Читать книгу На той стороне - Юлия Александровна Скоркина - Страница 2

– Выручай, Ульяна, – устало присев на табурет, произнесла Прасковья. – Второй день ни капли молока Стешка не даёт.

– Научу, чего делать надо, Прасковья Андреевна, – ответила женщина в чёрном платке.

***

Платок этот Ульяна не снимала уже, почитай, лет десять. Как любимый зимой помер, так и накинула его на голову.

Ведь знала, видела во сне, что Проша сгинуть может, да не остановила, не настояла на своём.

Ульяна с Прохором с самого малолетства вместе были. У Проши как тятька помер, так отец Ули и присматривал за мальцом. Парню, ему завсегда рука крепкая в воспитании нужна. Вот Матвей и помогал матери Прохора. К мужской работе приучал парня, на охоту да на рыбалку с собой брал.

Вся ребятня деревенская знала, что Улька с Прошкой – жених и невеста.

Бывало, выйдут вечером на лавке посидеть, а шалопаи уже тут как тут, чтоб дразниться да колючками в них бросаться.

Проша, пока совсем мальчишкой был, порой и припустит за этой ватагой. Те – врассыпную. Прыткий Прохор быстро изловит самого голосистого да за ухо к Ульяне приведёт – проси, мол, прощения, что обзывался.

С возрастом, конечно, поубавил прыти: чего с них, дуралеев, возьмёшь, им лишь бы посмеяться над кем.

Взрослели дети, крепли и чувства, а ко времени Прохор Ульяне предложение сделал. К тому времени Проша свою матушку уж схоронил. Да и семью Ульяны смерть стороной не обошла – отца забрала.

Вот и стал Прохор за главного и в своём, и в Ульянином доме.

Семью Ульяны, надо сказать, в деревне побаивались. Ещё прабабка Улина, Агриппа, славилась тем, что ведьмачить могла. Неприятная бабка была, норовистая. За словом в карман не лезла, тем, кто не по нраву был, могла и напакостничать. Родила Агриппина дочку, почитай, в подоле принесла. Ни до, ни после никто из соседей Агриппу с мужиком не видел. Так и растила она Дуняшу свою одна.

Померла Агриппа – думали, что дочь теперь за ведьмовство возьмётся, а у ней вроде как дара не оказалось.

Попервой пыталась знахарничеством заняться, да только ведь не так это просто. У настоящей ведьмы и одуванчик в зелье превратится, но коль по судьбе не быть тебе ворожеей, то хоть убейся, а и настоящее снадобье водой станется. Бросила Евдокия это дело и жила себе обычной жизнью.

Замуж за Матвея вышла, хозяйство держали, ко времени понесла. Родила Ульяну. Текла жизнь ручейком, камушки огибала, всё у них в семье складно было.

Что матери не досталось – дочери с лихвой отсыпали. У Ульяны дар открылся, когда той лет десять было. Да и не то чтобы дар, так, видеть помаленьку начала.

Бывало, Никитична по деревне бегает – всё стадо домой воротилось, а ейной Польки нету. И в поле, и в пролесок, грешным делом и на кладбище заглянет – мало ли, куда рогатую занесёт, – нет нигде.

Идёт домой, вся измотанная да в расстройстве, а Ульяна к ней подойдёт, под локоть возьмёт и прошепчет чего ей на ухо.

Глядишь, спохватится старая, побежит и уже спустя пять минут слышно: колокольчик звенит, ведёт Польку свою горемычную в стойло. Вечером Ульянке в благодарность крынку молочка несёт.

Отец помер когда, Уле пятнадцать было. Не дожил до свадьбы дочери любимой. Проша-то сватов заслал опосля три года после этого.

Евдокия добро дала. Знала, что Прохор надёжный, да к тому же любит Ульянку до безумия.

С возрастом дар Ульяны креп. Снадобья на всякую хворь готовила. Шепотки особые знала. Девка хоть бабку-ведьму в живых и не застала, а поболе дочери родной о ней знала.

На немой вопрос матери отвечала, что бабка Агриппа к ней во снах является да уму учит.

