Читать книгу Против течения на велосипеде - Юлия Игоревна Гехт - Страница 3

I

. На Чусовой

Ляжем на вёсла,

Кто не мечтал в этой жизни хоть раз

Всё отправить к чертям,

В одиночку пройти океан,

Посвящая сверкающим звёздам

Строчку за строчкой, целый роман?

Находя только в этом усладу,

Ничего не боясь, кораблём управляя шутя,

Ничего не теряя уже,

Предпочтя дворцовому аду рай в шалаше.

Группа «Сплин», песня «Рай в шалаше»

Девять лет пошло с того дня, как колесо моего старенького «Салюта» предательски вильнуло, наскочив на корень сосны, и меня выбросило с велосипеда в траву. Я лежала на боку, голова, казалось, норовила укатиться вниз, попрощавшись со мной навсегда, и потому я крепко держала её руками, стараясь посильнее прижимать к земле. Открыв глаза, я увидела свою грязную тельняшку. В лесу недавно прошёл дождь, и колеи, накатанные шинами внедорожников, налились глубокими лужами, а в них отражались трава, и небо, и высокие сосны, обступившие меня тёмными шершавыми стволами. Голова моя стала огромным чугунным котлом, подвешенным над костром в пещере людоеда. В котле этом закипал суп из лягушек и скорпионов, щедро приправленный носками горе-путешественников. Всё это варево бурлило, трещало и угрожающе выплёвывало кипящую жидкость наружу. Рядом лежал велосипед, руль которого я не смогла удержать на спуске. Как это случилось?

Куда я ехала? Как оказалась здесь? Мне нужно сдавать экзамены, ведь идёт летняя сессия, что я делаю в этом лесу?.. Не помню. Ничего не помню.

После этого падения нейрохирург скрупулёзно цеплял к моей голове множество проводков-электродов, потом долго изучал результаты моей энцефалограммы и развёл руками:

– Странно. Потеря памяти может произойти после крупных автокатастроф, когда человек едва остаётся жив… А вы просто упали с велосипеда. Сотрясение мозга небольшое было, конечно, но вот амнезия – нет, это невозможно.

Доказывать обратное, выяснять, куда девался кусок памяти, как я оказалась в том лесу на велосипеде, я не стала, чего доброго отправят в психбольницу и начнут лечить, пока совсем не «вылечат»… Проживу как-нибудь без ответов на эти вопросы. На следующий день я всё же села за руль моего «Салюта», по-прежнему могла держать равновесие, объезжать деревья и прохожих, страха нет, но что-то не так. Я перестала радоваться шуму резиновых шин и металлическому тиканью цепи, улыбаться встречному ветру и ощущать невесомость, спускаясь под горку. Теперь я просто передвигалась на двухколёсном устройстве из точки «А» в точку «Б», так же, как ехала бы в метро или на трамвае. Искры, которые каждый раз зажигались во мне, когда я раскручивала педали, будто выпали из моей души в ту самую лужу, куда я угодила в лесу, и там погасли.

Прошло так много времени… За эти годы судьба подкидывала меня вверх, к облакам, на крыле параплана, мягко окутывая тишиной, спускала в тоннели, гулко присыпая камнями, несла на всех парусах, надутых солёным ветром, волочила на санках, бороздя полозьями по асфальту, – так, из интереса. Близился мой тридцатый день рождения. Ещё совсем недавно я была студенткой, и едва наступала весна, как я натягивала капроновые колготки и белые сапоги на шпильках. Вот иду, балансируя по гололёду, без шапки, в лучшем случае надеваю берет, едва закрывающий макушку. Нос и ухо, которому не хватило берета, красные, ведь на улице ещё крутой минус, а мой троллейбус никак не приходит. Стою на остановке, расправив плечи, будто не холодно вовсе, ведь весна, моя двадцатая весна, зимняя сессия закрыта, а до летней ещё далеко… Хоть бы не опоздать на лекцию, хоть бы пришёл троллейбус с местом у печки!..

И вот в один ничем не примечательный апрельский четверг вдруг посыпались звонки с поздравлениями: мол, с днём рождения, с юбилеем!!! При слове «юбилей» становилось как-то неловко… У кого юбилей? У меня, что ли?.. Да уж, не хватает только атласной ленты «Юбиляр» через плечо…

Муж спросил, что мне подарить.

– Велосипед.

– Что? Ты же больше не катаешься? – удивился он.

– Я попробую снова. Велосипед, – повторила я.

