Читать книгу Хозяйка пустоты - Юлия Доронина - Страница 2
ОглавлениеЧАСТЬ I
Глава 1
Всю свою жизнь она пыталась соединить мир вымышленный с тем, что ее окружал. Собственные чувства и нрав мешали ей быть счастливой – они подобно ржавчине разъедали того, кто их породил.
Мучительно и с болью она осознала, что мир внутри нее много интереснее, чем тот, что видят глаза. Мир, доступный ее внутреннему зрению, гораздо уютнее и теплее. Долго пыталась, но совместить не смогла.
Ее неухоженный дворик покрыт сухой травой и опавшими листьями, из-под которых проглядывает мощенная камнем дорожка, ведущая к дому. Девушка закрывает глаза и тянет носом воздух – пахнет дымом и отсыревшей землей.
Она не будет счастлива, ее никогда ничего не устраивало в окружающих, а главное – в себе самой. Подобие блаженного спокойствия она испытывала разве что в своем доме осенью, когда ветер сметал на веранду листья, слушая их шорох по половицам, слушая дождь, глухо бьющий по черепичной крыше, и придавая мыслям осязаемую форму – превращая в слова на мониторах и в записных книжках. Последнее, пожалуй, наиболее важное, этого она не могла не уметь, иначе бы жить не получилось вовсе.
С трудом понимала, кто она и что здесь делает. Внутри всегда был кто-то противоречивый, двойственный. Порой казалось, что стоило родиться близнецами – слишком много желаний на нее одну. Но близнеца не было, сгрузить лишнее было не на кого, и спасали только клавиши и чистые страницы. Свой мир она могла населить кем угодно, она была там богом, она придумала его. И самое удачное решение, принятое ей в жизни, – было поселить в этот мир саму себя.
Загнанная фантазия рисовала ей будущее, но ничего не подходило. Пустота внутри оставалась пустотой и смотрела на нее оттуда с ухмылкой, словно бы говоря: «Я поглощаю твою жизнь». Временами она была готова признать себя сумасшедшей, была готова на все, лишь бы заткнуть голос, звучавший в ней. Всегда ли он звучал? Может, раньше она просто не замечала его? Или он появился внезапно и с единственной целью – разрушить ее мир?
И тогда она сбежала. Зная, что от себя не убежишь, не стала бежать, меняя города, и выстраивать толстых стен. Она сбежала, не выходя из дома – в мир, который ежедневно превращала в слова.
Поместила своих демонов в воображаемую обитель, закрыла все входы и выходы на воображаемый ключ и сбежала. В то утро легкий ветер шевелил занавески окон ее спальни, кровать слепил солнечный свет, запах осени крался под кожу.
Купила новые зеркала. Никто не заметил перемен.
Глава 2
Все, чего иногда хотелось, это ее пушистого кота и кофе. Чтобы аромат наполнял дом, молола зерна и раскладывала их в мешочках по углам, как ведьма колдовскую снедь. Пушистый же – умер, а она так любила его, что не смогла завести иное животное. Кот был своевольным и оставил ей в наследство множество тонких белых шрамов на внутренней стороне рук. Она знала, он любил ее по-своему.
Бывает, когда нас покидает кто-то, нам требуются несколько человек, чтобы заполнить эту пустоту. Ей требовались постоянно. Боялась, правда, что люди хотят от нее того, чего не хочет она, и пускай обычно это льстило, зачастую превращало в мелкую пыль то, что она любила в каждом своем человеке. Она не знала, сколько ей нужно людей, текстов, книг или денег, чтобы заполнить пустоту. Она образовалась внезапно и ее хозяйка надеялась, что так же внезапно и исчезнет. Но не исчезла.
Ей ничего не оставалось, как открывать потертый ноутбук и писать. Быть властелином знака и переносного значения, метафор и перифраз, бежать за своими мыслями, полируя клавиши, просматривая монитор до дыр, морща лоб и кусая губы до крови; она описывала тех, кого давно придумал ее разум, кто давно жил у нее внутри. Давала им надежды и заблуждения, людей и людишек, дома и домики, много и мало, они носили разные имена, но она-то знала, что все они носят одно имя. Её.
Глава 3
Имя – лишь позывной. Набор звуков с тем или иным значением, приятный или не очень, на любителя. Человека не стоит ассоциировать с его именем, как и любое живое существо не нужно соотносить с тем, как мы его назвали. Слово чуждо природе. Все, что нас окружает, не имеет названий. Они только в нашей голове.
Она бы с радостью забыла, как назвали ее родители, но не могла, а потому придумала себе свое имя, и некоторые называли ее именно так. В любом случае, как-то же ее должны были называть.
Она умела любить тонко, за пустяки, за улыбки. Ведь так удобно любить, когда знаешь какую-то мелочь, и начинаешь обволакивать ее остовом, костями, коконом, паутиной своего воображения. Так удобно любить издали. Кажется, что и видно лучше, угол обзора шире. Именно поэтому она не подпускала людей слишком близко, мягко выталкивала за двери, вежливо прощалась, нежно ограничивала, но не прекращала видеться с ними – так она могла брать от них почву, сажая в нее семена для своих персонажей. Люди были ее величайшим источником вдохновения. Даже самые дурные, с самыми дурными помыслами не догадывались, что они радуют ее. Все шло ей на пользу, и минусы она превращала в плюсы.
Тошнило от возвышенности. Громкие заявления, необдуманные поступки, наспех сшитые обещания… Чем руководствовались все эти люди? Страстью? Любовью? Так любовь ли это? Ее бесконечно выворачивало от всегда одинаковых влюбленных пар, которые никогда не готовы к появлению в их жизнях чего-то нового, с чем придется уживаться, помня о том, как было раньше. А новое… может разрушить старое.
Возвышенность она позволяла себе только в книгах. Наделяла героев завидными качествами, могла вызвать у читателя любую эмоцию, но у нее самой свои персонажи вызывали лишь грусть. Отчетливо осознавала, что в действительности они совсем другие, они есть где-то, но наполовину. И каждый раз упорно задавалась вопросом: как жить, если этих прекрасных людей на самом деле не существует? Но жила. Настойчиво поддерживала в себе жизнь и всех демонов, что жили в ней.
Ей казалось иной раз, что чувства, демоны и собственное воображение весят гораздо больше, чем она сама. Она лениво таскала свои пятьдесят килограммов по дому и вела заурядную жизнь, если смотреть со стороны: когда было вдохновение, делала уборку, когда было грустно, звала друзей, пила много кофе, а ела только когда хотелось, в остальное время забывая о еде, так как воображение кормило ее.
Она была готова проинструктировать любимых на случай своей скоропостижной смерти и даже выбрала песню, что должна звучать во время развеивания ее праха над водой или обожаемой ею землей, координаты которой также имелись наготове. Она была параноиком и не могла понять, как ее мозг до сих пор не дал сбоя.
Когда жизнь начала крошиться в ее руках точно засохший кусок хлеба, она решила жить, как получается, делать добро другим, но быть верной своим чертям. Рада была уединению, но всегда ужасно ругала себя за редкие звонки маме, редкие встречи со своими любимыми, за то, что до сих пор не разрешила прочесть первую книжку отцу, и за много-много других незавершенных или несовершенных дел, которые как жуки-точильщики упорно подтачивали ее бедное сердце.
Перестала задаваться вопросом «зачем?» пару лет назад, чем гордилась. Это слово и так чуть не протерло ей темя, пульсируя еженощно и ежедневно. Взяла за правило никому не причинять вреда, ничего не запрещая себе. Со всеми была искренна и старалась быть лучше, подальше отталкивая демонов, ставя на дверь в своей голове все новые замки и засовы. На всякий случай.
Привыкла думать, что мир случаен, а люди в нем – побочны. Пока человек не может до конца понять самого себя, нельзя ни во что верить. Нельзя быть уверенным ни в чем до тех пор, пока мы не познали себя.
Глава 4
Правда всегда выйдет наружу, говорила ее мать. Бывает, в тебе просыпается какое-то начало, которое ты отчаянно отвергаешь, потому что не узнаёшь в нем себя. Проходят годы борьбы, и запреты и рамки, что ты ставил себе раньше, которые казались такими правильными и разумными, начинают подгнивать где-то у фундамента. Жуки-точильщики знают свое дело. И вот наступает день, когда понимаешь, что демоны притихли, а мысли, что раньше саднили нутро, обжигали горло… эти мысли теперь не пугают. И это не чудесное избавление, это означает лишь, что все твои демоны, все плохое, что, ты думал, тебе чуждо, растворилось в тебе.
