Читать книгу Нож - Ю Несбё - Страница 10

В половине третьего дня немногочисленные постоянные посетители без особого интереса посмотрели в сторону открывающихся дверей ресторана «Шрёдер».

Пожалуй, «ресторан» – это громко сказано: хотя тут и подавали типичную норвежскую еду, такую как бекон с соусом, но основными блюдами в «Шрёдере» все-таки были пиво и вино. Это питейное заведение с выкрашенными коричневой краской стенами располагалось на улице Вальдемара Тране еще с середины пятидесятых годов, а с середины девяностых стало постоянным прибежищем Харри. С перерывом на те несколько лет, которые он прожил у Ракели в Хольменколлене. Но теперь он вернулся.

Харри выбрал столик у окна и плюхнулся на скамейку.

Скамейка была новой. В остальном же интерьер заведения за последние двадцать лет не изменился: те же столы и стулья, тот же потолок из цветного стекла, те же картины Сигурда Фоснеса с видами Осло, и даже скатерти (внизу красная, а сверху по диагонали положена белая) были теми же самыми. Первое изменение, произошедшее на памяти Харри, случилось в 2004 году после вступления в силу закона о курении. Тогда весь ресторан заново покрасили, чтобы избавиться от запаха табака. Краску выбрали того же самого цвета, что и раньше. А запах табака так до конца и не выветрился.

Он посмотрел на телефон, но Олег еще не ответил на его сообщение с просьбой перезвонить – скорее всего, сидел в самолете.

– Это ужасно, Харри, – сказала Нина, убирая со стола, за который он сел, две пустые полулитровые кружки из-под пива. – Только что прочитала в Интернете про Ракель.

Она вытерла свободную руку о фартук и посмотрела на него сверху вниз:

– Как ты?

– Спасибо, плохо, – ответил Харри.

Значит, стервятники уже обнародовали имя жертвы. Наверняка они уже где-нибудь отыскали фотографию Ракели. И конечно, фото Харри Холе, коих немало в их архивах. На некоторых из этих снимков он смотрелся настолько страшно, что Ракель просила его в следующий раз немного попозировать. Сама же она всегда выглядела на фотографиях просто замечательно, не прилагая к этому ни малейших усилий. Ракель вообще отличается редкой фотогеничностью. Вернее, отличалась. Черт.

– Кофе?

– Нет, Нина, сегодня принеси мне пива.

– Я все понимаю, но, Харри, как же так? Сколько лет я уже не наливала тебе спиртного?

– Много, Нина. И я ценю твою заботу. Но… я не могу проснуться, понимаешь?

– Проснуться?

– Если я отправлюсь в заведение, где есть крепкие напитки, то напьюсь сегодня до смерти.

– Ты пришел сюда, потому что здесь подают только пиво?

– И еще потому, что отсюда я найду дорогу домой с закрытыми глазами.

Официантка нахмурилась. Некоторое время она продолжала молча стоять и смотреть на него с беспокойством и задумчивостью. А потом глубоко вздохнула:

– Хорошо, Харри. Но тогда давай договоримся: я сама решу, когда тебе будет достаточно.

– Мне никогда не будет достаточно, Нина.

– Я знаю. Но думаю, ты пришел сюда, потому что хочешь, чтобы тебе наливал человек, на которого ты можешь положиться.

– Может быть.

Нина ушла и вернулась с полулитровой кружкой, которую поставила на стол перед Харри.

– Только медленно, – сказала она. – Пей медленно.

Где-то на середине третьей кружки дверь снова отворилась.

Харри отметил, что поднявшие головы завсегдатаи «Шрёдера» не опустили их вновь, а следили глазами за длинными, обтянутыми кожей ногами, пока новая посетительница не дошла до столика Харри и не села на стул.

– Ты не отвечаешь на звонки, – сказала женщина, отмахнувшись от двинувшейся было в ее сторону Нины.

– Выключил мобильник. Начали названивать журналюги.

– Пока что обнародовали только имя жертвы, не фамилию, но столько народу на пресс-конференции я в последний раз видела, когда мы раскрыли дело вампириста. И частично по этой причине начальник полиции решил тебя временно отстранить.

– Что? Я понимаю, что мне не дадут заниматься именно этим делом, но ты хочешь сказать, что меня полностью отстраняют от работы? Неужели потому, что пресса пишет об убийстве?

