Читать книгу Гарторикс. Перенос - Юлия Идлис - Страница 11

Волосы опять лезли в глаза, и Мия сердито сдула их с лица. Она хотела записаться на стрижку за неделю до того, как во время совещания по ближайшему финалу у нее закружилась голова и Наранья из отдела рекламы громко сказала, что это, конечно, из-за беременности и не стоит волноваться.

Теперь стричься было как-то бессмысленно. Мия пригладила зеленые пряди, мельком представив их за стеклом в криохранилище, и твердо решила ничего не трогать.

Краем глаза она увидела, как мимо ее кабинета в который раз тенью прошмыгнул парень из нарративного отдела – кажется, его звали Шон. Нарративщики сидели на нижнем уровне Амальгамы и жаловались, что пневмопоезд ходит прямо у них по головам, хотя их разделяло двадцать восемь этажей и самая современная звукоизоляция. Им было запрещено появляться на верхних уровнях, где располагались отделы, занимавшиеся стратегическими расчетами, но они всегда находили предлог, чтобы пробежать по коридору, прислушиваясь к происходящему в прозрачных кабинетах и переговорках, – тем более теперь, когда в отделе политкоррекции были такие изменения.

С того самого совещания, после которого она отправилась в клинику Колфилд, а потом в Центр Сновидений, Мия то и дело ловила на себе взгляды коллег. Она и сама бы дорого дала за кандидата с таким сочетанием жизненных обстоятельств: погибший ребенок, попытка самоубийства и лишение прав на медицинские решения, новая беременность… Мия машинально прикинула в уме коэффициент состязательности; для белой гетеросексуальной женщины в такой ситуации он выходил неприлично высоким – таким, что тянул на финал месяца. Если бы она была кандидатом, весь отдел носил бы ее на руках.

Сейчас коллеги наблюдали за ней с затаенной завистью. О профессиональной конкуренции в «Кэл-Корпе» ходили легенды. Любого сотрудника, даже на самой высокой должности, могли уволить в любой момент и за любой промах – кроме тех, кто получал номера.

Поправку об их обязательном трудоустройстве приняли двенадцать лет назад под давлением Планетарной Ассоциации Психотерапевтов; отец Эштона входил в рабочую группу, занимавшуюся конкретными формулировками. Номер объявлялся одной из главных социально-психологических ценностей, но его получение было сильнейшим стрессом. Чтобы не допустить суицидального поведения пациентов во время подготовки к Переносу, их надо было занять делом. После получения номера ни один работодатель не имел права не только уволить сотрудника, но даже сократить объем его служебных обязанностей. Для работника «Кэл-Корпа» две недели до Переноса были поистине райским временем: можно было принимать любые решения, не боясь оказаться на улице. Этим, конечно, пользовался топ-менеджмент корпорации: если сотрудника нельзя уволить, из него надлежало выжать весь креатив, на который тот был способен.

Мия вздохнула и потерла переносицу: перед ней на прозрачном экране светился каталог на тридцать с лишним голографических анкет, и все надо было отсмотреть и обсчитать сегодня до вечера.

Шлем виртуальной реальности лежал тут же на столе, но Мия коснулась экрана, чтобы затемнить стены: она любила отсматривать голограммы в полном размере, выводя их в центр своего кабинета. К тому же это была совершенно легальная возможность хотя бы на время перестать быть экзотическим экспонатом, выставленным на всеобщее обозрение в прозрачной витрине.

Взяв в руки планшет и крутанувшись в кресле, она оказалась лицом к лицу с толстым красноволосым азиатом. Его рыхлое тело свисало с высокой студийной табуретки, как оплавленный зефир. Азиат быстро зашевелил губами, и Мия поняла, что забыла надеть наушники. Утренний укол стабилизатора снимал головокружение, но оставлял легкое ощущение нереальности происходящего, словно картинку перед глазами отмыли до блеска и выкрутили цвета на максимум. Даже сенсорные линзы с эффектом живого хрусталика не давали такой резкости. От красоты окружающего мира у Мии захватывало дыхание, так что она забывала о самых простых вещах.