Принимать себя таким, каков ты есть? Это порой гораздо сложнее, чем принимать такими, какие они есть, окружающих людей. По крайней мере, от них ты можешь сбежать, если что-то начнет сводить с ума.
Она понимала, что выпустить еще больше демонов равносильно ядерному взрыву внутри грудной клетки, в ее маленькой вселенной, но какие-то из них определенно успели проскользнуть до того, как она повесила воображаемые замки. Они успели и… растворились в ней. Она постепенно становилась собой.
Девушка не знала, сколько их там, но была уверена, что они изменили ее. В мелочах, медленно, по слогам, где-то между ударами ее быстрого сердца – они были везде. Демоны ли?.. Просто детали мозаики, из которых состоит ее иногда невыносимый нрав, легкое помешательство, нечастая, но глубокая и безудержная апатия к чему-то любимому, и еще много пунктов в таблице, ее хаотичной таблице элементов. Какие-то голоса утихли, победив свою хозяйку, но остальным она будет сопротивляться ежедневно.
Глава 5
Она ужасно не справлялась с жизнью, а жизнь справлялась с ней хорошо. Она перемалывала ее, как кофемолка зерна, погружала в себя, как водяная мельница все, что попадает в водоворот. И каждый раз на поверхности воды мелькала ее взывающая о помощи рука, и каждый раз единственный человек, который мог ей помочь, обнаруживал себя в зеркале: он был худ, носил толстые вязаные гольфы, собранные у щиколоток, и вечно распахнутые халаты.
Ей всегда было много самой себя. Отчасти поэтому она не могла ни с кем ужиться и постоянно сбегала, с кровью отрывая сладкое прошлое. Прошлое должно оставаться прошлым, оно существует только ради воспоминаний и мы в любое время можем переместиться в него, завернуться в его уют, вспомнить запахи, глаза или слова, а потом вынырнуть и снова начать жить. Нельзя любить что-то слишком сильно, иначе мы обречем себя на невозможность любить что-то еще кроме, думала она.
Самыми неприятными минутами и часами были те, когда она переставала понимать, какая она настоящая: та, что с демонами, или без?.. Это было страшно. Таблетки двойными дозами помещались под язык, кофе в два раза крепче наливался в кружку, сигарет выкуривалось больше.
Мы больны жизнью, которая свернулась клубком и распустила ядовитые щупальца внутри нас. Этот мир так прекрасен, поют в песнях, пишут на билбордах и показывают в кино. Да, он прекрасен! Ровно на несколько минут до тех пор, пока тебя снова не столкнут лицом к лицу с твоими демонами. И остается одно – принять, что и это прекрасно тоже.
Никто не мог дать ей ответ на вопрос: «Кто она?» Да и стала бы она прислушиваться к чужому мнению? Утолить любопытство и забыть. Не нашлось еще того, кто сказал бы ей то, с чем она была согласна, не нашлось в мире такого портного, кто сшил бы ей костюм по размеру. Люди говорили, какая хорошая и живая она, как мастерски она умеет делать живыми других…
А тем временем больше всего она боялась себя, самое непознанное было в ней, самая страшная тайна – в ней. Весь мир был заключен в ней, а она была заключена в мире. Каждый раз, когда слышала теплые слова, становилось ужасно больно за прошлые шаги, за робкую поступь и ампутированные фразы, что не успела кому-то сказать. Наверное, ей бы проще жилось без лишних похвал, которые все равно казались незаслуженными. Ее глаза смотрели из зеркала так, словно там пропасть. У нее не было сомнений, что именно в этой пропасти жили ее черти. Им не могла не понравиться темная, точно бархатная, радужка, поглощающая свет. В том числе и собственный.
Глава 6
Человеку свойственно смотреть на противоположный берег. Мы всегда найдем ту единственную крупицу, которой нам будет не хватать. Даже если нас обложат всеми благами мира, мы найдем в них прореху и будем отчаянно пытаться чем-нибудь ее заткнуть.
Она не была исключением. У нее действительно имелось много, но не было и намека на круг верных друзей. Никто из них не был знаком друг с другом лично, так как она катастрофически не умела дружить втроем, вчетвером или вшестером и, бывало, позволив себе сентиментальность, она ощущала нехватку нескольких милых подруг, стоящих на пороге в канун нового года с плетеными корзинками в руках, доверху наполненными пышками, кексами, вином и сыром. К сожалению, обзавестись подругами, когда тебе не пять и ты не в песочнице, сложно, поэтому затея была оставлена и убрана в кладовую памяти, на самую ее окраину.
Иногда казалось, что она существует где-то между страницами, и каждая ее вымышленная жизнь начинается с новой главой. Даже будучи вдали от дома, пытаясь унять звучавший внутри голос, она всегда мысленно находилась в своей спальне, представляя, что пишет. Кто-то в ней все время что-то писал. Это как фон, боке, размытое нечеткое изображение, от которого никуда не деться, без которого картина не будет полной.
«Мы ничего более, чем эгоисты, которые судят друг друга и без устали пытаются произвести впечатление. Мы готовы порвать глотку лишь бы то, что мы делаем, одобрили», – писала она как-то в ноябре. В этот момент к звуку клавиш примешался еще один, она не сразу разобрала его. Это был едва слышный стук в дверь.
Глава 7
Поднявшись, девушка чувствует слабость в ногах и принимается на ходу растирать их, в то время как стук не заставляет себя ждать. Нахмурившись, берет халат и заворачивается в него так, словно это непрошибаемая стена. Уже две недели она толком не общалась ни с кем, кроме своего вдохновения, и нарушать этот порядок вещей не хотела.
Кто-то за дверью продолжал стучать. Слишком вежливо, чтобы она испугалась, но слишком настойчиво, чтобы не заподозрить неладное.
Она открыла первую дверь, посмотрела в глазок… и сердце куда-то рухнуло, невидимая кирпичная стена обрушилась внутри ее тонкого тела.
***
На пару секунд отвела взгляд, опустила голову и закусила губу. Неловким движением дернула ручку… Дверь открылась. Гостья с каким-то диким страхом смотрела на нее. Она явно опасалась, что хозяйка дома захлопнет дверь сразу после того, как увидит, кто за ней стоит.
Назовем ее «О». Ее имя и все его формы, которые когда-то так любила наша героиня, начинаются на эту букву.
Задолго до появления О в ее жизни, она обзавелась язвенным желанием отшлифовать этот мир. Это было так наивно и казалось по силам. Но мир не хотел шлифоваться. Вместо этого он постоянно выбивал сваи из-под ее причалов, резал тросы ее мостов, разъедал кислотой фундаменты ее домов. А затем пришла О. Не понравилась, показалась странной, взрослой и простой. О требовалась огранка, а хозяйке пустоты требовался слушатель.
Время шло быстро, оно съедало их клетки, волосы и слова, а ветер жизни выкуривал их сигареты раньше, чем они успевали сделать затяжку.
Воспоминания калейдоскопом промчались перед глазами. Она встала столбом на пороге и вперила взгляд пронзительно черных глаз в бывшую подругу. Та хотела что-то сказать, но ее опередили:
– Здравствуй.
На мгновение замешкалась, стоит ли говорить, что скучала.
– Проходи.
О, как обычно немного сутулясь, шагнула внутрь. Она была небольшого роста и от этого ее всегда хотелось обнять и пожалеть. Бывают люди, которые упорно вызывают умиление, люди, которых хочется жалеть. Вот ее хотелось.
Потирая ободок кружки с горячим шоколадом, О рассказывает свою историю, а собеседник внимательно слушает, изредка делая пометки в блокноте. Писательская привычка – делать пометки. Она слушала подругу и пыталась примерить на нее это понятие. Оно до сих пор было по размеру. Два года взаимной изоляции, казалось, канули в пустоту. Хозяйка смотрела на О и ей хотелось плакать.
Глава 8
Люди всегда вторгаются в тебя. Порой их ужасно не хватает, до боли в животе, до рвоты, до обморока, а порой все, чего хочется, это зарыться в какую-нибудь нору и придумать… новых людей. Своих, на своих чистых страницах. Мы ведь вправе нарисовать себе прекраснейшие иллюзии, заменить ими кислород и бесконечно задыхаться от каждого дурманящего вдоха?
Сильным быть тяжело. Наша девочка была слаба. Вся ее жизнь – бесконечная игра в поддавки со слабостями. О не обижала ее, не бросала, она просто растворилась в жизни, а жизнь… акулой отгрызла часть сердца, уничтожила, не пережевывая, сочные куски вселенной.
Ей нравилось говорить с О, общаться полотнами писем, вытянутыми на мониторе, излагающими детально ее точку зрения. Иногда хозяйка ставила цель научить О жить по ее меркам, сшить той одежду по своему лекалу. Она была старше О внутри, О была старше ее снаружи.
