Читать книгу Серпантин счастья - Яросвет Самовидец - Страница 3

Однажды такой искушённый в лирической эстетике творец как В. Брюсов воскликнул в письме к П. Перцову: «Отдельно взятый стих прекрасен!». «Серпантин счастья»… Это название очередного сборника моностихов Яросвета Самовидца. Серпантин – нечто прихотливое, подвижное, закручивающее формы и соединяющее смыслы в праздничной истине творческого счастья.

Достоверных сведений об античных или средневековых корнях моностихов нет. Известно, что в моностихах пробовали себя ещё на рубеже XVIII–XIX вв. Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, граф Хвостов, однако их произведения ограничивались рамками жанрового канона эпитафии: «Покойся, милый прах, до радостного утра» (Н. М. Карамзин).

А вот моностих Г. Аполлинера «Поющий» (1914) является документально подтверждённым началом «однострочных» экспериментов многих поэтов: французских (Блез Сандрар, Жак Шарпентро), английских (Р. Ходжсон), американских (Ч. Резинкофф), румынских (И. Пиллат) и других. Из итальянских сочинителей первым начал создавать моностихи Джузеппе Унгаретти. Он автор франкоязычного сборника «Война» («La guerre»), вышедшего в 1919 г. в Париже тиражом 80 экземпляров, и книги на итальянском языке «Allegria di Naufragi» (1919). В американской поэзии пионер моностиха – Айвор Уинтерс. Вскоре после возвращения из Франции, он выпустил сборник «Тень сороки» («The Magpie’s Shadow», 1922) из 28 моностихов. Первая «страница» в истории румынского моностиха – Ион Пиллат, начавший свой творческий путь во Франции и в 1936 г. выпустивший книгу «Стихотворения в одну строку» («Роете intr’un vers»), объединившую 116 моностихов.

Откликнулась на форму моностиха и русская поэзия. Вспомним, что ещё в 1894 г. старший символист В. Брюсов опубликовал своё знаменитое и сразу ставшее скандальным одностишие «О закрой свои бледные ноги!». На протяжении XX века на моностих откликались многие поэты. Достаточно назвать «Блокнот однострочий» П. Грушко, «Смерть Искусству: Пятнадцать (15) поэм» В. Гнедова, опыты С. Вермела, Вс. Шманкевича, Ст. Окушко, А. Гатова, В. Кубанева, В. Маркова, А. Александронченко, Л. Озерова, К. Ковальджи, И. Жданова, Е. Бунимовича, Г. Айги, И. Дудинского, Р. Чернавиной, «Книгу Алфавит» В. Эрля. И в наше время форма продолжает развиваться у В. Вишневского, М. Анкудинова, А. Верницкого, Аси Шнейдерман, Р. Плюты и других.

Моностихи книги «Серпантин счастья» сложно классифицировать. Тем не менее, обобщая, можно выделить частотные группы с точки зрения содержания (тематической группы), доминирующего изобразительно-выразительного приёма, звучания, грамматической структуры и метрической организации. «Конструктивный принцип познаётся не в максимуме условий, дающих его, а в минимуме», – писал литературовед Ю. Тынянов.

I. Основные тематические группы сборника – «Природа», «Человек», «Культура».

Взгляд автора на природу, окружающий мир – очень наглядный, предметный, выхватывающий самое главное: «Кальян тумана», «Луна скользкая, как змея», «Гадина-дождь», «Рогатая гроза», «Расстелить простор», «Долины выструганы солнцем», «Болтливое болото», «Лысые выселки», «Туман залёг у изголовья дороги», «Красный карандаш заката», «Красный карандаш разукрашивал альбом небосклона». Автор может возвращаться к одним и тем же образам, варьируя их, как бы закручивая спиралью, серпантином.

Человек открывается в одностишиях через его эмоции, чувства, устремления: «В тумане грёз опускал глаза», «Глотал солёную радость», «За бренностью готов шагнуть в бессмертье».

В область художественного осмысления автора входит и мир культуры, мир античных и религиозных образов. «Ласкал локоны Лакоона и смотрел, как они тают во сне». «Заревые архангелы весть несли на крыльях своих», «Ангелок в панталонах», «Паршивые архангелы». Образы мировой культуры смело вплетаются в канву моностиха. Так создаются своеобразные культурологические этюды, обогащающие поэтику жанра.

II. Изобразительно-выразительные приёмы (по доминирующему художественному средству).

Метафоричность и символизация – любимые приёмы автора, тяготеющего к поиску обобщений. Яркие примеры – метафоры и символы времени: «Наматывать на колесо власы истории», «Время спровоцировано часами», «Загон времени», «Жужжание времён», «Жужжание будущего», «Соткана из времени шапочка седых волос». Образы времени бесконечно варьируются, и метафоры могут наслаиваться друг на друга, обогащая смысл одностиший: «Сверло работы скверной будни мне сверлит». Образ времени здесь помогает трагедизации повседневного.

Нередко в центре внимания Яросвета оказывается деталь-символ как основа психологической зарисовки: «Каждая следующая новая слеза – спектакль», «Кнопочка счастья». Чаще всего метафорическую нагрузку берут на себя существительные. Ключевой образ становится философским символом, вбирая в себя целый класс жизненных явлений: «Буковка печали в книге бытия».