Не отрываясь от блестящих жирных губ азиата, Мия нащупала наушники на столе у себя за спиной. Голос у азиата оказался менее красочным, чем внешность. Это было не очень хорошо: исследования показывали, что 32.8 % мужской аудитории слушали, а не смотрели финалы, параллельно занимаясь домашними делами. Мия сделала пометку в планшете.

– …для меня стал развод, – промямлил у нее в голове азиат. – Я набрал шестьдесят четыре килограмма, потому что перестал выходить из квартиры… потому что… жена теперь живет с нашей соседкой, и… я боюсь…

Губы у него задрожали. Азиат легко плакал – это было хорошо: 74.9 % женской и внегендерной аудитории смотрели финалы ради сильных эмоций. Мия сделала соответствующую пометку.

– …боюсь встретить их в лифте… – наконец выдавил из себя азиат и зарыдал в голос.

Следующие пятнадцать минут были наполнены всхлипами, откашливанием и сморканием. Мия нахмурилась и удалила предыдущую пометку: азиат плакал не легко, а постановочно и, вероятно, врал про причину своего ожирения.

Мия промотала запись вперед. В своей анкете каждый кандидат должен был ответить на вопрос, который неизбежно прозвучит на Арене: «Почему вы хотите на Гарторикс?». По статистике, 68.6 % кандидатов с разводом в анамнезе хотели начать новую жизнь там, где ничто не будет напоминать им о прошлых ошибках. Это был честный, но скучный ответ, который радикально снижал коэффициент состязательности: активное ядро аудитории Лотереи было насмотренным и всегда голосовало за оригинальность.

– …потому что… я хочу… – азиат вдруг подобрался на табуретке и посмотрел на Мию в упор. В заплывших глазах мелькнуло нечто, от чего Мия сразу покрылась холодным потом.

С усилием шевеля сведенными челюстями, азиат произнес дрожащим от ненависти голосом:

– Я. Хочу. Новое. Тело.

У бодинегативных кандидатов, выбиравших вес в качестве основной состязательной стратегии, это был один из самых частых ответов. Но градус ненависти, которую испытывал к себе этот человек, поразил Мию. Конечно, он врал. Ему было наплевать на бывшую жену, соседку и всех людей вместе взятых. Он просто не мог больше находиться внутри своей собственной кожи.

Это было знакомое чувство. В клинике Мия расцарапала себе ноги и руки, пытаясь выбраться из себя, – потому что всё, чем она была изнутри и снаружи, каждая мелочь напоминала ей даже не про сына, которого она потеряла, а про то, как она сказала: «Аэротакси опустится пониже», – и все согласились.

На столе мелодично тренькнул интерком, и Мия отвернулась от азиата вместе с креслом. Это был Колин из отдела регистрации номеров. Он просил ее быть на звонке по утилизации.

Поступающие в «Кэл-Корп» номера жестко квотировались. Передавая полученный номер в Лотерею, человек отказывался от Переноса навсегда. В договоре, который он подписывал еще в Центре Сновидений, на всякий случай был пункт о том, что «Кэл-Корп» гарантирует возврат номера, если он не будет использован в финале, но вся тщательно выстроенная система квот, состязательности и дедлайнов была направлена на то, чтобы успеть распределить все полученные номера до того, как по ним подойдет срок Переноса.

Этим занимались несколько огромных конвейеров Шоу-центра, в которых крутились десятки тысяч сотрудников и миллионы людей, жаждавших обрести вечную жизнь.

Отдел рекламы, занимавший целый гигантский корпус Церебра, разрабатывал планетарные кампании по продвижению концепции вечной жизни и повышению привлекательности Гарторикса среди населения. От их усилий зависело количество кандидатов – а значит, и объем номеров, который Лотерея в принципе могла переварить.

Отдел по работе с клиентами в корпусе Клио обрабатывал заявки и отсеивал кандидатов, оставляя только тех, чей коэффициент состязательности был выше среднего. Дальше эти кандидаты попадали в Амальгаму, в каталог отдела политкоррекции, где их шансы на выигрыш обсчитывались по сложной формуле с учетом всех вводных: гендера, цвета кожи, семейного наследия, социального положения, выбранной состязательной стратегии, физических и психических особенностей и т. п.