Ей всегда хотелось, чтобы человек видел, куда ему тянуться. Он может проводить недели ничего не делая, гоняя в сознании застрявшую мысль, как мячик для пинг-понга, но нужно видеть путь, свою взлетно-посадочную, с огнями по краям, уходящую в горизонт, вонзающуюся в горизонт! Потому ей хотелось научить О всему, но та если и соглашалась с чем, то вскоре забывала. И поэтому была безгранично несчастна.
Она писала ей много писем, зная, что О все попытается осмыслить. Есть люди, которых сколько ни полируй, толку не будет, но О не была такой. Она отчаянно хотела стать счастливой, а хозяйка пустоты, усмиряя своих демонов, старалась помочь ей преуспеть в этом.
О была близкой. Вместе они обрастали знакомствами и взглядами, деньгами и влиятельными друзьями, вместе они коллекционировали путешествия и солидные подарки. Несколько лет пролетели как несколько дней. Но некоторые дни за эти годы казались длиннее жизни. Это было шумное время. Самое лучшее, быть может. Ей казалось, О чувствует ее тонко, как никто. А потом О ушла.
Какое-то время спустя, купив дом и отгородившись от суеты города, однажды утром она поняла, что О больше нет. Что-то давно назревающее, приближающееся как тень от тучи, съедающая солнечный свет, наконец подошло вплотную и заглянуло в глаза. И даже притаившиеся в них демоны не испугали. Что-то взорвалось и забрызгало всех черной жижей. Потребовались долгие месяцы, чтобы оттереть ее. О стала девочкой из прошлого.
И вот она сидит в ее гостиной, греет ноги у камина и пересказывает последние два года жизни в свойственной ей манере часто отходить от стержня повествования.
Глава 9
О плакала. О так часто плакала. О своей непутевой жизни, о непутевых встречных людях. Да и что такое – путевая жизнь?.. С того угла обойди, посмотри, и самое правильное покажется несуразным. Все зависит от смотровой площадки. В общем, плакала О часто. Обычно наша девочка все принимала и подставляла плечо. Именно поэтому, когда О покинула ее, стало больно. Когда ты отдаешь человеку часть души, а он уходит, всегда больно, потому что чем длиннее расстояние, тем сильнее натягивается связующая нить между той половиной души, что тебе осталась, и той, что ты бескорыстно отдал. Вот почему нам так плохо – это невидимые нити натянуты, нити, с которыми невозможно нормально жить. Чтобы прекратить боль, надо взять ножницы и сделать одно единственное движение – отрезать. Либо ждать, пока они, как подколенные слабо растянутые связки, адаптируются к постоянному натяжению, и тогда станет не так остро и неприятно. Выбор за нами. Наша девочка всегда растягивала подколенные связки.
Так и время, оно не лечит, оно растягивает наши связки. Они становятся эластичнее, и ты понимаешь, что уже способен существовать отдельно от этого человека. Ты как гимнаст на страховке, можешь балансировать, или как воздушный дайвер, которого подхватывает и тянет вверх пружинистый трос.
Чем дальше мы от тех, кто причинил нам боль, чем более натренированы, тем сложнее все вернуть. Вот почему у старой дружбы такой кислый привкус. Вроде человек вернулся, но что-то не так. Мы ходим с обрезками или натянутыми нитями, ведущими к любимым когда-то людям, всю жизнь. Мы живем с ними, едим, спим, пьем, смеемся, плачем. Мы всегда такие. Мы навсегда такие.
***
Временами О казалось, что она состоит из разрозненных едва сшитых лоскутов. Чьих-то слов, чужих привычек, чужой мимики. С возрастом способность мимикрировать начала раздражать. Стоит пообщаться с кем-то, кто приятен тебе, и ты уже переняла его манеру складывать губы в паузах между фразами, заимствовала слово или интонацию, походку, взгляд, а порой и способ щелкать суставами пальцев. Это получалось спонтанно и еще долго резонировало, даже если объект был уже не в поле зрения дотошных глаз О. Нашей девочке нравилась эта особенность, в то время как самой О хотелось уехать в какую-нибудь глухомань, чтобы сбросить все это лоскутное одеяло и понять наконец, какая она на самом деле.
Стоя на пороге дома, она была уверена, что ее отправят восвояси. Два года не казать носа, а тут заявиться с проблемами и желанием вернуть дружбу… А зачем тогда это было? Все эти много-много лет? Чтобы взять и послать все к чертям из-за каких-то нелепых обстоятельств?.. Ничего не должно быть зря, подумала О, и направилась осенним вечером к подруге. Хозяйка пустоты открыла дверь и пустила гостя в дом. Гость удивился крайне.
***
– Можно я поживу у тебя?..
– И я смогу читать тебе нотации и ругать за то, что не опускаешь крышку унитаза?
– Сможешь.
– Черт с тобой, живи. Я буду рада, но ты знаешь, что мешать мне опасно.
– Я как мышь.
Так вышло, что у О снова были неприятности с квартирой. Ее арендодатель и без того был жутко придирчив – не давал и недели прожить спокойно, а тут еще и недвусмысленно надумал обниматься. Плюнув на оплаченный наперед месяц, О собрала вещи и была такова.
Гостья вжалась в мягкие подушки дивана и замолчала.
– С возрастом понимаешь, что даже если ты в кого-то влюбился, это ничего не значит. Вообще ничего… – хозяйка греет длинные пальцы о кружку кофе.
О смотрит на нее озадаченно.
– Но ведь… Когда встречаются два родных человека… Вернее, они еще не знают, что они родные, а только чувствуют…
– И что?.. Я могу родное почувствовать в пятерых из десяти знакомых. В актере каком-нибудь. Мы обречены чувствовать это. И либо мы используем это во благо, либо страдаем всю жизнь от неразделенной любви.
– А как использовать? Как ты?.. – О достает из сумки последнюю изданную книгу подруги.
– Хотя бы как я.
– А мне тогда что остается?
– Не знаю, О. Я устала искать для тебя пути. Я не знаю, чем тут помочь. Ты не умеешь наслаждаться дурным, а это – неотъемлемая часть жизни.
– Наслаждаться?..
– Принимать чувства во всей их полноте. Пропускать через себя. Ведь это дар – чувствовать. И неважно, боль или радость.
– Хорошо. Но все же, быть как ты, я не могу. Я хочу найти свою судьбу.
– Какое самомнение эта ваша судьба! Нет, что, серьезно? Ты правда думаешь, что кому-то там наверху совсем делать нечего, как выдумывать сюжеты наших жизней?.. Придумывать нам страсти и трагедии?..
О вздыхает и скептически поджимает губы. У нее совсем не было демонов, ей были неведомы муки по утрам, когда открываешь глаза и ненавидишь стену, что перед собой, потолок, который вдавливает тебя в кровать, соседских детей, что кричат так громко… Ее жизнь напоминала затянувшийся штиль. Она вогнала себя в колесо и бегала внутри, как хомяк. Она не знала, но нуждалась в том, чтобы кто-то вытолкнул ее оттуда. Наша девочка, конечно, снова взялась выталкивать.
– В нашем чувстве я отдавала, а он получал, – начинает О. – Страшно было осознать, что он и без меня будет нормально жить. Со стороны если смотреть на нас, мы были такими сладкими в своей поглощающей любви… а на деле – червивые яблоки. Когда я поняла, что он такой же, как ты…
– Такой же?
– Одиночка. Давай я вас познакомлю? – с сарказмом продолжает О. – И вы перегрызете друг другу горло… В общем, я ушла, когда поняла, что ему нравится быть со мной в той же степени, что и без меня. Бессмыслица.
– Ты знаешь, а я ведь никогда всерьез не называла себя одиночкой. Так вот как это называется, да? – в задумчивости смотрит на огонь.
Глава 10
Жить с писателем – пытка. Это человек, который может прямо посреди разговора броситься за компьютер, жадно перемалывая буквы, слова, фразы, продираясь сквозь вымысел и правду, укладывая их бережно в символы на мониторе; это человек, который может прервать тебя и записать что-либо на твоей же спине, если больше не на что положить листок; тот, кто не слышит вопросов, с третьего раза отвечает, что он будет на ужин и будет ли, а самое страшное то, что практически всегда остается ощущение, что этот тип где-то не здесь. Если ты чуток, то обязательно заметишь взгляд и внимание, которые всецело направлены на тебя, но где-то в уголках глаз и губ, в легких поворотах головы, в мимике проскальзывает нечто, что выдает с потрохами того, чьи пальцы чувствуют себя одиноко без привычных клавиш.
