Читать книгу Бразилья - Йен Макдональд - Страница 5

25–28 мая 2008 года

Последний из Настоящих Кариока забросил леску с грузилом в розовую воду залива Гуанабара. Это был Час Йеманжи[126]. Солнце еще не выглянуло из-за холма на другой стороне, а такое розовое зарево встречалось только на туристических фотографиях, тех самых, на которых тощие мальчишки в шортах-бермудах кувыркались на пляже. Фонари еще горели вдоль парка Фламенгу и на изгибе Ботафогу, словно линия прибоя из бриллиантов вокруг подножия морру. Огни машин скользили по мосту Нитерой. Ночные рейсы, словно карнавальная процессия, приземлялись на посадочную полосу аэропорта Сантус-Дюмон, сами самолеты казались изысканными и длинноногими пауками-охотниками в мерцающем свете. От членов братства Рыбаков Зари виднелись лишь силуэты, элегантные, как журавли, они замахивались и забрасывали удочки, а тяготы возраста стирал рассвет. Их тихие голоса разносились по сладостно-опьяняющему воздуху, а грохот самолетов, когда те один за другим разгонялись перед взлетом, постепенно стихал. Марселина вдруг поняла, что сама говорит шепотом. Среди холмов выли полицейские сирены, а струйка дыма от горящих покрышек в воздухе лишь усиливала ощущение ритуальности. Марселина не была так близка к просветлению с тех пор, как снимала «В погоне за НЛО» в Вале-ду-Аманьесер[127]. Розовый превратился в лиловый, а потом и в темно-синий, когда взошло солнце.

– Я знаю сотню историй про Кубок мира, – сказал Раймунду Суарес, наблюдая, как грузило нырнуло в сверкающую воду.

Он утверждал, что является последним профессиональным кариока: немного журналист, немного писатель, написавший хорошую книгу о босанове и отличную книгу «Феноменальный Рональду», а еще посредственный гид, обучающий всех желающих как быть профессиональным кариока. Немного рыбалки с утра вместе с братьями, немного кафезинью, когда станет совсем жарко, несколько сот слов на ноуте, а остаток дня он проводил в кафе, наблюдая за какой-нибудь задницей, направляющейся на пляж или гуляющей по городу, запоминая ее, увековечивая в памяти. По вечерам приемы, вечеринки, открытия, многочисленные любовницы. Поздний сон и снова подъем на рыбалку. Он утверждал, что никогда не носил ничего, кроме серферских футболок и шорт-бермудов, уже двадцать лет, даже на похоронах собственной матери. Он был бездельником, маландру, которому не нужно особо стараться, кариока в квадрате, его уже давно надо было сделать Национальным Достоянием.

– Это правда. Дэвид Бекхэм приезжает в Рио: он планирует сыграть на стадионе «Маракана» в честь Пеле. Он – гость Бразильской федерации футбола, поэтому с ним и жена, и дети. Его селят в «Копакабана Пэлэс»[128]. Все к его услугам: президентский люкс, частный лимузин и все такое. Но вот однажды вечером Бекхэм выходит погонять мяч на пляже, и тут на него нападают бандиты. С пушками. Раз, два, три, сажают в машину и увозят. Похищают. Прямо под носом у охранников. Бекхэм сидит на заднем сиденье у этих маландру с позолоченными пушками и думает: «Боже, мне крышка! Пош Спайс[129] – вдова, а Бруклин и Ромео вырастут без отца». Короче, они везут его в Росинью по Эстрада да Гавеа, а дальше сворачивают на дорогу поменьше, а потом еще раз, пока не подъезжают к такому крутому и узкому проулку, что дальше просто не проехать. Его выволакивают из машины и тащат вверх по лестнице под дулом «узи», парни готовы пристрелить любого, кто только посмеет высунуть нос из дома. Выше, выше и выше, на самый верх фавелы. В итоге его заводят в одну из этих крошечных бетонных комнаток под сенью деревьев, а там Бен-те-ви, наркобарон. Это было еще до того, как его пристрелили. Короче, стоит он там и смотрит на Бекхэма так и сяк, словно на машину, а потом делает знак одному из своих ребят, который держит большую сумку. Бекхэм думает: «Иисус и Мария, что у них там?» Бен-те-ви встает позади него, а из сумки достают Кубок, настоящий, из золота. Прикинь, прямо из сумки. Бен-те-ви берет его с одной стороны, а тот парень достает цифровую камеру и приказывает: «Улыбайтесь, мистер Бекхэм!» Щелк! Вспышка! Затем Бен-те-ви поворачивается к Бексу[130], пожимает ему руку со словами: «Спасибо вам, мистер Бекхэм, это настоящая честь… Ой, кстати… Если кто-нибудь когда-нибудь об этом узнает…»

