Читать книгу Кризис налогового государства. Социология империализмов - Йозеф Алоиз Шумпетер - Страница 6

Мы увидели, что без финансовой потребности отсутствовал бы непосредственный повод для создания современного государства. То обстоятельство, что эта потребность возникла и что для ее удовлетворения был избран метод налогообложения, в свою очередь, объясняется процессом распада средневековых жизненных форм. Этот процесс можно проследить через все промежуточные причины вплоть до изменения условий хозяйствования; в конечном итоге он приводит к свободному индивидуальному хозяйству отдельных семей. Поэтому этот способ рассмотрения вещей открывает путь к глубочайшим основаниям социальных событий: налог – это не поверхностное явление, он является выражением этих событий, которые он обобщает в определенном направлении.

Налог не только способствовал созданию государства, он содействовал и его дальнейшему формированию. Налоговая система была тем органом, развитие которого инициировало развитие других органов. С помощью налогообложения государство проникало в частные хозяйства, получало все больший контроль над ними. К тому же налог приводит денежную экономику и дух расчета в те уголки, где их еще не было, и тем самым, в свою очередь, оказывает формирующее воздействие на тот организм, в котором он развился. Его вид и уровень определяет социальная структура, но, однажды возникнув, он становится рычагом, за который могут ухватиться социальные силы, чтобы изменить эту структуру. Однако вся продуктивность этой точки зрения здесь может быть лишь намечена в самых общих чертах.

Итак, поскольку «государство» и «налог» так тесно друг с другом связаны, возникает естественный вопрос: а нельзя ли с этой стороны попытаться приблизиться к пониманию сущности государства?[17]

Прежде всего, следует отметить, что для особого феномена «государства» – если это слово обозначает фактор социальной жизни, действие которого мы обнаруживаем в окружающем нас мире, а не только служит еще одним обозначением для «социальной общности» или «социальной организации» – не найдется пространства там, где «социализированы» все сферы социальной жизни и вся деятельность индивида растворена в социальном целом. Поэтому у примитивной орды нет государства: ее организация – это единство, выполняющее те функции, которые позднее достанутся государству, но оно еще не развило в себе какого-то особого государства. Если бы мы захотели найти в ней государство, то должны бы были просто отождествить его с социальным порядком.

По тем же самым причинам государства не было бы у социалистически организованного народа. Естественно, и такое социалистическое сообщество было бы субъектом международного права, а следовательно, и государством в международно-правовом смысле. Однако в его внутренней социальной организации отсутствовала бы государственная власть, которую можно было бы отличить от прочих общественных сил: если бы социализм был реализован путем захвата экономики государством, то в ходе своей собственной экспансии государство ликвидировало бы само себя.

Таким же образом обстояло бы дело и в ассоциации, состоящей из одних сеньоров и вассалов (разумеется, такового никогда не существовало, как не существует в чистом виде «свободной экономики», но его следует представить в теоретических целях, если мы хотим подходить к определенным историческим ситуациям, вооружившись ясными понятиями): в таком сообществе был бы полностью воплощен жизненный идеал. Из него исходили бы основные идеи индивидуальной жизни, которая обнаруживала бы свой смысл в максимальном приближении к сверхперсональному и абсолютному, которое только известно социальной действительности. Конечно, имелись бы части народа, остававшиеся вне этого круга. Однако они также принадлежали бы к этому миру – как рабочие животные. Без «взносов» крепостных крестьян замок Святого Грааля был невозможен. Однако они были непричастны к нему, как античные рабы не были причастны к духу Афин. Здесь был Бог, был сеньор, был рыцарь – выражение жизненной формы эпохи, – но не было государства, разве что в том смысле, в каком можно было бы говорить о государстве пчел. Когда поток продуктивных переворотов смывает этот мир, когда рыцарь забывает о Граале и вспоминает о своих земельных владениях, этот порядок разлагается, как раздувшаяся от гнилостных газов мертвая туша, – и распадается на множество индивидов и семей с тысячами противоречащих друг другу интересов.

