Читать книгу Средневековые сказки - Юана Фокс - Страница 2

Что для меня мой лес? Ну спросили! Лес – это всё. Я здесь родилась и здесь умру, причём скоро. Лет через пятьдесят. Как моя бабка. Или даже хуже. А её пристрелили. Она до последнего вздоха ходила на дело – стучала клюкой по башкам лесничих и путников, которых по дурости занесло в наши угодья. Наш лес – наш дом, наш бог, наш дьявол, наша родина, наша могила, наша душа и наша плоть. Он кормит и укрывает нас, прячет от произвола богатых господ и гнева короля.

Мы – дети леса и его проклятье. Никто, ни одна живая душа не сунется в его глушь в одиночку и без надобности. Так-то он – владенье Анны-Гертруды Вершбен, графини Готтен, но нам-то что за дело до того, ведь у неё есть шикарный замок. Я видела его издали как-то раз, когда ездила на ярмарку – потаскать денежки из карманов, покрасоваться в шикарном платьице, уж не помню, с кого я его сняла, но оно мне оказалось впору через годик, когда титьки подросли. Так вот, госпожа эта (в смысле, графиня Готтен), жутко хороша, такая красавица! Но нас тоже боится, ага! Посылала отряды с мушкетами, они чесали как гребёнкой каждый куст и дупло, но оказались такие же дураки, как и весь прочий люд! Ведь чтобы поймать нас в нашем лесу, нужно его знать, а они тыкались, как слепые куничата, храбрились и осторожничали под самым моим носом! Я сидела на дереве, качая ногами, и чуть не задевала их пятками по головам, да они бы и не заметили в шлемах-то! Шептались, озирались крадучись – вот думали, мы их не услышим! Да плевали мы на них! Никто из наших даже и не двинулся, кто где дрых, тот там и продолжал валяться! Только мне было куражно, я и ходила за ними. А у одного даже стянула ломоть хлеба с салом, который тот дуралей оставил вместе с оружием под деревом, когда отскочил по нужде.

Убивать никого не стала, зачем? Они же просто наивные, нестреляные парнишки, к тому же не по своей воле на нас пошли – госпожа графиня велела! Эх, подневольные, покорные, а зачем? Нет бы бросить всё – и к нам, в лес, на лихой промысел! Хотя у нас крепких парней хватает, а такие хлюпики нам и даром не нужны! Пусть целуют сапоги своего негодного короля! Как бишь там его, Олух Двадцать седьмой? Ну и забери его Дьявол!

О, а Дьяволом обожают пугать священнички, монахи, проповеднички, идущие добивать народ «словом Божьим», а по сути заниматься тем же самым, что и мы – вытряхивать денежки из людей, из кого сколько можно! Разница лишь в том, что мы, видя полуживую рвань, ничего не возьмём, а эти «псы Господни» стрясут и с нищего, да ещё и пригрозят «геенной огненной». Я лично не одного такого прибила… Да не пугайтесь, не до смерти! Просто покалечила слегка да так отпустила. На черта мне их смерть? Больно уж смешно они рассуждают, а когда повеселюсь, рука слабеет и настроя нужного нет! Зато бегут они потом и разносят по миру славушку лихую о том, какие в Западном лесу разбойники злые да страшные! Но не всегда от них весело – один всё машет руками, порицает, призывает на наши головы гнев Божий, обзывает бесстыжими и безродными. А какая же я, к примеру, безродная? У меня есть отец, братья – двое, ещё двоих казнили – я маленькая была, плохо помню. У меня даже муж есть, да-да! Только и того, что нас лес венчал, а не церковь! Так что вы даже не думайте, никакая я не потасканная! Кроме мужа никого не знала… ну, разве только пару раз… и то для души! Только тс-с-с-с! – тихо, чтобы он не узнал, прибьёт! Ревнивый такой! А сам-то… Говорит: «Это моя добыча», значит, мне сердиться не на что! Любит-то он меня! Ну и что, я ведь тоже его люблю и у меня тоже «добыча»! Не нравится – не надо, не скажу! И вы молчите! Будете? Клянитесь! Чем? Ну-у-у… А мамой! Или бабушкой. Ну вот и молодцы, теперь слушайте!