Однажды случай произошёл. Снится Ульяне сон, будто бабка к ней пришла и говорит, что надо бы и к повитушному делу приладиться.

– Что ты, бабушка, – отвечает ей Уля, – то ж младенец, мало дело. Смотреть страшно, не то что в руки брать.

– Не упирайся, Улька, – сердится во сне Агриппа, – благое то дело, в мир души впускать. Бог за то счастье даст.

– Окстись, ба, – упирается Ульяна, – кто ж мне доверит ребёночка принять, коль у меня и своих пока нету, и держать в руках не держала.

Хмурится Агриппа.

– Слушай, дурья твоя голова, – буркнула бабка, – время придёт, не беги. Коль приключится ребёночка принять, руки сами всё нужное сделают.

Уля хоть сон и запомнила, да только близко к сердцу не приняла.

А спустя пару дней в село соседнее мамка послала. Короткие пути хоть Уля и знала, да лето нынче дождливое выдалось, топи в лесах расширились. Пришлось вдоль дороги идти. Больше половины пути Ульяна прошла, видит – у обочины леса телега стоит, а в ней баба на крик исходится. Мужик вокруг бегает, охает, руками машет. Подошла она ближе, смотрит – лежит девка, лицо красное, на висках прожилки синие вздулись. Руками живот обхватила, а подол уж весь в крови.

– Давно ли началось? – обратилась Уля к извозчику.

– Дак уж давненько, – ответил мужик. Засучила рукава девушка, к роженице подошла, та без сил и обмякла. Лежит, глаза прикрыты, пот струйками стекает.

– Быстро гони в село, а я в дороге что нужно сделаю.

Мужик подорвался, лошадь стеганул, и покатила телега в сторону села. К дому роженицы подъехали, когда Уля уже на руках младенчика, в какую-то рванину спелёнутого, держала. Муж да соседи мамашу с телеги сняли да внутрь снесли. Уля за ними пошла, ребёночка отцу отдала, а сама к роженице. Плохо той, крови много потеряла, намучилась. Наказала Уля соседке, что с ней в дом вошла, как поить да какими травами. Руки от крови отмыла и вышла с дому прочь. С того дня пошла молва, что в деревне одной повитуха молодая есть, руки золотые.

Через год после свадьбы дочери померла Евдокия. Как Ульяна ни билась, какие уж настои да отвары ни готовила, да только Смертушка всё одно прибрала её. Погоревала дочь по матери, поплакала, да жизнь-то дальше идёт.

Самый страшный удар, после которого Уля платок чёрный уж не снимала, пришёлся на её двадцатипятилетие.

Ночью плохо спалось Ульяне, сердце щемило, словно беду чуяло.

Дело к весне было, возвращавшиеся с города Прохор с Иваном решили путь сократить, пораньше домой воротиться. Хоть и тяжела телега, да и лёд с зимы ещё крепок, авось выдержит.

Аккурат посреди реки треск раздался. За минуту лошадь с телегой под воду ушла, ребята, оказавшиеся в ледяной полынье, так и не смогли выбраться.

Быстро видение перед глазами мелькнуло, дыхание от ужаса спёрло.

Растрёпанная, простоволосая, в одном платье, бежала Ульяна к месту погибели своего любимого.

С того дня платок чёрный нацепила, скотину извела. Кур соседке отдала, козу – Лукерье, что через три дома жила. Ей нужней, малышей полна хата. А сама словно замёрзла. Ни улыбки на лице не мелькнёт, ни слезинки.

В доме Ульяны теперь почти всегда полумрак стоял. Из дома выходила только вечерами. Особливо любопытные решили глянуть, куда ходит. Да гадать особо не пришлось.

Приходила Ульяна к реке, что зимой мужа любимого себе забрала. Сядет на бережку напротив места, где телега под воду ушла, и сидит чёрной тенью до полуночи, а потом в дом возвращается.

Впрочем, людям помогать Ульяна не перестала. Завсегда, ежели кто просил, на зов шла.