Раймунду Суарес хлопает себя по бедру и вертится на маленьком раскладном стуле. Это приземистый человек с крупными чертами, у него мускулистые руки, а волосы, подозревает Марселина, черные скорее от краски, чем от природы. Рыбаки Заката улыбнулись и закивали. Они слышали его историю уже сотню раз, для них это как скучная ектенья.

– Это прекрасно!

– Эйтор Серра сказал, что вы, возможно, поможете мне с одной программой.

Марселина сидела на еще холодном песке, подтянув колени к груди. Раймунду Суарес прав: это лучшее время на пляже. Она представляет, как составляет компанию старым бесстыжим дедам с отвисшей грудью, одетым в плавки и в гавайские рубахи, из-под которых выбиваются седые волосы, и женщинам с мелированными волосами и кожей цвета каштана, уже немолодым, но все еще при полном макияже – все они приходили к утреннему морю и плавали. Нет лучшего и более правильного начала дня.

Хорошая идея, но ее мир и так лоскутное одеяло из хороших идей, у большинства из которых нет ног. Кофе и сигареты в садике на крыше, наблюдая, как другие выходят из моря, оставляя узоры капель на дорожках пляжа Копакабана. Профессиональные телевизионщики склонны слишком сживаться с темой. Когда она снимала программу про НЛО, то хотела сбежать и жить в юрте, продавая амулеты «патуа» страждущим.

– И как он? Все еще убежден, что жизнь жестока, глупа и бессмысленна?

Марселина вспомнила, как ушла от Эйтора, обогнула на цыпочках его храп, больше похожий на предсмертные хрипы, и оделась, не включая свет, лишь отблески, отражающиеся от воды в лагуне проникали через балкон в квартиру на Руа Табатингуэра. Эйтору нравилось, когда Марселина расхаживала перед этим окном обнаженной, в чулках, сапогах и ажурном боди, которое он купил, а ей не хотелось признаваться, что боди ужасно врезается в задницу. Марселине нравился этот анонимный эксгибиционизм. Ближайшие соседи жили в километре на той стороне пруда. На большинстве балконов вдоль лагуны Родригу-ди-Фрейташ стояли телескопы на треногах. Пусть потешатся. Она никогда с ними не встретится. А Эйтора возбуждало именно то, что на них смотрели, и наблюдатели никогда не узнают, что квартира, в которой миниатюрная женщина гарцует в костюме путаны, принадлежит человеку, ежедневно рассказывавшему им о бунтах, ограблениях, цунами и террористах-смертниках.

Он тяжело, с рычанием, перекатился на другой бок и проснулся. Эйтор дошел-таки до кафе «Барбоза». Потом было пиво для Селсу и других членов ее команды, Агнетты и Сибеле, водка с гуараной для Марселины, водка с мартини для Эйтора. Они не танцевали, и она не затрахала его до полусмерти.

– Куда ты намылилась в такую рань?

– На пляж. – Гуарана поблескивала за водочным мраком, словно молния. – Ты ж сам сказал, что лучше пораньше. Позвони мне потом.

