Читать книгу Палач, сын палача - Юлия Андреева - Страница 14

Проклятый Гортер сдержал слово. Он поселил Мари Шварцкопф в деревенском домике под охраной своего денщика, где жил с ней как с женой три дня, за которые он регулярно высылал письма отцу девушки с угрозами и требованием о выдаче ему ее приданого, а также дополнительно крупной суммы денег и гарантий о том, что будущий тесть поможет Ганзу Гортеру получить приличествующую положения зятя барона Шварцкопфа должность.

Три дня унизительного плена, за которые Ганз Гортер то грозился отрезать своей юной невесте пальцы, чтобы послать их в коробочке отцу, то запирал ее в холодном подвале, то грозился, что за непокорность она будет отдана на потеху солдатне. Юной Мари Шварцкопф казалось, что она попала в ад. Каждое утро она писала отцу, умоляя спасти ее из позорного плена, после чего в течение дня выполняла всю черную работу по дому, чтобы к ночи сделаться покорнейшей рабой своего похитителя, служа ему в постели.

Так днем коварный Гортер отправлялся в Оффенбург, для того чтобы встретиться с отцом «невесты», а ночью он изводил ее своими ласками.

Через три дня барон согласился передать приданое своей дочери и все деньги за выкуп своему будущему зятю, после чего Ганз Гортер как честный человек должен был в присутствии отца обвенчаться с Мари. Встреча была назначена за старым кладбищем, в маленькой церквушке, где уже грезившего себя богатым и уважаемым человеком жениха ждали гвардейцы бургомистра и личная охрана барона Шварцкопфа.

Схваченный во время получения выкупа «жених» был доставлен в тюрьму, куда вскоре после этого был приглашен главный палач Оффенбурга Петер Миллер.

Дело с дочкой барона было настолько щекотливым и тонким, что судейские желали покончить с ним как только возможно быстрее, поэтому верховный судья фон Канн приехал в тюрьму сам, а не стал вызывать никого к себе домой или в судейскую палату, дабы не терять драгоценного времени.

В тесной комнате начальника тюрьмы сидели все участвующие в деле лица: сам верховный судья Себастьян фон Канн, окружной судья Иероним Тенглер, принимающие участие в захвате похитителя и освобождении его жертвы офицеры стражи, а также секретари суда и писари.

Когда с поклоном туда вошел Миллер, судья фон Канн сразу же приступил к делу:

– Итак, господа. Господин главный палач. Дело, которое мы сегодня рассматриваем, имеет первостепенную срочность и такую же важность, так как задействована честь одного из знатнейших и богатейших людей в Оффенбурге и непосредственно его дочери.

Имена не произносились, но все и так знали, о ком речь, так что предосторожности были излишними.

Миллер улыбнулся этой мысли, и тут же судья обратился к нему:

– Не скрою, вся надежда на вас, мой друг. Если вы не справитесь с насильником и похитителем дотемна, завтра весь город будет вопить о бесчестье девицы… – он замялся, разводя руками. Мол, как тут по-другому сказать. Зашифровывай, перезашифровывай, а бесчестье все одно бесчестьем останется.

– Ваша честь, – Петер поднял на судью свои ясные голубые глаза. – Я, конечно, рад помочь. Кроме того, это моя обязанность перед городом, но только не уточните ли вы, что именно я должен сделать?

– Похититель и насильник пойман, девица спасена и в настоящее время вместе со своим отцом находится недалеко отсюда с тем, чтобы прибыть в тюремную часовню по первому вашему зову.

– Вы хотите сказать, что я должен заставить Ганза Гортера жениться на госпоже… – Петер закашлялся, чтобы не назвать всем известного и давно пытающегося сорваться с уст имени.

– Вот именно. Мы не можем послать на казнь мерзавца, потому как в этом случае благородная девица будет опозорена до конца своих дней. Поэтому барон и обещает прекратить преследования Гортера, назвав его своим зятем.

– Разве мало того, что проклятый Ганз Гортер похитил девушку из благородного дома и мучил ее несколько дней? Вы требуете от меня, чтобы я помог передать теперь ее же ему, чтобы господин Гортер продолжал издеваться над несчастной теперь уже на законных основаниях?!

– Что делать, господин Миллер! – судья Тенглер всплеснул руками. – Что делать, нам придется подчиниться! Высокому суду остается одно из двух: либо казнить насильника, либо заставить его жениться на своей жертве, тем самым смыв ее позор.

– Какой позор?! – Петер понимал, что зашел уже за дозволенную грань, но не мог остановиться. – Ваша честь, – Миллер резко развернулся, так что его взгляд встретился со взглядом окружного судьи, – разрешите вопрос, как поживает ваша дочь?

