Читать книгу Пресс-центр - Юлиан Семенов - Страница 23

14.10.83 (9 часов 05 минут)

Инспектор Шор подвинул фрау Дорн, секретарю покойного Грацио, чашку кофе.

– Я заварил вам покрепче… Хотите молока?

– Нет, спасибо, я пью без молока.

– С сахарином?

– Мне не надо худеть, – сухо, как-то заученно ответила женщина.

– Тогда погодите, я поищу где-нибудь сахар…

– Не надо, инспектор, я пью горький кофе.

– Фрау Дорн, я пригласил вас для доверительной беседы… Однако в том случае, если в ваших ответах появится то, что может помочь расследованию, я буду вынужден записать ваши слова на пленку. Я предупрежу об этом заранее. Вы согласны?

– Да.

– Пожалуйста, постарайтесь по возможности подробно воспроизвести ваш последний разговор с Грацио.

Женщина открыла плоскую сумочку крокодиловой кожи («Франков триста, не меньше, – отметил Шор, – а то и четыреста»), достала сигареты, закурила; тонкие холеные пальцы ее чуть подрагивали.

– Он позвонил мне что-то около одиннадцати и попросил срочно, первым же рейсом вылететь в Цюрих, там меня встретят, ему нужна моя помощь, прибывают люди из-за океана, беседа будет крайне важной… Вот, собственно, и все.

– Какие люди должны были прилететь из-за океана?

– Кажется, он упомянул «Юнайтед фрут», но я могу ошибиться.

– Спасибо, дальше, пожалуйста…

– Это все.

«Это не все, – отметил Шор, – разговор-то продолжался более семи минут».

– Как вам показался его голос?

– Обычный голос… Его голос… Только, может быть, чуть более усталый, чем обычно… Господин Грацио очень уставал последние месяцы…

– Жаловался на недомогание?

– Нет… Он был крайне скрытен… Как-то раз сказал, что у него участились сердцебиения накануне резкой перемены погоды… Но потом врачи провели курс югославского компламина – и ему стало значительно легче…

– Он не жаловался на здоровье во время последней встречи?

– Нет.

– Следовательно, попросил вас прилететь утренним рейсом, и на этом ваш разговор закончился?

– Да.

– Вы живете одна?

– С мамой.

– А кто подошел к телефону, когда он позвонил вам? Матушка или вы?

– Я, конечно. Мама рано ложится спать.

– Фрау Дорн, я вынужден включить диктофон и попросить вас воспроизвести разговор с мистером Грацио еще раз.

– Пожалуйста… «Добрый вечер, дорогая…» Нет, нет, мы никогда не были близки, – словно бы угадав возможный вопрос Шора, заметила женщина, – просто господин Грацио был обходителен с теми, кому верил и с кем долго работал… «Не могли бы вы завтра первым рейсом вылететь ко мне, вас встретят в аэропорту. Если вы захотите арендовать в “ависе” машину, счет будет, понятно, оплачен; прилетают люди из-за океана, предстоит сложная работа, пожалуйста, выручите меня…» Вот и все.

– А что вы ему ответили?

– Сказала, что сейчас же забронирую билет и прилечу с первым рейсом; на всякий случай, попросила я, пусть концерн вышлет машину; как я понимаю, за рулем будет Франц, я помню его «Ягуар»…

– Понятно… Спасибо, фрау Дорн, я выключаю запись… Расскажите, пожалуйста, когда вы начали работать с Грацио?

– Давно, инспектор… Лет семь назад.

– Каким образом вы к нему попали?

– Я пришла по объявлению… Выдержала конкурсный экзамен и начала работать в его банковской группе… Знаю итальянский и английский, выучила французский… Однажды пришлось стенографировать совещание наблюдательного совета, на котором были представители итальянских и американских фирм… Господину Грацио понравился мой итальянский, с тех пор я часто с ним работала…

– Вы стенографировали все важные совещания?

– Да. Особенно если собирались представители разноязычных стран…

– Господин Грацио приглашал вас когда-нибудь на ужин?

