Читать книгу Шут, Маг, Цирк и его душа - Ярослав Зарин - Страница 3

Как это обычно бывало по вечерам, Дмитрий зашёл в буфет, поболтать о том о сём с Екатериной Марковной. Сегодня не пришлось даже изобретать особенную тему для разговора. Правда, не успел Дима задать интересующий вопрос, как Марковна насмешливо сказала:

– Что, не понравился тебе Коткин, наш новый директор?

– Даже не знаю, – честно признался Дмитрий, усаживаясь к буфетной стойке. – И мужик вроде дельный, и слова говорит как будто бы верные…

– А предчувствия – самые дурные, – продолжила за него Екатерина Марковна.

– Да, – признал Дима.

Пока она наливала чай, он вдруг вспомнил, как сам пришёл в цирк впервые. Ему едва ли тогда исполнилось пять, но именно в тот день он твёрдо решил, что хочет остаться в этом чудесном мире на всю жизнь. Детская мечта так его и не отпустила, со временем лишь обретая детальность и чёткость, она занимала всё большее место в жизни. Но исполнилась ли на самом деле?

Будучи ребёнком, он так много времени проводил здесь, благо, бабушка, воспитывавшая его с семи лет, только поощряла увлечение внука. Никакого другого мира Дмитрий просто не знал, да и не стремился узнать. А когда понял, что больше не выйдет на манеж, только горячая любовь к цирку заставила его смириться с увечьем и продолжать жить. И всё-таки даже теперь он не мог отказаться от этого мира.

– Что ж, – прервала его размышления Екатерина Марковна. – Надеюсь, своими новыми идеями Иван Фёдорович наш цирк по ветру не пустит.

Над чашкой с чаем поднимался пар, Дмитрий всмотрелся в его завитки, поначалу не находя ответа. Чуть позже он вздохнул:

– Раньше-то как-то проще всё было. Бабушка рассказывала…

– Клавдия Никитична светлая была женщина, Дима, – Екатерина Марковна оперлась на стойку, чуть подавшись вперёд. Её усталое, но всё же красивое лицо осветилось, и Дмитрий увидел, как она на самом деле тревожится. – Только и в её время всё было не так-то просто. Хотя тебе-то она больше сказки рассказывала, чтобы ты проникался цирковым духом.

Дмитрий печально улыбнулся, понимая, что Марковна права. Однако он не мог отказать себе в удовольствии и не коснуться воспоминаний о любимой сказке. Он просил бабушку рассказывать её едва ли не каждый вечер перед сном.

Почти перестав прислушиваться к рассуждениям Екатерины Марковны, Дмитрий пытался вспомнить как можно подробнее: вот бабушка мягко улыбается в ответ на извечную просьбу, вот она усаживается на край постели, расправляет одеяло. Её красивые сильные руки даже сквозь плед кажутся горячими. Рассказ начинается именно в тот момент, когда он, изнывающий от нетерпения, готов попросить снова. И пусть эта сказка уже знакома, выучена до последнего слова, но Дмитрий слушает, как в первый раз:

– В тех цирках, где артисты преданны своему делу, появляется душа. Обычно её трудно заметить, хотя порой она помогает на арене и во время репетиций. Не являя свою суть, она бережёт артистов, помогая им добиваться успеха. Уберегая свой цирк от неприятностей, несчастных случаев и печальных событий, душа, тем не менее, и сама должна получать что-то взамен. Ей нужно слушать смех зрителей, чувствовать атмосферу праздника и радости. От этого душа цирка расцветает, – здесь бабушка всегда прерывалась, чтобы взглянуть строго и серьёзно. Она знала о мечте внука, но не позволяла относиться к ней безалаберно. Всякий раз убеждаясь, что тот слушает внимательно, Клавдия Никитична продолжала:

– Иногда, если сердце артиста или служащего цирка достаточно чистое, душа может явиться ему. Разные причины могут быть у неё, и печальные, и хорошие. Редко она прямо говорит о том, что её волнует, поэтому так важно всегда держать свои помыслы чистыми, а сердце – верным истинным идеалам, – здесь он всегда прерывал бабушку, брал за руку, привлекая внимание к себе, потому что в этот миг глаза её будто бы смотрели куда-то вглубь.