Как солдаты или летные экипажи, журналисты умеют хвататься за любую возможность поспать. К тому моменту, как Марселина подошла к входной двери, Эйтор уже издавал этот странный задыхающийся стон, который в любой момент мог перерасти в слова или плач. В прихожей Эйтор держал свою библиотеку. Из-за книжных полок пространство уменьшилось бы настолько, что крупному мужчине в блестящем костюме стало бы тесно, так что книги – среди них попадались такие названия, как «Ключи от вселенной», «Длинный хвост[131] и новая экономика», «Ежегодник клуба „Флуминенсе“ 2002», «Отрицание смерти» – возвышались в стопках до потолка, и некоторые подрагивали, когда Марселина кралась на цыпочках мимо. Один раз хлопнуть дверью посильнее, например после неудачного рабочего дня, – и книги обрушатся и задавят Эйтора своей концентрированной эрудицией.

– Да, и закончится слишком рано, – продолжила Марселина. – Эйтор сказал, что вы можете помочь мне отыскать Моасира Барбозу.

Рыбаки замолкли за своими удочками.

– Может, расскажете тогда, зачем? – спросил Суарес.

– Мы думаем, сейчас самое время простить его за Роковой финал, – солгала Марселина.

– Даже сейчас с тобой многие бы не согласились, но мне кажется, прощение опоздало на годы. Хотя программа про Мараканасо[132] и сейчас вызовет немалый интерес. Разумеется, я тогда был слишком мал, но есть те, кто до сих пор помнит тот июльский вечер, и еще больше тех, кто продолжает верить в легенду. Есть один журналист в Арпоадоре, Жуан Луис, моего возраста, он нашел оригинальную запись того матча и сделал монтаж, будто бы мяч попадает в штангу, а потом из другого репортажа вставил эпизод, как Бигоде якобы выбивает мяч из штрафной зоны. Один парень помоложе вас снял короткометражку пару лет назад о футбольном обозревателе – думаю, он имел в виду меня, – который отправился назад во времени, чтобы попробовать изменить исход Рокового финала, но, когда ему это удается, мяч все равно пролетает мимо Барбозы в сетку. Я даже слышал, как он рассказывал на «Дискавери» про квантовую теорию и параллельные вселенные. Говорил, что существуют сотни, тысячи вселенных, в которых Бразилия выигрывает Роковой финал. Я его толком не понял, но мне аллегория показалась симпатичной. Вот очень интересная история про Барбозу. Случилось это через несколько лет после финала, пока он еще не исчез из поля зрения. Он пригласил нескольких друзей по команде – всех чернокожих игроков, ну, вы понимаете, о чем я, – на барбекю. Было много пива, разговоров о футболе, и тут кто-то заметил, что дерево в мангале то и дело вспыхивает, трещит, и от него исходит специфический такой, химический запах. Он присмотрелся и увидел еще не догоревший кусок, выкрашенный белой краской. Барбоза изрубил на щепки ворота с Мараканасо и пустил на дрова.

– Правда? – Марселина сбросила туфли и зарылась ступнями в прохладный песок, ощущая шелковые песчинки между пальцами.

– Разве это имеет значение?

– А вы знаете, где он?

– Барбоза? Нет. Он с концами исчез где-то лет десять или пятнадцать назад. Возможно, даже умер. Некоторые утверждают, что видели его в торговых центрах, прям как Элвиса. Барбоза сейчас старик. Он старик вот уже пятьдесят лет. Если бы я думал, что вы хотите обречь беднягу на публичный позор, то не подал бы вам руки. Он и так достаточно натерпелся. Но это.

– Нет, ничего подобного мы с ним не собирались делать, – Марселина соврала во второй раз.

– Даже Зизинью уже умер… Остался только один, кто может знать, – Фейжан-Боб.

– Он игрок или?..