Параллельно в корпусе Эвтерна регистрировались поступившие номера и рассчитывались квоты и расписание финалов – так, чтобы их хватило на весь активный номерной фонд. Там же, в Эвтерне, следили за соотношением поступивших и использованных номеров и назначали экстренную утилизацию, когда это соотношение грозило нарушиться.

Экстренная утилизация означала внеурочную работу всех отделов: выпуск финала надо было подготовить за несколько дней, хотя обычно на это уходило не меньше двух недель.

Мия взглянула на экран: до звонка оставалось одиннадцать минут.

Утилизацией занимались начальники отделов: назначение внеурочных финалов было связано с пересчетом квот и перераспределением номерного фонда между разными отделами. Мия как старший политкорректор отвечала за подбор кандидатов для праймовых финалов с учетом максимально возможных коэффициентов состязательности. Статистикой отдела политкоррекции занимался Айра, ее начальник. У Мии не было даже доступа к этим цифрам.

Она коснулась рукой экрана, и азиат за ее спиной растворился в воздухе. Найдя во внутреннем каталоге Айру, Мия нажала на вызов. Нежные электронные трезвучия повисли в темноте кабинета и почти сразу сменились сигналом отмены: Айра был недоступен.

В стеклянную дверь постучали. Мия поспешно коснулась экрана, убирая затемнение стен, – но это был всего лишь Гатто с двумя стаканчиками из кофейни на 42 этаже.

Гатто уже много лет занимался технической поддержкой работы отдела, а недавно его сделали первым кандидатом на должность старшего политкорректора – после ухода Мии. По этому поводу он, кажется, испытывал иррациональное чувство вины. С того дня, как она получила номер, он окружил ее липкой паутиной офисных знаков внимания, которые можно было бы счесть преследованием, если бы они не были нарочито безобидными.

Мия улыбнулась и слегка покачала головой. Гатто вздохнул и картинно развел руками. Правый стаканчик врезался в прозрачную стенку кабинета, и коричневая жидкость выплеснулась, стекая вниз мутноватыми ручейками. В этот момент раздался электронный сигнал вызова, и Мия с облегчением коснулась экрана, чтобы затемнить стены.

На звонке было восемь человек, из которых Мия знала только троих: Колина, Тооме из отдела планирования финалов и Глорию, руководившую нарративщиками. Айры предсказуемо не было.

– …покрыть недостачу из квот на следующий месяц, – услышала она, когда восемь голограмм расселись вокруг нее по кабинету.

– Мия Дювали, отдел политкоррекции, – на всякий случай сказала Мия.

– Мы все знаем, кто ты, дорогуша, – протянула обширная тетка с ежиком платиновых волос на очень темной коже. – Глория, сколько времени вам надо, чтобы подготовить дополнительные финалы?

– Дня три… может быть, два, – маленькая хрупкая Глория умоляюще взглянула на тетку. – Четыре финала одновременно – это довольно много работы, Фиона.

– Всё уже распланировано, – подал голос Тооме. – Надо только написать скрипты.

– Восьмидневный срок по этим номерам наступает через три дня, – произнес Колин, втянув голову в плечи. – После этого мы просто не сможем их использовать.

– По квотам они должны быть действительны еще пять дней, – буркнул морщинистый азиат с седыми дредами.

– Значит, эти квоты были рассчитаны неправильно, – терпеливо вздохнула Фиона. – Да, Мия?

Восемь полупрозрачных фигур вперили в нее молчаливые взгляды. Мия растерянно смотрела на них, с каждой секундой всё больше вжимаясь в кресло.

– Я… у меня нет под рукой статистики… – наконец сказала она.

– Никому не интересна ваша внутренняя кухня, дорогуша. – Голос у Фионы нисколько не изменился, но в кабинете повисла ледяная тишина. – Всё, что от тебя требуется, – это согласие.

– С чем? – спросила Мия, чувствуя себя ужасно глупо.

Фиона прикрыла глаза и стала похожа на шоколадное пасхальное яйцо со сверкающим кусочком фольги, прилипшим сверху.

– Колин? – сказала она в пустоту.

– Квоты номеров этой недели по нескольким отделам, в том числе по отделу политкоррекции, были рассчитаны неправильно и требуют пересчета, – суетливо забормотал Колин, не поднимая головы от планшета. – Да, нет? Это для протокола.