Сейчас Дмитрий понимал – его бабушка каждый раз соизмеряла, насколько сама верна идеалам. К какому ответу она тогда приходила? И не пришло ли время задать те же вопросы самому себе?

Впрочем, ребёнком он торопил её и всегда спрашивал, видела ли она душу цирка. Но Клавдия Никитична нетерпеливым кивком заставляла его замолчать. Знакомый и бесконечно любимый жест и сейчас виделся так ярко, точно бабушка сидела с ним рядом за стойкой буфета.

– Клоуны всегда стоят на страже души цирка. Они – как верные воины, помогающие ей напитаться светлым смехом и, тем самым, уберечься от зла, – говорила Клавдия Никитична, чуть прикрывая глаза.

Дима тогда ещё не понимал, какое зло имеется в виду. Жизнь его была хоть и не слишком безоблачной, но бабушка всегда оберегала его, ограждала от неприятностей. Впрочем, сказка от таких непонятностей не становилась хуже, напротив, представлялись драконы и чудовища, а душа цирка, похожая на маленькую девочку-акробатку, убегала от них, взлетала под купол. На арене же ждал храбрый клоун, который неизменно останавливал нападающих. Те боялись вспыхивавшего света софитов, задорного смеха и аплодисментов публики.

Сколько раз, на Новый год или в день рождения Дима загадывал встречу с этой удивительной сущностью? Он даже хотел стать клоуном, чтобы защищать её от зла. Тут уж бабушка отсоветовала, заметив у него способности к акробатике… Быть может, это был неправильный выбор. Сейчас Дима не мог ничего сказать.

– А порой душа цирка способна сотворить чудо. Такое бывает очень и очень редко, но она может исправить непоправимое и подарить незабываемый шанс, – неизменно заканчивала Клавдия Никитична эту странную сказку. – Теперь же спи, Дима.

И он послушно закрывал глаза, хотя в голове крутились тысячи вопросов о душе цирка. Он представлял её снова и снова и за такими мыслями засыпал, хотя ему хотелось расспрашивать и мечтать ещё и ещё.

Та сказка так крепко связывала его с бабушкой, что он не решился рассказать её никому, даже лучшей подруге по детским играм – Ксении. Это сейчас красивая девушка не обращает на него никакого внимания, а в детстве они столько времени проводили вместе! Цирковые дети, они готовы были днями и ночами исследовать этот удивительный мир. Образ Ксении, конечно, подросшей, постепенно стал отождествляться с той самой юной акробаткой из сказки. И само собой разумелось, что шут – это Виктор Анатольевич, её отец. Кому же ещё спасать дочь от зла, как не ему?

Настолько тесно в его детстве переплетались мечты и реальность, что воспоминания о прошлых днях иногда казались более верными, чем знания дня сегодняшнего. Дима не сдержал вздоха, чем привлёк внимание Екатерины Марковны:

– Опять не слушаешь меня, – она усмехнулась, отчего вокруг глаз разбежались лучики тонких морщинок. Совсем как у бабушки. – Да и то верно, разболталась я тут. Тебе уж и домой пора.

– Действительно, – Дима поднялся. – Ну, спасибо за разговор.

– Куда же я от тебя-то денусь, – притворно заворчала Марковна.

Пять лет тому назад, когда у Клавдии Никитичны случился инсульт, Екатерина Марковна как-то сразу взяла на себя заботу о Дмитрии. С той поры они и завели привычку беседовать по вечерам. Когда же бабушка скончалась, Марковна стала для Димы единственным близким человеком.

Вспоминать тот период Дима не любил, как и возвращаться в опустевшую квартиру, где всё напоминало об одиночестве. Была бы его воля, Дима переехал бы жить прямо под крышу цирка. Ведь даже когда уходили все артисты, душа цирка оставалась под куполом.

Екатерина Марковна прибрала остатки позднего чаепития, переоделась и уже собралась уходить, как её взгляд привлекли фотографии, развешанные на стене подсобки. Здесь были практически все артисты, когда-либо выступавшие в цирке.

Екатерина нашла глазами Клавдию Никитичну. Фотография с ней, ещё чёрно-белая, была оформлена в рамочку с тонкой чёрной лентой. Сегодня глаза со снимка глянули так живо, что Марковна едва подавила желание снять неуместный шёлк.

