Читать книгу Твое персональное Чудо - Ярослава А - Страница 5

Как за каменной стеной

Воспоминания о тех тяжелых месяцах, что мне пришлось пережить, пока мама была, практически прикована к кровати, вспоминать страшно.

Лечащий врач мамы мне долго и упорно объяснял, что у нее рак и спасти ее уже невозможно, а я глупая только плакала и умоляла доброго доктора сделать хоть что-то.

– У нее четвертая стадия. Опухоль настолько сильно расползлась по организму, что дала метастазы. Она неоперабельная. Вы понимаете меня?

Я рыдала, кивала, но не понимала.

Совершенно ничего не понимала.

– Но как же так доктор? Она же еще вчера улыбалась, ходила на работу. У нее мужчина даже появился!

Доктор коротко вздохнул.

– Скоротечность многоклеточной раковой опухоли. Наверняка ваша мать замечала недомогание, усталость, ее приступами мучил кашель. Вероятно, это не первый обморок.

Из ординаторской я тогда вышла совершенно раздавленная и морально, и физически. Казалось, будто из меня кто-то вытащил невидимый стержень, что делает нас сильными и устойчивыми к любым испытаниям.

Я просто отказывалась верить словам доктора, что маме отведено на этом свете всего пару месяцев. Мой практически детский мозг не воспринимал эту информацию, как реальность.

Вот я сейчас вернусь в палату. Мама улыбнется и скажет, что злой дядя доктор просто ошибся. У нее просто стресс. А потом мы соберемся и поедем домой, чтобы дальше кушать по вечерам сладости.

Но мама не улыбнулась и не встала с кровати.

Она грустно посмотрела на меня своими теплыми глазами и прошептала:

– Мне так больно, Лизонька.

И в тот момент я поняла, что не знаю, как сказать ей о страшном диагнозе.

– Голова болит?

– Нет, – она качает головой и прикасается к груди, ведет рукой по горлу, – Дышать больно.

Из больницы маму выписали через две недели. После курса химиотерапии, которую перенесла на удивление неплохо, она хоть и не посвежела, но приободрилась и даже стала вставать с постели.

Я все это время металась между работой, домом и больницей, совсем забросив университет, но не забыв про Алексея Богданова, которого я с того самого вечера, когда он приехал за невестой больше, не видела.

Наши с мамой кавалеры решили синхронно испариться из действительности.

Дядя Витя в больницу к маме так и не пришел и появился дома всего один раз – решил забрать свои тапки, треники, предварительно порывшись в холодильнике на предмет съестного. Я, в тот самый первый день только-только вернулась из больницы, и мне было глубоко фиолетово, где там лазит мужчина. Все мысли были только о страшном диагнозе мамы. Поэтому я собственно и не заметила, что вместе с трениками дядя Витя прихватил деньги из маминой шкатулки и мой телефон.

Когда я обнаружила пропажу, было уже утро следующего дня. Немного придя в себя, я хотела было перезвонить Алексею, чтобы, наконец, поговорить о произошедшем и объяснить ему, что я с чужими женихами не встречаюсь. Потянула руку за телефоном, но полка, на которую обычно его кладу неожиданно оказалась пуста.

Я сначала и подумать не могла маминого сожителя. Решила, что он где-то дома валяется. Дядя Витя хоть и был странным, но казался вполне приличным человеком. Дошло до меня только после того, как, не найдя в доме телефон, полезла в шкатулку за деньгами, которых там, естественно, не оказалось.

Это очередное предательство было уже чем-то закономерным.

Странно, но не было злости, ровно как и желания поквитаться с мужчиной.

Ворованное не пойдет ему впрок. Все в этой жизни возвращается. И дяде Вите вернется.

Заявлять в полицию не стала, а просто на оставшиеся деньги, что были у меня на зарплатной карточке, купила новый замок и на следующей же день, его поменял слесарь.

После выписки наша жизнь входила в новое русло. В нем казалась вода течет в искаженном направлении.