Один был деревенский, он мне сразу глянулся, красивый такой парень, глаза синие, волосы цвета орешника, вьются. Ростом, правда, не очень – так, чуть повыше меня, а я-то не больно удалась! Спьяну, видать, делана… Да я не о том! Звали его Гансом, он рыбачить каждый день на озерцо приходил за деревней. А я подкараулила, вышла один раз, нож к горлу приставила… Так, попугать! А он не испугался вовсе, даже наоборот…

Домой пришла довольная, как вор на масленицу, муж приластился, а мне уже не хочется, я же не бешеная! Он поворчал недовольно, отвернулся. Меня-то он не заставит, я же не «добыча». А сама лежу в темноте на шкурке свою «добычу» вспоминаю. Руки у него такие шершавые, царапают… Рыбой пахнет. Глаза синие-синие, как вода весенним полднем! Долго я к нему бегала, уж лето на закат пошло. Он, дурачок, взялся меня уговаривать – пойдём, мол, ко мне в деревню, с матушкой познакомлю, она добрая! Людям скажем, ты из другой деревни! Жениться, значит, на мне придумал! Дурак, одно слово! Ну какая я рыбаку жена? Я только такой дубине лесной, как Габриель, и годная! Да и тот-то уж на что дубина, а догадался, что я не зря на озеро гулять повадилась, злиться стал! Поймал бы – убил! Точно говорю – и рыбачка моего, и меня. Я вовремя дело это бросила, велела Гансу на другое озеро ходить, припугнула мужем как следует. Тот, слава богу, послушался, и больше я его не видала! Муж как-то быстро и забыл, что хотел меня побить для острастки. Так всё и кончилось!

Другой… Да ну, не очень-то интересно! А впрочем, да ладно! Был он охотником, шарил тут неподалёку, дичь стрелял для графини Анны. Ничего особенного у меня с ним не было – так, пару раз сошлись две узкие тайные тропки. Я почти и не помню его, ведь этому уже два года как! Уточек он вкусно жарил на костре, секрет какой-то знал! Я узнать не успела, мы на другое место перебрались с бандой. И больше с Охотником не сталкивались. Я даже имени его не помню (или не знала вовсе!), вот и называю Охотником, когда иной раз вспомню, вот как сейчас. Красивый был мужик. Всё. Больше сказать нечего. Да и надо ли? Пролетело лето красное, унесла вода!

О, муж идёт, рукой мне машет, чтоб с дуба слазила, видно, дело есть! Пора, значит, ножом поорудовать! Побежала я к нему, любимому, как вернусь – поговорим, повспоминаем, растравили вы меня. Может быть, если не забуду…

* * *

Эх, хороша была драчка! Зря вас там не было, а то мы славно повеселились! Хотя ни к чему оно вам, ещё покалечились бы. Лучше я вам расскажу, пока папаша пересчитывает добытое добро со старшеньким, Вервольфом. Ещё два моих брата, оба на одну страшную рожу, Плясун и Кочерга, раскладывают костёр, а муж врачует мне порезанный бок… Ох, больно! Кусаю палочку и дёргаюсь, а он ворчит, костерит меня на все корки, дурачина моя ненаглядная, Габриэль-Стрела. Всё обещает меня побить, но так ни разу за пять лет руки и не поднял.

– АЙ, ДА ЧТОБ ТЕБЯ ЧЕРТИ РВАЛИ! Ай!!! У-у-у, гореть и не подохнуть!!!

Это я ругаюсь, а вы не слушайте. Уж очень больно. Сейчас ещё калёным железом прикладывать будет. Вот тогда вам лучше вообще уйти, я такое орать буду! Да не рви же мне так плоть, до глубин грешной души достаёт, гад! Ох и люблю же я его, ох и врезала бы! Ведь не зря костерит меня сейчас отборной разбойничьей бранью – переживает, помогает ад переплыть. За него ведь терплю, полезла выручать, пока он охране какой-то богатой сволочи глотки перерезал. Я с ветки киданулась прямо на кучера – тот дубину поднял, хотел Габри по башке заехать, а тут урод этот, один из прислужников, сабельку достал… О-о, какая мука! Не скажу, что я «поначалу ничего не почувствовала», как в дурацких ярмарочных книжках пишут (я читать, конечно, не умею, это всё муж), но то, что я испытываю сейчас… Горящие черви бешено переползают туда-сюда в живой плоти, кожа облита кипящей смолой, я готова корчиться и даже кричать не могу. Нет, это невыносимо! Закройте глаза, заткните уши – железо готово…

Ох бы лекаря мне сейчас с маковым молоком! Или бабку какую, колдовку, да хоть чёрта самого! Вервольф, папаша Смех, Плясун и Кочерга дрыхнут, Стрелушка-Габриэль тяжело вздыхает во сне где-то рядом, я не знаю где – сжав зубы, пялюсь во тьму, пытаясь перетерпеть жгучие иглы Святой Инквизиции в рваном боку. Не заорать, только не заорать не своим голосом, не разразиться проклятиями на все лады! Перебужу всех, а они сегодня устали, богач попался не из простых – охрана выученная, сообразительная, враз собрались, не испугались свирепых рож, нам всем хорошо досталось!