Мия взглянула на него, но Колин упорно смотрел в планшет. Фиона по-прежнему сидела с закрытыми глазами. Остальные молча ждали.

Поерзав в кресле, Мия осторожно кивнула.

– Голосом, дорогуша, – спокойно произнесла Фиона. – Система всё записывает.

Мия затравленно оглянулась по сторонам, натыкаясь на взгляды, направленные сквозь нее: корпоративный голографический интерком оперировал приблизительными расстояниями между объектами.

– Да, – тихо сказала она. – Квоты были рассчитаны неправильно.

Голограммы с облегчением зашевелились, как будто Мия произнесла магическое заклинание. Фиона открыла глаза и повернулась к Колину.

– Для протокола: отдел политкоррекции заверил пересчет номеров, – сказала она. – Всем спасибо. Работаем.

С мелодичным электронным звуком голограммы растворились в воздухе. От напряжения у Мии свело плечи. Массируя окаменевшую шею, она прикоснулась к экрану, чтобы снять затемнение стен, и чуть не подпрыгнула от испуга. Прямо перед ней за стеклом стоял улыбающийся Айра.

– Не хотел тебе мешать на звонке, – сказал он, заходя в кабинет. – Поздравляю с боевым крещением.

– Не уверена, что оно прошло хорошо, – пробормотала Мия. – Я так и не поняла, что́ сделала.

Айра легкомысленно улыбнулся, тряхнув малиновыми вихрами.

– Не парься, – произнес он. – Всё в порядке, работа идет.

– Я согласилась с пересчетом, – сказала Мия. – Что это значит?

– Не парься, – повторил Айра чуть более настойчиво. – Спасибо, что была на звонке. Это совершенно рядовая ситуация.

– И всё же? – Мия посмотрела на него снизу вверх, впервые заметив, что у корней его роскошные малиновые вихры были совершенно седыми.

– Базу номеров слегка пересчитают. Квоты перераспределят по отделам, – Айра пожал плечами. – При наших объемах этого никто не заметит.

– Это как раз меня и пугает, – сказала Мия. – Вдруг там по квотам изначально всё было правильно? А теперь при пересчете какие-то номера могут просто… потеряться.

Айра прищурился. В желтых глазах засквозило неприятное удивление.

– Ты, я вижу, своего не упустишь, – тихо сказал он. – Даже сейчас. Респект.

– Что ты хочешь… – начала было Мия, но он положил руки на спинку кресла, по обеим сторонам от ее беззащитной шеи, и она почему-то сразу же замолчала.

– Вопрос в том, чего хочешь ты, – произнес Айра угрожающе мягким голосом. – Благодарности?

Жесткие волоски на его руках щекотали ей шею. Мия осторожно кивнула. Айра улыбнулся и выпрямился, убрав руки в карманы.

– Для тебя мне ничего не жалко, – сказал он. – Только не здесь. Ты знаешь, где найти меня после работы.

Он поднялся и пошел к двери легкой походкой человека, у которого не было ни одной проблемы. Мия проводила его глазами почти до самого выхода, но в последний момент все-таки не выдержала.

– Что будет, если при пересчете заметят ошибку? – спросила она вслед сутулой спине.

Айра обернулся через плечо, блеснув острозубой улыбкой.

– Служба безопасности разберется, – сказал он. – Но тебя уже всё равно здесь не будет.

После работы Айра часто сидел в баре «КК» на задворках Шоу-центра, хотя жил где-то на другом конце мегалополиса. Выйдя на платформу из сверкающей вечерними огнями Амальгамы, Мия на мгновение остановилась, размышляя, не воспользоваться ли его предложением, но тут подошел пневмопоезд северо-западного направления, и двери вагона открылись прямо перед ней.

Через четыре станции, когда бесполый цифровой голос объявил ее остановку, Мия лишь уютнее устроилась в кресле у окна – и стала смотреть, как огни жилых небоскребов в модном районе набирают скорость и сливаются в длинные лучи, бегущие вслед за поездом.

