Читать книгу Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - Йоахим Радкау - Страница 7

Так существует ли один главный и простой лейтмотив, проходящий через всю историю отношений человека и природы с момента появления земледелия: неумолимый упадок природы по мере подчинения ее человеку? Является ли он основным процессом, кроющимся за всеми отдельными проявлениями деструктивного развития? Большая часть популярной экологической литературы близка к этому заключению – история отношений человека с природой предстает историей грехопадения и его бесконечных последствий. При этом обычно объединяются эмпирические выводы и ценностные размышления, что затрудняет анализ. Исходным пунктом служит убеждение, что преобразование человеком природы всегда равнозначно ее повреждению и разрушению. Но уже очень давно известно, что экосистемы и без участия человека постоянно меняются и нет той вечной гармонии, которую человек мог бы разрушить.

Правда, не следует злоупотреблять этим аргументом и думать, что вообще не существует никакого баланса, который человек мог бы нарушить себе во вред. Скорее, наоборот, следует серьезно задуматься над тезисом, что через всю историю человечества тянется темный подтекст экологического конца света. Хотя возраст глобальной угрозы для атмосферы и водных ресурсов пока относительно невелик, но уже для почвы – третьей жизненной среды нашей планеты – не лишено оснований предположение, что опасность действительно имеет тысячелетнюю историю. Это еще один довод не ограничивать историческое исследование рамками Нового времени, ведь в таком случае в его объектив неполностью попадает элементарнейшая проблема отношений человека и среды.

Пессимистическая мысль, что плодородие обрабатываемой земли медленно, но неуклонно снижается со временем, известна с Античности. Сенека пишет: «Почва как она есть, в необработанном состоянии была плодороднее и щедрее для пользования народов, которые ее не грабили» (см. примеч. 16). Колумелла, древнеримский автор трудов по сельскому хозяйству, начинает свой основной трактат с резкого возражения: «Не умно думать, что почва, которую человек назвал носительницей божественной и вечно неувядающей юности, единой всеобщей матерью… старится как человек». Однако и он наблюдает упадок земледелия вследствие «надругательства над почвой». Правда, он считает, что человек всегда может предпринять какие-то действия против этой беды, и именно на этом строит свое учение. В аграрных реформах Нового времени вновь звучит этот жизнерадостно-бодрый тон, однако в контрапункт к нему раздаются жалобы на нежелательные процессы.

Вершину этой диалектики олицетворяет Юстус фон Либих[21] – химик, стремившийся к революционным преобразованиям сельского хозяйства на основании достижений химии и резко осуждавший все прежнее земледелие как «хищническое». Источником аргументации для него служила не только химия, но и всемирная история, хотя ядро его учения составляла все же химическая теория. Основная мысль была проста: плодородие почв основано не на некоей самовосстанавливающейся жизненной силе, а на минеральных составляющих. Каждый раз, собирая урожай, человек изымает из почвы минеральные вещества; если затем он не возвращает их обратно в почву целиком и полностью, то плодородие неизбежно будет падать. Это был основной закон по модели сформулированных примерно в то же время закона сохранения энергии или закона денежного хозяйства: если человек тратит больше, чем у него есть или он приобретает, то он беднеет. По Либиху, процесс обеднения почвы протекает уже тысячи лет, но аграрные реформы Нового времени, принуждавшие почву приносить все большие урожаи, сильно ускорили его. Круговорот питательных веществ был бы восстановлен, если бы экскременты человека и животных, включая мочу, полностью возвращались бы в почву, из которой они когда-то и произошли. «Прогресс культуры», по Либиху, есть «вопрос сточных вод»: ведь в те времена еще не было минеральных удобрений как совершенного решения проблемы. Либих считал, что возврат фекалий в почву лучше всех осуществляют китайцы, и что именно этим объясняется уникальная тысячелетняя преемственность китайской культуры. Запад, напротив, всегда этим пренебрегал, а внедрение ватерклозета и общесплавной канализации и вовсе станет окончательным отказом от решения вопроса. Если Европа еще и кажется кому-то цветущей, то на самом деле она походит на «чахоточного больного, видящего в зеркале свое еще вполне здоровое отражение». Кульминацию хищничества можно наблюдать на фермах Северной Америки, где происходит «умышленное и неумышленное убийство поля». Но и европейское «интенсивное сельское хозяйство» – тот же грабеж, только более изысканный, «грабеж с самообманом», прикрытый вуалью псевдонаучной лжи (см. примеч. 17). Однако Либих не считает его феноменом Нового времени, напротив, все высокие культуры древности, за исключением китайской, по его мнению, пали жертвами неизбежного истощения почв, ими же самими и вызванного.

Насколько достоверна эта теория, от которой зависит интерпретация всей истории окружающей среды, до сих пор до конца не обсуждено ни в аграрной истории, ни в экологической. Современные исследователи фиксируются на актуальной проблеме антропогенной эвтрофикации и мало интересуются тысячелетним дефицитом удобрений. Современники Либиха, напротив, находились под впечатлением голодных катастроф начала XIX века. Но по-настоящему убедительной теорию Либиха сделала не эмпирическая очевидность, а простота логики, острота формулировок и, как тогда казалось, ясность спасительного решения: ведь нужно было только вернуть почве взятые из нее минеральные вещества.