Символизации способствует и такой излюбленный приём автора, как «опредмеченность». Опредмечиваться могут и эмоции, и чувства, и состояния, и весь непредметный мир в целом: «Слёзы сдал в утиль», «Отросток тоски», «В кабинку грусть затолкать», «Бархат печали», «Накрахмаленность мыслей», «Мнения тина», «Изюминка мудрости», «Душа – растрёпанная подушка», «А ко рту прирос вопрос, как папироса», «Селёдка отчаяния», «Поднятая молотом тревоги», «Говорливая похлёбка скорби». Для поэта нет ничего невозможного. Любая бытовая подробность, попавшая в поле его зрения, может стать поэтической: «Воскреснул рукомойник». Многие моностихи разворачиваются в целые сюжеты: «Жизнь загорожена скорбной стеной стенокардии». Происходит эпатирование читателей через непривычные ракурсы, апокалиптические мотивы («Все стояли и слушали мёртвую природу»).

Используемые автором художественные приемы очень разнообразны. Это гиперболы («Стакан молока – вот стакан всех желаний моих»), олицетворения («На лбу бумаги морщинки-стишки», «Уста полуотворённой двери в грустную комнату», «В тюрьме молилась грусть», «В руках философии завяла фиалка») и сравнения («Зачумлён, как дым»). Это оксюмороны («Святой стакан с гнилой водой», «Святое бесстыдство», «Рвота справедливости») и скрытые сравнения («Судьбу утлую выкинуть в муть»). Это неожиданные эпитеты («Слоёный ангел») и аналогии-повторы («Раскрошилась крыша, раскрошилась жизнь», «Черты моей извечной девы читал в заоблачных чертах»). Это игра лексическими сочетаемостями и смыслами, порой разрушающая читательские ожидания («Застенчивые стены», «Выпуклый вопрос», «Гадливая соната», «Дорогу в пятки продевать»). Это и приём резкого контраста («Миллиграмм смысла в тонне стихотворений»).

Благодаря изобразительно-выразительным средствам многие моностихи приобретают монументальную афористичность стиля: «Светлые силы добро нам несут».

III. Звукопись (аллитерации и ассонансы).

Звукопись в сборнике Яросвета Самовидца представлена очень широко. Встречаются выразительные аллитерации – игра согласными («Странника сума полна тумана», «Прорвал пророк полотно порока», «Стремена стремлений») и ассонансы – музыкальное накопление повторяющихся гласных («Тоска бродит у ворот»). Часто аллитерации и ассонансы звучат в унисон («Остыл в постылой постели»). В «узком» словесном пространстве моностиха аллитерации и ассонансы особенно заметны и способствуют дополнительной фонетической организации произведений, эмоционально окрашивают их.

Особенно следует отметить те моностихи, в которых отчётливо ощущается связь со стилистикой фольклора. Это пословицы («Посеял лебеду – выросла беда»), поговорки («Куриный восторг»), скороговорки («У попадьи поп обалдел от оладьев») прибаутки («Ипполиту молитва не помогла»), русские народные припевы («Не дойдешь, не пожмешь, не обнимешь»). В подобных одностишиях нередко создаётся эффект «затруднённой» речи за счёт игры звуками и смыслами: «Гулкие группки лилипутов на груди Гулливера гуляли», «Мышь смышлёная и несмышлёныш-мишка». За счёт «скороговорочности» происходит «уплотнение» самой стиховой конструкции, она становится максимально концентрированной.

IV.Грамматическая структура.

Обращает на себя внимание то, что многие моностихи в «Серпантине счастья» обладают полной грамматической структурой, то есть представляют собой стихи-предложения. За счёт точного обобщения создаётся объёмная картина. Она «проецируется» на действительность, вызывая у читателя глубокую эмоционально-эстетическую реакцию: «Грусть прочертила дорожки на пыльных щеках».

Но также есть моностихи с неполнотой синтаксической конструкции: «Меркнут в прихожей». В таких одностишиях как бы сохраняется интрига, касающаяся субъекта действия. «Нательным страхом» – автор как бы играет с грамматикой, добиваясь необычности звучания, побуждая читателя «достраивать» целое.

Встречаются и такие приёмы, как стихи-вопросы: «Где, за какой гранью горизонта скрывается голод души?». «Неужели в душе моей нет переживаний весеннего семени?», «Почему я надежду прижал к потолку, почему я ей век свой продал?». Каждый вопрос адресован читателю и рассчитан на диалог с ним.

С точки зрения грамматической формы моностихи в «Серпантине счастья» включают разное количество слов – от двух до пяти-шести, что зависит от выстраиваемых цепочек взаимосвязанных смыслов. Особенно выделяются стихи-двусловья: «Лесенка сладкоголосья», «Виньетка варьете». Внимание читателя в этих стихах «уравновешивается», привлекается к обоим лексическим компонентам в равной мере благодаря грамматически сбалансированной форме. Тут можно говорить о своеобразных «весах», где на каждой чаше оказывается одна-единственная словоформа со всем богатством возможностей её смысла.

V. Метрическая организация и рифма.

Традиционные метры, которые автор «Серпантина счастья», на первый взгляд, использует стихийно, фрагментарно, обогащают ритмическое звучание сборника. Хорей: «Воск растоплен счастьем». Ямб: «Математический уклад». Дактиль: «Тонкое слово пролезло под дверь». Амфибрахий: «Леса уходили в рассвет». Анапест: «Пальцы воздуха звуки тянули». «Соткана из времени шапочка седых волос» – интересно используется хорей: стих делится паузой на два полустишия.

Появление рифмы редко, но очень выразительно на фоне «нерифмованных» одностиший: «Плакал над далью, над долиной, плакал над клином журавлиным», «Весна опозорилась стыдно и рано», «Высок был, как морской песок».

Книга «Серпантин счастья» – настоящий серпантин поэтических приёмов. Смелые эксперименты и одновременно продолжение традиций – эти черты отличают произведения поэта и позволяют говорить о них как о самобытном явлении современной литературы.

Инна Иванова