагантов нет друг от друга секретов. Да не пугайся ты. Не колдун я. Слышал про Одарённых Господом?

Жиль кивнул. Отец Аббон рассказывал о людях, которым от рождения даны особые способности. Например, лечить наложением рук, или двигать предметы взглядом. И пусть можно всю жизнь прожить и не встретить ни одного – пугаться не стоит. Тем временем Пьер продолжил.

– Разные бывают таланты. Я вон, огонь могу зажигать. Правда, несильный. И проверяли меня, даже грамотка есть с печатью. О том, что братья Ордена Доминика удостоверяют: Пьер Абеляр к козням нечистого касательства не имеет. Что-то ещё?

– Ты сказал про вагантов…

– Не знаешь? Ты же как и я, бродячий школяр. Хотя… если ты совсем недавно покинул отчий дом… Зовут нас от мудрого латинского слова «vagantes», то есть значит «странствующие». Мы – те, кто поставил пусть голодную, но истину превыше сытой глупости. Мы ищем мудрости, путешествуя от университета к университету.

– продекламировал Пьер. – Добро пожаловать в наше братство, и если понадобится тебе помощь хоть среди школяров Болоньи, хоть Лютеции, хоть Кёльна – шепни, что принял тебя будущий великий богослов Пьер Абеляр. Только вот по нашим правилам: ты узнал мою тайну, поэтому я должен узнать какую-нибудь твою.

Жиль задумался: а что такого он может рассказать? В его жизни и не было ничего интересного. Хотя…

Когда отзвучали последние слова о встрече с Драконами, Пьер задумчиво посмотрел на ярко пляшущий в сумерках огонь и негромко сказал:

– Я много слышал про отца Аббона. И всегда жалел, что он уже умер, поэтому я не смогу сойтись с ним в диспуте. А ты, стало быть, его ученик… Не говори про это никому, кроме мастера Гильома. У твоего учителя осталось слишком много недругов, которые захотят отомстить если не ему, то тебе. Будут спрашивать – назовись Жилем из города Ньевр, и что учился латыни ты в тамошней церковной школе. Поверь, этим ты…

Договорить Пьер не сумел, так как к костру сквозь кусты шумно вывалился Манюэль с несколькими форелями и громко спросил, готовы ли угли, запекать рыбу – а то у него уже брюхо от голода сводит. Да и после продолжить разговор не получилось: от еды Манюэль пришёл в отличное настроение, забыл испуг и с жаром затеял новый спор.

Утром троица двинулась вниз по ручью. И уже к обеду лес поредел, вывел приятелей на широкий луг, усеянный белыми ромашками и васильками. Не смотря на то, что луг и пустовал, на краю сохранилась пара старых яблонь. Значит, здесь жили люди, а где люди – там дорога. Даже если деревня бывших хозяев луга и яблонь в развалинах, а дорога заросла, по ней всё равно можно выбраться на тракт. Среди деревьев засвистели и заспорили соловьи, в прозрачно-голубом небе над лугом одиноко парила пустельга, от высокой травы и цветов тянуло душистой свежестью, стрекотали кузнечики. Всё так и приглашало сесть и передохнуть.

– Перекусим? – предложил Манюэль. – Рыба ещё осталась. У тебя, Жиль, прям рука лёгкая. Я вчера сколько сидел, а ты утром раз – и вдвое против меня набрал. Только вот… Как бы не испортилась, по жаре-то.

– Обжора, – усмехнулся Пьер. – Но в кои то веки с тобой соглашусь. Есть хочется. Этот кустарник, в который с утра завёл нас леший, не только оставил на моей котте пару новых прорех и исцарапал ноги, но и высосал все силы.

Приятели с удобством расположились под одной из яблонь. Жиль к рыбе достал остаток хлеба, а у Манюэля нашлось немного соли. К тому же в траве было полно спелой земляники, так что обед обещал быть королевским.