Поначалу-то соседки да подружки приходили, разговоры вели, что траур-то пора и снимать. Чай, с момента смерти мужа уж не один год прошёл. Молодая ведь, красивая! Деток ещё можно родить, мужа хорошего сыскать. Ведь и так на молодую знахарку мужики с соседних сёл засматриваются.

Безразличием отвечала на те слова Ульяна. Закрыто сердце её навеки, под толщей воды ледяной, что мужа в тот день укрыла, спрятано.

***

– Научи, милая, – закивала головой Прасковья, – нельзя мне без молока, внучат кормить надо.

– Гвоздей возьми старых, на сковороду их высыпь, маслица подлей и на огонь поставь, – поучала Уля. – Как шкварчать начнёт, так скажи: "Как ржа маслом смывается, так и хворь со скотины моей смоется". После остуди масло и вылей перед порогом хлева, да жди. Придёт та, что беду навела. Просить чего начнёт – не вздумай давать, и на порог не пускай.

Убежала Прасковья, сделала, как сказано было. И глядь, тем же днём идёт к её дому старуха ветхая, что в конце деревни жила.

– Не найдётся ли у тебя сольцы, Прасковьюшка? – спрашивает.

– Не лень тебе было за солью в такую даль идти, Филипповна? – вопросом на вопрос ответила Прасковья.

– Эдак я просто мимо шла, да вспомнила, что соли-то нет в хате, – произнесла старуха.

– Ох, звиняй, Филипповна, не могу соли дать: я её старым ведьмам на глаз высыпала, – закричала Прасковья да с кулаками на бабку кинулась. Еле ноги старая унесла.

Вечером Прасковья к Ульяне зашла, десяток яиц в узелке принесла да благодарила, что спасла козочку-кормилицу.

Так и жила Ульяна: сама к людям не лезла, а кто просил о помощи – не отказывала. Впрочем, не всем Уля помогала, чувствовала она людей. Могла и словцом крепким приложить, если видела, что человек по заслугам получает.

Так проходили года. Одной весной пошла как-то Уля по воду на колодец. Супротив колодца дом стоит, а возле, на лавке, два мужика сидят. Посмотрела на них девка – будто молнией полыхнул пристальный взгляд её серых глаз.

– Глянь, какая сердитая, – раздалось за спиной. Ульяна повернулась – один мужик приближался.

– Чем же это мы тебе так не угодили, – спросил он, – что волком на нас взглянула?

– Тебе какое дело до того, как я смотрю, – ответила Ульяна. – Знать, усмотрела то, что не понравилось.

– А ты никак в самую душу заглядывать умеешь? – продолжал мужик, прищурившись.

– Может, и умею, – с вызовом произнесла она.

– Тяжело живётся тому, кто слишком много знает, – вновь обратился к ней мужик.

– Тяжело тому, у кого за плечами не одна душа мается, – спокойно ответила Уля и, развернувшись, гордо пошла прочь от колодца.

Долгим взглядом её мужик провожал, неприкрытая злоба в глазах засветилась.

Ох и попала в точку Ульяна! Мужика этого Николай звали. Отбывал он срок в шахтах за убийство двух человек. Как положено срок свой вытянул. А как время пришло из ссылки возвращаться, так он и вспомнил о сестре родной, что в дальней деревушке жила.

"Первое время протянуть поможет, – думал он, – а ко времени, глядишь, и деньжат сколотить получится, да обратно в город большой рвануть".

Вот с кем срок свой тянул, с тем и вышел на свободу, заранее зная, что вряд ли к нормальной жизни вернётся. Разбоем оно завсегда быстрее разбогатеть можно. Не его это – лямку на полях тянуть да на богатого дядю работать.

Сестра, конечно, не знала, чем занимался брат. Ушёл Колька с семьи, когда матушка ещё жива была. Ушёл и пропал, ни письмеца, ни весточки. Оно и к лучшему было: узнай мать, чем сынок промышляет, раньше времени бы в землю сырую слегла.

– А скажи-ка, Дарья, – спрашивал Николай сестру, – баба молодая, вся в чёрном, кто будет?