И в день моего рождения меня ждал велосипед: чёрный с лакированным отливом, широкие шины с мощным протектором, изогнутая рама и зелёный звоночек на руле. Чего ещё было желать? Муж – человек удивительный. Он не умеет говорить комплиментов и вообще редко говорит. Когда пошёл дождь и задул порывистый ветер, тушь предательски потекла чёрными ручейками по моему лицу, а причёска, над которой я колдовала полчаса, укладывая непослушные короткие волосы, в один миг превратилась в мокрую подбитую ворону. Он протянул мне свою куртку и разжёг костёр. С тех пор я с ним. Наверное, это любовь.

Итак, я заново села на велосипед. Сначала крутить педали было тяжеловато: вот что значит забросить бег и халтурить в тренажёрном зале. Своего нового друга я назвала Чижиком за небольшие размеры как раз на мой средненький рост – и за российское происхождение, так как родом он из Перми.

Наступил май, такой солнечный, душистый, доверчивый и надеющийся… Мы с Чижиком возвращались домой через парк. Шёл первый в этом году дождь. Асфальт аллей намок, стал особенно тёмным, желающих прогуляться практически не было, и в парке остались только спортсмены, которые никогда не сдавались ни дождю, ни снегу. Эти спортсмены и любители бега гвоздями вонзались в мою совесть: когда-то и я была в их рядах. А теперь вот лень. Пахло то цветущей черёмухой, то хвоей: в парке так много сосен, их посадили, думаю ещё задолго до моего рождения, и теперь они величаво стоят вдоль аллей, испаряя свой густой смолистый аромат. Запах… Какой же это приятный запах дождя и хвои! Так пахло по берегам реки Чусовой на Урале, куда меня однажды забросила судьба. Две недели на протяжении этого путешествия шли дожди: и грибные тёплые ливни, и ржавые колкие дождики, которыми обычно сыплет октябрь, и серые унылые, тягучие, как кисель, дожди… Я ехала, вспоминая тот поход, холодные ночи в сырой палатке на берегу Чусовой, всё быстрее и быстрее раскручивая педали, создавая своим движением ветер.

Лавочки вдоль аллеи мелькали мимо меня всё чаще, а отдельно стоящего дерева было уже не различить: парк стал размазанным пятном, как если бы смотреть на картину маслом с близкого расстояния. Я перестала чувствовать сцепление шин с поверхностью земли, горячая искра загорелась внутри меня, отразившись на мокром асфальте, и зажгла другие искры. Это было больше, чем скорость, больше, чем ветер и сила притяжения. Этому новому чувству не находилось названия в моём лексиконе, оно было таким глубоким, как необъяснимое счастье, росло, и с каждым оборотом педалей делало новый виток, и уже не вмещалось в меня, вырываясь наружу… А потом – оп! Я не успела поймать тот момент, когда переднее колесо Чижика врезалось во что-то твёрдое, как бетонная стена, я едва удержала руль, резко нажав задний тормоз, и через полсекунды передний – до упора. И как я только не упала! Не знаю, что стало бы с моей головой на этот раз. Наступила бы полная амнезия или открылась способность ясновидения?

«Чижик, мы с тобой молодцы!» – я перевела дыхание и улыбнулась, довольная тем, как здорово удержала руль. Я выдохнула, огляделась, и новое «землетрясение» случилось во мне: ни парка, ни лавочек больше нет! Я стояла у самой кромки реки. Стало темно и неясно: наступил поздний вечер или уже раннее-раннее утро, а может, здесь всегда так? В сумерках едва виднелось каменистое дно речки. Я придерживала за руль велосипед, который передним колесом стоял в реке. В мои кеды набиралась вода, ногам уже стало холодно и неуютно. Узенькую полоску реки плотно обступили лес и горы, но разглядеть, какой высоты, мешал туман, поднимающийся белой марлей над водой. Пахло сыростью, хвоей и дымом догоравших с ночи углей в костре. Мне стало страшно, я не понимала, что произошло. Как мне выбираться отсюда и кто здесь обитает? Неужели я опять ударилась головой? Может, я сошла с ума или мне все это снится? Тогда я позвонила в зелёный звоночек на руле, чтобы проснуться, если всё-таки я сплю. Раньше не замечала, что он так противно звонит: звонок бросил свою ехидную усмешку, разрезав тишину, которая тотчас же срослась в единое тугое полотно и снова стала сдавливать виски. Несмотря на холодную воду реки, жар разливался по всему телу, что-то горело во мне, и я снова увидела искры, которые отражались на тёмной глади воды, постепенно угасая от сырости. Но голова не болела как в тот раз после падения. Я проверила колёса: прежде чем оказаться здесь, я явно въехала со всей скорости во что-то твёрдое, но ни «восьмёрки», ни других повреждений на колесе не было.