Мама с каждым днем слабела, жаловалась на боли и таяла на глазах, а я, стараясь всеми силами не высказывать своего отчаяния, терпела, работала, чтобы прокормить нас обеих и ухаживала за мамой. Она теперь была слабее ребенка. Пыталась ходить по квартире, готовить, но очень быстро уставала и пару раз падала от головокружения на пол. Один раз в ванной, чудом не расшибив об раковину себе голову, а затем на кухне.

– А куда делся твой молодой человек? – однажды вечером спросила мама.

– Какой? – вылупилась на нее я.

– Ну, тот, которого ты скрывала, но я-то вас видела в окошко.

– Мы расстались, – сухо ответила, отводя взгляд.

– Так быстро? – удивилась мама, – А из-за чего?

– Да, козел он, просто.

Как бы мама ни пыталась выудить из меня больше информации, я терпеливо молчала. Разговаривать о Богданове совершенно не хотелось. Я через несколько дней после кражи телефона восстановила свою симку, но он больше не позвонил. Его номер у меня пропал вместе с ушлым дядей Витей, поэтому к сожалению, а может к счастью, сама ему позвонить не могла.

Атмосфера дома постепенно становилась все тяжелее и тяжелее. Мама, словно предчувствуя исход, стала раздражительной и даже злой. Я на фоне всего этого, тоже стала плохо себя чувствовать. Последнюю неделю так и вовсе стало тошнить по утрам.

После моего очередного утреннего обнимания с унитазом к двери туалета, держась за стену, подшаркала тапками мама и пораженно произнесла:

– Лиза! Да ты беременна!

– Что за глупости.

– Не глупости! Я, когда тобой ходила, тоже вот так обнималась. Давай скорее за тестом иди.

Идти за ним я поначалу не хотела. Из-за полноты у меня часто бывали гормональные сбои, и месячные никогда не бывали регулярными. Отмахнувшись от маминых слов, уверила ее, что точно не могу быть в положении, а сама тайком купила тест и, закрывшись на работе в туалете, решилась.

Несколько минут, что надо было выждать до результата, нервно грызла ногти, а после того как его увидела, захотелось и вовсе выдрать себе волосы.

На тесте четко выделялись две яркие красные полоски.

Вечером дома, после уже, ставших, привычных медицинских манипуляций мы с мамой сидели за нашим кухонным столом, и мирно пили чай. Вернее, его пила мама. Мне же кусок в горло не лез. Я была настолько обескуражена и напугана свалившейся на меня беременностью, что и не знала верить или нет. Беременной я себя не ощущала и уж тем более не испытывала по этому поводу какую-то радость.

– Тебя что-то гложет? – спросила мама и кивнула на печенье, что я взяла в руку, но так и не откусила, – Ты совсем не ешь.

Глупо было бы скрывать от матери правду. Она все равно узнает.

– Ты была права, мам. Я беременна, – вдохнула, глядя на свой остывший чай.

– Ох, Лизонька! – воскликнула мама и прижала руку к груди, будто у нее прихватило сердце.

Я была уже заранее готова к проповедям о моем разгульном образе жизни, поэтому вжала голову в плечи, словно пытаясь, как страус, спрятаться от гневных слов. Но вместо этого услышала только легкое:

– Ты же сама еще ребенок, Лизонька. И как ты теперь? Ты же совсем одна, без помощи останешься.

Я молчала.

Я все прекрасно понимала.

Выход из ситуации был только один.

– Не думай, Лиза! – вдруг резко произнесла мама, – Не бери грех на душу. Потом за всю жизнь не отмоешься.

– И что же мне делать? – прошептала я, чувствуя, как эмоции, что я так долго пыталась сдержать, рвутся наружу.

– Рожать, естественно. Отец ребенка знает?

Я покачала головой.

– Ты должна ему сказать.

– Мама мы расстались, – попыталась объяснить я, – Я даже номера телефона его теперь не знаю.

– Ты должна! – с нажимом сказала мама, – Если он ответственный парень, то позаботится о тебе и ребенке, когда… когда меня не станет.