Она не всегда была такой. Когда-то ей неистово хотелось заботиться о ком-то, кроме себя, и отдавать тепло, порой не получая обратно. Дважды в жизни она попадала в ловушку этого состояния, но потом это надоедало, черти чувствовали брешь, устремлялись атаковать ее восприимчивый разум и вскоре она понимала, что снова вернулась к себе самой – к внутреннему одиночеству и унынию, так необходимому, чтобы писать.
Она сидит на диване перед остывшим камином и чувствует, как от приоткрытой входной двери крадется прохладный воздух, поднимается по ногам и норовит забраться под халат, как сильная мужская рука, не замечая препятствий в виде толстой ткани. О копошится на кухне, позвякивая тарелками и столовыми приборами. Запах почти готового пирога заискивающе вьется вокруг. Шла вторая неделя их жизни вместе, и восприятие некогда близкого человека становилось более привычным; они снова превращались в двух взбалмошных девчонок, самых лучших и самых родных.
***
– Ты знаешь, а ведь люди так боятся читать о себе. Хороший способ проверить человека – написать, и пусть догадывается, о нем это или нет… – она вдыхает ароматный чай, заваренный О. – Что ты туда намешала? Травы?.. Мяту?..
– Пусть останется секретом, – улыбается подруга. – Я так два года догадывалась. Ты отстранилась, затем я купила твою книгу и не могла понять, где же, в каком персонаже я? Занимательные головоломки ты устраиваешь своим друзьям. Но спасибо за это.
– А с кого же мне еще списывать образы, как не с вас? Но, если бы ты знала, как часто это отталкивает от меня людей… Если они узнают себя в персонаже, то их словно бы придавливает ответственностью. Кого гордостью, кого ответственностью… Так или иначе, они думают, что если я о них написала, то испытываю серьезные чувства. Любовь, например. Мальчикам особенно свойственно так думать. И рано или поздно наступает момент, когда общение становится пресным. Бегут, как крысы с корабля, – хозяйка со вздохом опускается на руки, носом в душистый пар над кружкой. – А ты остаешься, О. Хотя… мне иногда кажется, что ты остаешься лишь потому, что не воспринимаешь всерьез вещи, которые я пишу о тебе.
– Господи, ты ужасный человек! Пей чай. Там успокоительный сбор. Тебе такой каждый день пить, а то у тебя уже кровь с привкусом кофе.
– Не смешно.
– Да и правда уже не смешно… – О садится напротив и с интересом спрашивает: – Ты же с любовью пишешь о нас? Таких незнакомых друг с другом… Разных, когда плохих, когда слишком хороших, чтобы таковыми быть…
– Да, О. Я люблю наполнять персонажей чертами близких, приписывать им чьи-то слова, и всегда бесконечно благодарна тем, кто вдохновляет меня. Но не могу не признать, что порой… использую некоторых… чаще тех, кто причинил боль, просто как… материал. Здесь должен быть такой циничный холодный тон, – она выпрямляет спину и старается придать лицу выражение равнодушия, но у нее не получается скрыть улыбку.
– Вы, писатели, все такие. Всё тащите себе в нору, – журя подругу, говорит О.
– Бывает, я пишу на таком подъеме, что тело потряхивает еще какое-то время после того, как дописала образ, который связан с кем-то теплым, родным… А бывает совсем сухо. Чем больше пишу, тем суше воспринимаю. Нельзя же постоянно жить с пульсом под 120. Да и вообще! Вот бы уже кто-нибудь обо мне написал! Что все я, да я… – наигранно сокрушается она.
– Хочешь, я о тебе напишу?
– Нет. Не ты. Мне, чтобы не ты.
Глава 11
Но дышал он потрясающе. Любые физические ощущения блекли по сравнению с тем, насколько приятно было слушать это дыхание.
Девушка закрывает глаза, вспоминая. Закусывает обветренные покрасневшие губы. Наклоняет голову и смотрит в кружку чая, где отражается светлый прямоугольник окна кухни.
Она запоминала людей именно так – фрагментарно, маячками прошлого. Из фрагментов получались черты, отчетливо прорисованные или призрачные, такие, что проходят через персонаж с первой до последней строки, и такие, что яркими бликами украшают повествование.
«И как я до сих пор не написала об этом?..» Грустный взгляд блуждает по кухонному гарнитуру. С чердака доносятся постукивания и побрякивания – О решила разобрать хлам. Точнее, это она называла те вещи хламом, а хозяйка чердака еще обязательно проверит, стоит ли выбрасывать то, что сейчас, ударяясь друг о друга, сваливается в кучу.
– Милая, я съезжу развеюсь. Ты же умеешь готовить пасту? Я хочу, – поднявшись по скрипучим деревянным ступенькам, останавливается в дверном проеме.
О выглядывает из-за коробок со старыми фоторамками, торчащими углом, книгами, сломанными бра, потертыми свитерами и множеством других вещиц, которые долгие годы беззаботно вели здесь свою жизнь. В свете чердачного окошка вьются пылинки и О смотрит сквозь них. Она немного устала, но определенно еще не потеряла энтузиазма довести начатое до конца.
– Иди. Сделаю. Лиса! Пасту ей подавай… – хихикает и бросает в подругу смятую газетную вырезку.
Хозяйка поднимает комок бумаги и разворачивает.
«Скандальная писательница и блогер утверждает, что…»
И как только можно было так извратить ее слова? Забрасывает вновь смятую вырезку в корзину для бумаги. Пожелтевший от времени комок с шорохом приземляется на мелкий бумажный мусор.
Хотелось свежего воздуха. И свежей книги.
Наша девочка влезает в любимую растянутую кофту и прыгает в машину. В разводах от недавнего ливня, ее внедорожник покорно дожидался у дома уже больше недели.
Вместе с сухими листьями, бегущими за колесами, она едет по солнечной дороге среди коттеджей. Выезжает на трассу, ведущую в центр города и прибавляет скорость. Небо режет глаза всеми оттенками голубого, солнце маячит где-то слева – норовит отразиться в боковом зеркале и ослепить вспышкой, но девушка каждый раз ловко уворачивается.
***
Только уехав откуда-либо, мы можем искренне полюбить это место. Она любила один сквер, в городе, где жила прежде, сквер, где провела детство, через который бегала на свидания, который не замечала, пролетая мимо на машине, но плакала, когда по чьей-то прихоти его решили обновить и вырубили многолетние дубы и вязы, посадив на их место хиленькие ивы и клены. Здесь же магически сохранялось чувство, что она вернулась в прошлое – этот сквер был двойником ее любимого места на Земле.
Сейчас там уже выросли канадские клены, и новые, вы представьте, абсолютно новые дети играют на тех же аллеях, что и она когда-то. Так же, как и она, они бегают среди розовых клумб, падают и сдирают кожу на коленях; так же, как и она, не могут справиться с велосипедом и, запутавшись в педалях, врезаются в скамейки под крики испуганных родителей… Она знает, что возвращаться нельзя, нужно искать свежее, учиться смотреть на мир шире, но… она скучала. Было невыносимо больно приезжать туда и в спешке пробегать это самое лучшее место на Земле, чтобы успеть на очередную встречу, поезд, автобус или еще черт знает что.
Может, так и должно быть? Не нужно жить в раю, а нужно тосковать по раю?.. Живя в нем, мы не будем благодарны за это. Лишь однажды с корнем оттуда себя вырвав, мы пробудим настоящую тоску, благодарность и теплую грусть, так помогающие автору писать.
Спустя несколько недель после покупки дома и оглядев свое долгожданное одинокое жилище, она отправилась изучать окрестности и нашла этот парк – с вязами, детьми, собаками, мячами, качелями… Пройдя массивные ворота, словно шагнула в прошлое. Оно прыгнуло ей на руки и сказало: «Убаюкай меня». И она баюкала. Приезжала сюда, когда хотела спрятаться, подышать, понаблюдать за людьми. Здесь стояла чуть ли не единственная в городе «свободная библиотека» – домик на курьих ножках, с зазывающими надписями: возьми, прочти, верни, обменяй. Сегодня ей хотелось взять. Вдыхать осень ртом, мешать ногами листья, сидеть с картонным стаканчиком кофе меж колен и читать под радостные крики детей и птиц.
Шагая по опавшим листьям, щурясь на солнце, она подходит к домику с книгами. Заинтересовал француз. Она слышала его имя, он вроде даже популярен. Взяв книгу, подыскивает уютную лавочку, недалеко от кафешки два на два метра, где кофемашина и три стены, а мальчик в фартуке, обжигая себе пальцы, наливает кофе желающим. Улыбнувшись парню, покупает напиток и ловит его взгляд – более долгий, чем положено. Надеясь, что его причина обычная симпатия, а не то, что продавец узнал ее по фотографии на книгах, наша девочка торопливо удаляется от тента. Запах еще влажных после ночного дождя листьев и травы, кофе и осени наполняет ее легкие. Открывает книгу. Медленно, как всегда любила это делать… И застывает, уставившись в форзац.