– Потому что тебе не дадут работать спокойно, чем бы ты ни занимался, а нам сейчас не нужна твоя несобранность.

– И?..

– Что «и»?

– Договаривай. – Харри поднес кружку ко рту.

– Это все.

– Нет, не все. Ты забыла про политику. Давай излагай.

Катрина тяжело вздохнула:

– После включения коммун Берум и Аскер в полицейский округ Осло мы отвечаем за одну пятую часть населения Норвегии. Два года назад результаты социологических опросов показывали, что восемьдесят шесть процентов этого населения доверяют нам. Однако из-за нескольких неудачных дел данный показатель снизился до шестидесяти пяти процентов. И поэтому нашего дорогого начальника полиции Гуннара Хагена вызвали на ковер к нашему не слишком дорогому министру юстиции Микаэлю Бельману. Короче говоря, Полицейскому управлению Осло и лично Хагену в настоящее время меньше всего нужно, чтобы газеты опубликовали интервью с разъяренным полицейским, находящимся на службе в пьяном виде.

– Ты кое-что забыла. С разъяренным и пьяным параноиком. – Харри откинул голову назад и опустошил кружку.

– Пожалуйста, не надо больше паранойи, Харри. Я разговаривала с Винтером из Крипоса. Следов Финне там не обнаружено.

– А какие следы обнаружены?

– Вообще никаких.

– Быть того не может. В доме совершено убийство. – Харри подал знак Нине, что готов к следующей кружке. – А что говорят судмедэксперты? Можешь ты мне это рассказать?

– Ладно, – сдалась Катрина. – Ракель скончалась в результате удара ножом в шею. Удар пришелся в дыхательный центр в medulla oblongata[15] между верхним шейным позвонком и черепом. Она скончалась мгновенно.

– Я не спросил Бьёрна о двух других, – произнес Харри.

– О чем ты говоришь?

– О втором и третьем ударах ножа.

Он увидел, как Катрина сглотнула. Небось думала, что сможет уберечь его от этой информации.

– В живот, – ответила она.

– Ну вот, а говорили, что Ракель умерла безболезненно.

– Харри…

– Продолжай, – твердо сказал Харри и внутренне съежился. Ему казалось, он сам чувствует эти удары.

Катрина прочистила горло.

– Если человека убили больше суток назад, как в нашем случае, то установить точное время его смерти обычно очень сложно. Но возможно. Ты, наверное, слышал, что сейчас разработали новый метод, при котором комбинируются показатели ректальной температуры и температуры глаз, температуры гипоксантина в глазной жидкости и температуры мозга…

– Мозга?

– Да. Поскольку мозг защищен черепом, он меньше подвержен воздействию внешних факторов. Зонд в форме иглы вводится через нос и через lamina cribrosa[16], где основание черепа…

– С момента нашей последней встречи ты основательно подучила латынь.

Катрина промолчала.

– Прости, – произнес Харри. – Я… я не…

– Все в порядке, – сказала Катрина. – Так вот, в данном случае работу экспертам облегчило то обстоятельство, что температура на первом этаже была постоянной: мы знаем, что все батареи управляются одним термостатом. И поскольку эта температура была довольно низкой…

– Ракель говорила, что в теплом свитере и с холодной головой ей лучше думается, – вставил Харри.

– …то внутренние органы тела еще не сравнялись по температуре с окружающей средой. В результате, пользуясь новой методикой, мы смогли установить, что смерть наступила в ночь на воскресенье, одиннадцатого марта, где-то между десятью вечера и двумя часами ночи.

– Так. А что говорит дежурная бригада, которая прибыла по вызову?

– Когда они приехали, входная дверь была не заперта, и поскольку она не оборудована защелкивающимся замком, то все указывает на то, что убийца покинул место преступления через нее. Не обнаружено также никаких следов взлома, а значит, когда злоумышленник пришел, входная дверь была открыта…

– Ракель всегда запирала эту дверь. И все другие двери тоже. Не дом, черт побери, а настоящая крепость.

– …или же Ракель сама впустила его.

– Мм… – Харри обернулся и нетерпеливо огляделся в поисках Нины.

– Насчет крепости ты прав. Бьёрн прибыл на место одним из первых и обошел дом с подвала до чердака. Он говорит, что все двери были заперты изнутри, а все окна закрыты на шпингалеты. Так у тебя есть какие-нибудь соображения?

– Меня удивляет, почему так мало следов.