После получения номера Мия часто подолгу не возвращалась домой с работы, катаясь на пневмопоездах разных направлений и жадно вбирая в себя картинки вечернего мегалополиса. Она хотела запомнить каждую деталь, какая только могла в ней поместиться, – так человек, переезжающий на другой континент, распихивает по чемоданам вещи, которые ему не пригодятся, просто потому, что их жалко оставлять.

Модные небоскребы сменились обшарпанными социальными высотками, несколько многоуровневых аэромобильных эстакад сплелись и расплелись за окном, – но сегодня у Мии не получалось сосредоточиться на знакомых картинках. Липкое ощущение незначительной, и в то же время непоправимой ошибки преследовало ее, как в колледже, когда, уже сдав все экзаменационные задачи, вдруг понимаешь, что правильный ответ к одной из них должен быть совершенно другим.

Мия любила свою работу, хотя давно бросила всякие попытки объяснить, чем именно она занимается в «Кэл-Корпе».

Победитель финала определялся зрительским голосованием в реальном времени: многомиллиардная аудитория Лотереи с помощью специальной электронной системы решала, кто из кандидатов достоин того, чтобы жить вечно. Эта аудитория делилась на бесконечное количество крупных и мелких сегментов по целому ряду признаков, от гендера и уровня доходов до семейного наследия, веса и количества родственников первого порядка на Гарториксе.

Каждый кандидат, которого обсчитывал отдел политкоррекции, представлял собой уникальный набор признаков, адресованных тому или иному сегменту аудитории.

Задача Мии была рассчитать формулы и подобрать пары кандидатов так, чтобы зрительские голоса до последнего распределялись поровну. Лучшие финалы были те, где всё решалось перевесом в пять-шесть тысяч голосов; за такие финалы сотрудники всех отделов получали бонусы, премии и билеты в VIP-ложу Селесты на всю семью. За такие финалы Айра угощал подчиненных первоклассным грэем, от которого прошлое растворялось, как сахар в кофе, делая настоящее уютным и призрачно сладким.

Это было искусство, а не бездушная вычислительная механика. Сегментов аудитории и признаков было так много, что работа политкорректоров превращалась в творчество, основанное на интуиции и озарениях. Внутри отдела на каждый финал устраивали тотализатор – и часто проигрывали даже те, кто подбирал и обсчитывал для него кандидатов. Но не Мия.

Почему-то она всегда знала, кто будет жить вечно, – заранее, еще на этапе просмотра голографических анкет. Иногда это знание пугало ее; оно было сродни божественному всеведению, словно Мия смотрела на этих людей откуда-то из посмертия.

Мия любила изучать анкеты. Ей нравилось разбираться в том, почему люди хотят уйти, сохранив себя – или то, что они упорно считали собой, хотя не могли даже толком сказать, что́ это было. Подбирая пары, она каждый раз делала свой собственный тайный выбор, и этот выбор раз за разом оказывался правильным, будто подтверждая ее собственный – тот, который она была вынуждена сделать после того, как не стало Ави.

Вопреки всему, что было написано в документах из клиники, Мия хотела жить.

Просто это было невозможно – мир был заполнен густой вязкой ненавистью, так что в нем не оставалось места даже для воздуха. Постепенно она поняла, что источник этой ненависти – она сама. Это была хорошая новость: значит, ненависть можно контролировать. Можно даже сфокусировать ее на чем-то одном, чтобы освободить себе немного пространства для жизни.

Проще всего было бы возненавидеть Эштона. За то, что случилось с их сыном. За то, что у них вообще родился ребенок. За то, что она почувствовала, когда, сидя пьяной на унитазе, наткнулась в зеркале на его жадные глаза.

Но еще в клинике Мия поняла, что не может этого сделать. Эштон смотрел на нее так, словно помнил ее целиком – прошлую, настоящую, такую, какой она очень хотела быть и какой уже никогда не станет, – и это было единственным, что связывало ее с жизнью. Он держал ее за руку, не давая утонуть в ее же собственной ненависти, и хотя – она видела – захлебывался в этом мутном потоке, ни за что не соглашался ее отпустить.

Тогда она выбрала ненавидеть сына. Вернее, ребенка – любого ребенка, который мог бы встать между ними и заставить сделать выбор заново. Она боялась, что в следующий раз Эштон выберет не ее.