Теорию Либиха трудно проверить: процессы обеднения почв идут естественным путем тысячи лет. Из-за участия микроорганизмов, длительности в сотни и даже тысячи лет процессы почвообразования чрезвычайно сложно исследовать, а насколько их темп коррелирует с темпом потери питательных веществ трудно выяснить даже в настоящее время, не говоря уже о прошлых эпохах. Об этом велись ожесточенные споры, особенно во времена Либиха. Даже Юлиус Адольф Штёкхардт, аграрный химик, вошедший в историю как пионер лесной фитопатологии и начинавший свою деятельность как восторженный почитатель Либиха, смеялся над «призраком вымучивания почв». В то же время Либиху возражали, что его утверждение о немецких крестьянах, которые, в отличие от китайских, «бездарно растранжиривали человеческие экскременты», не было справедливым. Это лишало теорию Либиха основного аргумента. Но и противоположное утверждение трудно проверить. История обращения человека с собственными фекалиями теряется во тьме отхожих мест и плохо поддается изучению (см. примеч. 18).

Вильгельм Рошер[22] доверял Либиховской теории лишь наполовину и приводил очень простой контраргумент: «Поскольку ни одно вещество не исчезает с Земли полностью, то и истощение почв есть не что иное, как перемещение ее частиц». Действительно, часто можно видеть, что частицы, образовавшиеся при разрушении почв в горах, оседают в долинах; правда, из-за заболачивания и заразных болезней эти места долгое время не были доступны, их использование было вопросом прогресса водоотводных технологий. Если считать, что плодородие почв зависит только от минеральных веществ, то есть если следовать теории Либиха, его снижение надо считать обратимым. По-настоящему критичным оно становится в том случае, если полагать решающим фактором не минеральные вещества, а гумус. Однако гумусную теорию Либих с яростью отвергал, потому что чувствовал за ней веру в особое положение живого, ускользающего от химических формул.

Генрих фон Трейчке[23], историк и младший современник Либиха, не особо уважал химиков и смеялся над страхами потери почвенного плодородия, называя их странными пережитками. Он считал реальным фактом, что в начале XIX века крупные поместья осуществляли замкнутый круговорот питательных веществ: «Каждое крупное поместье образовывало как бы изолированное государство, которое благодаря хорошо продуманному севообороту и взаимосвязи земледелия и животноводства постоянно стремилось возместить утерянные почвой силы» (см. примеч. 19). Но это был тип крестьянского хозяйства, практически не связанный с рынком, давно исчезнувший в регионах с более развитыми транспортными путями. Чем активнее сельское хозяйство ориентировалось на рынок, чем больше росла дистанция между местом производства и местом потребления, тем сильнее разрывался локальный пищевой цикл. Из этого следует вывод, что основная историческая тенденция издавна несет в себе потенциал экологического кризиса.

Опровергают ли эту картину успехи сельского хозяйства Нового времени? Не обязательно, ведь начиная с новаторских исследований Вильгельма Абеля[24] мы знаем, что уровень жизни широких масс населения на значительной части Европы за период от Позднего Средневековья до начала XIX века резко упал (см. примеч. 20). Действительно ли рост численности населения тогда был столь высоким, что сам по себе уже объясняет снижение уровня жизни? Сомнительно. Картина упадка, нарисованная Либихом, не была взята из воздуха. Но проблема восстановления почвенного плодородия с тех пор и по сей день замаскирована мощными вложениями в производство удобрений.

Эрозия почв Либиха не интересовала. Химиков эта проблема не касалась, а в Германии долгое время она вообще оставалась незаметной. Лишь американские пыльные бури 1930-х годов заставили человечество увидеть в эрозии ведущий глобальный фактор разрушения почв. Сначала ее считали новым явлением, и лишь почвенная археология обнаружила, сколь давнюю историю имеет эрозия, предположительно порожденная человеком. Ее вызывает уже поверхностная вспашка, особенно в сочетании с недостатком удобрений. Исторический опыт показывает, что общее усиление эрозии остается неизбежной расплатой за земледелие даже при наличии множества методов предотвращения развеивания и смыва почвы. Эрозию, как и снижение плодородия, часто долго не замечают. Обе проблемы сходны и в том, что хотя в разных регионах существуют многочисленные и разнообразные меры борьбы с ними, но надежного и общеизвестного стандартного решения не существует. Под впечатлением пыльных бурь 1930-х годов американский исследователь пишет: «Эрозия почвы меняет ход мировой истории более радикально, чем это способна сделать война или революция. Она принижает великие нации… и перекрывает им путь в Эльдорадо, которое всего несколькими годами ранее казалось таким доступным» (см. примеч. 21).

Принципиальное возражение состоит в том, что если теория медленного антропогенного разрушения почвы верна, то почему человечество до сих пор не погибло? Не доказывает ли тысячелетняя история человечества и значительный рост численности населения с момента изобретения земледелия, что существуют какие-то элементы устойчивости, не замеченные этой теорией? Очевидно, постепенная деградация – не единственная история, она дополняется и перекрывается многими другими, хотя, может быть, не столь фундаментальной природы. Вопрос удобрений и «сточных вод» остается критическим в экологической истории.