– Так то Ульяна, знахарка местная, – ответила женщина. – После смерти мужа Уля нелюдимая стала, редко с людьми общается. Деток Бог не дал, вот и коротает век одна.

– Одинокая вдова, значит, – ехидно улыбнулся второй мужчина, по имени Герасим.

– Знахарка, говоришь, – задумчиво произнёс Николай, но дальше мысль свою озвучивать не стал.

А вечером шёпотом Герасиму и выдал:

– Ежель хорошая знахарка, знать, народ ей в благодарность откуп несёт. Наверняка будет чем поживиться.

– Да и вдовушку развлечь не грех будет, – плотоядно сверкнув глазами, хмыкнул Герасим и потёр руки.

– В хату к ней не пойдём, людно больно. Раз знахарка, значит, за травами ходит, вот в лесу её и подловим, – подытожил Николай. – Будет знать, как волком зыркать.

Ждать мужикам пришлось недолго. Уже следующим вечером они заприметили, как чёрная фигура направилась в сторону леса. Обождав немного времени, они двинулись за ней.

Ульяна твёрдой походкой шла прямиком в лес. Петляя меж деревьями, девушка вдруг остановилась. Тонкое чутьё вмиг уловило посторонний запах. Этот запах ей уже был знаком.

"Ну что ж, – еле слышно произнесла Ульяна, – лёгкой наживы захотелось? Получите".

Она шагала вперёд, не сбавляя шага, знала, куда идёт.

Бабка Агриппа, приходя во снах, учила не только тому, как людям помогать. Другое дело, что Ульяна, зная всю силу чёрной магии, осознанно не бралась за неё. Но это вовсе не означало, что она не умела ей пользоваться…

***

Топь, открывшаяся перед ней, чернела, как сама ночь. Деревья вокруг были страшными, словно кто-то очень большой вырвал их из земли и воткнул обратно корнями вверх.

Ульяна стояла лицом к болоту и не шевелилась.

Повернулась она, лишь только когда услышала треск ломающейся ветки.

В двух метрах от неё стояли двое мужчин.

– Не устали по лесу за мной блуждать? – спросила она.

– А ты, гадина, знать, давно нас заприметила? – озлобился Николай.

– Конечно, заприметила, – ухмыльнувшись, ответила Ульяна, – от тебя мертвечиной несёт так, что спасу нет.

Николай раздражённо заиграл желваками.

– Что вам нужно? – спросила Уля.

– Нужно уму-разуму тебя научить, – мерзко осклабился Герасим, – чтоб посговорчивее была.

Николай сделал резкий прыжок вперёд и, сцепив руки, мёртвой хваткой прижал Улю спиной к себе. Женщина не сделала попытки отстраниться.

– Познакомимся поближе, – гадко хихикнул Герасим и, схватив одной рукой кофту на груди Ульяны, уже намеревался рвануть её вниз, как вдруг замер, смотря куда-то за спину подельника.

Там, по стволам мёртвых деревьев, сверху вниз сползали пауки размером с крупную курицу. Они тянули за собой тончайшие серебристые нити паутины. Ловко перебирая мохнатыми лапками, пауки семенили мимо державшего девушку Николая прямо к Герасиму. Откуда-то сверху прямо на голову мужика опустился жирный паук, оплетая вокруг него кокон.

Герасим закричал, неистово махая руками, пытаясь скинуть тварь. Он срывал паутину с себя, только паучьи лапки оказывались быстрее. И уже через пару минут, полностью замуровав мужика в своей липкой сети, пауки исчезли, утаскивая с собой кокон с человеком внутри.

– Аааа! – закричал Николай, отталкивая от себя Ульяну. – Ведьма, что ты сделала?

– Ну как же, вы ж поближе познакомиться хотели, вот я для начала вам родню свою и показала, – спокойно ответила девушка и вонзила в Николая злобный взгляд. – Сейчас с одним разберутся – с тобой знакомиться придут.

– Пропади ты пропадом, ведьма проклятущая! – закричал Николай и бросился прочь от Ульяны.