– Согласна, – кивнула Катрина. – Там поработал человек, тщательно уничтожавший за собой следы. И прекрасно знавший, что именно следует убрать.

– Точно. А ты думаешь, Финне не знает, как это делается?

– Нет, не думаю. И конечно, Финне входит в число подозреваемых, его ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Но мы не можем выдвинуть обвинения против того или иного гражданина, основываясь исключительно на собственной интуиции.

– Исключительно на интуиции? Да я ведь уже говорил, что Финне открыто угрожал мне и моей семье.

Катрина не ответила.

Харри посмотрел на нее, потом медленно кивнул:

– Маленькая поправка: по утверждению презренного супруга жертвы, Финне угрожал ему и его близким.

Катрина перегнулась через стол:

– Послушай, чем быстрее тебя можно будет исключить из числа подозреваемых, тем меньше шума. Сейчас за расследование отвечает Крипос, но мы с ними сотрудничаем, поэтому я могу надавить на них, чтобы они побыстрее прояснили ситуацию, после чего выступим с заявлением для прессы.

– С каким еще заявлением?

– Ты же знаешь, газеты напрямую об этом не говорят, но читатели не идиоты. И если верить статистике, вероятность того, что супруг является виновным в такого рода делах, составляет приблизительно…

– Восемьдесят процентов, – громко и медленно произнес Харри.

– Прости, – сказала Катрина и покраснела. – Мы просто хотим как можно быстрее покончить с формальностями.

– Понимаю, – пробормотал Харри, размышляя, не окликнуть ли Нину. – Просто сегодня я немного чувствителен.

Катрина протянула руку над столом и накрыла его ладонь:

– Я даже представить себе не могу, каково это, Харри. Вот так потерять любовь всей своей жизни.

Харри посмотрел на ее руку.

– Я тоже не могу, – сказал он. – Поэтому и хочу забыться, хотя бы на время. Нина!

– Но по закону нельзя допрашивать человека, если он пьян, так что, пока ты не протрезвеешь, подозрения с тебя не снимут.

– Это всего лишь пиво, через пару часов, если мне позвонят из Крипоса, я снова буду трезв. Кстати, роль матери тебе очень идет, я уже говорил?

Катрина улыбнулась и поднялась:

– Мне надо возвращаться, сотрудники Крипоса попросили разрешения воспользоваться нашими допросными. Береги себя, Харри.

– Стараюсь изо всех сил. Иди и арестуй его.

– Харри…

– Иначе я сам сделаю это. Нина!

Дагни Йенсен шла по мокрой от весеннего дождя брусчатке между могильными плитами по кладбищу Спасителя. С улицы Уллеволсвейен, где велись дорожные работы, доносился запах плавящегося металла, а на кладбище пахло гниющими цветочными букетами и мокрой землей. И еще собачьими экскрементами. Теперь после схода снега весна в Осло всегда была именно такой, но иногда Дагни задумывалась: да что же они за люди такие, эти владельцы собак, выгуливающие своих питомцев на обычно пустынном кладбище, чтобы не убирать за ними испражнения, поскольку тут этого все равно никто не увидит! Обычно Дагни приходила на могилу матери по понедельникам после последнего урока в Соборной школе, расположенной всего в пяти минутах ходьбы отсюда. Дагни преподавала там английский язык. Она скучала по маме, скучала по их ежедневным разговорам обо всем на свете. Мама всегда была настолько неотъемлемой частью ее жизни, что, когда из дома престарелых сообщили печальную весть, Дагни не поверила. Не поверила, даже увидев тело, похожее на восковую куклу, этакую неудачную копию мамы. Точнее говоря, ее мозг все понимал, а вот сердце – нет. Видимо, ей требовалось самой быть свидетельницей смерти, чтобы принять факт ухода человека в мир иной. Поэтому Дагни до сих пор иногда казалось, что вот сейчас в дверь ее квартиры на улице Торвальда Мейера постучат и войдет мама. А почему бы и нет? Скоро людей начнут отправлять на Марс, и, кто знает, может быть, с медицинской точки зрения нет ничего невозможного в том, чтобы вернуть к жизни мертвое тело? Во время похорон священник, молодая женщина, сказала, что у нас нет точного ответа на вопрос, что находится за порогом смерти; все, что мы знаем: тот, кто его переступит, никогда не вернется. Дагни возмутилась до глубины души. И дело было даже не в том, что так называемая народная церковь стала толерантной до такой степени, что отказалась от своей, по сути, единственной функции: давать точные и утешительные ответы на вопрос, что нас ожидает после смерти. Но священница очень естественно и уверенно произнесла это «никогда». Если людям нужна надежда, безумная идея о том, что их любимый человек однажды воскреснет из мертвых, зачем отнимать ее? Если все обстоит так, как утверждает христианская вера, то подобное ведь уже произошло один раз, а значит, может случиться снова, разве нет? Через два года Дагни исполнится сорок, но она до сих пор не вышла замуж и не обзавелась детьми, она до сих пор не съездила в Микронезию, не реализовала свой план открыть детский дом в Эритрее, не дописала сборник стихов. И она надеялась, что впредь не услышит, как кто-то произносит с такой интонацией слово «никогда». Дагни шла по тропинке в части кладбища, расположенной ближе всего к улице Уллеволсвейен, как вдруг увидела мужчину. Точнее говоря, она заметила длинную черную косичку, свисавшую по его спине, и то, что поверх клетчатой фланелевой рубашки он не надел куртку. Мужчина стоял перед могильной плитой, на которую Дагни обратила внимание еще зимой, потому что ее не расчищали; она подумала тогда, что, видно, у этого умершего никого не осталось – по крайней мере, никого, кто любил его или ее.