Лишь там, где индивидуальная жизнь содержит свой центр тяжести в самой себе, где ее смысл заключен в индивиде и его персональной сфере, где реализация личности является самоцелью, может существовать государство как реальный феномен. Лишь там оно становится необходимым и там оно возникает либо из «общей необходимости», находящей своего адвоката в будущем хозяине государства, либо таким образом, что у распадающейся всеобъемлющей общности сохраняются определенные – все равно какие – цели, поскольку вновь созданные индивидуальные автономии не могут или не хотят их достичь. Поэтому государство никогда не сможет стать самоцелью, а всегда остается лишь машиной для достижения этих общих целей. В силу своей сущности оно как представитель последних противостоит индивидуальным персонификациям самоцелей. Только тогда оно представляет собой особое, отличимое от прочих социальное явление.

Суть дела, естественно, в экономике. Экономика как дело всех или же соединение экономики в одну сверхиндивидуальную систему – сознательно регулируемую, а не только, как это происходит в любом хозяйстве, в систему автоматического взаимодействия индивидуальных и семейных эгоизмов – ведут к тому тотальному единству всякой культурной жизни[18], которое совершенно не оставляет пространства для государства. А индивидуальное хозяйство, возникновение которого из этих форм, пусть и посредством многочисленных промежуточных звеньев и идеологической огненной магии, так же, как и обратный процесс, если бы таковой имел место в будущем, может быть понято сугубо экономически, разрушает это единство. Индивидуальное хозяйство предоставляет индивида (или семью) ему самому и, словно яблоко в раю, вынуждает его открыть глаза на экономические реалии мира и выводить свои цели из своих интересов. Его горизонт сужается, его жизнь протекает исключительно в собственном доме, сквозь окна которого он смотрит на мир – причем не далеко, поскольку вскоре его взгляд упирается в стены других таких же индивидуальных психических домов. Теперь индивид хозяйствует для самого себя, а то, что не является чьей-либо индивидуальной целью, как правило, остается – как принципиально, так и фактически – лишенным каких-либо экономических средств, если только, как, например, в случае с церковью, оно не способно утвердиться на каком-либо особенном экономическом базисе. Следовательно, фискальные требования являются первейшим жизненным импульсом современного государства. Поэтому налог настолько тесно связан с государством, что выражение «налоговое государство» может выглядеть почти плеоназмом. И поэтому финансовая социология так плодотворна для теории государства.

Естественно, государство не исчерпывается исполнением фискальных требований, соответствующих потребностям сообщества, которые дали для них повод. Став реальностью, социальной институцией и центром существования для людей, которые управляют государственной машиной и интересы которых сосредоточены на ней, признанное, наконец, индивидами, которым оно противостоит, пригодным для множества вещей, оно развивается дальше и вскоре превращается в нечто, сущность чего понимается уже не только с фискальной точки зрения и для чего финансы становятся служебным средством. Если финансы создали и сформировали современное государство, то теперь оно, в свою очередь, формирует и развивает их – проникая глубоко в плоть частных хозяйств.

Но решающим для реалистического понимания феномена государства – наряду с его характером как машины для достижения тех или иных относительно локальных целей, машины, которой противостоит вся целостность национальной культурной жизни со всеми ее основными движущими силами, – является признание значения той группы людей, в которой оно социально реализуется, и тех факторов, которые обеспечивают господство над ним[19].

Это объясняет реальную силу государства и то, каким образом она используется и развивается. Поначалу монарх, из рук которого современная континентальная демократия получила или собирается получить государство, по большей части действительно был его хозяином. Но позднее во многих случаях можно было бы скорее говорить о том, что государство – это бюрократия. И в конце концов государству удалось – и этому способствовал кулак монарха – настолько глубоко проникнуть в психику народа, что оно действительно смогло превратиться в нечто неперсональное, в машину, которой управляют умы, умеющие лишь служить, но не властвовать. Такое государство, возможно, сохранится только как мысленная привычка своих граждан. Быть может, в некоторых странах это уже так.

Но в любом случае у него есть совершенно определенные границы. Разумеется, не в смысле концептуально устанавливаемых границ сферы его действия, а в смысле границ его финансовых возможностей. В каждом конкретном случае они весьма различаются по объему, в зависимости от богатства или бедности страны, от конкретных особенностей ее национальной и социальной структуры, от типа богатства государства. Ведь есть большая разница между новым, активным, растущим богатством и богатством старым, между предпринимательскими и рентными государствами. Кроме того, границы могут существенно различаться в зависимости от масштабов военных ассигнований или расходов на обслуживание долга, от силы и морали бюрократии, от интенсивности присущего народу «этатизма» и т. д. Однако они всегда существуют, и в общем и целом их можно теоретически определить исходя из сущности государства.