Они как раз поделили последний кусок хлеба, когда послышался топот коня: по лугу на них мчался всадник. Причём судя по красному плащу с широкой вышитой каймой, явно из благородных, и – несмотря на молодость – уже шевалье.

– С дороги, оборванцы!

Приятели еле успели отскочить, всадник же, не останавливаясь, влетел под сень деревьев, но зацепился плащом за одну из яблонь. Конь от резкого рывка истошно заржал, после чего остановился и тяжело задышал. Мужчина изо всех сил дёрнул за полу, ткань лопнула, оставив изрядный кусок среди веток. Шевалье выругался, хлестнул коня, потом «виноватых оборванцев» – Пьер успел увернуться, а вот Манюэля слегка задело – и поскакал дальше.

– Странно… – задумчиво сказал Жиль, глядя вслед.

– Зато ткань хорошая и кусок большой, – буркнул Манюэля. – Я себе возьму.

– Может, не стоит? – осторожно спросил Пьер.

– Стоит-стоит. Мне знаешь как попало? Пусть хоть этот кусок станет наградой. Продам, а, может, себе приспособлю.

Настроение было испорчено оставаться для отдыха никто уже не хотел, даже клубника не манила окунуться в лесную прохладу. К тому же просто так шевалье не ездят – значит, в той стороне люди. И пусть пришлось сначала долго идти через луг, а потом через небольшой лесочек – полузаросшая тропинка вывела не на очередное поле или прогалину, а к старому постоялому двору. От столбов ограды остались трухлявые обломки, ветхий дом давно врос в землю своими округлыми стенами из дикого камня, а от шапки черепичной крыши остались редкие щербатые зубья. Но дальше шла самая настоящая дорога, даже всемогущее время не смогло затянуть травой шрамы наезженной телегами колеи.

Обойдя развалины, приятели поднялись на небольшой холм и замерли, не веря, что их блуждания закончились. Заброшенный путь всего через три или четыре сотни першей6 сначала терялся между полями ржи, а дальше сходился с новой дорогой, которая рассекала широкую долину. Сверху можно было разобрать и трудившихся на полях крестьян, и дымящийся пылью торговый тракт. Внезапно на старой дороге появилась свора гончих собак, черных с рыжими подпалинами, за ними псари с длинными кнутами на плечах, лёгкими рогатинами и арканами. Последним показался всадник.

– О! Охотнички! И, кажется, я знаю, за каким они оленем, – на бегу бросил Пьер, увлекая приятелей вниз к развалинам. – Вы как хотите, а я подальше.

– Но мы, вроде, тут ни при чём? – удивился Жиль. – Тебе-то чего бояться?

– Помнишь, я про грамотку говорил? Вот только печать у меня на ней просрочена. А новую ставить лучше в Лютеции. В общем, я встречаться с этими охотничками не собираюсь и вам не советую.

Пьер подхватил свой мешок и скрылся в густом подлеске. Манюэль, наоборот, никуда прятаться явно не собирался. Жиль замер, пытаясь решить, как ему поступить: с одной стороны, Пьер путешествует давно, да и советов плохих никогда не давал – но и южанин-алхимик на дорогах не первый год. И совершенно спокоен. Наконец, парень решил последовать совету ваганта, подхватил мешок с вещами… но опоздал. К бывшему постоялому двору выскочили собаки, уверенно окружили людей, не давая сбежать. Почти сразу подоспели псари, а за ними въехал начальствующий господин.

Хозяин был полной противоположностью молодому шевалье. Попона гнедой лошади не просто кусок ткани, а украшена разноцветными вставками и металлическими чеканными бляхами. Седло дорогое, сарацинской работы – Жиль видел похожее у своего графа. Да и по возрасту – уже старик, с морщинистым, землистого цвета лицом, с провалившимися щеками, острыми скулами и с длинными седыми волосами, топорщившимися в стороны из-под шапки. Вот только взгляд был… не мутный, подёрнувшийся плёнкой возраста – а цепкий, пронзительный. Страшный. Увидев, кого поймала челядь, старик остановил коня и жестом приказал подвести обоих к себе.