Дагни Йенсен обладала неприметной внешностью: на такую взглянешь и сразу забудешь. Хрупкая маленькая женщина, до сих пор тихонечко кравшаяся по своему жизненному пути. На улице Уллеволсвейен уже начала образовываться пробка, хотя еще не было и трех часов, поскольку за последние сорок лет рабочее время в Норвегии сократилось до уровня, который заставлял иностранцев попеременно испытывать то раздражение, то восхищение. Поэтому Дагни очень удивилась, что мужчина услышал ее шаги и повернулся к ней. Он оказался старым. Кожа на его лице походила на дубленую, а резкие морщины были такими глубокими, что казалось, доходили до самых костей. Правда, тело его под фланелевой рубашкой выглядело худым и мускулистым, как у молодого, но лицо, желтоватые белки карих глаз, зрачки размером с булавочную головку говорили о том, что ему минимум лет семьдесят. На лбу красная бандана, как у индейца, а над толстой верхней губой редкие усики.

– Добрый день, – произнес он громко, чтобы она расслышала его в уличном шуме.

– Приятно видеть человека у этой могилы, – ответила Дагни и улыбнулась. Обычно она не была такой разговорчивой с незнакомцами, но сегодня пребывала в хорошем настроении, да, была даже немного возбуждена, поскольку Гуннар, новенький учитель английского, пригласил ее на бокал вина.

Мужчина улыбнулся в ответ.

– Здесь похоронен мой сын, – сказал он глубоким хриплым голосом.

– Мне очень жаль это слышать. – Она разглядела, что в землю перед могильной плитой было воткнуто перо, а не цветок.

– В племени чероки в гроб к умершим принято класть орлиное перо, – произнес незнакомец, словно прочитав ее мысли. – Но это не орел, а сарыч.

– Да? И где же вы его достали?

– Перо сарыча? Осло со всех сторон окружен дикой природой, ты разве не знала? – Он улыбнулся.

– Ну, положим, эта природа выглядит довольно цивилизованной. Однако класть перо – хорошая идея; возможно, оно поможет душе вашего сына воспарить на небеса.

Мужчина покачал головой:

– Дикая природа, никакой цивилизации. Моего сына застрелил полицейский. И теперь мой мальчик не попадет на небеса, сколько бы перьев я ему ни принес, но он и не в раскаленном аду, куда держит путь его убийца. – В голосе старика не было ненависти, только сожаление, как будто он сочувствовал тому полицейскому. – А ты кого навещаешь?

– Маму, – сказала Дагни и посмотрела на могильную плиту: «Валентин Йертсен». Вроде бы она уже где-то слышала это имя.

– Значит, ты не вдова. Потому что такая к-красивая женщина, как ты, конечно же, в юности вышла з-замуж и родила детей?

– Спасибо за комплимент, но на оба вопроса ответ «нет», – рассмеялась Дагни, и в голове у нее промелькнуло видение: ребенок с ее светлыми кудряшками и уверенной улыбкой Гуннара – и это заставило ее улыбнуться еще шире.