***

Воротился Николай к сестре лишь к следующей ночи. Весь грязный, седой и с обезумевшими глазами. Всё о каких-то пауках твердил да о нечисти лесной. А под утро в забытьё впал. Родных узнавать перестал, темноты стал бояться. Ночами от любого шороха трясся, да как дитё малое плакать начинал.

До Ульяны слухи дошли, будто свезла его сестра в большой город да докторам специальным отдала на лечение. Только Уле это ни к чему было. Услышала, да забыла. Каждому своя судьба, по делам и оплата.

Так и шли её безрадостные дни дальше, один сменяя другой, пока однажды…

***

Пошла Ульяна поутру в лес. По росе сырой трава завсегда особые свойства имеет. Вот и встала Улюшка спозаранку, чтоб успеть с первыми солнечными лучами посекретничать.

Возвращалась домой уж к обеду, солнышко высоко над горизонтом стояло. Вошла в дом, со света яркого и не видно ничего. Только чувствует, что не одна она в комнате. С минуту к сумраку привыкала, глядь, – пара глаз на неё уставилась и смотрит не мигая. Сидит на лавке у стола мальчик, на вид лет семи.

– Ты как тут, сорванец, оказался? – спрашивает Ульяна. – Как в дом вошёл?

– Так не заперто ж было, – прошепелявил ребёнок.

– И давно ли ты тут?

– Давненько уж, – наивно ответил мальчик. – Меня Никитой кличут.

– И чем же обязана такому гостю? – улыбнувшись простоте ребёнка, спросила Уля. Улыбнулась и замерла, словно саму себя испугавшись.

– Мне врачевательница до зарезу нужна, – ответил малец. – Бабка Лукерья сказывала, что в дальней деревне такая живёт. Вот я и нашёл вас.

– В дальней деревне? – удивилась Ульяна. – А откуда ж ты будешь?

– С Верховья, – пояснил Никита.

– Ох батюшки, – воскликнула Ульяна, – так то ж день пути? Как ты дошёл, кто отпустил в такую даль?!

– Никто меня не отпускал, – насупился Никитка, – чай, не грудной, по земле хаживать умею.

Ульяна вновь улыбнулась. Вид маленького лохматого мальчишки, старающегося показаться серьёзным и взрослым, умилял.

– Так зачем же тебе знахарка понадобилась?

– Папка наш сильно хворый, – ответил ребёнок, и на его голубых глазах навернулись слёзы. – Я давеча с дома уходил, он даже подняться с постели не мог. Я Федьку за старшего оставил, а сам сюда.

– Папка? – удивилась Ульяна. – А что ж мать ко мне не явилась?

– Нет у нас мамки, – буркнул Никита, – померла, когда Федьку рожала. Так бабка Лукерья сказывала.

– А бабка Лукерья вам кто? – пыталась разобраться Ульяна.

– Соседка она, доглядывала за нами, пока папка работал и я маленьким был. Сейчас-то ужо я сам большой, и за собой, и за Федькой присмотреть могу, – простодушно отвечал ребёнок.

– Что же с отцом вашим приключилось?

– Плохенько ему, – вздохнул мальчик, – кашлем заходится, сил совсем нет, еле по дому ноги передвигает.

– А сколько ж лет Федьке, которого ты дома оставил?

– Пять годков по весне исполнилось, – спокойно ответил мальчик.

– Ох ты ж, Господи! – воскликнула Ульяна. – Так ведь и до беды недалеко! Вот что, – произнесла она, ставя перед мальчиком плошку, наполненную кусками сахара, – ты пока тут сахарком побалуйся, а я сейчас вернусь.

Вернулась девушка спустя десять минут, собрала в холщовый мешок травяных сборов, ещё кой-какую приблуду знахарскую, наперевес взяла суму с нехитрой снедью и вышла с мальцом на улицу.

Перед калиткой стояла телега, запряжённая лошадью. В телеге сидел мужик и лениво пожёвывал соломинку.

Ульяна приказала Никитке взбираться в телегу, и сама, закрыв дверь на замок, последовала его примеру.

– В Верховье, Иван Савельевич, нас доставь, за услугу отплачу. А коль кобылка поретивей побежит, так и сверху доложу.