«Привет. Кто бы ты ни была. Я уверен, ты – прекрасная девочка, потому как почти все читатели этого чудесного автора – девочки. Я люблю людей, которые пользуются этой крошечной библиотекой, бережно читают и возвращают чужие книги или приносят свои вместо чужих. Я и сам оставил здесь добрый десяток…»
Девушка инстинктивно огляделась, будто бы написавший это должен был стоять у нее за спиной.
«Я верю, что ты замечательная. Буду рад новым лицам. Ты можешь связаться со мной:…» – номер телефона мгновенно врезался в память. Простой набор цифр, она запомнила его сразу и повторила бы, даже если бы решила не брать книгу.
«Эта книга моя. Однажды она помогла мне собраться в одно целое. Я вернусь за ней. Я бываю здесь по понедельникам и четвергам. Сзади есть несколько страниц для заметок. Люблю издания с чистыми листами в конце».
Внизу постскриптум – дата: 10.10.2012. Чуть больше месяца назад. Она улыбнулась.
Почерк красив. С завитушками. Черной гелевой ручкой. Видно, что писавший не особо старался – завитушки явно были его повседневной манерой.
Она понюхала книгу и уловила парфюм. Запах понравился. Решив пока не думать об этом нетипичном способе познакомиться, глотнула кофе, поймала взгляд мальчика в фартуке, улыбнулась ему и жадно забегала по строчкам. Изнутри нарастало волнение, и она то и дело косилась на страницу слева, словно хотела увидеть послание сквозь бумагу. С улыбкой продолжила чтение, но где-то в сознании роилась мысль, что не всякий человек так запросто оставит номер телефона на виду…
Глава 12
Это было сонное, тягучее утро. Постель долго не хотела отпускать ее, подобно меду, она обволакивала тонкое тело. Книга француза лежит раскрытая на прикроватной тумбе уже два дня. Девушка читает ее перед сном, но каждый раз крайне сложно сосредоточиться и взгляд ежеминутно перебегает на несколько страниц обратно, рассматривая черные гелевые буквы. Она встает и затягивает волосы в высокий хвост. Слышит стук. Шелест, снова стук. Выходит на веранду и вдыхает дождь. Стоит с закрытыми глазами и прислушивается к ощущениям: вот холод завладел ее стопами, вот он добирается до колен…
– С ума сошла! Ты же босая! – восклицает О.
– В спальню желательно стучать, прежде чем врываться!
– Прости, но уже час дня. Я забеспокоилась, вдруг с тобой что не так. Упала, потеряла сознание, валяешься. Или сбежала от меня.
Хозяйка тепло улыбнулась и на цыпочках последовала за О на кухню, оставив двери веранды открытыми.
– Мне кажется, твои соседи думают, что мы пара, – задорно вещает О, наливая кофе.
Наша девочка кутается в халат и потягивается.
– Тебя это беспокоит?
– Нет, но…
– Хорошо, я скажу, что ты моя двоюродная сестра-беженка.
О начинает хохотать, и кофе капает мимо кружки.
– Я пойду. Надо продолжить работу над книгой.
В спальне она торопливо хватает француза, обматывается пледом и усаживается в кресло.
«Здравствуй. Кто бы ты ни был», – начинает писать на чистых страницах. – «Я не встречала никогда человека, готового так легко оставить свой номер и поделиться чем-то личным неизвестно с кем. Ведь ты не знал, кто именно может написать тебе ответ или позвонить. Кстати, звонки уже были? Я не привыкла быть единственной, но мне чисто исследовательски интересно. Писательский ум не дает покоя. Ты, должна сказать, подкинул мне неплохой сюжет своим посланием. Спасибо, я оставляю пометку в голове. Но пока интересует вот что: я не опоздала? 19.11.2012»
– Это маньяк! – заявила О и тут же расхохоталась. – Нет, правда, я бы ему эсэмэснула. Вдруг он хорош, – бросает на ходу и бежит дожаривать шкварчащее мясо.
– О, сегодня понедельник. Поедем со мной. Я… – наша девочка машет французом и, смутившись, опускает глаза.
– Авантюристка! – смеется О. – Я в детективов уже лет пятнадцать не играла!
– Поедешь?
– Поеду. Иди расчешись. Мало ли, столкнешься со своим таинственным незнакомцем нос к носу.
***
Грозовые облака темно-серой ватой облепили небо. Внедорожник не спеша едет к заветной цели, пока О вчитывается в строки ответа подруги.
– Слушай, у тебя слишком много знакомых мужчин, ты еще хочешь? Мне тогда места вообще не будет, – вещает с пассажирского сидения.
– Будет. Ты мне готовишь и поэтому живешь со мной даром. Если я захочу побыть одна, я найду способ.
Оставив О на скамейке неподалеку, озираясь, направляется к книжному домику. Сегодня в парке почти нет отдыхающих: пожилая пара в беседке да скучающий хозяин детских гоночных машинок напрокат… Изо всех сил стараясь не показывать, какую книгу она несет под мышкой, открывает дверцу библиотеки и буквально впихивает туда француза. Стремясь не вызвать подозрения у мальчика в фартуке, неизменно продающего кофе, возвращается к О. Они занимают наблюдательную позицию, надеясь, что после шести вечера кто-то точно должен сюда подойти – самое логичное время прийти сюда в будни – вечер.
– А может, это ботаник, который проиграл спор с местными пикаперами и сейчас отдувается, расписывая по всем библиотекам города приятные девушкам слова и оставляя свой номер? – О настроена скептически.
– Вот и проверим… Мой вкус за жизнь менялся столько раз, что я уже не знаю, чего от себя ждать. Сначала мне нравились брюнеты с тонкими губами и широкими плечами. Потом я полюбила мальчика высокого и светлого, с пухлыми, чувственными губами, они обжигали мое тело…
– Не углубляйся, – одергивает О.
– Далее я поняла, что мне нравятся мужчины старше меня. Затем снова переключилась на светлых. Решающую роль, как правило, играли ноги. Фетиш, – улыбается хозяйка.
– А у меня никакой системы. Либо нравится, либо нет. А что именно нравится, мне порой неясно… Хотя, твой выбор мне нравился всегда.
– Не напоминай! Последний случай, когда тебе понравился мой выбор, кончился разрывом с выбором, – в голос смеется наша героиня, чем снова привлекает мальчика из кафе.
– Гляди… – острый взгляд О устремляется на боковую аллею.
По ней быстрым шагом идет мужчина. На нем черное до колен пальто с поднятым воротником, темный шарф, темные джинсы. Подругам удается рассмотреть небольшую черную бороду. На вид незнакомцу около тридцати.
– Квадратные скулы, красивые ноги… – наша девочка, вытянув шею, с прищуром следит за объектом. Он проходит… мимо домика с книгами и идет прямо к кафе. Минут пять о чем-то оживленно и с улыбкой разговаривает с бариста и скрывается из виду на другой оконечности сквера, ведущей в шумные улицы.
Выйдя из оцепенения, О толкает подругу в бок.
– Ладно тебе. Ты думаешь, он стал бы так светиться? Скорее всего, если это не развод и не маньяк-убийца, он заберет книжку ночью. Как раз во избежание столкновения с такими пронырами, как ты, – хохочет она.
Но наша девочка была довольна своими эмоциями несмотря на то, что понять, как же выглядит этот человек, не удалось. Ей словно было четырнадцать и она пряталась в школьном коридоре, ожидая, когда из классной комнаты девятого «Б» выйдет ее первая большая любовь и направится с другими мальчишками домой.
Глава 13
В ее кровати сладко дремлет голый мужчина. Наша девочка на цыпочках выходит из спальни. Утро затекает сквозь шторы, ничего не является препятствием для этого холодного почти зимнего света, и он проворно скользит по всем углам гостиной, мебели, фотографиям, кухонным шкафам… О уехала навестить родителей и ранее послезавтра вернуться не обещала. Стоит невообразимая тишина, такая, что девушка нарочито громко бряцает кружкой по полке, стаскивая ее оттуда, чтобы хоть какой-то звук нарушил это спокойствие.
Ставит на плиту турку с кофе, садится за стол, закрывает глаза. Вспоминая себя, откатываясь лет на семь назад, ей становится неприятно – не вернуть той легкости, того романтического восприятия… Когда утром ты просыпаешься и караулишь его у кровати только затем, чтобы услышать, что же первое он скажет, проснувшись. Больше не караулишь, а встаешь, натягиваешь белье и идешь варить кофе. Огромная разница длиной всего в несколько лет.