Ну а когда меня подкромсали, наши прям взбесились – порезали всех к чёртовой матери на ремни. Лошадей отпустили – волки догонят. Любят ведь они меня, одна я у них баба! Дочь, жена, сестра, мать, подруга, радость глаз и звонкий голос. Для меня таскают сладкие штучки с ярмарки, снимают серёжки и туфельки с перепуганных расфуфыренных маркизочек и графинек. Мне несут беличьи шубки – укрыться зимой. Меня лелеют и не берут на самые серьёзные дела. Мне прощают проказы и промахи, за которые любой мужик остался бы без кожи. Глядя на мои ловкие ножки, отплясывающие на большом камне «чёрт-те что», теплеют жестокие глаза и из под суровых бород проступают улыбки. А, ч-чёрт! Больно. Да, их улыбок и медведь испугается, а я вот их люблю. Звери они, разбойники, не жалеют ни молоденьких девчонок-дворянок, ни почтенных святых отцов, ни пугливых странников. Видали бы вы, что бывает с теми, кто им противится! А уж с красавицами… Плясун так вообще обожает их слёзы, говорит, сладкие. Не любит, когда не упираются и не плачут. Ну, не переломятся! Не всё же для господ изнеженных! Для них и без того все блага мира на золотом подносе, нам же самим приходится из жизни выколачивать редкие удовольствия. А что, которой графиньке и нравится даже! Одна, помнится, сама глазки Вервольфу состроила. Встала, отряхнулась белозубая. Расстались полюбовно, довольные черти накормили сучёнку и посадили на коня, она на прощание махнула платочком и скрылась прочь. Не впервой шлюхе эдакой, видимо, с кучей мужиков разделываться! Однако вот Кочерга более всего жалует нетронутых. Самый изувер из всех наших Кочерга. Отец этого не любит, говорит, всему своя мера! Но что он поделает – старик уже – против здоровых мужиков? Живые люди как-никак, а и сама я бывала такой дрянью, что и… и вспоминать – аж самой жуть…

Да вы погодите проклятьями сыпать. Подумайте сперва, хорошенько – а кем нам быть, если не лютыми зверьми? Это вы там посиживаете на хвосте у камина в тёпленьких домах да детишек жуткими байками про наш свирепый люд запугиваете. И молока парного у вас полно, и хлебушка горячего только из печи толстая мамка-хозяюшка приволокла! А у нас тут жизнь звериная, злая! Отовсюду хищные глаза глядят, зазевавшемуся – чистая смерть! Сам себя не накормишь – добрая коровушка в хлеву не топчется! Так что всякий охочий осуждать да проклинать – добро пожаловать в лес, да попробуй, мил человек, хоть денёк тут продержаться, а я посмотрю, каким-таким соловьём запоёшь!

У вас и лекарь завсегда под рукой, когда надо. А меня вот чужой нож порвал – и гори-пропадай, рванина! Даже если денег тридцать три сундука, кому их нести, чего на них купишь? До сих пор не понимаю, на кой чёрт мы вообще за деньги людей кромсаем, а? Вот на какой-такой позолоченный чёрт? Если заболел – лежи и подыхай, лекаря в пещеру не позвать! Если жрать хочешь – ну так иди и белок себе налови или грибов отрыщь, а в таверну какую приличную – ни ногой! Ну нет, иногда-то оно можно, но только от родного леса день пешком, да и в другом княжестве желательно, чтобы уж точно не догадался никто, что это мы те самые разбойники, из-за которых господам покоя нет, да всё словить никак!

Ах да, о чём это я? О бессмыслице деньгонакопительства. Ну, знаете ли, это они только мне не на пользу. А вот братья мои косорылые, да и папенька мой любезнейший и, чего уж мелочиться, даже муж дорогой! Потыркались надо мной, порезанной, поохали два денька. А как в себя пришла да глаза открыла, подхватили толстые задницы и кошельки и чик-прыг из дому вон! Им, видите ли, господа и дамы мои, в городе захотелося поотдыхать! Давно, мол, не прохлаждалися!

Эх, и злые же люди, бездушные! А ещё семья, называется. Перемотали мой болючий бок, в шкуры укутали, да и слиняли всей толпой гужбанить. А ты, мол, родная доченька, сестрица да супружница – валяйся тут одинёшенька да рану свою заращивай. А мы тебе не товарищи, нам гулять охота! Ну не сволочи?

А я… я что? Я ещё денёк-другой перележала. Ладно, хоть снеди мне оставили да воды. На пятые, а может, шестые сутки я уже козой скакала. Меня тоже не ржавым гвоздем делали и не лыком шили! Как только кровить перестало, так я тут же с превеликим удовольствием на променад отправилась.