– Кто такие? – взгляд вдруг зацепился за торчащий из дорожного мешка кусок плаща. – Где он?

Манюэль вздрогнул, побелел и сбивчиво начал объяснять, что ни он, ни его друг бродячий школяр, к беглецу не имеют никакого отношения. И что вот совсем недавно видели молодого шевалье у края леса, тот потерял кусок плаща, а Манюэль подобрал и хотел вернуть…

– Ушёл! – раздосадовано хлопнул себя по бедру старик. – Ушёл, паскуда.

Отведя душу бранью, старик переключился на нежданную добычу.

– Кто такие? Из сервов?

– Никак нет, господин, – ответил Манюэль, и оба поклонились. – Я скромный философ, а это мой друг бродячий школяр.

– Алхимик, значит, – удовлетворённо произнёс старик, – золотоискатель.

Манюэль промолчал: благородный господин – это не школяр-вагант, на которого можно и обидеться, если он приравнивает ищущего тайн «первичной материей» к суфлёрам-алхимикам, только и думающим о превращении ртути в золото.

– Фейерверки устраивать можешь?

– Да. Я посвящён в искусство соединения серы и соли с огненным первоэлементом.

– Это хорошо. Своего алхимика у нас ещё нет… Пойдёшь с нами. Школяр тоже, найдём, куда приспособить.

Жиль было хотел сказать, что он не хочет, что ему надо в Лютецию. Но Манюэль вовремя толкнул его в бок, заставив прикусить язык. Старик в бешенстве из-за упущенной добычи, и легко прикажет затравить отказавшегося парня собаками. А назначенная прево вира за смерть вольного королевского подданного Жилю будет уже безразлична.

Неторопливо плестись обратно рыцарь не пожелал, поэтому кивнув одному из слуг оставаться за старшего, ускакал. Остальная охота двинулась в замок шагом, псари берегли собак, жадно дышавших после погони. Трава постепенно сменилась плотно утрамбованной глиной со следами многочисленных телег. Дорога пересекла королевский тракт, потом продолжила путь вдоль опушки, огибая лес. И, наконец, свернула в поля, где у самого горизонта можно было различить замок. Жиль бросил тоскливый взгляд в сторону тракта и вздрогнул: небо с той стороны потухло и подёрнулось мглистой серой дымкой, обещая скорую непогоду. Плохой знак. А псари тем временем, пользуясь отсутствием господина, принялись чесать языками. И на душе стало совсем тревожно. Ведь говорили мужики о том, как лет пять назад помер барон де Муффи, а у командовавшего сегодняшней погоней эконома шевалье де Жюсси начало прихватывать старую рану, и охотиться на крупного зверя стало некому. Владеющей-то замком баронессе, мол, всё равно – она дичь для стола и купить может. А вот дикие свиньи совсем страх потеряли, опять придут поля травить. И что делать, не ясно: не самим же крестьянам на них охотиться? Манюэль от новости, что правит в замке женщина – поэтому наверняка, как все женщины, взбалмошная и непостоянна – тоже помрачнел. А ещё, прежде чем одного из слуг грубо одёрнули, тот несколько раз повторил прозвище эконома – «Старый хорёк». И просто так хорьком называть не будут.

К замку подошли в сумерках от догнавшей грозы, но света вполне ещё хватило чтобы рассмотреть место, куда судьба занесла Жиля. Замок был не самым богатым, из камня построены только донжон7 да арка и укрепления подъёмного моста. И небольшим: ров не шире пары человеческих ростов, всего две линии стен – внешняя и стена-«рубашка» вокруг главной башни. Поэтому дома мастеровых барона не прятались, как положено, под защитой третьего внешнего кольца стен, а стояли небольшой слободой рядом с огородами по другую сторону дороги. На несколько мгновений Жиль понадеялся, что их оставят именно в слободе – и ночью он сможет убежать. Но у ворот обоих то ли гостей, то ли пленников забрали четверо новых охранников, судя по хорошей ткани одежды городской выделки, из личной прислуги баронессы. После чего повели через настоящий лабиринт разнообразных построек внутреннего двора к донжону. Около часовни Манюэль робко попытался задержаться, слишком уж вкусными запахами кухни потянуло из прохода между конюшней и кладовыми: мол, с дороги положено сначала помолиться, да и перед хозяином негоже стоять и шуметь на весь зал голодным животом. Но один из сторожей больно ткнул его кулаком в спину и, широко улыбаясь полным гнилых зубов ртом, ответил, что госпожа сама решит – нужно их кормить, или не стоит тратить даже воды из колодца.