– Как красиво, – заметила она, указывая на какой-то искусно выполненный металлический предмет, воткнутый в землю у могилы. – А что это за символ?

Мужчина вынул предмет из земли и поднял вверх. Он был похож на изогнувшуюся змею и заканчивался острием.

– Это символ смерти. В твоей семье были с-сумасшедшие?

– Э-э-э… Мне об этом ничего не известно.

Он приподнял рукав фланелевой рубашки, чтобы посмотреть на часы.

– Четверть третьего, – сказала Дагни.

Он снисходительно улыбнулся, словно бы не нуждался в ее пояснениях, нажал на кнопку сбоку на часах, поднял на нее глаза и объявил:

– Две с половиной м-минуты.

Он рассчитывает для чего-то время?

Внезапно мужчина сделал два широких шага и оказался прямо перед ней. От него пахло костром.

И, словно бы вновь прочитав ее мысли, он произнес:

– Я могу пахнуть и тобой. Я пах тобой, когда ты еще только шла сюда. – Губы его увлажнились, когда он говорил, они извивались, как угри на крючке. – У тебя овуляция.

Дагни уже пожалела, что остановилась, и все же продолжала стоять, словно взгляд этого странного типа пригвоздил ее к месту.

– Если ты не будешь противиться, все закончится быстро, – прошептал он.

А потом Дагни словно бы пришла в себя и развернулась, чтобы убежать. Но быстрая рука проскользнула под ее короткую куртку, крепко цапнула за ремень и потянула назад. Она успела вскрикнуть и бросить взгляд на пустое кладбище, прежде чем ее швырнули в кустарник, росший у ограды вдоль улицы Уллеволсвейен. Две сильные руки обхватили ее грудь и сжали как тисками. Она умудрилась втянуть в себя немного воздуха, чтобы закричать, но, казалось, незнакомец именно этого и ждал, потому что, как только она на выдохе начала издавать крик, его руки стиснули ее еще крепче, буквально выдавливая воздух из ее легких. Она заметила, что в одной руке мужчина до сих пор держал изогнутую железку. Другая рука переместилась к ее горлу и стиснула его. У нее потемнело в глазах, и, хотя рука на груди внезапно ослабила хватку, Дагни почувствовала, что тело ее расслабилось и отяжелело.

«Этого не произойдет, – думала она, в то время как его рука шарила сзади между ее бедрами. Она почувствовала, как что-то острое прикоснулось к животу под пряжкой ремня, и услышала звук рвущейся ткани, когда железное острие вспороло брюки от живота до спины. – Подобное просто не может случиться посреди бела дня на кладбище в центре Осло. Во всяком случае, не со мной!»

А затем рука, сжимавшая горло, ослабила хватку, и Дагни издала такой же звук, как мама, когда надувала ветхий матрас. Она жадно втягивала в разрывающиеся от боли легкие весенний воздух Осло и выхлопные газы машин, стоявших в пробке. Одновременно она почувствовала прикосновение к горлу чего-то острого. Посмотрев вниз, разглядела изогнутый нож и услышала хриплый шепот у своего уха:

– Первым номером моей программы был удав. А вот это – ядовитая змея. Один маленький укус – и ты умрешь. Так что лучше стой спокойно и не издавай ни звука. Вот так. Да, именно так. Н-нормально стоишь?

Дагни Йенсен почувствовала, как по щекам у нее потекли слезы.

– Вот так, все будет хорошо. Осчастливишь ли ты меня, выйдешь ли ты за меня замуж?

Дагни почувствовала, как кончик ножа крепче прижался к гортани.

– Ты согласна?

Она осторожно кивнула.

– Тогда мы обручились, любовь моя. – (Дагни ощутила, как его губы касаются ее шеи. Прямо перед собой, с противоположной стороны кустарника и ограды, она услышала звук чьих-то шагов и оживленный разговор двух людей, но вскоре все стихло.) – А теперь перейдем от слов к делу. Я сказал, что змея у твоего горла символизирует с-смерть. А вот это символизирует жизнь…

Дагни Йенсен почувствовала «это» и крепко зажмурила глаза.

– Новую жизнь, которую мы сейчас создадим…

Он произвел толчок, и она крепко сжала зубы, чтобы не закричать.

– За каждого потерянного сына я дам миру п-пятерых новых, – прохрипел он ей в ухо с новым толчком. – А ты не посмеешь уничтожить то, что принадлежит нам обоим, слышишь? Потому что дитя – это дар Божий.

