Читать книгу Мы больше нигде не дома - Юлия Беломлинская - Страница 3

В редакцию нашей стенгазеты пришло письмо:

«В Интернете нашел ссылку на некоего Б. Ю.: «Юля Беломлинская – паучиха Черная вдова, ей надо выспаться на человеке, а потом его уничтожить».

Что это значит?»

Юха приехал в Питер из Москвы.

Делать первый русский Рок-театр.

Я оказалась Крупской-Арманд при этом Ильиче, и главным художником при его Великом Деле. Мы стали жить и работать вместе.

А потом Гастон, все тот же, счастье или несчастье всей моей жизни, опять появился на пороге. Его очередная попытка разрубить узел нашей страсти не удалась. А если не рубить – то узел только затягивается.

И тут еще Кира Муратова позвала меня в Одессу.

Работать с ней на картине «Перемена участи».

Вобщем, я, как змея, отползла сперва от юхиного бренного тела. А потом от его Нетленного Дела. Юха орал, ругался. С Гастоном слегка подрался. Но окончательно поссорились не сразу.

У нас еще была долгая коммунальная свара, как у бывшей парочки. Он все никак не мог увезти своей чемодан, с моей кухни. В новое жилье. А кухня – метра два полезной площади.

Из них полтора метра занимает чемодан Юхи. А живет Юха в пяти минутах ходьбы. У нашего друга Никиты.

Я кричу в телефон, что если сейчас, он сука, не придет за чемоданом, точняк, вынесу чемодан на помойку.

Я который день его уговариваю! Никакой реакции.

Тогда я звоню и говорю, что чемодан уже на помойке.

И это – чистая правда.

Он приходит. Говорит, что я – жестокосердая.

Но вот это неправда. Потому что я живу на первом этаже.

Помойку видно в окно.

И я все это время, пока Юха идет, слежу за его чемоданом.

И даже успеваю за это время какого-то синюшника, криком в окно от чемодана отогнать.

Но он не стал вникать.

Увидел только факт: Чемодан На Помойке.

Такая вот Классика Разбитого Сердца.

Обиделся.

Следующий его коммунальный ход:

Никита и впрямь жил близко. Ну, не пять минут, а пятнадцать. Жизнь у нас была ночная, и в четыре утра идти одной, пятнадцать минут, все равно страшно.

И меня всегда кто-то провожал.

И вот, через пару недель, сидим все в гостях у Никиты.

Сам Никита на съемках, Юха там живет, остальные – гости.

Народ начал расходиться, я тоже встаю, а Юха и говорит:

– Посиди еще, я тебя потом провожу.

Я села на место. А часа в четыре утра вот что слышу от него:

– А теперь иди одна в ночь и трепещи!

Я тебя нарошно провожать не буду. Ты меня достала с этим чемоданом.

Я пошла домой одна. И вправду страшно было очень сильно. В Питере всегда страшно.

Следующий мой коммунальный ход:

Еще через пару недель, придя к одной местной красавице, оставим ее безымянной, я застаю там Юху за чашкой чаю.

И из лучших соображений, просто чтобы ее предостеречь, говорю:

– Вы, голубушка, лучше на него не рассчитывайте. Ласки от него не дождешься, он умеет только строчить, как швейная машинка «Зингер», а потом сразу засыпает…

Эта фраза в нашем маленьком городе как-то сразу оказалась крылатой.

Ее стали повторять многие девушки своим кавалерам.

Мы с Юхой перестали здороваться.

Потом он вернулся в Москву.

Постепенно мы помирились.

Спокойно пересекались и нормально общались.

Но однажды я привела к нему в Москве юного Цыпера.

Нынче он – создатель Могучей Мозгомойной Клумбы.

Точнее Тумбы.

А был когда-то талантливый журналист.

Цыпер написал классную статью про Юху.

Про то, что Юха – фантом, призрак оперы, гениальная личность с пустым результатом, великий и ужасный обманщик из страны Оз…

Написал чудно – вот цитата неточная, по памяти:

«…еще до его приезда, в Городе обнаружилась девушка с таким же лицом и перевернутыми инициалами: не Б. Ю., но Ю. Б…

Чуть позже возникло и само лицо: портрет-фреска в мастерской на Итальянской улице:

Все тот же узкий глаз и носатый профиль.

Влюбленный Художник нарисовал Девушку, и это опять был Он, его Тень…

Тенью, Носом, Портретом бродил наш герой по Петербургу…»

Что-то в таком духе.

А дальше про то, что кроме вот этого флера в Юхе ничего нет, но и этого довольно для того, чтобы назвать его гением…

Я бы в жизни на такое не обиделась.

Но я уже не участвую.

Я уже наступила ногой на ту полоску, нарисованную мелом на асфальте, после которой, по правилам, мне положено выходить из игры.

Это – граница игры.

А дальше я еду в Америку, и живу «за границей собственной судьбы».

Одна радость – в Блюмингтоне, в местной библиотеке, читаю русские журналы. В том числе, журнал «Театр», отданный по причине 90-х «молодежной редакции». Они развели там такое типа ЖЖ для пятнадцати посвященных. А журнал в ту пору был тиражом на всю страну. Тысяч сто что ли. Или четыреста…

И вдруг вижу там: мудила Юха пишет Опровержение!