– Только с компанией.

– Вы знали его близких друзей?

– Как вам сказать… По-моему, близких друзей у него не было, инспектор. Я знаю, что он уезжал отдыхать – дней на пять, не больше – на свою яхту в Палермо… Там не бывал никто из его служащих… Он был со всеми очень добр и ровен… Нет, я не знаю его близких друзей.

– А какими были его отношения с господами Бланко и Уфером?

– Это его… Как бы сказать… Я не уверена, являлись ли они его компаньонами, но, мне кажется, он доверял этим людям и делал с ними серьезный бизнес.

– Какого рода?

– Господин Грацио никогда и никому не рассказывал о своем бизнесе, инспектор, это не принято.

– Вы хорошо знакомы с этими людьми?

– Нет. Поверхностно.

– Вы хорошо относились к покойному?

– Очень.

– Вы не хотите помочь мне в установлении истины?

Женщина снова закурила; пальцы ее не дрожали больше, но лицо было бледным и глаза тревожными.

– Я готова помогать во всем, инспектор.

– Меня интересует любая подробность, любое ваше соображение о случившемся… Может быть, вас тяготит что-то, вы подозреваете кого-либо?

– Нет.

– Вы считаете, что у Грацио были веские причины уйти из жизни?

– У каждого человека есть своя тайна.

– Вы не замечали каких-либо аномалий в его поведении за последние недели или месяцы?

Женщина покачала головой, ничего не ответила.

– Вчера по телефону вы говорили, что все случившееся ужасно, что это невозможно, он так любил жизнь и все такое прочее… Господин Грацио был человеком настроения?

– Нет, он был человеком дела, там настроения невозможны…

– Почему господин Грацио мог решиться на такой страшный шаг, фрау Дорн?

– Я не знаю…

– Скажите, пожалуйста, на последних совещаниях вашего наблюдательного совета не было тревожных сигналов о близящемся банкротстве?

– Если бы эти разговоры и были, я не ответила бы вам, инспектор, потому что подписала обязательство не раскрывать секреты концерна в течение десяти лет после окончания работы…

– Я понимаю вас, фрау Дорн… Когда вы беседовали с господином Грацио перед его последним телефонным звонком?

– Это было… Мне кажется, дней восемь назад… Он звонил из…

– Откуда?

– Из Гариваса…

– И что же?

– Продиктовал памятку…

– Это секрет?

– Думаю, нет… О подробностях я вам говорить не стану, но касалась эта памятка – только для членов наблюдательного совета – энергопроекта для Гариваса…

– В ней не было ничего тревожного? Простите, но я вынужден поставить вопрос именно в такой плоскости, фрау Дорн.

– Нет, – чуть помедлив, ответила женщина. – Я бы сказала…

– Что? – подался вперед Шор. – Что бы вы хотели сказать?

– Я бы сказала, что тон памятки был вполне… оптимистичным…

– Вы можете предположить, что могло подвигнуть господина Грацио на самоубийство?

– У всякого человека есть своя тайна… Я уже сказала…

Шор откинулся на спинку кресла, бросил под язык мятную таблетку, потянулся и, нажав на одну из кнопок селектора, спросил:

– Что там с расшифровкой записи беседы? Готова?

– Да, – ответили ему.

– Очень хорошо. Прочитайте мне, пожалуйста…

– Да, но…

– Нет, она не услышит, я переведу разговор на трубку, читайте.

Он не смотрел на женщину, он смотрел в окно, где ее отражение было четким, и сразу же заметил, как она потянулась к сумке и нервно закурила.

Шор сидел словно каменный, только открывал и закрывал глаза, лицо его иногда сводило гримасой…

По прошествии нескольких томительных минут он сказал:

– Благодарю, Папиньон, молодец.

Положив трубку, Шор повернулся к фрау Дорн и усмехнулся, не разжимая рта.

– Вы все поняли?