– А вы и впрямь ничего не знаете, да? Он был физиотерапевтом, вернее, помощником физиотерапевта на испытательном сроке, а его отец работал в Спортивной конфедерации Бразилии и еще до того, как ее переименовали в Бразильскую конфедерацию футбола, нашел сыну работу в команде. Вообще-то он там ничего особо не делал, только губки в ведре мочил, но стал своего рода счастливым талисманом команды, игроки трепали его волосы перед выходом на поле. Паренек преуспел. Закончил карьеру командным врачом в клубе «Флуминенсе», а потом открыл свой небольшой спортивный клуб, который продал около пяти лет назад и ушел на пенсию. Мы встречались, когда я работал над книгой о Рональду и обществе спортивных журналистов. Вы, кстати, в курсе, что все закончилось судом? Меня обвинили в клевете по поводу длины члена Рональду.

Это правда, зашептали собратья по удочке.

– Разумеется, судья решил все в мою пользу. Если кто и знает про Барбозу, так это Фейжан. Он теперь живет в Нитерой. Вот его номер. – Раймунду вытащил маленький блокнот с резинкой из бокового кармана бермуд и нацарапал огрызком карандаша номер. – Скажете, что я вас направил, тогда он поговорит.

– Спасибо, мистер Суарес.

– Эй, вам понадобится кто-то, чтобы представить факты, а кто сделает это лучше, чем один из самых одаренных писателей и последний профессиональный кариока?

Да, он такой, хором вторили короли рыбалки. Он – маландру.

– Я замолвлю словечко. – Третья ложь Марселины.

Петух не кукарекнул, но поплавок Раймунду внезапно нырнул.

– Глянь-ка! – Он сдвинул кепку на затылок и склонился над удочкой. Когда Марселина оглянулась из тенистой зелени парка Фламенгу то увидела, как братья-рыбаки снимают улов с крючка и возвращают в море. Рыба в заливе была заражена, но Марселине нравилась мысль, что старик предлагает ее в жертву, чествуя Йеманжи.

* * *

С того места, где таксист высадил ее, Марселина слышала звуки электрооргана. «Акварела ду Бразил» в ритмах самбы, достаточно тяжелая на нижнем мануале, летела над балконами среди спутниковых тарелок и цистерн с водой. Любимая музыка ее матери. Марселина поймала себя на том, что ускорила шаги в такт, а потом кивнула Малвине за стойкой консьержки. Музыка кружила вниз по лестнице. Малвина улыбалась. Когда дона Мариза играла на органе, улыбался весь дом. Даже музыка в лифте не могла ее заглушить, аккорды громыхали вокруг барабанов лебедки и контргрузов.

Любой ребенок считает свое детство нормальным. Но не у каждого мать – Мариза Пинзон, королева органа в Бейжа-Флор. Дни славы королевы Маризы, когда она правила по ту сторону полуночи и, как Венера, появлялась из раковины, украшенной в стиле ар деко, в клубе «Вурлицер», уже были сочтены, когда родилась Марселина. Двух ее старших сестер объединяли куда более болезненные и горькие воспоминания о том, как их нянчили бабушки и родственницы, а еще продавщицы папирос и уборщики-геи, пока их матушка, закутанная в атлас, украшенный искусственными бриллиантами, с блестящей тиарой на лбу, отбивая ритм позолоченной туфелькой, играла румбы, пагоде и форо[133] для редких посетителей за серебряными столиками. Сохранились фотографии матери, на которых она позировала с Томом Жобином[134], флиртовала с Шику Буарки[135] и состязалась с Либераче. У Марселины же остались лишь смутные воспоминания о том, как она смотрела на блестящий шар, крутившийся под потолком, и у нее кружилась голова от бесконечного карнавала огоньков. Она не помнила отца. Марселина была совсем крошкой, когда Мартин Хоффман надел костюм, взял свой кожаный портфель, поехал по делам в Петрополис и больше не вернулся. В течение многих лет она верила, что ее отец Либераче.

Марселина вздрогнула от удовольствия, когда двери лифта распахнулись навстречу размашистому глиссандо. Мать играла все реже и реже, с тех пор как ей диагностировали артрит, превративший ее костяшки в бразильские орехи. Марселина потопталась перед дверным звонком, наслаждаясь музыкой. Альтернативная семья подняла бы ее на смех, но совсем другое, когда дело касается собственной матери. Она нажала звонок. Музыка резко прекратилась.