Читать книгу Кузнец человеческих судеб - Юлия Алейникова - Страница 5

Яна входила в родной офис с определенным трепетом. В ее собственной жизни за последние три недели произошло столько перемен, столько новых впечатлений она испытала, что ей отчего-то казалось, что и вся жизнь вокруг должна была перемениться.

Ничего подобного.

– Здравствуйте, Яна Викторовна. Ой, Ян, привет. С возвращением, Яна Викторовна. Яна Викторовна, завтра в десять совещание по поставщикам. Добрый день. Договора за последний месяц. Яна Викторовна, с сертификатами проблема, звонили с Камчатки, там партия краба зависла.

Ничего не изменилось. Яна кивала, собирая папки, и наконец добралась до своего кабинета в конце рабочего зала, разделенного по западной моде на рабочие закутки. Она толкнула задом дверь кабинета, свалила документацию на стол и, стянув с себя шарф, пристроив на вешалку за дверью пальто, плюхнулась в рабочее кресло.

– С прибытием вас, Яна Викторовна, – поздравила она саму себя.

И рабочий день потек. Потянулся, понесся, набирая обороты. Про обед Яна вспомнила только ближе к вечеру, идти куда-то в поисках пищи было поздно, и она после недолгого колебания решила совместить приятное с приятным. Перекусить, а заодно поболтать, наконец, с подругой, узнать последние сплетни, просто поговорить с живым человеком.

За последние три недели вынужденной изоляции Яна порядком одичала. И хотя лежала она в больнице в общей палате, но соседками ее были древние старушенции, поговорить с которыми можно было разве что о запорах и поносах, да еще о видах на урожай. Из подруг, которых у Яны было не густо, никто ее навестить не решился, уж больно далеко было тащиться, к тому же с пересадками. Да она и не просила, вначале было не до подруг, а потом все ее мысли занимал отец.

– Катя, привет, это я, – набрав короткий внутренний номер, проговорила в трубку Яна. – Сильно занята? Нет? Может, зайдешь, чайку попьем? – предложила она бодрым голосом.

– Гм, раз начальство вызывает, кто ж откажется, – в тон ей весело ответила Катя. – Сейчас иду. Печенье захватить?

– Да, только прикрой чем-нибудь. Хоть папкой, – посоветовала Яна.

«Начальство», – повторила она с удовольствием, вертясь в кресле. Незадолго до истории с больницей ее действительно назначили начальником отдела вместо Игоря Николаевича, которого перекинули на повышение в Москву. Яна даже насладиться еще толком не успела ни кабинетом, ни новым статусом.

Коротко стукнув в дверь, на пороге появилась Катя с коробкой датского печенья, кое-как прикрытого папкой.

– Вот, – гордо сообщила она, бухая коробку на стол.

– А бутербродов у тебя нет? – спросила с надеждой Яна, кисло поглядывая на коробку.

– Нет. Но тут есть пряники, сушки и даже несколько круассанов, – открывая крышку, пояснила Катя.

Она была не то чтобы Яниной подругой, скорее приятельницей по работе. Но из всех коллег с ней Яна общалась больше всего.

– Ну, что тут у вас новенького происходит? – дожевывая третий пряник, спросила Яна. Первая часть разговора была посвящена ее приключению на периферии.

– Ой, да что у нас нового? Тоска одна. Полинка Серебрякова в рыжий цвет перекрасилась, не видела еще? Жуть. Физиономия сразу стала какой-то красной, словно только с мороза вернулась. Да! А у Соньки Токаревой роман с Виталием Семеновичем из транспортного! Помнишь? Лысый такой, он до этого с Анькой из финансового крутил. Кстати, – болтая беззаботно ногой, стрекотала оживленно Катя, – ты на похороны пойдешь или тебя, как низшее звено, на работе оставляют?

– На какие еще похороны? – чуть не поперхнулась чаем Яна.

– Как на какие, Рогутского, конечно. Послезавтра хоронят. Забыла, что ли?

– Рогутский умер?

– Ой, а ты что, не знала? – переставая покачивать ногой, удивилась Катя.

Рогутский Виталий Валерьевич был непосредственным Яниным начальником и занимал должность исполнительного директора петербургского филиала компании. Был он еще молод, успешен и производил впечатление вполне здорового человека.

– А что с ним случилось? Сердце? – подпустив в голос приличествующей случаю печали, спросила Яна.

– Какое сердце? Ты что, телевизор не смотришь? – вытаращилась на нее Катя.