В замке своего графа Жиль никогда не был, но по рассказам отца Аббона неплохо представлял, как должна выглядеть главная зала. Манюэль в подобных местах бывал намного чаще… но и он поразился непривычной роскошью. Сам зал был размерами под стать замку и не очень велик, всего четыре роста в высоту и туазов тридцать пять в поперечнике. Но два окна рядом с местом барона были прикрыты не решёткой из ивового прута как остальные, а витражами из стекла, на которых играло закатное солнце. Освещали хозяйскую часть стола не только висящие на потолке и стенах масляные лампы, но и две восковые свечи. Да и сами стены укрывали не полотнища толстой ткани, вышитой деревенскими умелицами, а настоящие гобелены. Причём, судя по узору из листьев, самые дорогие, не византийской, а сарацинской работы. И даже доски пола под ногами баронессы покрывал не камыш и свежие ветви, а шерстяной ковёр.

Когда гости-пленники в сопровождении слуг вошли в зал, ужин был в разгаре. Никаких приказов от баронессы не последовало, поэтому подождав какое-то время, лакеи сели за дальний стол. Жиля и Манюэля посадили рядом с собой, а тот самый мужик, сурово одёрнувший алхимика возле церкви, теперь добродушно хлопнул обоих по спине и пригласил налегать на еду вместе с ними. Мол, раз хозяйка ничего не сказала – они теперь гости, а гостя положено кормить. Утолив первый голод, южанин порозовел, благодушно рыгнул и в качестве ответной любезности, как положено гостю, начал рассказывать новости и слухи. Остальные за столом слушали жадно, всё-таки замок пусть и стоит у тракта, всё же не харчевня. Путники со свежими сплетнями бывают здесь нечасто. Жиль, пользуясь тем, что за болтовнёй Мануэля про него забыли, принялся осторожно разглядывать баронессу.

Хозяйка выглядела под стать залу. Довольно молодая, хороша лицом и явно старается быть похожей на идеал красоты, про который как-то пел балладу в их деревенском трактире заезжий трувер: высветленные кожа и волосы, удлинённый овал лица, маленький рот и густо очерченные и накрашенные чёрной тушью брови. Несмотря на будний день, одета она была как на праздник. Нижнюю рубаху украшал богатый узор благородного красного оттенка, платье из муслина городской выделки старательно присборено, чтобы красиво показать большую грудь, а лента лифа и дорогой пояс древлянской работы на талии, выгодно подчёркивали пышные формы, «позволяющие полнее вкусить любовные игры». А уж сколько стоила меховая накидка из северных соболей, страшно было даже подумать. Отец Жиля, наверное, не зарабатывал столько и за год. Вот только почему-то от взгляда на баронессу пробивала дрожь.… Благородная дама явно была не в духе, символ вдовства – лёгкая ткань, покрывавшая волосы – сбилась, а взгляд, которым она случайно зацепила парня, напомнил рассказ отца Аббона про мифического зверя Скорпиуса, перед тем как съесть своим взором вгонявшего жертву в оцепенение ужаса… Обошлось. Женщина, облокотившись на подлокотник своего кресла, о чём-то говорила с сидевшим на соседней лавке Хорьком. И обоим явно было не до школяра с алхимиком. Закончив ужин, баронесса выгнала приготовившегося было петь трувера, встала и ушла. За ней покинул залу и старый рыцарь, а следом принялись расходиться и остальные. Всё тот же мужик с гнилыми зубами вывел Жиля и Манюэля из башни, нашёл им место в каком-то из домов прислуги на замковом дворе, и парень забылся тревожным сном.

