Читать книгу Рыцарь Грааля - Юлия Андреева - Страница 13

В те далекие времена рыцари отличались галантностью и воинской доблестью, днем они упражнялись на мечах и копьях, охотились с собаками и соколами, а ночью сочиняли песни, прославлявшие прекрасных дам. Их сердца были нежны, точно притаившиеся под кольчугами голубки. Оттого рыцари были совершенно беззащитны перед любовью. Во всем они видели обещания нежной страсти и привязанности, залогом взаимности мог быть случайно оброненный взгляд или нечаянный жест. Рыцари таяли, сраженные в самое сердце лучезарными взглядами дам. И не было никакого бесчестья в том, чтобы пасть ошеломленным любовью.

Свои сердечные раны благородные рыцари прикрывали белыми розами, которые, сочувствуя их печали, становились ярко-красными. Время от времени друзья и свита могли слышать горестные стоны, вырывающиеся из благородной груди какого-нибудь несчастного страдальца. И стоны эти переливались в слова столь поэтичные и прекрасные, что пальцы уже начинали перебирать струны. И песня любви летела в высокие небеса, отражалась от звезд и попадала за крепостные стены, раня, в свою очередь, не менее чувствительные и открытые к любви сердца прекрасных дам.

О, Амур, Амур – великий бог, под чьими знаменами паладины любви приносили свои добровольные жертвы. О темное, расшитое крупными бриллиантами небо Прованса, на твоем черном бархате прописаны все баллады любви и страданий.

Соловей воспевает тебя ночью, бог Амур, единственный властелин вселенной. О, Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных. Помилуй и пойми, без любви нет сил жить, нет сил ждать даже твоего царства и справедливости. Любовью, и только ею, дышат травы и цветы. Любовь поднимает в небо птиц. Только любовь может служить основой для всего, что есть в мире, лишь ради любви можно пройти весь ад босиком и в веригах, во имя одной только любви!

Господи Иисусе, к милости твоей взываю, помилуй и пойми нас грешных…

Его высочество собирался явиться на турнир к началу, в то время как Пейре засобирался чуть свет. Он поведал о ночном посланнике друзьям принца, и те похвалили его за то, что он не стал будить Рюделя, чтобы сообщить ему дурную весть. Откланявшись и пообещав найти их на турнире, Видаль покинул свиту принца. Добравшись до гостиницы, где оставил Бертрана и де Орнольяка, но не нашел ни того, ни другого. Тревожное предчувствие сковало сердце Пейре: возможно, не стоило ему вчера уходить с принцем, оставив бесчувственного учителя рядом с его пьяным приятелем.

Но потом Пейре припомнил ночного посланника и рассудил, что коли Бертран соизволил ни свет ни заря пожаловать в замок, вряд ли его не накормили бы там и не уложили спать. Теперь Пейре жалел, что не спросил посланца о своем учителе. По утверждению отца, в замке де Орнольяка знала каждая собака, но даже если посыльный и не был знаком с Пропойцей лично, скорее всего, он ответил бы, приехал ли Бертран де Борн один или вместе с другим рыцарем.

Не зная, что предпринять, Пейре отправился на турнирное поле, где за большим столом перед раскрытыми книгами восседали трое вельмож, над головами которых были развешены щиты с разными гербами. По кругу располагались высокие трибуны, на которых к назначенному часу должны были разместиться зрители. Сейчас здесь было пусто. Расторопные служители в который раз подметали ристалище, утверждая посередине зеленую изгородь, разделяющую две дороги, по которым поскачут навстречу друг другу участники состязания. Где-то за трибунами нетерпеливо ржали лошади, слуги тащили тяжелое рыцарское снаряжение, еду и напитки.

Пейре уже бывал здесь с отцом, но обычно они приезжали вместе с другими зеваками к началу турнира и занимали места, предназначенные для низкого сословия. Теперь Пейре стоял перед турнирным полем, не зная, что следует предпринять и кого спросить о де Орнольяке.

В этот момент к столу подошел молодой человек, одетый в суконное грубое сюрко и поношенное блио. Он вежливо поклонился сидящим за столом вельможам и, приняв гордый вид, нарочито громко зачитал грамоту, на которой значилось имя его сеньора. Герольд сообщил, что его хозяин, участник Второго крестового похода, просит разрешения принять участия и в воинских забавах, и в состязании поэтов и трубадуров. Герольд выждал паузу и, подбоченившись, бросил на стол грамоты. За его спиной слуги судачили о подвигах знаменитого рыцаря.

Пейре так и не уловил имени, уж больно оно было сложным да длинным, зато он заметил, как господа за столом почтительно поклонились герольду и, начертав на двух табличках имя, опять же с поклоном разложили их по ларцам. Рыцарский же герб, который герольд вместе с грамотами положил на стол, был тотчас отдан пажам. И те бросились прикреплять его среди других гербов.

После того как герольд отошел от стола, Пейре оправил одежду и, взяв в руки свою драгоценную лютню и незаметно перекрестившись, приблизился к графским регистраторам.

– Простите меня, досточтимые господа, – Пейре вежливо поклонился, на всякий случай держась в шаге от стола с книгами и готовый немедленно сделать ноги. – Мой учитель, благородный рыцарь и трубадур Луи де Орнольяк, обещал…

Пейре запнулся, не зная, может ли он – простолюдин – сказать, что рыцарь обещал что-то ему? За такую дерзость ему, пожалуй, могли отрезать уши или повесить на первом же суку. Тем не менее господа, казалось, не заметили ничего необыкновенного в словах молодого человека.