Сижу я, значит, с утречка на суку, дроздом насвистываю, орехи грызу. Солнышко светит вяло, по-осеннему, дождь, по всему видать, гроханёт к обеду ближе. Вот тоже не хватало! В дождь по лесу никто не шляется, кого грабить-то? Итак редко-редко кто попадётся – бояться слишком стали. Попробуй тут проживи! Эх, ну хоть бы крестьяночка какая по-орехи забрела, напугать! Осторожничают все. Даже богатый урожай лесной их не заманивает. Ладно, и так не подохнем, хоть и зима скоро. Всё думаю, как там наши, на другом краю леса. Как им там денежки нечестные прогуливается? Наверняка выпивки на зиму приволокут да мне из одежды кой-чего, а то у меня шикарных тряпок – куча, такие бархатные, шёлковые, с мехом, с жемчугом, а толкового ничего нет! Ну, поди к завтрему явятся, перепившие, довольные, с бочками пива на горбу, с бутылочками вина в торбах, с конфетками в карманах для своей «Эй-слезай-куница-драная». Стрела подойдёт, я сверху на него прыгну, он меня подхватит, поцелует полупьяный, сдавит так, что кости хрустнут, в сломанном давным-давно плече заноет… А я его за косы потяну, тонкие, тугие, и шепну: «Пойдём в лес», и мы тихо ускользнём в непролазную чащу…

Эй, а это кто?! Не успела я как следует размечтаться, как из тонковетких зарослей молодых клёнов, тихо переговариваясь, возникла очень странная парочка – высокая девчонка в мужской одежде, с походной торбой через плечо и… ну и ну – карлик! Я таких только в праздники на ярмарке видала: маленький, длинные русые волосы по плечикам, ножки коротенькие, девчонку за руку держит, а сам ей только до пояса! А смотрит-то на неё – будто это воскресный пирог! Вот потеха, головёнка чёрным платком повязана, как наши носят, чтобы лохмы в глаза не лезли, на затылке тугим узлом. Я так и прыснула в кулачок – ну и парочка! И ведь куда-то ломятся, чистую дорогу обходят за три версты! Куда их леший тащит? Пропустить их или всё-таки поинтересоваться, что у каждого в торбе? А они уже как раз подо мной! И тут карлик наступил на сухую ветку, она треснула, он так смешно дёрнулся, что я не выдержала и расхохоталась в голос, аж в бок отдало! Не успела парочка испугаться, как я уже свесилась вниз головой прямо перед их растерянными рожами и упёрла в каждого по длинному охотничьему ножу: карлику – в горло, девчонке – в грудь:

– Руки вверх, господа гуляющие! Живо, оборванцы, представили мне, что имеется, проведём исследование!

Последнее слово я узнала от мужа Стрелы, долго его заучивала, а сейчас выпалила так, что у самой дух захватило! Зубы свело, твой лисячий хвост через плечо! Рано я тут выделываюсь, как бы края раны не разъехались! Но уж очень соблазнительно было эдакий вжух перед дурачьём вытворить! Вот удача, что два ножа прихватила, а не один, как обычно.

– Но, добрейшая девушка, как же мы проведём исследование и представим что имеем, если руки наши подняты, как ты сама и велела! – криво улыбаясь и щуря наглые глаза, спросил карлик. Я готова была поклясться, он нисколько не боялся меня! Да этот мелкий попросту не верил, что я могу прямо здесь и сейчас прирезать его, а заодно и его подружку! Я обалдела от такого обращения и не знала, что сказать.

– Да, и лучше бы вам принять положение ногами вниз, а то как бы кровь не повредила вам, хлынув в изобилии в голову, – выдал этот нахалёнок, глядя прямо мне в глаза! Я перевернулась в воздухе и, встав на ноги, спрятала ножи за пояс. Нет, не настроена я сегодня на кровопускания!

– Эй, а ты наглец первой гильдии! Я таких люблю!

– Честь имею, фрау разбойница! – и так поклонился, что у меня чуть бочина со смеху не лопнула!

– Во даёшь! – заливалась я. – Чистый шут ярмарочный!

– А я шут и есть, – пожал человечек плечиками и опять взял девчонку за руку. – Только не ярмарочный, а графский!

– Ага, так я тебе и поверила!

Однако что-то я их совсем балую! Сделаю-ка морду повнушительнее!

– А здесь-то какого дьявола шляешься? И что за девка с тобой?

– Мы идём куда подальше от замка доброй и прекрасной, как весенний сон, графини Анны, а эта милая девушка – моя невеста, Мария-Францина.

– Да ну? Это ты, братец шут, врёшь! – я снова развеселилась. Ишь, чего мелет, полоумный.

– Он говорит правду, разбойница! Почему ты не веришь? – подала голосок девка, гордо поднимая голову.