Удар достиг цели, судья Тенглер смертельно побледнел, затравленно глядя на палача.

– Скажите, герр Тенглер, можете ли вы, находясь в здравом уме и трезвой памяти, отдать свою дочь, чуть было не умершую от холода в заброшенном доме, смогли бы вы после спасения вернуть ее в руки ее похитителя, если бы обстоятельства были схожими?

– Моей дочери только шесть лет… – язык судьи заплетался, он облизал пересохшие губы, с ужасом обводя взглядом присутствующих.

– Как вы знаете, по предписанию, взятому из книги господ Инститориса и Шпренгера, девочка шести лет считается пригодной к соитию и деторождению.

– Но дьявол фон Бер не насиловал мою дочь! Он похитил ее единственно с целью получения выкупа! Клянусь богом, господин верховный судья, он не дотронулся до моего ребенка!

– А если бы! – Петер не сводил с судьи приковывающего взгляда. – Если бы госпожа Мария Шварцкопф была ваша дочь, вы отдали бы ее во второй раз в руки насильнику?

– Я? Никогда! Я уехал бы из города и увез отсюда мое дорогое дитя, чтобы никто, никто в целом мире не узнал о ее позоре и не посмел бы косо глянуть в ее сторону. Я дрался бы, наконец! С фон Бером, с Гортером, с целым миром! – судья тяжело отдышался. – Но, хотя… откуда я знаю… То есть я хотел сказать, что господин барон дал нам четкие инструкции, и вы должны, нет, просто обязаны спасти честь его дочери.

– А какое наказание тогда понесет ее соблазнитель? Ее мучитель? Как я должен казнить его? В наказание он сделается зятем барона? Порядочным человеком? Получит в жены красавицу баронессу? Наследует титул? Кучу денег? Должность? Тогда все молодые люди начнут воровать богатых девиц, насиловать их и затем получать титулы и поместья!

– Так или иначе, либо беритесь за дело, либо за него возьмется Филипп Баур, – снова взял слово притихший было во время перепалки фон Канн. – Все, что я хотел бы услышать от вас, это время, которое понадобится вам для того, чтобы сломить волю подлеца, принудив его к браку с девицей Шварцкопф. Черт возьми, Миллер, из-за вас я сам произнес это имя, хотя обещал господину барону, что все останется в глубочайшей тайне.

– Останется, как же… – усмехнулся сидящий тут же офицер Мейфарт. – Да этот Гортер, что сорока, языком мелет почище мельницы.

– Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, мне сперва нужно взглянуть на задержанного. – Миллер помялся еще какое-то время, ожидая решения судей, но, поскольку никто не препятствовал ему, палач поклонился и вышел из комнаты начальника тюрьмы, прикрыв за собой дверь.

Спускаясь в подвал, где должны были приготовить к пытке Ганза Гортера, Миллер вдруг увидел, что его сын, которого он оставил дома, преспокойно сидит на одной из ступенек лестницы, чертя мелом что-то на полу. Нимало не удивившись сыну, Петер кивнул ему и, когда мальчик поднялся и пошел за отцом, не стал ему в этом препятствовать – какой ребенок не хочет похвастаться перед сверстниками, что первым видел пойманного разбойника.

Прекрасно зная расположение тюрьмы, Петер понимал, что Ганза Гортера могли поместить либо в камеру предварительного заключения, либо в подвал, где проходили непосредственно пытки. Но поскольку все происходило в столь спешном порядке, десять против одного, что и преступника уже приготовили для него в камере пыток.

Его расчеты оказались верны, и вскоре Петер Миллер узрел Ганза Гортера. Им оказался изумительно красивый мужчина в снежно-белой сорочке с кружевными оборками на рукавах, коротких сатиновых панталонах серого цвета и черных башмаках из дубленой козлиной кожи. Должно быть, во время задержания на кладбище он потерял свой камзол и шляпу. Но, если не считать этих мелких деталей, во всем остальном его вид был безупречным.

Стоящие возле Гортера стражники одновременно поклонились палачу, не говоря ни слова и не мешая Миллеру разглядывать свою жертву.

Ганз Гортер был прекрасно сложен – с широкими плечами, тонкой талией и крепкими ногами. Его густым каштановым волосам, которые Петер поначалу принял за парик, могла бы позавидовать любая девушка.