– Я-то, дура, всё думаю, что ты живая, – прошептала она печально. – А Димка-то вон как тоскует.

Фотография, конечно, молчала, да и пора было уходить. Но Екатерина ещё немного помедлила, не в силах так просто выйти из подсобки. Точно сначала нужно было получить ответ или разрешение.

– Всё, говорят, будет по-новому, – сказала она, отворачиваясь и подхватывая свою сумку. – Но хорошо ли это, Клава? Вот и твоя Маша подалась за новым, когда Димке едва семь исполнилось. И что? Где она сейчас? Забыла и тебя, и сына, оторванный ломоть. А Димка остался один-одинёшенек.

Тишина в ответ. Екатерина Марковна фыркнула, будто злясь на себя за неуместные диалоги с уже умершими, и щёлкнула выключателем. Погасший свет стёр со стены и цветные, и чёрно-белые фотографии, лучистые улыбки артистов и заполненные зрителями трибуны. Марковна вышла из подсобки, заперла дверь и торопливо пошла по коридору. Нужно было ещё сдать ключ охраннику.

Отец уже был дома, когда Ксения вошла в прихожую. Она старалась поменьше шуметь, чтобы не привлечь внимания, но Виктор ждал её возвращения, потому отреагировал на малейший шорох.

– Ксюшка, пешком шла? – спросил он.

В голосе отца она часто слышала смешинку, точно на какую бы тему они не разговаривали, он всегда улыбался про себя. В детстве это было приятно, Ксении казалось, что отец – добродушный весельчак, даже за неудачи в школе выговаривает шутя. Но когда она повзрослела, этот проскальзывающий временами оттенок несерьёзности начал её раздражать.

– Да, – откликнулась Ксения, разуваясь.

– Я там ужин сообразил, – Виктор вышел в прихожую.

На нём был белый фартук с чересчур ярким логотипом какой-то компании-производителя пиццы. Ксения не любила таких вещей, но всё никак не могла истребить их – отец как настоящий фокусник доставал их неизвестно откуда снова и снова.

– Ты опять этот ужасный фартук напялил, – Ксения прошла в ванну, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо. – Неужели нельзя дома без клоунады обойтись.

У неё это вырвалось совершенно непроизвольно, а вот Виктора полоснуло, как ножом по сердцу. Слишком часто в последнее время все разговоры сводились к тому, что быть клоуном в современные времена – позор. Виктор Анатольевич любил свою профессию, да и какая это была профессия? Нет, это было призвание. То, к чему его тянуло всегда, то, в чём он видел смысл жизни. Дарить смех, улыбки, разжигать в сердцах зрителей огонь радости – вот, какому делу был всей душой предан Виктор. И он не мог не огорчаться, когда его собственная дочь отказывалась видеть эту сторону.

– Ужинать-то пойдём, – подавив вздох, позвал Виктор. – Стынет всё…

– Я не хочу, па, – дочь остановилась на пороге ванной, приглаженные влажной ладонью волосы чуть потемнели.

Виктор как бы между прочим заметил, что Ксения стала очень похожа на мать. Только в ней не было того, чем всегда отличалась Анастасия, Настенька, как звал её Виктор. Ксения, хоть и такая же красивая, большеглазая и светловолосая, всегда казалась немного отстранённой и холодной. А Настенька вся лучилась светом, будто у неё в груди кто-то разжёг солнце, и лучи его согревали всех окружающих.

– Пойдём, посидишь со мной, – предложил Виктор, подавив неуместные сейчас воспоминания. – Весь день тебя только урывками видел. Да и хотелось бы поговорить с тобой…

– О чём нам разговаривать? – Ксения стала раздражаться, у её губ наметилась горестная складка. – Знаю, ошиблась в номере.

– Я не об этом хотел сказать, – Виктор всё же прошёл на узкую, небольшую кухню, тяжело уселся на табурет у стола.

– А о чём тогда? – Ксения осталась стоять в дверях, сложив руки на груди. – О новом директоре? О новой программе?

– Почему бы и нет, как тебе Коткин? – Виктор ухватился за эту тему в надежде, что дочь просто начнёт говорить. Быть может, у них получится наладить отношения? Быть может, она расскажет, что её гложет?