– Кать, я же тебе объясняла, у меня было тяжелое сотрясение, то есть ни телика, ни газет, ни книг, ни Интернета. Белый потолок над головой и стоны сумасшедших старух на соседних койках. Я чуть с ума не сошла в этой больнице! – укоризненно проговорила Яна, которую неожиданно задело невнимание Кати к ее выдающимся страданиям. – Телевизор! – фыркнула она напоследок.

– Ой, извини. Это я увлеклась, – тут же смутилась подруга. – В общем, он в машине сгорел. Хоронить в закрытом гробу будут.

– Жуть какая! Замыкание, что ли? – наивно поинтересовалась Яна, никогда не имевшая личного авто и даже знакомых, имевших таковое.

– Яна, он в аварию попал, – глядя на нее, как на умственно отсталую, пояснила Катя. – Страшная авария, машина несколько раз перевернулась и загорелась. Даже по телику показывали, как его тушили. Говорят, с управлением не справился. Мы даже не сразу поняли, что это Рогутский, но Мишка Егоров на следующий день на работу примчался, видали, говорит, как Рогутский горел? Он, оказывается, в новостях номер машины рассмотрел и марку. Тут уж мы все по Интернету выпуск вчерашних новостей набрали, и точно, его машина, ну а потом уж официально всех известили, фотку траурную с букетом в приемной выставили. Вот так!

– Ничего себе, – покачала головой Яна. – Жалко мужика, молодой такой, и семья осталась.

– Ну, его семья с голоду не помрет, – равнодушно заметила Катя. – Он на дочке влиятельных родителей женился, выживут.

– Кать, ну как ты можешь! – искренне возмутилась Яна. – При чем тут деньги? У детей отец погиб, понимаешь? У тебя небось и папа, и мама живы, – с укоризной добавила она.

– Может, и живы, а может, и нет, – пожала плечами Катя, не проявляя признаков раскаяния. – Папаша как развелся с матерью, так и исчез в голубой дали, чтобы алименты не платить. До сих пор найти не можем. И ничего, как видишь, живем! – наигранно беспечно, как показалось Яне, ответила подруга. – А Рогутская с детишками только сегодня с Бали возвращается, потому и не хоронили так долго, ждали, когда вдовушка отдых закончит.

– А что, он давно погиб?

– Да уж сегодня четвертый день, наверное.

Да-а. А Яна-то считала, что ей не повезло. Да на фоне Рогутского она просто в шоколаде!

На похороны Яну никто, естественно, не приглашал, и на следующий день она, как обычно, сидела в своем кабинете и трудилась в поте лица.

Их компания занималась добычей, переработкой и крупными поставками рыбы. Нашей, отечественной, за рубеж, а зарубежной на российские прилавки. У компании имелся собственный флот, заводы по переработке, рыбоводческие комбинаты и прочие сопутствующие организации. Компания имела несколько филиалов в крупных городах нашей необъятной родины, в том числе в Северной столице, и за рубежом и являлась лишь составной частью крупного холдинга, принадлежавшего известному на всю страну бизнесмену, меценату и, вероятно, в скором будущем сенатору Николаю Николаевичу Хохлову. Этого большого человека никто из сотрудников Яниного отдела никогда живьем не видел, слишком мелкими винтиками они были. Но зато, смотря по телику его интервью или слыша сообщения о его деяниях в программе новостей, все они испытывали чувство некой причастности к происходящему и на следующий день спрашивали друг у друга с многозначительным видом: «Нашего вчера видела? Про нашего слышала?» И в этих словах звучало какое-то собственничество, словно они, эти люди, владели им в складчину, а он об этом даже и не подозревал. Но, в общем-то, так и было, и особенно сейчас, в преддверии начала его большой политической карьеры. Они были его электоратом, на них он рассчитывал, выдвигая свою кандидатуру, перед ними он заискивал, им хотел понравиться, от них в некотором роде зависела его дальнейшая судьба. Они это знали, и им льстила подобная зависимость.

Янин рабочий день то несся галопом, то еле тянулся и наконец подошел к финишу.

Девушка поставила на место последнюю папку, она всегда наводила порядок в кабинете, прежде чем отправиться домой. Педантизм и аккуратность относились к тем качествам, которые напрочь отсутствовали у ее безалаберной матери и, соответственно, были особо уважаемы Яной и всячески в себе культивируемы.