Всю дорогу Никитка с упоением рассказывал знахарке, как ловко он рыбу ловить умеет, подсекать да червей насаживать. Обещая, что за помощь отцу он ей цельное ведро пескарей наловит.

Ульяна слушала мальца вполуха. Она больше разглядывала его. Ей было приятно то ощущение, которое разливалось в области сердца, когда она слышала шепелявый голосок ребёнка.

День клонился к вечеру, на горизонте показались первые крыши деревни Верховье.

Телега подъехала к избе Никиты и остановилась. Поблагодарив Ивана Савельевича, Ульяна ответила, что дожидаться её не надо, на том и разошлись.

В доме было сумрачно. Когда Ульяна вошла внутрь, мальчик уже стоял у кровати, на которой лежал мужчина. Рядом у стола, на лавке, восседал, трепыхая ножками в воздухе, второй ребёнок.

Уля подошла ближе к кровати – у мужчины явно была горячка. Он лежал на боку, отвернувшись к стене, и тяжело дышал. При каждом вдохе из его груди вырывался скрипучий свист.

– Ну, показывайте, где тут у вас можно воды набрать, – стараясь придать голосу твёрдость, произнесла знахарка. Ей вовсе не хотелось расстраивать мальчишек, но шансы выжить у их отца явно были невелики. Ульяна повидала много тех, кто мучился болезнью лёгких. Как правило, на кашель обращали внимание, когда становилось уже слишком поздно.

На звук её голоса мужчина дёрнулся и медленно повернулся на спину.

Бледно-зеленоватого цвета лицо, бескровные губы, – он так и не нашёл в себе сил открыть глаза.

– Есть хотите? – вдруг спросила Ульяна, обращаясь к мальчикам. – И давайте уже знакомиться!

***

Густая сладкая каша дымилась в тарелках. Ребята сидели друг напротив друга и уплетали приготовленную еду.

Время тянулось, как смола; каждый час Уля проверяла состояние мужчины.

За время, пока мальчишки ели, Ульяна узнала, что отца зовут Степан. И что обычно он очень весёлый. По разговору становилось понятно, что дети любили его.

За жизнь незнакомого мужчины Уля билась три дня. Поила, обтирала, укутывала, читала молитвы и заговоры. Всё это время мальчишки были рядом с ней.

Пару раз в избу заглядывала всезнающая бабка Лукерья. Видя, что Степану так и не становится лучше, старушка с тоской оглядывала мальцов и уходила, шумно вздыхая.

Ульяна ловила взгляд старухи, и её сердце замирало. Она знала, о чём думала Лукерья, смотря на детей. Их судьба сейчас висела на тонкой ниточке. С одного конца была привязана жизнь Степана, с другого – их жизни. Нужно было во что бы то ни стало сохранить эту нить целой.

Четвёртой ночью Уля проснулась от прикосновения.

Она не ходила спать в комнату с мальчиками, пыталась сидя прикорнуть рядом с кроватью больного на случай, если что-то пойдёт не так.

Ульяна открыла глаза. Перед ней на кровати, спустив ноги на пол, сидел Степан. Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу, синяки вокруг глаз делали взгляд тяжёлым.

– Кто вы? – спросил Степан. Было видно, что каждое слово даётся ему с трудом. Каждый вдох сопровождался свистом, вылетающим из горла.

– Знахарка я, – шёпотом ответила Уля, – Никита отыскал меня, сказал, что отцу плохо. Вам действительно было очень плохо, я не была уверена, что вы поправитесь.

Степан откинулся обратно на кровать.

– Сил нет, – прохрипел он, – сколько я тут провалялся? Что с сыновьями?

– С детьми всё хорошо, – успокоила его девушка, – у вас замечательные мальчишки.

Степан вымученно улыбнулся.

– Меньше говорите, больше спите, – произнесла Ульяна, протягивая Степану кружку с горячим отваром. – Вам нужно больше пить.

Утром, едва увидев, что отец наконец-то пришёл в сознание, мальчишки бросились с радостными воплями на постель.