– Дело говорил, – бросила Ксения задумчиво. – Да, отдача спонсорам нужна будет. И шоу люди любят… Но из нас Дю Солей вряд ли выйдет.

Её лицо стало печальным, отрешённым, как будто она задумалась о чём-то абсолютно несбыточном.

– Ты хочешь номер? – без труда догадался Виктор. Ксения порой говорила об этом, то в шутку, то всерьёз, но отец так и не знал, насколько сильно дочь хочет вырваться из-под гнёта чужого имени.

– Кому не хочется своего номера? – Ксения вновь посмотрела на отца и обхватила себя за плечи, точно ей было холодно. – Да. Хочу! Думаешь, я плохая гимнастка? С мамой, наверное, меня сравниваешь всё время. Она ведь была лучше, чем я, она гениальная была, да? – Ксения едва не разрыдалась. Она слишком устала, потому совершенно не могла уже различить, где её собственные домыслы, а где – слова отца.

– Ксюша, перестань, – попытался урезонить её Виктор. – Не сравниваю я тебя…

– Потому что бездарность с гением не сравнивают?! – взорвалась дочь.

– Да что за глупости у тебя в голове, – Виктор даже немного повысил голос, отчего Ксения только сильнее разозлилась.

– Знаю я, знаю, что все говорят за спиной, – выдохнула она зло. – Шепчутся, болтают, что я не могу выступать. Что не отдаюсь в полную силу, потому все номера с моим участием – как недоделанные. А мне, знаешь ли, и не хочется в чужом номере показывать всё, на что я способна. Я хочу сольную карьеру, а не в тени прятаться! – она уже почти кричала. – Если к Новому году сольник себе не выбью – брошу к чёрту этот цирк.

– И куда пойдёшь? – Виктор качнул головой, не понимая, что делать, что говорить. Он видел, дочь уже на грани истерики, но никогда не мог справляться с таким её состоянием.

– Мало ли, – Ксения отвернулась, чтобы не показывать слёз. – Мало ли, куда. Уеду из этой проклятой страны. Как мать уехала.

Виктор почувствовал, как в висок вонзилась ледяная игла боли. Дочь до сих пор не знала, что на самом деле произошло уже больше десяти лет назад. Всякий раз, когда он задумывался об этом, душу охватывало чувство вины. Может быть, стоило рассказать, объяснить, но с каждым годом Ксения всё отдалялась, и уверенность, что она поймёт всё правильно, таяла, как лёд под солнцем.

– Да, ты всегда молчишь, когда я о ней вспоминаю, – снова завелась Ксения. – Бросила она тебя ради больших денег и беззаботной жизни. Не цирковой, так ведь? Исчезла и забыла о тебе, как о дурном сне, – плечи Ксении сотрясались от рыданий. Её злые слова, наполненные, как понимал Виктор, в том числе и обидой на родителей, всё равно ударяли в самое сердце.

– Перестань, Ксюш, – он поднялся, чтобы прижать дочь к себе, обнять, успокоить. Но та лишь отшатнулась.

– Не тронь меня, – прошипела она и зарыдала сильнее. – Думаешь, что ты такой цирковой гуру. Судить меня смеешь, я же знаю. Лучше бы тебя вообще уволили, чтобы перестал считать себя такой уж важной персоной. За душой ни гроша, жизнь зря прожита, ничего после тебя не останется!

Она перевела дух, но Виктор знал, сейчас будет продолжение. Уже известное ему, но не ставшее от этого менее болезненным.

– Никому сейчас не нужна твоя клоунада. Времена изменились. Мать раньше поняла, ушла, и я уйду!

Ксения почти выбежала из кухни. Дверь её комнаты хлопнула, заглушая рыдания. Виктор налил себе стакан воды и выпил залпом, будто мог потушить пожар боли, разгоревшийся за грудиной.

Наспех приготовленный праздничный ужин остывал на столе. Виктор посмотрел на тарелки из «парадного» сервиза и только крепче сжал зубы.

– Не плачут клоуны, Витя, – сказал он сам себе и начал убирать продукты в холодильник. – Не разводи нюни.