Мама. Да, это «милое» создание до сих пор не знает о том, что Яна лежала в больнице, о том, что на нее напали. Яны не было дома две недели! У нее не отвечал мобильник, и мамочка даже ухом не повела, а когда, наконец, дозвонилась до дочери, только попеняла капризным голосом, что та не отвечает на ее звонки, а у нее такая трагедия! Ей срочно нужны десять тысяч.

– Зачем тебе деньги? – сухо поинтересовалась Яна, заранее зная, что не даст.

– Я замуж выхожу! – глупо хихикая, сообщила Лера. – А у Владюшки приличного костюма нет, к тому же у него скоро день рождения, надо подарок купить, все-таки круглая дата, тридцать лет! – Тут Яна очень кстати вспомнила, что, когда ей исполнилось тридцать, мать даже устно ее не поздравила. Забыла.

– Ой, Яночка, ну что ты говоришь? Я поздравила! Ты разве не помнишь? – не стушевалась мамуля. – Я даже заехать к тебе хотела, но ты почему-то запретила, – плаксивым голосом укорила она дочь.

– Угу. Поздравила через два месяца. И даже заехать хотела, за деньгами, – подтвердила Яна. – Ничего не дам, пускай твой мальчик сам себе на костюм зарабатывает, – жестко отрезала она и отключила трубку, не обращая внимания на Лерин скулеж.

К матери она всегда обращалась по имени, лет, наверное, с четырех. Лере казалось, что так она выглядит моложе, и всегда старалась выдать Яну за младшую сестру. От разговоров с матерью настроение девушки неизменно портилось. Вот и сейчас, вместо того чтобы выключить в кабинете свет и отправиться домой, она уселась обратно за стол и просидела так, наверное, с полчаса, угрюмо глядя в стену и бездумно грызя «М&M», дежурный пакетик которого всегда имелся у нее в ящике стола, для борьбы со стрессом и депрессией. Так она сидела, пока в общем зале не погасили верхний свет, и только потом заставила себя надеть пальто и двинуться на выход.

Выйдя из метро у себя на Ленинском проспекте, она зашла в «Пятерочку», купила своей любимой «Краковской» колбасы, свежий батон, свеклы, капусты, банку пряной фасоли в томате и отправилась домой варить борщ с фасолью, потому что суп полезен, и лопать колбасу с чаем, потому что вкусно.

Сразу за «Пятерочкой» возле мусорного контейнера к ней привязалась рыжая худая дворняга с жалостной мордой и наглыми глазами. И пока Яна петляла в лабиринте хрущевских пятиэтажек, пробираясь к своему пятому корпусу, собака так и вертелась возле Яны, то тыкаясь ей в колени, то отбегая в сторонку.

– Не буду я тебя колбасой кормить. Ясно? – урезонивала ее то и дело девушка, но собака к увещеваниям была глуха и продолжала вымогательство.

На улице уже стемнело, но во дворах было оживленно, гуляли на площадках дети, торопились домой трудящиеся, парковались на узких дорожках машины.

– Просто Невский проспект, а не родное захолустье, – ворчала себе под нос Яна, протискиваясь между припаркованным здоровенным «Лендровером», проезжающей мимо «Шкодой» и идущим навстречу парнем. Собака, решив, что ее час пробил, вынырнув из-за «Лендровера», подскочила сзади к Яне и вцепилась в пакет с колбасой зубами. Идущий навстречу парень выкинул из-за спины руку и, коротко сверкнув серебристой искрой, метнулся к Яне, втыкая в ее пальто, в пиджак, в блузку, в кожу острый страшный стальной нож. Девушка видела и ощущала все это, словно в замедленной съемке. Собака, крепко вцепившаяся в добычу, резко рванула пакет, Яна дернулась куда-то вбок и назад, парень выдернул нож и прибавил шагу. Яна завалилась туда, куда ее дергала собака, и рухнула на асфальт. В голове пульсировала страшная мысль: «Убили?»

– Та-ак. Теперь, значит, ножевое ранение? – приподняв бровь, спросил отец.

Он сидел в палате, на этот раз отдельной, в приличной городской больнице, и, небрежно закинув ногу на ногу, рассматривал Яну. Назвать эту взрослую женщину дочерью у него не получалось даже наедине с собой.

– Да нет. Это просто царапина, – поспешила успокоить его девушка. – Только пальто жалко, хотя я все равно новое собиралась покупать. Так что, можно сказать, отделалась легким испугом. Правда, дворняга колбасу съела, ну да бог с ней. Пусть лопает на здоровье.

Яна чувствовала себя неспокойно. Она то сурово сводила брови, то нервно передергивала плечами, то улыбалась с наигранной веселостью и повыше натягивала одеяло.