Период выздоровления был непростым, силы возвращались к Степану по капельке. Всё это время Ульяна заботилась и о нём, и о его сыновьях. Мальчишки заметно привязались к знахарке. Да и сам Степан порядком привык к женской руке в их доме.

Вечерами, когда дети ложились спать, они разговаривали. Двое словно понимали друг друга с полуслова. Боль утраты, коснувшаяся их сердец, была схожа. Они одновременно были и близки, и так далеки в своём одиночестве.

И вот настало время, когда мужчина поправился окончательно. Уход знахарки ему стал не нужен.

Той же ночью, тихо собравшись и никому не сказав ни слова, Ульяна ушла. Не смогла переступить через привычную тоску. И хоть понимала, что новое чувство поселилось в груди, изо всех сил желала раздавить его.

Лето нынче засушливое выдалось, лесными тропами знахарка уже к утру дома была. Родные стены теперь показались такими холодными. За это время привыкла она к мельтешению мальцов, к запаху дома, в котором кипела жизнь.

"Хватит!" – резко выкрикнула она сама себе, запрещая даже мыслями возвращаться в тот дом.

Дни шли, сменяя друг друга. Спустя неделю, в ночь, дождалась Ульяна, когда последний огонёк в окнах домов погаснет, и вышла на улицу. Шла привычной дорогой к реке. К месту, где не один уж год она взывала к судьбе своей безрадостной.

Яркая, полная луна освещала реку, оставляя на ней широкую серебристую дорогу.

Ульяна подошла к краю берега и встала на колени, воздев руки к луне:

"Обратись, Мать-Луна, к реке-реченьке,

Пусть откроет она свои недра тёмные,

Да на время ко мне подневольного выпустит.

Ненадолго его задержу я в Яви,

С покорностью отпущу в темноту Нави".

Тишина вокруг настала, ни травинки ветер не шелохнёт. Река словно течение остановила. Глядь, пошла рябь мелкая по воде, и расступаться волны стали. Из воды медленно поднимался силуэт. От него исходило едва уловимое голубовато-серебристое сияние.

Сердце Ульяны затрепетало, слёзы полились по щекам. Этот силуэт она узнала сразу. Могучие плечи, крепкая шея, – её любимый Прошенька стоял перед ней. И лишь выражение лица, скованное беспросветной тоской, напоминало о том, что он давно уж не в этом мире.

"Прошенька", – прошептала Ульяна, вытирая слёзы.

"Прости меня, Прошенька, не могла сил набраться и раньше вызвать тебя, не могла в глаза твои взглянуть, не уберегла ведь".

Ульяна упала лицом на траву, её плечи содрогались от рыданий.

"Не уберегла", – кричала она, изливая на землю всю свою боль, которую столько лет держала внутри.

***

Ульяна очнулась, едва первые лучи солнца коснулись её чёрного облачения. Лицо было мокрое от росы, глаза распухли от слёз, а на душе было так легко и спокойно, будто и не было тех лет боли и тоски, что точили её.

Она с улыбкой смотрела на солнце, встречая новый день, вспоминая случившееся с ней – то ли сон, то ли видение.

В видении был Прохор, молодой, статный, красивый – такой, каким она его запомнила. На самом деле Ульяне не важно было, как выглядел её давно почивший возлюбленный – ей было важно слово, которое он сказал ей.

"Свободная", – произнёс Прохор улыбаясь, и, поцеловав знахарку в лоб, исчез.

Ульяна шла домой со странным чувством: словно вернулась в яркий мир из прошлой чёрно-белой жизни.

Войдя в дом, решительно собрала нужные вещи, намереваясь отыскать того, кто сможет помочь переправиться в Верховье. Подойдя к двери, девушка обернулась, с тоской оглядывая отчий дом, в котором была счастлива и несчастна одновременно. Шумно вздохнув, Уля рывком распахнула дверь – и замерла на пороге. На крыльце прямо перед ней молча стояли трое. Три пары глаз с любовью смотрели на неё.

– Нужны ли? – тихо спросил Степан, положа руки на плечи своих мальчишек.

– Как воздух! – ответила Уля, стягивая с головы чёрный платок…