Окно кухни было распахнуто настежь. Лёгкий ветерок колыхал занавески, приносил будоражащие ароматы цветов, свежей листвы. Виктор снова сел и закурил. Дурная привычка, давно пора было бросить, но чем чаще они ссорились с Ксенией, тем больше хотелось забыться, затягиваясь табачным дымом.

…В такой же точно майский вечер они, студенты циркового училища, собрались на набережной. Сидели, пели песни и травили анекдоты, перебрасывая друг другу початую бутылку вина. То ли у кого-то был день рождения, то ли повода и вовсе не было, просто всем было хорошо вместе.

Сейчас Виктор уже не помнил всех имён, всех лиц. Кто-то так и не доучился, кто-то уехал из страны. Из того потока теперь он близко общался только со Степаном, Стёпкой-Кочетом. Да и то, в этом больше была заслуга работы, цирка, который приютил их обоих. Остальные друзья растерялись во времени, исчезли, оставив о себе лишь воспоминания.

Среди той разношёрстной толпы, где клоуны мешались с акробатами и жонглёрами, стояла красивая девушка. Даже находясь в центре, она словно была немного в стороне, чем-то выделялась, как может выделяться один белый цветок среди пёстрой клумбы. Виктор не видел её раньше. Как потом узнал, она была первокурсницей, едва влившейся в семью студентов-циркачей. Невысокая, хрупкая и ладная, она заворожила Виктора, а он тогда ещё даже не представлял, как ухаживать, как подступиться к девушке.

Виктор прикрыл глаза, вспоминая тот день в деталях. Чуть влажный майский ветер, налетевший с реки, принёс обрывки картинок-воспоминаний, точно хранил их всё это время у себя.

Тогда именно Степан представил его Настеньке. Именно он помог начать разговор, а потом уже и само как-то пошло. Настя оказалась скромной и милой, но очень смешливой. В её улыбку Виктор тогда и влюбился.

Жаль, что Ксения, их дочь, так редко искренне улыбалась. У неё бы тоже возникали ямочки на щеках. Та улыбка, что она всякий раз демонстрировала на арене, выстраданная и отталкивающая. Какая-то неживая. Не поэтому ли все номера тоже казались искусственными, что ли?..

Мысли перескочили на другую тему, вспомнились обидные слова дочери. Виктор качнул головой, точно попытался отогнать их вместе с облачком дыма. Настеньке не казалось, что клоун – это плохой выбор. Она видела в этом призвание, уникальный дар. Так радовалась, когда Виктора пригласили работать в цирк, хотя он ещё и не закончил училища. Она никогда не укоряла его за отсутствие денег, не попрекала… Она радостно сказала «да», когда Виктор предложил ей пожениться.

Как он был тогда счастлив, как он радовался, когда у них родилась дочка! Знать не знал, сколько боли придётся пережить в дальнейшем. И не только пережить – запрятать глубоко в себя, чтобы никому не пришло в голову, будто клоуны умеют плакать. Нет уж, все знают, слёзы у клоунов ненастоящие, любые жизненные трудности они встречают с улыбкой.

Заныло сердце. Виктор привычно схватился за грудь, уговаривая, укачивая боль.

– Не время нам расклеиваться, – шептал он беззвучно. – Не время.

Скольким он хотел успеть поделиться с Ксенией до смерти, а вот теперь, если сердце будет так же болеть, может, не успеет вообще ничего. Виктор потушил недокуренную сигарету. Надо всё-таки бросить, надо перестать загонять себя в могилу раньше времени.

А мысли всё равно возвращались к словам дочери, и становилось так муторно, так грустно на душе, что даже майский ветер ничуть не спасал. Сердце болело, точно пронзённое ножом.

Воспоминания… Чаще всего они приходили незадолго до сна. Выползали мороком, заставляя снова и снова проживать тот час.

– Ты только не думай, что я тебя разлюбила, что бросаю вас с дочкой.

Анастасия немного дрожала, будто от холодного ветра. Но Виктор понимал – этот холод у неё внутри. Что-то чужое, злобное поселилось под сердцем и глодало, истязало и терзало его жену.

– Я не думаю, – говорил он, а губы почти не слушались. – Нет. Не думаю.

– Мне нужно уехать. С ним, – Настя отвела взгляд. – Я знаю, что нужно. И ты не думай, у нас ничего не было. Люди скажут всякое, Витя.