– Не говори так!

– Это правда, Лиза. И ты должна с этим смириться. Я уже смирилась.

Я знала, что она права. Во всем.

Но…боже, как же мне было страшно.

Каким образом я должна найти Богданова и сообщить ему о ребенке?

– У него невеста красивая, – прошептала я, сквозь слезу.

– Да хоть двадцать невест! Если откажется от вас – поделом ему. Все в этой жизни возвращается. И добро, и зло.

На следующий день я отправилась в университет. Пора было выходить из тени. Нельзя больше прятаться.

Отчаянно храбрясь, я натянула привычные джинсы, водолазку и неожиданно поняла, что они мне велики. Радости это не доставило совершенно.

Еще несколько месяцев назад я визжала бы от восторга, а сейчас я смотрю в зеркало и вижу только свое осунувшееся лицо, потускнувшие глаза и темные круги под глазами.

В универе было оживленно, как и всегда. Знакомые девочки, стоило мне только появиться в аудитории, сразу подсели ко мне за парту.

– Ну, ты чего пропала?

– На учебу не ходишь?

– Что случилось-то? На тебе лица нет.

Рассказала вкратце девочкам про болезнь мамы. Все поохали, посочувствовали и разбежались по своим местам, так как в аудиторию вошел преподаватель.

Вынужденные прогулы, пусть и по необходимости, плюсов в глазах учителей мне не добавили. Каждый счел своим долгом поднять меня из-за парты, выяснить причину столь длительного отсутствия, а после, скрипя зубами задать дополнительный курсовой проект на каверзную тему.

Я не перечила, молчаливо кивала, хотя и понимала, что никакие курсовики я сдавать не буду. В одночасье мне стало глубоко плевать на мнение преподов, одногруппников. Больше я здесь не хотела учиться. Жаль, что это понимание пришло ком не только сейчас.

После окончания лекций быстро собрала тетради в рюкзак и поспешила на кафедру к декану. По дороге забежала в местный кафетерий – некстати очень захотелось кушать.

Пока стояла в очереди, мимо продефилировала знакомая блондинка. Шлейф ее духов удушливым ароматом заполнил мои легкие, так что есть перехотелось. Я, зажав рот рукой, чуть прислонилась к стене и услышала разговор стоящих рядом девушек:

– Говорят, Богданов, ее бросил, – сказала одна миловидная девочка с темными кудряшками на голове.

– Да ты гонишь, – ответила ее подруга, – Глянь на колечко. Сверкает на пальчике.

– Да у Майки этих колечек, хоть попой ешь, – фыркнула кудряшка, – Я сама слышала, как он у ректора заявление на зачет практики писал.

– Свечку держала?

– Тьфу на тебя! Зачетку забирала.

– И что?

– Да то, что Богданов в Германию на стажировку уехал. А королеву нашу на родине оставил.

– Как уехал? – это уже была я.

Девушки медленно повернулись ко мне и с интересом посмотрели.

– А ты кто такая?

– Л-лиза, – промямлила я и решила, что обойдусь печенькой, что у меня в рюкзаке с Нового года валяется.

В деканате я уверенно и без малейшего сожаления написала заявление на академический отпуск в связи с болезнью матери. Декан нашего факультета мудрая женщина в годах посочувствовала и отправила со спокойной душой домой.

Уже почти дойдя до двери деканата, я остановилась и, вернувшись обратно, полушепотом произнесла:

– Светлана Леонидовна, можно вас попросить об одном одолжении.

– Ну, попробуй, Алеферова, – сняла изящные очки женщина и потерла уставшую переносицу, – Я сегодня на редкость благодушна.

– Мне…я…очень надо…

– Говори, прямо. Не мямли!

– Мне очень надо узнать домашний адрес Алексея Богданова, – выпалила я и чуть не задохнулась от собственной смелости.