– Не-ет…

– Фрау Дорн, вы читающий человек, у вас дома прекрасная библиотека, и большую ее часть составляет детективная литература, не надо лгать мне попусту… Поскольку я не очень-то верю в самоубийство вашего босса – говорю вам об этом доверительно, вы не вправе передавать мои слова кому бы то ни было, – мне пришлось взять под опеку и контроль всех тех, кто был близок к Грацио… От греха… В ваших же, кстати, интересах… Если Грацио действительно убили, то и вас шлепнут как муху… Ясно?! О чем вы говорили с тем человеком, который позвонил вам в отель в девять и пришел в десять вечера? Я хочу, чтобы вы это сказали на диктофон, потому что в противном случае я обращу записанную моим помощником беседу с этим человеком против вас! Вы утаиваете правду от следствия! Таким образом, вы покрываете тех, кто повинен в гибели Грацио! Ну, давайте!

– Я не знаю этого человека… Я не знаю, я ничего не понимаю. – Женщина заплакала. – Если тем более вам уже все известно.

– Повторяю, я не желаю вас позорить… Одно дело – вы сами рассказали мне все, а другое – если я вызову вас в суд в качестве человека, который скрывает правду! Говорите, фрау Дорн, можете говорить так, как вам представляется удобным сказать, я вправе представить следствию запись, но могу и не представлять, а передать ваши скорректированные показания.

– Я не знаю этого человека, – повторила женщина, – он позвонил и сказал, что ему необходимо увидеть меня по поручению господина Раффа…

– Кто это?

– Мой бывший шеф.

– Где он?

– Он вице-президент филиала «Кэмикл продакшнз» во Франкфурте.

– Дальше…

– Рафф никогда бы не стал тревожить меня попусту… Значит, что-то случилось…

– Дальше…

– Этот господин отрекомендовался его новым помощником; он сказал, что его зовут мистер Вакс… Говорил, что вокруг гибели господина Грацио начинается скандал… Втянуты темные силы… Словом, я не должна давать никаких показаний, чтобы не поставить в опасность жизнь мамы и мою…

– Дальше.

– Это все.

Шор покачал головой.

– Пожалуйста, подробнее, фрау Дорн.

– Но это все! – воскликнула женщина. – Вы же можете сверить с вашей записью!

– Помните телефон Раффа?

– Триста сорок четыре тринадцать семьдесят.

Шор посмотрел в телефонной книге код Франкфурта-на-Майне, набрал номер; ответила секретарь, как всегда, с улыбкой, поюще, заученно:

– «Кэмикл продакшнз», добрый день, чем я могу быть вам полезна?

– Тем, что соедините меня с господином Раффом.

– У господина Раффа сейчас переговоры, с кем я говорю?

– Я инспектор криминальной полиции Шор. Звоню по крайне срочному делу, связанному с гибелью Грацио.

– Не будете ли вы любезны подождать у аппарата?

– Мне ничего не остается делать, как ждать у аппарата, – пробурчал Шор.

В трубке щелкнуло, наступила громкая, слышимая тишина.

Прикрыв мембрану тонкой, девичьей ладошкой, Шор спросил:

– Этот самый мистер Вакс передал вам письмо от Раффа?

– Визитную карточку.

– Где она?

Женщина открыла сумочку, достала помаду, два листочка бумаги, плоскую коробочку пудры, визитную карточку, протянула ее Шору.

Тот взял визитку, хмыкнул, показал ее женщине – на глянцевой бумаге не было ни единой буквы.

– Поняли, отчего мы за вами смотрели? Это ж фокусы. Суют визитку, напечатанную таким образом, что шрифт сходит через пять-восемь часов…

Глаза женщины сделались до того испуганными, что Шору стало жаль ее.

«Сколько же вас с такими вот крокодиловыми сумочками садилось в мое кресло, – подумал он, – как все вы были поначалу неприступны, как точно следовали тому, чему вас научили юристы, любовники, гадалки, сутенеры, мужья, черти, дьяволы, а я знал, что должен вырвать у вас признание, добиться правды, и я добивался ее, но как же мне было жаль вас всех, боже ты мой, кто бы знал, как мне было вас жаль…»

В трубке щелкнуло.