Ситуация всё сильнее обретала форму лабиринта без начала и конца, в который я попала непонятным образом. Я решила во что бы то ни стало взять себя в руки и осмотреть местность получше. Раз костровище ещё пахнет дымом, значит, недавно здесь был кто-то, кто разжигал костёр. Скорее всего, это рыбак или охотник, и он, несомненно, выведет меня отсюда! А вдруг этот кто-то сейчас сидит в укрытии и наблюдает за мной или уже метит стрелу мне в спину? Я обернулась. Сзади меня раскинулся лес, он тянул ко мне свои лохматые лапы и звал меня, словно хотел проглотить… «Ой, начиталась про индейцев историй всяких, а теперь дрейфишь», – я улыбнулась. И пошла вдоль реки, ведя Чижика рядом, стараясь наступать так осторожно, чтобы камни, громко поворачивающиеся под моими ступнями, не выдавали моего присутствия здесь. Но в этой тишине даже писк комара казался разлаженной игрой целого симфонического оркестра, чего уж про стук камней говорить. Мой путь прервался, когда я увидела туристические палатки. Сначала я остановилась как вкопанная, а потом спряталась за большой камень, когда-то бывший частью горы, и стала наблюдать. Как позволял увидеть туман, палаток было не одна и не две, а больше десятка. Пёстрые, мокрые от дождя, они раскинулись на каменистом берегу. Людей по-прежнему видно не было, я решила, что все спят. Хотя нет, не все. Из-за синей палатки с оранжевым навесом вышел мужчина, в резиновых сапогах и тёплой фланелевой рубашке в клетку, в руках он держал несколько поленьев. Рядом, прямо на камне, стояла кружка, от неё шел пар. Мужчина поджёг шалашик из хвороста и дров, устроился на гладком бревне, когда-то выкинутом речкой на берег, и закурил, глубоко затянувшись. Вся эта картина показалась мне довольно чудной, но совершенно безобидной, я была даже рада, что всё так сложилось: ну вот, обычные туристы, все спят в палатках как убитые, а этот романтик вышел рассвет встречать и мёрзнет тут теперь. Я совсем осмелела и решила выйти из своего укрытия вместе с Чижиком, расспросить, как выбраться отсюда. Только как объяснить ему, что я здесь делаю одна с велосипедом в мокрых кедах? Придётся сочинять какую-нибудь легенду, правду ведь не расскажешь.

– Доброе утро, – я старалась говорить как можно увереннее, будто и не переживаю вовсе.

– Доброе, – мужчина лет тридцати-тридцати пяти посмотрел на меня открытым взглядом, и, казалось, не удивился моему внезапному появлению, а даже, напротив, был мне рад, словно ждал меня. На его загоревшем лице светлыми чёрточками разбегались морщинки от ясно-голубых глаз. Нет, это точно не бандит. С такими глазами бандитов не бывает. Однозначно: романтик.

– Держи вот, – он протянул большую металлическую кружку, обвязанную льняным шпагатом. Пахло крепким кофе. – С молоком, как ты любишь.

Я действительно люблю кофе с молоком. А горячий кофе с молоком на рассвете у реки – это вообще одна из зарисовок счастья для меня. Моё приключение уже стало мне нравиться, и в голове пронеслась едва заметная, почти прозрачная, как пар от этой кружки, мысль: «А почему бы не задержаться здесь до обеда?». Но стоп. Откуда он знает про то, что я люблю? Хотя он, наверняка, ещё тот ловелас, и сказал про кофе наобум, чтобы завязать разговор со мной. Думаю, не одна я на свете барышня, которая любит кофе с молоком, шоколад и цветы. Я застенчиво опустила глаза, но кружку взяла.

– Доверяешь первому встречному. А если я бандит?

Человек в резиновых сапогах мягко улыбнулся и посмотрел на меня снисходительно.

– Мы знакомы? – я совсем растерялась. Я точно знала, что мы нигде не встречались раньше, в словах этого «бандита-романтика» кроется подвох, но где?

– Люди часто преувеличивают свою значимость, – незнакомец улыбнулся, будто и не слышал моего вопроса, продолжил:

– Одни уйдут, другие придут, а это всё, – он показал вокруг, – останется. А есть ли такой человек, который может приказать солнцу светить или звезде упасть? Людям сбрасывают звёзды с неба, а они или не замечают, или не успевают загадать желание, или просят о всякой чепухе. Настоящие и чистые желания у детей – одна радость их исполнять…

Я внимательно слушала эти туманные рассуждения моего таинственного собеседника, и толком ничего не понимала. Может, он сумасшедший? Или упал сюда, но только не с велосипеда, а откуда-нибудь повыше?