Он знал, что она не лгала, и слышал уже, что говорят люди. Голова кружилась от всего этого, точно он не держал сейчас Настю за руку, а стоял на самой вершине какой-то башни, продуваемой всеми ветрами. И вот-вот мог упасть.

– Я должна, – повторила она упрямо. – Это странно звучит, знаю, но иначе случится несчастье. Какое-то очень большое несчастье, понимаешь?

Виктор только крепче сплёл с ней пальцы. Он пытался не замечать собранного чемодана, не задумываться, куда и с кем сейчас хочет уехать его жена, но взгляд нет-нет, а падал на блестящие, ещё не застёгнутые замки, из-за которых казалось, что у жёлтого чемодана есть лицо, обиженная морда.

Ещё вчера в этом чемодане лежали детские вещички Ксении.

– Я понимаю, Настенька, – прошептал он.

Он не понимал. Тогда. Понимание пришло много позже, может быть, через несколько лет. Оно было ужасающим, оно было беспощадным. Виктор так и не сумел объяснить Ксении, как и почему расстался с Анастасией, и она нахваталась слухов от других людей, а чужие не скажут добра и не знают правды.

– И не плачь по мне. Слышишь? – она коснулась прохладными губами его виска. Виктор с силой обнял её, шепча имя, лаская волосы, поглаживая по спине. Он слишком ясно чувствовал – это последний раз, что бы ни обещала Настя, а это их последнее объятие.

Потом жена подхватила чемодан и выскочила за дверь. Они не сказали друг другу «Прощай»…

Застарелая боль сплеталась с новой. Виктору казалось, что он не выполнил данное жене обещание, не сумел заботиться о дочери, как следует. Страшная вина, которую вряд ли бы кто понял, мучила его изо дня в день.

Ксения придумала историю матери сама, и в ней было слишком много несоответствий, слишком много странных фантазий, чуждых Виктору. И в этом он тоже обвинял себя. Был ли хоть один шанс, хоть одна возможность нащупать связь с дочкой? Виктор терялся в догадках, но всё ещё верил.

Ксения заперлась в комнате и свернулась клубком на узеньком диванчике. Фотография матери, висящая на противоположной стене, глядела осуждающе, хотя казалось, что Ксении абсолютно точно известны причины поступков Анастасии.

– Ты не можешь в чём-то меня обвинять, – сказала портрету Ксения, забираясь в одеяло, укутываясь с головой. – Не смотри.

В первое время, когда мать уехала, Ксения ещё верила, что это командировка, куда так часто приглашают талантливых артистов. Позже, став чуть старше, она поняла, а может быть, услышала от кого-то, что Анастасия Резниченко оставила мужа и ребёнка, сбежала с другим мужчиной. От этой истории веяло странной порочной романтикой, какой-то тайной, и Ксении даже нравилось это. Некоторое время она находила в таком поступке матери своеобразный повод для гордости.

Позже пришла глухая боль и непонимание, обида и злость. Всё-таки, мать оставила не только отца, а ещё и её саму. За что? Почему?

Ксения никак не связывала те свои мысли с успехами и неудачами на манеже. Только иногда мечтала – мать посмотрит её номер и похвалит. Скажет, что хотела бы выступать вместе, как женский акробатический дуэт.

Но Анастасия не присылала открыток на дни рождения и Новый год, не писала писем и не звонила. И маленький ребёнок в душе Ксении, такой же, как тот, что живёт внутри каждого человека, всё время считал себя виноватым. Это он так расстроил маму, сделал что-то неверно, и мама ушла, обиделась.

Ксения не могла поймать себя на этих мыслях, не понимала, откуда берутся её эмоции, стеснялась обсуждать эту тему с отцом. А потом и вовсе разучилась обсуждать с ним что-либо.

Теперь, укрывшись одеялом и тихо плача, она уже не пыталась представить, что мама войдёт и погладит по голове. Ей уже не хотелось сидеть у матери на коленях, слушать её голос и перебирать длинные волосы. Ксения чувствовала себя совершенно одинокой, чужой этому дому, а может, и этому миру.

Сердце саднило от боли, точно кто-то располосовал грудину ножом.