Третий толчок – и он с долгим стоном изверг свое семя.

Нож исчез, и мужчина отпустил ее. Дагни освободилась от железной хватки насильника и заметила, что ее ладони в крови, потому что она хваталась за колючий кустарник. Но она продолжала стоять, нагнувшись вперед, спиной к нему.

– Повернись сюда! – приказал мужчина.

Она нехотя выполнила его повеление.

Он держал в руках ее портмоне и рассматривал извлеченную из него банковскую карточку.

– Дагни Йенсен, – прочитал он. – Улица Торвальда Мейера. Хороший район. Я буду тебя периодически навещать. – Он протянул ей бумажник, склонил голову и внимательно посмотрел на нее. – Помни, Дагни, это наша тайна. С этого момента я буду следить за тобой и защищать тебя, как орел, которого ты не видишь, но знаешь, что он там, наверху, и наблюдает за тобой. Никто и ничто не поможет тебе, потому что я дух, который невозможно изловить. Но и с тобой ничего плохого тоже произойти не может, потому что мы помолвлены и длань моя простирается над тобой.

Он поднял руку, и она только сейчас поняла: посреди ладони у него зияла самая настоящая дыра.

Этот страшный человек ушел, и Дагни Йенсен, захлебываясь слезами, бессильно опустилась в сырой снег у ограды. Сквозь слезы она видела спину старика с косичкой, спокойными шагами направлявшегося к северным воротам кладбища. Раздался пульсирующий писк: это сработал таймер. Мужчина остановился, поднял рукав и нажал на запястье. Писк прекратился.

Харри открыл глаза. Он лежал на чем-то мягком и пялился в потолок на маленькую, но симпатичную хрустальную люстру, которую Ракель привезла домой из Москвы, где проработала несколько лет. Если смотреть на люстру снизу, то видно, что хрустальные подвески формируют букву «S», чего он раньше не замечал. Женский голос произнес его имя. Он обернулся, но никого не увидел.

– Харри, – повторила женщина.

Он спал. Это пробуждение? Харри открыл глаза. Он по-прежнему находился в сидячем положении в ресторане «Шрёдер».

– Харри? – раздался голос Нины. – Тут к тебе пришли.

Он поднял голову и увидел прямо перед собой озабоченные глаза Ракели, рот Ракели, слегка блестящую кожу Ракели. А вот челка была гладкой, как у русского отца. Нет, он все еще спит.

– Олег, – невнятно произнес Харри и попытался встать на ноги, чтобы обнять парня, но у него не вышло. – Я не думал, что ты прилетишь так рано.

– Я приехал в город час назад. – Высокий молодой человек опустился на тот же стул, на котором прежде сидела Катрина, и скривился, как будто сел на кнопку.

Харри посмотрел в окно и, к своему удивлению, обнаружил, что на улице уже стемнело.

– А как ты узнал, где…

– Бьёрн Хольм подсказал. Я разговаривал с агентом из похоронного бюро и договорился встретиться с ним завтра утром. Пойдешь со мной?

Голова Харри упала на грудь. Он застонал:

– Конечно пойду, Олег. Черт, ты приехал, а я сижу здесь пьяный, и ты делаешь работу, которую должен был делать я.

– Ничего, на самом деле, когда что-то делаешь, становится легче. Когда занимаешь голову практическими вопросами. Я даже начал прикидывать, как нам поступить с домом после того, как… – Он замолчал, поднес руку к лицу и прижал большой и указательный пальцы к вискам. – Бред, да? Мама едва успела остыть, а я… – Пальцы массировали виски, а кадык ходил вверх-вниз.

– Ничего не бред, – возразил Харри. – Твой мозг ищет способ избавиться от боли. Я нашел свой способ, но тебе его не советую. – Он передвинул полупустую кружку, стоявшую между ними. – Боль можно обмануть на какое-то время, но она тебя отыщет. Когда ты немного расслабишься, когда ослабишь меры безопасности, когда твоя голова покажется над краем окопа. А пока дозволено не испытывать никаких чувств.

– Оцепенение, – сказал Олег. – Я просто оцепенел. Я тут вспомнил, что ничего сегодня не ел, так что купил сосиску чили и полил ее самой острой горчицей, просто чтобы что-нибудь почувствовать. И знаешь что?