«Он снова здесь. Приехал меня навестить. Опять привез фрукты, даже клубнику в коробочке, а она сейчас ого-го сколько стоит», – нервно размышляла Яна, продолжая рассказывать отцу о своих неурядицах. А вдруг он подумает, что она теперь специально всякие глупости придумывает, в несчастные случаи попадает, чтобы его вовлечь в свою жизнь? Ведь она опять позвонила ему, а не матери, потому что у нее снова не было с собой ни полиса, ни паспорта. Пора уже начать таскать их в сумке.

Виктор Александрович слушал дочь и думал о том, что на этот раз – в приличном халате, в чистой отдельной палате, причесанная и даже, кажется, слегка подкрашенная – Яна понравилась ему больше, чем при их первой встрече. Она по-прежнему не выглядела красавицей, но глаза у нее были умненькие, руки ухоженные, речь уверенная, манера держаться выдавала личность волевую, решительную. Даже несмотря на легкое волнение.

Последнее ему неожиданно польстило. Он без труда понял, что именно его визит привел Яну в некоторое замешательство.

Виктор Александрович не был сентиментален. Но сегодня то ли погода повлияла, то ли возраст давал себя знать, ему вдруг полезли в голову странные, непривычные мысли.

Неужели он ей не безразличен? Никогда она его не видела, подарков он ей не делал, на день рождения не приезжал, не звонил даже. Да что там говорить, он о ней и не помнил. Что-то непривычное, теплое, какое-то пробирающее до печенок неведомое чувство заворочалось в душе Виктора Александровича. Он заерзал на стуле, принялся поправлять халат и откашливаться и чем больше суетился, тем больше сердился на самого себя. Что еще за ребячество такое? Телевизор вроде не смотрит, книжками не увлекается, откуда эта сентиментальная пижонская дурь?

Пришлось даже выматериться. Про себя, конечно. Грязно, грубо. Последнее помогло. Виктор Александрович успокоился и, снова развалившись на стуле, произнес:

– Пустяки, говоришь? – Потом вернулся к тому, на чем его прихватило: – А скажи-ка ты мне, как часто ты раньше в больницу попадала с несчастными случаями, начиная с раннего детства?

Ну, вот. Так и есть. Яна горько скривилась.

– Ни разу. Я была ребенком неспортивным, по крышам не лазила, предпочитала в библиотеке сидеть. – В голосе ее явно слышались независимость и вызов.

– На улице не спотыкалась, в люки открытые не падала, снег с крыши тебе на голову не сваливался, – язвительно, с подколом уточнил отец.

– Нет, – сухо ответила Яна. Оправдываться перед ним она не собиралась.

– Так с чего же ты взяла, что ножевое ранение было пустяком? На твоих подруг часто бросаются незнакомцы с ножом на улице? – обычным маловыразительным тоном поинтересовался он и после короткой паузы спросил без всякой связи: – Кстати, ты вспомнила, что делала на том проселке?

Она не вспомнила. И если честно, не очень старалась. Почему? Она и сама не знала. Просто не думала об этом, и все.

Отец молча ждал ответа. Наконец Яна не выдержала и взглянула ему в глаза.

– Между этими двумя происшествиями должна быть связь. И тебе будет лучше, если ты, наконец, поймешь это и вспомнишь, как оказалась на проселке и кому ты помешала настолько, что тебя дважды пытались прикончить, – твердо посоветовал отец, поймав ее взгляд.

От таких заключений у Яны все внутри забурлило. Она кому-то помешала! За ней охотятся! Она что, криминальный авторитет? Нет, все же образ жизни накладывает на человека неизгладимый отпечаток, формирует его сознание, которое потом штампует оценки людей и событий по заложенной программе.

Яна со снисходительной улыбкой взглянула на отца и мягко проговорила, стараясь его не обидеть:

– Ну кому я могу помешать? Рядовой сотрудник фирмы, торгующей рыбой? Кому я нужна, чтобы за мной охотиться? А насчет проселка я обязательно подумаю, мне и самой интересно, как я туда попала.

– Подумай, – не обращая внимания на ее неуместное веселье, произнес отец. После чего попрощался и отбыл.

Дура. Зачем она стала над ним насмехаться? В конце концов, мы те, кто мы есть, и глупо упрекать человека, если жизнь его научила подозревать всех и каждого и в любом происшествии искать следы преступления. Звонить отцу и извиняться она, конечно, не стала.