Под пристальным и слегка удивлённым взглядом Светланы Леонидовны я вся покрылась пятнами от стыда и нервно задрожала, когда услышала ее гневное:

– Только не говори, Лиза, что ты из тех глупых влюбленных дурочек, что станет караулить его под окнами?

Я молча опустила голову. Что я могла ей сказать?

– Уехал твой Богданов. На стажировку. И вернется месяца через два. Если папаня ему там у фрицов теплое местечко не приглядел. А он приглядел.

– Мне очень надо с ним связаться, – прошептала я, не помня себя от унижения, – Очень.

– И на кой тебе сдался этот Богданов. Иди домой и о матери подумай! – еще больше разозлилась женщина.

Но я упрямо приросла к паркетном полу деканата и сверлила умоляющим взглядом Светлану Леонидовну. А та пыхтела, как чайник на плите, только что не подпрыгивала.

– Подлюка, Богданов. Всех девок на кафедре оприходовал, – бормотала она, но все же лезла куда-то вглубь своего письменного стола.

Женщина порылась там, потом достала пухлую папку на резинках и перелистав листы в ней, отрывисто сказала:

– Пиши, непутевая.

Чего я конкретно хотела добиться, получив адрес – сама пока не знала.

Если Алексей уже улетел в Германию, то эта записка с номером ничего мне не даст.

Или даст?

Мне казалась, что он говорил, что живет с отцом.

Я даже боялась себе представить, как буду объяснять Богданову старшему: кто я такая и зачем мне так срочно понадобился его сын. Злые слезы предстоящего унижения так и норовили собраться в уголках глаз.

До элитной многоэтажки, где жил Алексей, я добралась не так уж и быстро. День уже перевалил за обед, и я выползла из маршрутки, слегка пошатываясь от усталости. Спасибо потом до дома добираться будет недолго. Мы живем в одном районе. Он в целом благополучный. Только у нас с мамой старая, обшарпанная хрущевка, а дом Богдановых выстроен рядом с парком, окна смотрят на большую новогоднюю елку, каток. Красивое место.

У порога квартиры меня ждет разочарование и облегчение одновременно. Облегчение оттого, что не перед кем унижаться, а разочарование – похоже, хозяина квартиры дома нет. После долгих нажатий на дверной звонок я выжидаю время и медленно выдыхаю.

На улице ярко светит солнце и, несмотря на легкий мороз, оно как-то по-особенному греет душу.

Я пристраиваюсь на лавочке напротив елки и, глядя на мерцающее праздничное убранство красавицы, принимаю самое важное в своей жизни решение.

Буду рожать.

Хорошо это или плохо покажет время.

Запрокидываю голову, и яркий луч уже опускающегося за горизонт солнца слепит глаза. В них снова скапливается влага, но уже не от боли и унижения, а от облечения. Я тихо плачу, пряча лицо в теплых варежках, что буквально вчера довязала мама, не замечая рядом с собой какое-то движение.

– Тетя, а почему ты плачешь?

Выпрямляюсь и вижу перед собой мальчика лет пяти. Он одет в теплый и явно добротный комбинезон синего цвета. Он смотрит на меня с неподдельным интересом.

– Просто потому что грустно, – говорю севшим голосом.

– Как грустно? – с неподдельным участием ужасается мальчишка, – Новый год же!

– Уже прошел…, – с сожалением, понятным только мне одной, говорю я.

– Это да, – поникает мальчик и садится рядом, – Это тебе.

Он вытягивает маленький кулачок в теплой варежке, разжимает его – а там сладкий леденец.

– Спасибо, – сквозь слезы улыбаюсь и принимаю угощение.

– Вкусно? – весело спрашивает мальчик.

– Очень.

Карамелька и вправду очень вкусная, но чем дольше я ее сосу, слушая болтовню малыша, тем больше начинаю беспокоиться о том, где же его родители. Оглядываюсь вокруг, но замечаю только снующих мимо прохожих.

И тут из-за елки слышится громкий мужской голос:

– Миша! Миша!

– Папа! – откликается мальчик, – Я здесь!