– Здесь Рафф. Слушаю вас, господин инспектор Шор.

– Я хочу вас предупредить, господин Рафф, что наш разговор записывается на диктофон, так что вы вправе отказаться от беседы со мной.

– Все зависит от ваших вопросов, господин инспектор Шор. В том случае, если они не будут меня устраивать, я свяжу вас с моими адвокатами, они станут отвечать за меня.

– У меня пока что единственный вопрос, господин Рафф: вы знаете фрау Дорн?

– Конечно! Она была моим секретарем… Что-нибудь случилось?

– К счастью, нет. Если позволите, второй вопрос, господин Рафф: в связи с чем вы направили мистера Вакса вчера вечером к фрау Дорн?

– Кого?

– Мистера Вакса. Он позвонил к фрау Дорн от вашего имени…

– Господин инспектор Шор, я не знаю человека с такой фамилией.

– Я благодарю вас за исчерпывающий ответ, господин Рафф, приношу свои извинения, до свидания…

Шор положил трубку, бросил под язык еще одну мятную таблетку и сказал:

– Вас проводит мой человек… Расплатитесь в своем отеле и сразу же улетайте домой… За вашей квартирой будут смотреть наши коллеги, живите спокойно, только перед тем, как мы попрощаемся, расскажите мне все, что вы знаете о последних днях Грацио… И передайте в точности последний разговор с ним, фрау Дорн… Грацио говорил с вами семь минут – нет, нет, ни его, ни тем более вас мы не подслушивали, не было оснований, просто счет на разговор с Франкфуртом отмечен как семиминутный… Я выключаю диктофон и даю слово не ссылаться на вашу информацию при допросах тех людей, которые, так или иначе, входили в окружение покойного…

После того как фрау Дорн увезли, Шор пригласил Папи-ньона и, посмеиваясь, заметил:

– Ну, что я тебе говорил? Она обязана была клюнуть на удочку и клюнула. Запомни, с умной женщиной можно бороться только одним – жесткой логикой. Из нашего с тобой разговора она поняла, что нам известно о вчерашнем визитере; мы вовремя успели выяснить про ее франкфуртские связи, про маму и библиотеку детективов. Эрго: она, как и все читающие Флеминга, считает, что у полиции денег куры не клюют и мы записываем все беседы в отелях, бардаках и даже в телефонных будках. Остальное – дело техники; ненавистные мятные таблетки, гримаса гнева и чуть повышенный голос… Но кто-то крепко вертит все это дело, Папиньон… Такого рода визитки, – он кивнул на глянцевый листок бумаги, – мелкие шулеры не делают, этим занимаются, мой милый, тайные типографии могучих разведывательных институций… Возьми на анализ и запроси Интерпол, не было ли зафиксировано такого рода фокусов у мафиози… И пригласи на допросы всех тех, кого она только что упомянула… В первую очередь эту самую Мари Кровс, журналистку… А я попробую выпросить у комиссара Матэна десяток хороших сыщиков, чтобы они последили за теми, кого она назвала… И последнее… Она сказала про какого-то русского журналиста, с которым у него была обговорена встреча… – Шор пролистал записную книжку Грацио. – Ты можешь разобрать его почерк? – Он подвинул книжку Папиньону. – Лисо? Лиско? Узнай к вечеру, кто этот человек, о’кей?

В два часа дня Папиньон передал копию записи допроса фрау Дорн быстрому холодноглазому Паулю Заборски, наиболее доверенному контакту резидентуры ЦРУ в Берне.

В три часа Джон Хоф отправил шифротелеграмму Майклу Вэлшу.

Ответ из Лэнгли пришел незамедлительно: «Предпримите все меры, чтобы Шор был отстранен от расследования хотя бы на ближайшие пять дней. Поручите Папиньону производство обыска на квартире Лыско – неожиданно для Шора – в тот момент, когда получите наше на то указание. Майкл Вэлш».