Утро баронесса де Муффи встретила в отвратительном настроении. Как всё замечательно было всего несколько дней назад! Схоронив мужа, молодая ещё женщина быстро почувствовала вкус единоличной власти над богатым феодом, и идти в семейную кабалу второй раз не собиралась. Вот только детей от первого брака не было. Следовательно, умри баронесса или забеременей от кого-то из любовников, фьеф тут же отойдёт королю. Поэтому родня всё настойчивей требовала повторного брака… Сбежавший вчера шевалье де Мазаме мог бы стать удачной партией. Младший сын барона из Нормандии, поэтому никакой влиятельной родни поблизости. Слабый характером, вмешиваться в управление замком бы не посмел. Да и в постели весьма неплох. И чего его потянуло на дочку шорника? Девка, которую молодой рыцарь силой завалил в лесочке, тут же побежала жаловаться хозяйке. Оскорблённая изменой женщина приказала сунуть де Мазаме в особую комнату, запрятанную в подвале донжона между кладовыми для припасов. Пусть посидит, подумает – ведь по закону насилие над свободной женщиной каралось довольно сурово, а уж за свидетелями дело не станет, баронесса позаботится. Через недельку, как сломается, можно было бы намекнуть насчёт замужества. Новоиспечённый барон против жены тогда и пикнуть не посмеет. Но проклятый негодяй успел сбежать!

С мыслей о побеге гнев переключился на эконома: как тот посмел упустить де Мазаме? Впрочем, ярость остыла довольно быстро. Старый шевалье де Жюсси служить начал ещё при её отце, после замужества стал экономом замка. Никогда не будет претендовать на то, чтобы заточить хозяйку в монастырь и посадить бароном де Муффи наследника: и оммаж блюдёт, да из детей в живых осталась только дочь. А девица – не мужчина, на чужой домен претендовать не имеет права. Да и даром что лицом хороша – в остальном тощая, смуглая, черноволосая. Кто на такую посмотрит? Значит, вариант, что старый эконом с кем-то сговорится насчёт замужества и маленького переворота не пройдёт. К тому же без суровой мужской руки эконома управлять замком, наверное, было бы намного сложнее. Вот только обратная сторона такой помощи – необходимость делиться властью, а это вызывало постоянное раздражение. Вот если бы удалось заменить старика послушным мужем…

Впрочем, за завтраком неприятные мысли быстро исчезли: повар хорошо знал свою госпожу, поэтому сегодня расстарался особенно. Покончив с едой и делами по хозяйству замка, баронесса вспомнила про вчерашнюю добычу эконома. Школяра звать она не захотела, много чести. Зато Манюэль был обласкан, а эконому дан приказ «снабдить необходимым для огненного праздника» и отдан под лабораторию один из домов в замковой слободе. Про Жиля забыли. Потянулись однообразные дни, ведь приказа отпустить домой тоже не последовало. Надежду вселяло только обещание Манюэля: мол, он помнит, что парень идёт учиться в Лютецию. Специально не стал говорить про приятеля. Скоро про школяра забудут совсем – и алхимик постарается Жиля вывести под видом одного из помощников. А дальше в лесу парень ходит лучше любого егеря и сумеет выйти на тракт уже за пределами фьефа де Муффи.

Жиль считал дни, когда, наконец, он сумеет бежать – но внезапно зарядили дожди, фейерверк отложили. И, значит, нужда в помощнике для сбора ингредиентов в лесу отпала. Вот только и баронесса, вынуждено запертая непогодой в четырёх стенах, впала в хандру. Всё раздражало, позванная читать хозяйке дочь эконома – роман читала не так… Тут-то и вспомнилось, что вместе с алхимиком был ещё какой-то школяр.