Чем больше смотришь на мир, тем большим количеством людей и желаний обрастаешь, и тем меньше на тебе остается запретов, замков, одежды, порой совести. Наверное, это естественное равновесие, которого рано или поздно достигает каждый, размышляет она. Лучше рано.
Сначала совсем не понравился. Не мужик, а катастрофа. Вдобавок еще и старше ее на пятнадцать лет, а она к такому не привыкла. Гробил здоровье всем, чем можно, кроме запрещенного. Знал, что ему нельзя, и нарочно потреблял именно это. Но плохое притягивает, а если присмотреться, они были очень похожи – она тоже прекрасно знала, что ей нельзя, и делала это. Так что он легко сумел забраться ей сперва под одежду, а затем и под кожу. Она звала его Ро.
Девушка поворачивается на звук ленивых шагов – мужчина стоит в дверном проеме и смотрит на нее с теплой улыбкой. Холодный свет падает на рельеф его рук с выступающими венами, длинные худые пальцы, грудь, волосы внизу живота, босые ноги. Он выжидает пару секунд, как хищник перед атакой, и бросается на нее, унося обратно в кровать под шипение кофе, вырвавшегося из турки…
Записанный на клочке бумаги номер телефона из книги французского автора уже три дня лежит рядом с компьютером. Она думает о молодом человеке в черном пальто, скользя руками по спине приятеля. Ей кажется, что она спит с ними обоими. С одним, которого знает достаточно близко, чтобы о нем больше не мечтать, и со вторым, кого не знает вовсе, но уверена, что придется ей по душе.
«Если сложить их вместе, они составят примерно одну четвертую моего идеального мужчины. Неужели идеального мужика можно собрать только по частям?» – она улыбается своим мыслям и утягивает мальчишку под одеяло.
Глава 14
«Моя мама говорила, что от ветра у нее болит голова. Я же, напротив, всегда любила ветер. На крышах, когда он бросает мои волосы мне же в лицо, на земле, когда дует так, что невозможно сделать вдох и кажется, что задыхаешься. Я любила смотреть, как гнутся ветви тополей, как по осени с них срывается листва, как быстро движутся облака и грозовые тучи. Любила и люблю наблюдать, как ветер разбивает об окно капли, звонко бьет их о карниз, норовит пробить ими черепицу…
Вы можете говорить что угодно, но я-то знаю, что самое лучшее время – перед грозой. Когда мир ясен, четок, ветер свеж, а небо – низкое и темное. И эти несколько минут до того, как капли начнут ударяться о землю, эти минуты, они бесконечно прекрасны.
Я бы хотела жить на маяке. Там всегда прохладно и влажно. Где-нибудь в Ирландии, у скалистого берега, или в Исландии, утопая взглядом в холодном океане. Я бы хотела…»
Она бы хотела, да. Но сейчас неподвижно сидит в любимом кресле, укутавшись в любимый плед, с распахнутым окном и остывшим кофе. На кухне возится О, и в спальню проникает запах корицы – О колдует над выпечкой. Она любила ее выпечку. Помнит, как несколько лет назад они просиживали долгие часы на ее крохотной, пахнущей корицей кухне многоквартирного дома, обсуждая мальчиков и мужчин, красивых и не очень, простых и сложных. Наша девочка всегда тянулась к сложным, а О – к простым. Оттого ей всегда так не везло… Не везло ли? Ведь, если исходить из того, что все ведет к непременно хорошему будущему, то…
«…то можно сойти с ума».
Она ставит точку и выскальзывает из-за стола. Пол холодит ее ноги сквозь носки с рождественским узором. На запах корицы идет в кухню.
– Рассказывай наконец, как родители? Я чуть с голоду не умерла, пока тебя не было.
– А Ро? Не приготовил тебе ни одного завтрака?
– От него даже шоколадки не дождешься, какой уж там завтрак… – усмехается девушка.
– Пока гостила у них, встретила одного приятеля. Из тех, от которых тебе ничего не нужно, но которые служат отражающей поверхностью для твоих проблем. Они как стена, резко меняющая траекторию пули, от них рикошетом отскакивает все, что ты им рассказываешь, временно обезболивая тебя саму и не причиняя вреда слушателю. Он скрасил мои дни.
– Этот твой загадочный приятель, мм… Все время забываю, как его зовут. А, точно, Дэнни! Я же сама его так прозвала.
– Твоя манера давать людям прозвища – первое, что меня привлекло, когда мы познакомились.
– Я тогда еще не была так остра в этом, – хозяйка улыбается, и морщинки складываются у глаз.
– Зато сейчас ты остра как никогда.
– Я дочитала француза… Скачала.
– Ты медленная! Ты позвонишь этому сдвинутому ботанику, что оставил книгу в парке, или нет?
– Я хотела сперва дочитать. Я не медленная. Просто я могу уместить в своем сердце больше, чем одного человека.
– Сегодня четверг, вечер, если он был там, то, скорее всего, оставил тебе что-то в книге, – не замечая глубины мысли подруги, рассуждает О.
В свете вечерних фонарей она берет книгу из домика, толком не зная, есть там что-то или нет, потому как книжка лежала на полке ровно так, как она оставила ее в понедельник. Идет в ближайшее кафе, выбирает место в углу под гигантской фотографией зерен кофе – каждое размером с кулак. Напустив на себя побольше равнодушия, открывает последние страницы. Перелистывая свое послание, уже видит буквы с завитушками на обороте… Сердце подскакивает.
«А вот и ты. Нет, ты не опоздала. Здравствуй отныне. Я себя чувствую сейчас человеком, который вылез на свежий воздух весенним утром из подземелья, где провел пару лет. Ослеп и пьян кислородом так, что хочется упасть на колени и вдыхать запах влажной земли с ладоней. И рычать от злости, что не могу пользоваться холодным рассудком. Кто же ты?.. Розыгрыш? Фикшн? Я никогда так прежде не делал. Видел в одном кино, там герои оставляли номера на купюрах, и будь что будет. А я вот… с книгой к тебе пришел. Это всё незрелое, как зеленые плоды черешни. Оно, быть может, вкусно, но наверняка мне не известно. Не хочется в твоих глазах быть грязным и обычным, просто желающим выставиться перед тобой, кто бы ты ни была. Ты меня проткнула еще в понедельник, когда я забрал книжку.
Хочется, чтобы твой день был добрым. Ты приснилась мне на днях, когда я еще не уснул, когда был на грани мира сновидений и реальности. Лица не видел, но не сомневался ни секунды, что это ты – я больше никого не ждал в свой сон. У меня во сне ты пахла свежемолотыми зернами кофе. Спасибо тебе за то, что растревожила меня. Мне нравится быть живым».
Она проглотила текст секунд за двадцать. Потом стала перечитывать снова и снова, не до конца понимая, не в кино ли она попала, в своей ли она реальности?
У нее есть номер. Она могла позвонить еще неделю назад, если бы ей был нужен интересный собеседник или случайный секс. Она вообще могла получить что угодно, стоило только пролистать адресную книгу мобильного.
Аккуратно открыв чистый лист, девушка начинает вдумчиво выводить слова, стараясь писать как можно понятнее и красивее. Тот почерк, каким пишет послания этот мальчишка, обязывает писать примерно так же. В голове прочно засел образ молодого человека в черном пальто, и пусть это был не он, упрямому мозгу во что бы то ни стало необходимо ассоциировать происходящее хоть с кем-то, и сейчас, старательно взвешивая каждое слово, она представляет именно тот нечеткий мрачный образ.
«И ты здравствуй. Нет, кто бы ты ни был, я не розыгрыш и не fiction. Я вполне реальная девочка, вполне успешная и немного резкая. Мне так говорили. Хотя я всем обычно желаю добра. Если они желают добра мне.
Ты хорошо слова вяжешь и я ломаю голову, специально или ты действительно так разговариваешь. Если это для тебя привычный способ изложения мыслей на бумаге, то я заинтригована, чего уже давно со мной не случалось.
Я думала о тебе в эти дни. А я бы не стала думать о грязных и обычных. Спасибо и тебе».
Оглядывается на посетителей. Бережно зажимает книгу под мышкой и направляется обратно к скверу. Радуясь, что ее никто не заметил, открывает дверцу книжного домика, кладет книгу туда точно так, как она лежала, и торопится к машине. Через несколько метров возвращается и забирает книжку. Решает, что принесет вечером воскресенья, чтобы никто не смог позариться на ее сокровище в ближайшие три дня.