Тем не менее прекрасно разбирающийся в людях Миллер тут же распознал в лице и фигуре Гортера черты безнадежной испорченности и скверных наклонностей. Он понял, что этот красивый, богато одаренный от природы человек знает цену своей внешности и умеет пользоваться ею, точно разменной монетой. В считанные секунды он словно перенесся в мир этого такого красивого и такого опасного человека, увидев богатых женщин, отдающих молодому авантюристу деньги и драгоценности мужей, а затем вынужденных побираться по папертям или кончать жизнь самоубийством. Увидел, как оскорбленный красавчиком Гортером муж убивает изменившую ему жену и после кидается в воду сам, оставив маленьких детей сиротами. Он увидел зло, творимое спокойно сидящим перед ним теперь человеком, и, ужаснувшись им, вынес свой приговор.

Несколько минут палач и арестованный, не мигая, смотрели друг на друга: Миллер – с омерзением, Ганз Гортер – с нарастающим ужасом и одновременно с напускным пренебрежением. Наконец контакт глаз разорвался. Тяжело дыша, палач отвернулся от преступника и опустился на корточки перед своим сыном.

– Послушай, Клаус, – шепнул он на ухо сыну. – Беги прямо сейчас к судье фон Канну, он в комнате начальника тюрьмы. Так вот, вызови его на секунду и скажи, что тебя послал я – палач Петер Миллер. И я согласен со всем, что они мне предлагали. Скажи, что я сказал «да» и не отступлюсь уже никогда! И еще скажи, что я нуждаюсь в его помощи! Запоминай. Сегодня в полночь состоится венчание, после которого от здания тюрьмы отойдет карета с новобрачными. Думаю, это будет совсем простая карета, так что важно не пропустить. Скажи, что я просил, нет, умолял не трогать женщину.

Пусть они выступят под видом обыкновенных грабителей. Пусть делают все что угодно с женихом. Но невеста, невеста не должна пострадать! Ты понял? – он тряхнул сына, которого слова отца ввели в некий столбняк. После чего Клаус кивнул головой и выскочил из пыточной камеры.

Услышав колокол, Петер сообразил, что уже около десяти часов вечера, и, подозвав к себе одного из стражников, велел ему идти в кабинет начальника тюрьмы и сказать там, что палач Миллер просил передать, мол, пусть священник и невеста ждут в часовне ровно в полночь.

После чего переоделся у себя в рабочую одежду и, не дожидаясь вечно опаздывающего Михеля, подошел к закованному в цепи преступнику.

– Доброй ночи, герр Гортер, – безразличным тоном поздоровался он.

– Спустите с меня шкуру? – с черной иронией поинтересовался похититель, не сводя безумного взгляда с палача. – Что бы вы ни делали, прошу не забывать, что я дворянин и офицер… – он попытался глотнуть слюны, но во рту пересохло. – У меня есть связи, вы даже не понимаете, что сделает с вами госпожа Камилла Барра, если вы нанесете какой-либо урон моей внешности и…

– И она будет, конечно же, счастлива поздравить вас со вступлением в законный брак, – закончил за него фразу Миллер, вынимая из сундучка и раскладывая на столике захваченные с собой иглы и крючки.

– С чего вы вообще взяли, будто я собираюсь жениться, тем более после того унижения, которому подверг меня мой тесть, господин барон, на кладбище! Разве так относятся к будущему родственнику?! В наказание я удваиваю, нет, утраиваю свои требования против сказанного! Я…

Миллер стоял в шаге от трясущегося от страха Гортера, решая, с чего начать. Что до него, то он с нескрываемым удовольствием переломал бы насильнику все кости, но в таком виде тот мог серьезно напугать свою и так пострадавшую невесту, нанеся ей новую, может быть, не менее глубокую по сравнению с первой рану. Так что если палач и мог отвести душу, избив до потери сознания Ганза Гортера, то только таким образом, чтобы на теле последнего не оставалось ни единого синяка и руки самого Петера Миллера оставались не повреждены.

– Вы слышали, я дворянин и офицер…

– Вы говорили. – Миллер выбрал тонкий рыбий нож и приблизился с ним к Гортеру.

– Мне кажется, сначала вы обязаны увещевать меня, – затрясся преступник.

– Увещевание так увещевание – так вы женитесь на баронессе Марии Шварцкопф?

– Нет! – Ганз Гортер в ужасе смотрел на то, с каким вселенским спокойствием и неизбежностью готовился к пытке Миллер. – Но нельзя же так сразу! По крайней мере, вы обязаны показать мне орудия пытки, черт возьми, так поступают все уважающие себя палачи…

– Хотите осмотр, можно и осмотр. – Миллер приблизился вплотную к Гортеру, схватив его за волосы и повернув голову так, что лицо теперь смотрело в прокопченный потолок. – Только сначала я хотел бы попробовать нечто, что лично вам, несомненно, понравится. – Он прицелился и проткнул ножом кожу под левым глазом преступника, оставляя кончик лезвия в ране. – Хотите осмотр, можно и осмотр, но вам же не обязательно смотреть двумя глазами.