– Де Орнольяк! Ты слышал, благородный Амбруаз Ребо? Де Орнольяк здесь – а ты еще не записал его в свою книгу?

– Не записал, так запишу, – он поднял голову на Пейре, – спасибо, что предупредил, парень. Не беспокойся, от него грамот не нужно, а что до герба, то он у нас всегда наготове и даже повешен рядом с королевскими. Так что еще раз спасибо.

Пейре побледнел. Сановники, казалось, забыли про него, занятые своими делами.

Если де Орнольяк не подходил записать свое имя, значит, не записал и Пейре, то есть Пьер Видаль зря тратил свои деньги, а Пейре зря мечтал о славе первого трубадура и отважного рыцаря. Напрасно Луи де Орнольяк учил его искусству стихосложения и воинским премудростям. Все пошло прахом из-за старого Пропойцы.

Пейре заплакал, отирая рукавом слезы. День уже не казался ему столь прекрасным и волшебным, предстоящие турниры утратили свою привлекательность. Хотелось только одного – убраться куда-нибудь, где не будет слышно барабанов и труб, возвещающих о начале турнира, о вызовах и появлении противников.

Вдруг кто-то дотронулся до его плеча. Пейре поднял голову и увидел возвышавшегося над ним Густава Анро.

– А мы-то тебя ищем, найти не можем, а ты вот где. Пойдем к принцу. Сегодня на турнирном поле и при дворе любви творится нечто примечательное. Так что, друг трубадур, смотри в оба и наматывай на ус. Думаю, что в самом ближайшем будущем об этом нужно будет петь. Тут уж не отговоришься, что проглядел самое интересное.

– А что интересного? – Пейре отвернулся, украдкой вытирая слезы.

– Как что? Турнир поэтов произойдет раньше рыцарского турнира! Каково?! В жизни такого не было, чтобы сначала пели, а затем бились. Но сеньор, зять сэра Раймона, Роже-Тайлефер получил нынче такое влияние на мнение королевы прошлого турнира прекрасной Бланки, ну ты понимаешь, – он выразительно поднял брови и скорчил шутовскую гримаску. – Так что она не смогла противиться и объявила, что поэтический турнир должен состояться раньше по той причине, что многие раненые рыцари позже не смогут сносно держать в руках музыкальные инструменты, а некоторые так и вовсе оказываются на несколько недель выведенными из строя. Можно подумать, что за них играть некому! – Он засмеялся и, обняв Пейре за плечи, повел его в шатер, разбитый у восточной стены специально для принца.

Но у шатра силы вдруг оставили Пейре, ему подумалось, что Рюдель обнаружил перерезанную струну и теперь верный Густав ведет его на расправу. Ноги молодого трубадура подкосились, и он упал бы, не поддержи его Анро.

– А ты, я вяжу, вчера перебрал, размяк, как струна в дождливый день? – он потряс Видаля за плечи.

– Учитель не записал меня на этот турнир, – Пейре еле ворочал языком, – так что, считай, что все пропало, благородный друг.

– Сочувствую. – Густав снял с плеча Видаля лютню, которая вдруг сделалась удивительно тяжелой, и повел молодого человека в шатер.

Принц сидел, облокотившись на расшитые подушки. Вероятнее всего, этот обычай он перенял у неверных, в землях которых воевал, и теперь демонстрировал свою привлекательную фигуру всем вокруг. Рядом с ним сидели два молодых человека, с которыми Джауфре вел задушевную беседу. Густав уложил Пейре на старой холстине подальше от прохода и куда-то делся.

Время шло, прозвучал сигнал, свидетельствующий об окончании представления грамот для участия в турнирах. Пейре не отрываясь смотрел на бок прислоненной к стене шатра гитары, гитары, которой он – Видаль – нанес смертельное оскорбление.

Гости принца начали собираться, прихватывая с подушек свои музыкальные инструменты. Пейре сел, опасливо поглядывая в безмятежное лицо господина Блайи. Тот весело кивнул ему.

Напротив Видаля старый германец в кожаной безрукавке, надетой прямо на голое тело, и с заплетенными в косы волосами, натягивал тетиву на лук. Невольно Пейре залюбовался тем, как быстро и четко он справляется с этим не самым простым делом. Правой рукой германец брал лук посередине и зажимал его нижний конец ногой. Левая рука при этом брала лук за верхний конец и выверенным за много лет движением пригибала его ровно на столько, чтобы накинуть тетиву.

Слуги входили и выходили, принося напитки и письма. Несколько раз в шатер забегали молодые привлекательные особы – вестницы крылатого бога любви, с посланиями от своих хозяек. Красоток принц щедро одаривал монетками и поцелуями. Наконец он скомандовал выгнать из шатра посторонних и велел слугам одевать его. Голубая роскошная одежда была вышита золотом и серебром, Пейре невольно засмотрелся на золотую перевязь и длинный алый плащ. В этом костюме принц выглядел божественно.

Одевшись, Рюдель махнул Пейре рукой и, перекинув через плечо гитару, вышел на свет божий.

Пейре плелся за своим новым господином, неся белую лютню и проклиная себя за совершенное преступление, из-за которого, несомненно, Господь прогневался на него, лишив возможности участвовать в турнире.