Глава 15
Виноград густо оплел высокую изгородь и та стала походить на огромный фигурный куст, взявший дом в кольцо. Осень была в агонии и эта агония была мучительна своей тишиной. Листьев на деревьях почти не осталось, холодный застывший воздух щекотал нос и кожу под воротником, а низкое серое небо, казалось, хотело коснуться черепичных крыш домов, засохшего винограда и даже волос нашей девочки.
У нее приподнятое настроение, девчачье, переполох как в «Гордости и предубеждении», когда неожиданно приехал мистер Дарси и надо срочно править прическу, платье, смотреться в зеркало…
Последний раз она была здесь около полугода назад. Приземистый, вытянутый дом, в него случайному прохожему не хотелось заходить, так как он думал, что внутри дом насквозь простужен. Но это было обманчивое впечатление, она-то знала, как становится тепло, стоит переступить порог. Знала, какими приветливыми бывают тонкие губы и худые руки с выступающими венами, которые она полюбила с первого мимолетного взгляда на них.
Наслаждаясь ребяческим волнением, заносит руку над звонком, но дверь внезапно открывается и улыбчивое худое лицо встречает хитрым взглядом. Тем самым хитрым, что нравился более всех других. Ро небрежно взмахивает рукой, мол, заходи.
– Я тебе распечатала свою новую. Нужно, чтобы ты посмотрел.
– Я же говорил, что редко читаю современную прозу, – идет к бару, наливает вермут, ставит перед ней бокал.
– Но мне очень нужен именно твой взгляд…
– Да что во мне такого особенного! А? Что во мне?
Наша девочка бросает сумку на диван и забирается на барный стул.
– Ты в тебе, – теребит в руках уголок пластиковой папки с листами. – Скажешь потом, что исправить, – шершаво двигает папку по барной стойке.
– Я тебе, что, редактор?
– Ты – моя любимая шельма. И у тебя художественный взгляд. Вот и посмотри им на мой текст.
– А что мне за это будет?
– Ты один?
– Дочка у мамы… кошка спит… собака где-то на заднем дворе…
– Прочитаешь до вторника?
– Даже раньше… – аккуратно вытаскивает из ее руки бокал.
***
Ро прочитал ее книгу, оставил кучу пометок на полях и настойчиво попросил приехать. Он был хорош собой, худ и прям. Ей нравилась его прямолинейность и то, что он писал, – одну пьесу недавно ставили в местном театре. Когда-то Ро бередил ее душу примерно так же, как незнакомец из сквера. Ро был ее частью, с ним она могла по-настоящему отвлечься, покурить свои любимые сигареты, не опасаясь, что их выхватят из рук с укором, выпить виски, сидя на веранде, закинув на него голые ноги. Только он хотел ее с первой минуты, как она входила в дом, только он был самым чистопробным эгоистом и циником, что ей встречались, и только он не лез в ее жизнь так навязчиво, как это порой делали другие. Он жил моментом, слушал ее, когда она просила, помогал, когда она просила, шутил и знал наизусть каждую ложбинку и родинку ее тела. Кем она была для него, наша девочка поняла годам к 25-ти, когда сама стала похожей на Ро и отчетливо осознала, кто для нее все те приятели, любимые и теплые, понимающие и не очень, страстно желавшие ее на всю жизнь или на одну ночь.
«…Мари стоит, держась за шаткие перила террасы. Южный ветер теплым шепотом зарывается в волосы, какое-то время играет с ними и вылетает оттуда, унося то ли лавандовый, то ли ромашковый запах… Именно от этого запаха он привык просыпаться по утрам последние три месяца. Это было лучшее лето его жизни.
Сентябрь медленно полз на побережье, но они не замечали времени, им казалось, что всего пару дней назад они арендовали эту деревянную рухлядь с крышей, такую милую, что невозможно проехать мимо. От их дома во все стороны разбегается равнина, а ближайшее строение виднеется только метрах в трехстах у самой кромки моря. Оно шурша ело камни каждый раз, когда Мари спускалась по скалистому берегу. Есть такие места, где хочется не просто жить, но не страшно и умереть. Стать одним целым с этой жаркой сухой землей…
Обернувшись, она видит через окно, что мужчина не спит. Улыбаясь, влетает обратно в дом и с разбегу падает к нему на одеяло…»
– Мой редактор заставит переписать всю эту муть… – поморщившись, шепчет она, но тем не менее сохраняет набранный текст.
В последние дни ей казалось, что наработки никуда не годятся. О предположила, что все из-за книги француза – якобы это она занимает большую часть ее мыслей. Так это было или нет, но выходные, проведенные у Ро, заставили ее забыть на время эту историю, которая, по сути, рискует оборваться в любой момент – ведь книгу может взять кто угодно в парке и, если она не позвонит незнакомцу, то история канет в Лету…
После Ро у нее всегда болели мышцы ног и рук, словно она провела несколько продуктивных часов в спортзале. Хотя, он и был для нее в какой-то степени спортзалом и обоих это устраивало. Она приходила в печали, в радости или злобе, и засыпала под утро, свернувшись клубком на его бархатистой коже. Они редко оставались друг у друга на ночь, но когда оставались, она ощущала жизнь во всей ее полноте. Для нее Ро был легким наркотиком, старшим товарищем, умным собеседником и хорошим любовником. От такого набора она не могла отказаться, хоть никогда и не согласилась бы связать свою жизнь с ним, даже если бы вдруг предложил… Она улыбнулась своим мыслям.
Глава 16
Поздним вечером понедельника, обкусывая губы, она мчалась по трассе в сквер. Не обнаружив книгу на прежнем месте, светит экраном мобильного. На этот раз книжка вертикально вставлена с краю сразу за каким-то сборником рецептов. Оглянувшись в поисках парня в черном пальто и понимая, что увидеть его снова практически невозможно, и что это скорее всего совершенно случайный прохожий, хозяйка пустоты бережно берет француза и едет домой.
«Ты подселила мне рыбу вчера, она теперь у меня живет. С завидной методичностью хлопает хвостом по ребрам изнутри. Я назвал ее Юла за то, что она такая неспокойная :) Рыжая девочка Лирохвостого Меченосца :) Она клёвая, мне нравится. Пусть у меня живет, мне с ней лучше, чем раньше. Она мне ребра поломать пыталась твоими строками. Чувствую, как ты проникаешь в меня, почти физически. Хочется описать ощущения, но словарный запас, похоже, бедноват.
Хочу вдохнуть тебя, потрогать, ищу слова.
Мне тебя надо очень. Только я раньше не знал об этом».
Последние слова оседают в памяти. Образ золотой рыбки ей понятен. Это когда тебе лет двадцать, ты влюблен и приходит сообщение от твоего чуда. Сигнал соцсети или мобильного телефона врывается в твой день, и ты не попадаешь по клавишам, скорее бы прочесть. А внутри в это время рыба бьет хвостом и плавниками, щекочет тебя.
Прищурившись, она забивает его номер в браузер. Ничего определенного. Потом копирует его в поисковую систему пары популярных соцсетей. Нет, никого. «Значит, его либо нет в интернете и он правда жуткий ботаник, либо попросту нет номера в открытом доступе…» Помаявшись еще минут десять с различными системами поиска и сайтами, обещающими якобы найти абонента по номеру, она выключает ноутбук.
«В голове открылся словарь, справочник, энциклопедия словесных оборотов, но страницы все пустые, ничего там подходящего нет. Я хочу сказать что-то, чего никогда никому не говорила, потому что со мной происходит то, чего не происходило прежде.
Я во всем и так часто сомневаюсь. Ты – нет, и я тебе немного завидую. Ты смелый, начать всегда сложнее, чем продолжить за кем-то. Мне почти известно, чего я боюсь. Но это такой мутный, темный клубок, похожий на черные длинные волосы подводной ведьмы, колышущиеся медленно. «Нельзя потерять то, чего у тебя нет», – кто-то говорит во мне почти беззвучно.
Я даже не могу сформулировать четко, чего хочу. Знаю, что мысль о том, что мы где-то вместе стоим, сидим, лежим, висим, летим, что угодно, но только вдвоем – вызывает эйфорию и легкое состояние аффекта. К рыбе добавляется уютное ощущение теплого пушистого покрывала, накинутого на наши плечи кем-то невидимым и заботливым.
Ты прости, если я невпопад и сбивчиво.
Спасибо, что ты все еще есть».
***
«Ты не потеряешь. Я никуда не уйду теперь. Я никогда так ни с кем не разговаривал. Не поворачивался язык, те люди не были достойны чистого потока изнутри. Зачем читать стихи глухому, перед слепым картины рисовать, верно?