Этой цыперовой статьи. Соревнуясь с ним в красноречии. Оттягиваясь в полный рост.

Там было что-то такое:

«…этот крошка Цахес, духовный уродец, могущий изрыгать только злословие, откуда он взялся? Оооо, я вам отвечу, откуда он взялся! Как ни странно, крошка Цыпер, будучи москвичом, является представителем самой злой, а именно петербуржской Школы Злословия! Основательница этой школы – Юля Беломлинская, местная Мадам Де Помпадур, ее имя и портрет присутствуют в этом отвратительном пасквиле в зашифрованном виде, именно в складках ее пышных юбок и зародилось омерзительное явление, называемое Крошка Цыпер… Вот чей он паж и верный ученик! Но у Юли все было проще и понятней. Юля Беломлинская – паучиха Черная вдова, ей надо выспаться на человеке, а потом его уничтожить.

Ее последователь – гнусный Крошка Цыпер, мелкая собачонка при знатной даме, кусает просто так, из любви к хозяйке…»

Ну, вроде, хватит.

Я цитирую по памяти.

Я много раз прочла это.

Сижу себе в библиотекеуниверситетского города Цветогорска Мид-Вест Индиана,

растолстевшая, в бесформенной сиреневой кофте, абсолютно оторванная сама от себя, от всего, кроме своей дочки, ни к чему непричастная…

И читаю этот русский журнал трехлетней давности…

Чувствовала я себя, наверное, как Судейкина.

Уже там, в парижском скворешнике.

– Что это было? В какой стране? С кем?

Как вы сказали? Петербург?

А они, по-прежнему, там живут, ходят по моим улицам.

Тенью, Носом, портретом…

А они, по-прежнему, могут взять билет до Питера.

Выйти утром на Невский, пройти двадцать минут,

свернуть на Итальянскую,

подняться на третий этаж в подворотне Малигота,

постучать, и двухстворчатую дверь распахнет…

Похмельный, но не злой.

Глаза красные, как у белого кролика.

Мой Гастон – из книжки «Роковая любовь».

Призрак Оперы.

Все москвичи знали, что он – редкая в нашем кругу, ранняя птица. И даже с первого московского поезда можно смело идти в эту мастерскую, и там тебе откроют.

И там ты, глупый бедный москвич, будешь пить своей первый Утренний Питерский Кофе.

Да, Призрак Оперы обычно к девяти уже там.

В своей мастерской, во дворе театра, бывшей адмиральской квартире.

А я приду нескоро.

Хорошо если к двенадцати.

А может и к часу.

Господи, как же я хочу домой…

Домой?

Нет.

Я еще не готова.

Вернуться к себе самой.

«Юля Беломлинская – паучиха Черная вдова…»

Я все читала, вспоминала и плакала…

Наверное, эти дурацкие юхины строчки покоробились и расплылись,

на них вылилось три ведра моей скупой мужской слезы…

…Последний удар, который я ему нанесла, уже перед отъездом, был отказ подписать какое-то прошение о том,

чтобы какой-то его партии панк-рока отдали остров в Тихом океане.

Такая натурально концептуальная петиция.

– Подпиши! Устроим там колонию, класс будет! Все будем ходить голыми!

– Нет, Боря, не подпишу. Я точно знаю, что у тебя на острове всем можно будет ходить голыми. Но зато ходить одетыми будет запрещено под угрозой расстрела и высылки.

С этим я и улетела в Америку.

И вот сижу, вспоминаю свою Школу Злословия…

А потом вспомнила, что все это только классики на асфальте.

И только кажется, что нельзя преступить эту черту.

Ее можно даже просто стереть.

Она мелом нарисована.

Первое, что я спрашиваю у крошки Цыпера по приезде:

– Как там Юха?

Цыпер говорит:

– Юха оказался такой хороший… Вписался в ОГИ, на детских утренниках читать сказки. Представляешь, честно встает утром, приходит к десяти. И не пытается там с родителями этих детей тусовать, а честно читает…

Я тоже думаю: какой хороший стал Юха…

И потом вспомнила эту всю историю и сделала его героем хулиганской слэм-поэмы «Интервью».

Потом видела я его один раз.

Он пришел на мой концерт в «Китайском летчике»

А потом я еще хотела повидаться, его звала куда-то по телефону, а он сказал:

– Мне не доехать. Я живу в лесу.

Он просто в спальном районе живет,

Но я решила, что в настоящем лесу.

Все эти страсти и обиды, обретенные в двадцать с лишним лет, так навсегда и остаются.

А я как раз в это время умудрилась подъебнуть почти всех.

Наверное, мстила мужчинам за свой неэлегантный Нос.

И хотела быть Чертом Из Табакерки…

А сейчас я рада просто тому, что все мы живы.

А Портрет не выжил, погиб еще при мне, в конце восьмидесятых.

Мастерская Гастона принадлежала театру, и там делали ремонт.

Стенки ломали.

Кусок стены с этой фреской выломали и прямо из окна бросили во двор.

Она не разбилась.

Так и лежала внизу во дворе.

Раньше именно в этом дворе был вход в «Бродячую собаку».

Пошел снег, мы смотрели в окно, и снежинки падали на этот нос и узкий глаз.

Общий у юноши Б. Ю.

и девушки с перевернутыми инициалами, Ю. Б.

Питер 2009