– Знаю, – кивнул Харри. – Ты не почувствовал ничего.

– Ничего, – повторил Олег и смахнул что-то с глаз.

– Боль придет, – заверил его Харри. – Не надо ее искать, она сама тебя найдет. Тебя и все дыры в твоих доспехах.

– Тебя уже нашла?

– Я сплю, – произнес Харри. – И пытаюсь не просыпаться.

Он посмотрел на свои руки. Он бы все отдал за возможность принять на себя часть боли Олега. Что он мог сказать этому парню? Что потом никогда не будет так больно, как в тот раз, когда ты впервые теряешь человека, которого любишь по-настоящему? Но теперь Харри уже не знал, правда ли это. Он кашлянул.

– Дом закрыт до тех пор, пока криминалисты не закончат работу. Переночуешь у меня?

– Я переночую у родителей Хельги.

– Хорошо. Как Хельга это восприняла?

– Очень расстроилась. Ведь они с Ракелью стали настоящими подругами.

Харри кивнул:

– Хочешь услышать подробности?

Олег отрицательно покачал головой:

– У меня уже был долгий разговор с Бьёрном, он рассказал все, что нам известно. И что неизвестно.

Нам. Харри отметил, что за несколько месяцев практики Олег научился употреблять это расширенное местоимение «мы», говоря о полиции. То «мы», которое сам он за двадцать пять лет службы не употреблял никогда. Однако опыт научил его, что это «мы» укоренилось в нем гораздо глубже, чем он думал. Потому что это твой дом. В горе и в радости. Даже когда теряешь все остальное, а бо́льшую часть – навсегда. Харри надеялся, что Олег и Хельга будут держаться друг за друга.

– Меня завтра с утра пораньше вызвали на допрос, – сказал Олег. – В Крипос.

– Понятно.

– Они станут спрашивать о тебе?

– Если будут добросовестно выполнять свою работу, то станут.

– А что мне отвечать?

Харри пожал плечами:

– Правду. Без прикрас, такую, какой ее видишь ты.

– Хорошо. – Олег снова закрыл глаза и сделал пару глубоких вдохов. – Угостишь меня пивом?

Харри вздохнул:

– Как видишь, во мне не много осталось от мужчины, но, по крайней мере, я всегда держу свое слово. Поэтому я никогда не обещал слишком многого твоей матери. Однако кое в чем, Олег, я ей поклялся: поскольку твой отец является носителем того же плохого гена, что и я сам, я дал слово, что никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах не налью тебе ни капли спиртного.

– Ну, вообще-то, мама не возражала против пива.

– Это обещание было моей идеей, Олег. Но я не собираюсь тебя ни в чем ограничивать.

Олег развернулся и поднял вверх палец. Нина кивнула.

– Сколько времени ты еще будешь спать? – спросил Олег.

– Сколько смогу.

Подоспело пиво, и Олег начал медленно пить его маленькими глотками, каждый раз ставя кружку между ними, как будто они ее делили. Оба молчали. Им не требовалось разговаривать. Да они и не могли, поскольку отчаянно сдерживали молчаливые рыдания.

Когда кружка опустела, Олег вынул телефон и взглянул на экран:

– Это брат Хельги, он приехал за мной на машине и уже ждет на улице. Подкинуть тебя домой?

Харри отрицательно покачал головой:

– Спасибо, но мне надо пройтись.

– Я пришлю тебе эсэмэской адрес похоронного бюро.

– Договорились.

Они одновременно поднялись. Харри отметил, что Олег все еще чуть-чуть не дотягивает до его 193 сантиметров, а потом вспомнил, что этот забег окончен: мальчик уже вырос.

Они крепко обнялись, положив подбородки на плечи друг другу, и некоторое время так и стояли.

– Папа…

– Что?

– Когда ты позвонил и сказал, что речь пойдет о маме, я подумал, что вы решили съехаться. Это потому, что два дня назад я спросил ее, не может ли она дать тебе еще один шанс.

Харри почувствовал, что у него в груди встает ком.

– Что ты такое говоришь?

– Она ответила, что подумает об этом в выходные. Но я знаю, что она хотела. Мама очень хотела, чтобы ты вернулся.

Харри закрыл глаза и сжал челюсти так плотно, что казалось, коренные зубы сейчас треснут. Зачем ты пришла и сделала меня таким одиноким? Всего алкоголя мира не хватит, чтобы победить эту боль.