Ловлю себя на мысли, что впервые меня влечет эмоционально, а не к тому, что видели глаза. Сжимаются зубы, как в момент, когда держишь в ладони маленького невероятного котенка. А он поворачивает голову и говорит: «Ты прости, если я невпопад и сбивчиво». И хочется уткнуться нежно носом в него, теплого, и сказать: «Ты всё говоришь то, что меня согревает».
Я не обрел тебя, но уже совершенно не готов терять. Всё, что во мне теплого есть, хочется этим тебя укрыть, подложить снизу, взять твои руки в свои ладони. Ты говоришь спасибо там, где другие промолчат. Знаешь цену доброму слову. Я обожаю тебя, возмутительница спокойствия…
Сегодня приходи в мой сон тоже. Останься со мной до утра, хорошо мне было с тобой, мало только очень.
p. s. Впредь я буду приходить к библиотеке через день с завтра. Ожидание становится слишком тягучим и липким. Мне душно в нем».
Он напоминал ей то искреннего романтика, то опытного соблазнителя. Наша девочка привыкла во всем видеть подвох и ей было крайне сложно угодить, но пока что у незнакомца получалось, а ей, в свою очередь, не хотелось думать о возможных подводных камнях. Она снова ощутила себя на беззаботные семнадцать, стала ребенком, который нашкодил и притаился в укромном уголке, ожидая, когда мама испугается подкинутого на кухонный стол мышонка.
***
«А я тогда чуть старше. Примерно на год. Хочу, чтобы было так.
Ты посадила у меня внутри семечку. Зернышко. Где-то на втором письме, когда я понял, что это не шутка. И когда ты поняла, что я не шутник. Боюсь правда. Мне кажется, что ты захлебываешься мной. Я вдруг навалился, появился откуда-то со своими мыслями, вуалированными притязаниями. Стыдно мне. Ты хорошая, у меня моторчик стучит быстро-быстро. Мне лучший друг говорит, что «меня слишком заметно» стало. Что изменился весь, словно был мучимый жаждой дозы, а потом получил порцию качественнейшего наркотика. А я ведь даже не видел тебя. А ты меня?..
Ты мне нужна. Хочется защитить тебя от любого зла.
Выросла семечка».
Декабрь шелестел по ее дикому саду, по замерзающим ветвям и покрытой инеем траве. Вечерами она приезжала в парк и забирала француза. Однажды пришлось разыграть целую историю перед девушкой, которая принесла свои книги в обмен на эту, только бы заполучить уже ставший родным том. Ее утягивало в незнакомца и она была рада просто раскинуть руки и отдаться падению. Она не боялась разочарования, она лишь чувствовала, что где-то есть человек, странный по-своему, как и она. Не хватит пальцев рук, чтобы сосчитать людей, которые не понимали нашу девочку. И уж тем более не хватит пальцев, чтобы сосчитать тех, кто ее осуждал.
«Пороки сильны в человеке, но еще сильнее осуждение таковых…» – она неторопливо печатает, не глядя на клавиши.
Глава 17
«Если верить интернету, за окном в эту минуту солнечное декабрьское утро. Ну а если глазам, то хмурое серое небо не хочет делиться солнцем.
Я сегодня проснулся, поставил кофе. Взял нашу книгу, но не сразу притронулся к ручке, задумался. Представил, что нахожусь в комнате с тобой, а ты спишь. Как разбудить тебя так, чтобы ты проснулась в хорошем настроении? Озадачился. Очевидно, что без чашки горячего кофе и пытаться не стоит. С молоком или черный? С сахаром или без? А если с сахаром, то сколько его должно быть? Неправильный кофе с утра может крепко испортить настроение.
Я предположил, что мне удалось приготовить для тебя правильный кофе. Но как же быть дальше? Я мягко ходил рядом с твоей кроватью, потом сел на пол и несколько минут смотрел на тебя. Но так ничего и не придумал. Вернее, вариантов было не меньше трех, даже больше. Но ни один не мог гарантированно дать нужный результат. Пока думал, кофе совсем остыл. Пришлось выпить его самому.
Приходи сегодня в сон, когда освободишься. Если других дел не найдется и желание будет. Я порадуюсь тебе.
Ты красиво пишешь. Тебя читать приятно.
Ты у меня внутри.
14.12.12, раннее утро».
***
«Здравствуй. К моей рыбе добавилось новое ощущение. Мне кажется даже, что рыба немного притихла перед ним. Это похоже, будто по той части сердца, что со стороны спины, сверху вниз проводит ладонь, обтекая контур. Не больно совсем, это шершавое теплое ощущение, я его чувствую физически. Бывает, что мир вокруг плывет, и от шеи до живота растекается тепло – это я тебя вспоминаю. Это я пишу тебе, это я иду к скверу. Твои добрые слова, они практически осязаемы, настолько весомы.
Я приходила в твой сон вчера? Я очень старалась прийти.
15.12.12, 4 часа утра».
***
«Представлял твой голос. Не смог. Вообще никаких идей. Буду ждать, когда услышу оригинал. Я ведь услышу?
Вчера ночью я написал черной гелевой ручкой на твоей спине письмо тебе. А потом сидел и смеялся, когда ты пыталась в зеркале прочитать его. Почерк и без того трудный для чтения, а еще и в отражении. Потом ты посмотрела на меня делано гневно, показала язык и вышла из комнаты.
Мне кажется, ты поселилась в моем доме недавно».
***
«Ты, наверное, не догадываешься, что… кормишь меня своими письмами. И вот сейчас накормил. Ощущение, точно съела что-то вкусное, еще и на голодный желудок. Заполнило, как аквариум водой.
Да, ты услышишь».
***
«Накормил… Здорово, что ты привела эту аналогию, мне она не приходила в голову, но я применил ее только что к себе и понял, что у меня так же. Это и правда похоже на голод, нехватку. О тебе знают почти все близкие мне люди. Их крайне мало. Это такие люди, которые радуются моим удачам, не дают горевать на пустом месте, протягивают руку, если я поскользнулся и упал, могут всегда рассчитывать на абсолютную взаимность. Они знают обо всех моих грехах и недостатках, но любят меня таким, какой в наличии. И все заподозрили, что у меня что-то изменилось. Я говорю им одно и то же примерно: «Она – это самое волшебное, что случалось со мной. Я будто разговариваю с собой, настолько она чувствует меня. Она красивая. Я никогда ее не видел, но того, что я знаю о ней, достаточно, чтобы не сомневаться. Мне с ней хорошо и светло».
Какой бы ты ни была, помни, что в тебе я ценю тебя. Ты мне нужна. У меня дыхание странное и кожу колет мелкими иголочками.
Прости, если напорист или слишком подозрителен. Я понимаю, что озадачиваю тебя и наказываю себя жестоко за это. Внимательнее! Всё перечитывать, нужно прочувствовать каждую свою фразу, услышать, осмыслить. Но эмоции бегут вперед меня, я ошибаюсь, оставляю следы грязной обуви, злюсь на себя».
***
«…Отношения – как игра в мяч. Мы подаем его друг другу красиво и изящно, неловко и криво. И так постоянно. Но в какой-то момент у кого-то в руках вместо мяча оказывается пушечное ядро…»
Она торопливо стучит по клавиатуре. Минут через пятнадцать сохраняет документ и прокручивает текст вверх-вниз. Не знает, где именно пригодится. Это было ровно то, что она сама не раз проделывала с людьми. Порой выбирая меньшее из двух зол, порой считая, что человек одет не иначе как в броню, а иной раз просто не задумавшись о том, что ее мяч может оказаться для кого-то тяжелым пушечным ядром…
Она откидывается на спинку кресла, стягивает с полки книгу и обнимает ее. Вдыхает. Вместе с запахом древесины, которым та успевает пропитаться, пока лежит в книжном домике, ощущается аромат из тех, что хочется помнить, что наполняют дни и недели, проведенные вместе, аромат, которыми душишь блокноты и сумки, чтобы в любой момент вернуться туда, где всегда теплее, – в воспоминания.
«Мы одной породы.
Тебе спасибо, я живой».
Значилось последними строками на форзаце. Черные буквы, витиеватая манера письма. Он писал, что никогда прежде не встречал человека, так на него похожего. В его текстах было слишком много «ты» и она понимала, что столько же в его голове. Ей было страшно – она в сотый раз боялась разочаровать, и это пугало сильнее, чем если разочароваться самой. Ей нужно было увидеть или хотя бы услышать его, чтобы понять, как именно поступить дальше, потому как думать настолько много обо всем этом и не знать почти ничего, временами становилось невыносимо. Она была честна с ним до микровзрыва в грудной клетке. Никогда ранее не общалась с кем-то на своем нутряном языке, которым написаны все ее книги, выдранные изнутри так, что прямоугольные очертания навсегда выгравированы от шеи до живота.