Парня вызвали утром следующего же дня. Зал к этому времени был уже почти пуст, только сновали несколько слуг, убирали столы и меняли на полу вчерашний камыш и сено на свежие. Баронесса сидела с хозяйской стороны вместе с какой-то девушкой и играла в шахматы. Жиль несколько раз моргнул, привыкая к смене освещения, потом подошёл поближе, ещё раз внимательно взглянул на игроков… И понял, что тонет в округлом лице, полных губах, милом курносом носике и ямочках на щеках. Сколько ей? Не меньше, чем четырнадцать, но судя по длинным до пояса девичьим косам ещё не замужем. Хотя… отец Аббон говорил, что в дворянских семьях венчаются очень поздно, и в шестнадцать-семнадцать свадьба никого не удивит. Девушка заметила, что рядом кто-то есть, подняла взгляд, и Жиль снова утонул в бездонных карих глазах.

Баронесса заминку поняла по своему. Решила, что парень засмотрелся на шахматы.

– Знаешь что это?

– Да, госпожа. Я немного играю.

Жиль заставил себя перенести внимание на доску. Шахматы были не как у отца Аббона – в виде резных фигур, а совсем простые. Только белый и красный короли были вырезаны в виде человека с короной, остальные выгладили как простые цилиндры с выточенными наверху символами.

– Играй. За благородный красный будет, конечно же, Николетт. А ты… Как твоё имя?

– Жиль, госпожа.

– Жиль, значит, – усмехнулась женщина. – Ты – за белый.

Первую партию Жиль естественно проиграл, слишком уж его отвлекали мысли про Николетт. Ко второй собрался и сумел свести вничью, а третью выиграл: пусть девушка оказалась сильным игроком, до отца Аббона ей было далеко. Баронесса довольно улыбнулась. Она не любила, если ей поддаются, и от Николетт требовала играть в шахматы всегда в полную силу. Поэтому видеть, как девчонка недовольно хмурится от проигрыша, было очень приятно. Потом шахматы надоели, баронесса потребовала ей читать. На следующий день школяра снова позвали читать, потом ещё раз. Поэтому, хотя дожди закончились, выйти вместе с Манюэлем и бежать – не получалось. Да Жиль и не стремился, ведь каждый зов от баронессы означал новую встречу с Николетт. А когда хозяйка замка неожиданно ввела парня в свою свиту и на воскресной мессе он стоял рядом с девушкой, Жиль был вне себя от счастья. Даже подаренный баронессой кошель, где помимо медных нашлись несколько серебряных монет, радовал не так сильно.

Когда заканчивалась уже четвёртая неделя жизни в замке, Жиля неожиданно разбудили посреди ночи. На пороге стоял Мануэль… и рядом с хижиной, куда поселили школяра ждала Николетт.

– Жиль, – торопливо начал алхимик, – тебе нужно бежать. Немедленно.

– Но…

– Я случайно узнала, – зашептала девушка, – завтра тебя переселят в донжон. Хозяйка решила сделать тебя любовником. Так было уже. А как надоешь, чтобы не пошли слухи, тебя убьют. Я… я не хочу.

– Быстрее. Николетт попросила меня, я дал ей смесь, от которой у ворот и калитки часовые ненадолго уснут, а потом ничего не вспомнят. Но времени мало, травы действуют недолго.

– Спасибо, – Жиль подхватил мешок с вещами, сделал несколько шагов, потом остановился. – Но как же вы? Мануэль, тебя могут заподозрить.

– Только чистому душой и твёрдому в вере Христос может вернуть истину, потерянную в первородном грехе. И коли вступил я на путь свободного философа, алчущего тайны мира, не должно мне поступать иначе, потакая греху земному.

– А я не хочу, чтобы тебя сначала использовала, а потом убила эта жадная… – девушка запнулась, стесняясь произнести ругательство.

– Спасибо.

Жиль поклонился алхимику, потом, повинуясь какому-то странному порыву, крепко обнял Николетт и скрылся в темноте.