В день, когда она ушла на работу, оставив его над остывающей горой сладких вафель, которые он не ел никогда, а тем более на завтрак, она отсмотрела пятьдесят четыре голографические анкеты подряд, не отрываясь и не выходя на обед, только глядя иногда на часы и подгоняя секунды, пока, наконец, не настало тридцать шесть часов с момента получения номера. Тогда она вытащила из сумки коммуникатор, отключила бесшумный режим и, отгоняя пропущенные звонки и сообщения Эштона, как мелкий мусор с поверхности воды, набрала регистратуру Северо-Западной клиники Колфилд.

Когда бесполый цифровой голос повторил дату и время назначенного аборта, Мия почувствовала, что улыбается. Она была совершенно счастлива.

До клиники Колфилд нужно было ехать с одной пересадкой. Мия вышла на Рио-Гранде и вдохнула полные легкие влажного после дождя осеннего воздуха. Закатное солнце заливало перрон, отражаясь в прозрачном куполе и окутывая редких пассажиров золотистой дымкой. В небе медленно кружила большая птица с длинными острыми крыльями, что-то высматривая в парке неподалеку.

Мия удивилась. В центральной части мегалополиса птиц почти не было, и даже на озере им с Эштоном за всё время удалось увидеть разве что пару уток.

Солнце село за небоскребы. Подошедший пневмопоезд спугнул птицу, и та взлетела повыше, растворившись в темнеющем небе. Мия привычно устроилась у окна, чтобы смотреть на вечерние огни мегалополиса. Но как только пневмопоезд набрал скорость, она вдруг закрыла глаза и снова увидела птицу, парившую над осенним парком.

На ресепшн ее встретил молоденький администратор в белоснежной хрустящей рубашке.

– Добро пожаловать в Северо-Западную клинику Колфилд, – произнес он, слегка поведя шеей, чтобы высвободить кадык из-под слишком жесткого воротничка. – Вы уже являетесь нашим клиентом?

Мия кивнула и сочувственно улыбнулась, прикладывая палец к углублению на стойке. Интересно, сколько часов в день парень вынужден проводить в этой рубашке, которая наверняка ощущается как удавка, но транслирует спокойствие и уверенность, так необходимые всем пациентам.

Администратор взглянул на экран и поднял на Мию приветливую ученическую улыбку.

– К какому специалисту вы хотели бы записаться, госпожа Дювали?

– Вы не поняли, – мягко сказала Мия. – Я уже записана. 7:30, процедура прерывания беременности.

Улыбка администратора стала еще приветливее, хотя в глазах промелькнула растерянность.

– Давайте посмотрим, – произнес он, перелистывая окошки у себя на экране. – Ваша запись действительно есть, но… я вижу, что вчера вечером ее отменили.

– Послушайте, – сказала Мия, теряя терпение, – это невозможно. Прерывание беременности – обязательная процедура при получении номера в первом триместре. Странно, что я должна объяснять вам такие вещи.

Администратор умоляюще улыбнулся и дернул шеей, чтобы высвободить кадык.

– В том-то и дело, – сказал он. – При получении номера.

Мия вздохнула.

– Посмотрите по базе, – сказала она, оглядываясь по сторонам в поисках более вменяемого сотрудника. – Мой номер зарегистрирован Центром Сновидений Северо-Западного округа.

– Давайте посмотрим, – повторил администратор и перелистнул туда-сюда одно и то же окошко. – Регистрация номера, действительно, была, но… вчера вечером ваш номер был передан вторичному получателю.

Мия почувствовала, как блестящий мраморный пол у нее под ногами дрогнул и заходил волнами.

– Кому? – переспросила она неожиданно севшим голосом. Администратор с готовностью прищурился.

– Господину Эштону Герингеру, – прочитал он с экрана и на всякий случай улыбнулся еще старательнее.

С другого конца приемной к ним бежала медсестра в белоснежном костюме. Лицо у нее было отчаянное, как будто она куда-то безнадежно опаздывала. Мия улыбнулась и даже открыла рот, чтобы сказать ей, что никакая работа не стоит таких переживаний, но в тот же момент медсестра исчезла, и весь остальной мир исчез вместе с ней.