– Пожалуй, мне пора представиться: Андерсен.

Эту фамилию я знала только в связке с детскими сказками, никаких знакомых «андерсенов» у меня не было.

– Твой Ангел-Хранитель.

– Кто? …

– Тебе сложно в это поверить. Но придётся.

Я крещёная, и знаю, что Кто-то Добрый помогал мне забраться на гору, сдать сессию, выздороветь и много чего ещё сложного ложилось на его плечи… но я никак не могла допустить, что встречусь с ним. Этот человек, с двухдневной щетиной на щеках, в резиновых сапогах и с сигаретой во рту, и есть тот самый Ангел-Хранитель? Нет, не может быть.

– Эх, ты! Судишь по внешности. Но подумай сама, в каком виде мне нужно было явиться перед тобой здесь? Люди представляют ангелов голыми и с белыми крыльями, не мог же я таким прийти! А туриста-романтика ты точно не испугаешься.

Он здесь живёт, что ли? Я думала: все ангелы на небесах…

– Андерсен, а… – начала, было, я.

– Для первой встречи слишком много информации, – прервал меня Андерсен. – Это противоречит Закону Равновесия. Всё в мире подчинено ему. День уравновешивается ночью, горы – морями, а разлука – радостью встречи, это и есть гармония Вселенной, когда одно существует только вместе с другим, понимаешь?.. И твой велосипед, – он провёл рукой по изгибу руля, – напоминание тебе об этом законе. Храни равновесие. А теперь тебе нужно хорошенько выспаться. Вон твоя палатка с оранжевым навесом. Встретимся позже. Мне пора вернуться на свой пост.

– Андерсен, пожалуйста, – я хотела что-то спросить, но мысль ускользнула из моей головы, как юркая рыба сквозь дырявую сеть. Я посмотрела туда, куда показывал Андерсен, увидела палатку, которую приметила ещё из-за камня. Палатка показалась мне уютной, так захотелось нырнуть в мягкий спальник и уснуть. Может, это всё сон, и завтра он закончится. Всё будет завтра.

– Велосипед тебе тут точно не пригодится, – улыбнувшись, проговорил Андерсен, подмигнул и исчез за густым рассветным туманом, уводя моего Чижика за руль. Мне ничего не оставалась делать, как пойти к синей палатке с оранжевым козырьком и ждать новых указаний Вселенной.

Я открыла молнию тамбура палатки: здесь расположились чёрные кирзовые сапоги, моток верёвки, сбоку прислонена «хоба» или в иных районах «пендюрка» – литературного варианта этого слова, скорее всего, нет, разве что подойдёт сухое объяснение: «отрез каремата для сидения туриста». Я принялась расшнуровывать сырые кеды.

– Юль, ты чего не спишь, рань такая! – знакомый и родной голос из палатки. Это Женька! Моя хорошая, моя родная Женька! Она-то здесь как оказалась? Теперь мы вместе, теперь-то мы разберёмся что к чему.

– Женечка, ты здесь! Я так соскучилась! Как хорошо, что ты здесь! – я обняла Женьку, которая лежала в спальном мешке, закрытом практически наглухо, только с отверстием для головы, и походила на большую личинку бабочки, спрятанную в коконе. Она открыла сонные глаза, поправила наехавшую на брови шапку и недоумённо уставилась на меня.

– Приснилось чего? Юльк, спи, сегодня ещё грести весь день. И шапку надень, холод такой. – Она чмокнула меня в щёку, перевернулась на другой бок и засопела, как ребёнок.

Я нырнула в спальник, лежавший рядом с Женькой, – стало быть, мой спальник. И начала изучать комаров на «потолке», которые залетели между тентом и палаткой и тщетно искали выход из этой ловушки. Я сейчас тоже вроде этих комаров: застряла в неизвестном времени, то ли реальном, то ли в вымышленном пространстве, и непонятно, суждено ли мне выбраться. Хорошо, что рядом Женька – мой верный и надёжный друг, который всегда остаётся рядом, что бы я ни творила, кем бы я ни была, в какие капканы ни попадала бы. Мысли подхватили меня и понесли от этой платки далеко за речку и горы.

Думаю, пришло время поподробнее рассказать о Женьке. Была бы я более усердной, могла бы написать о ней отдельный роман или сборник новелл. Но раз до сих пор этого не случилось, будем довольствоваться малым.

Мы познакомились двадцать семь лет назад глубокой осенью. Это был промозглый октябрьский вечер, такой же, как и все остальные, моя жизнь текла медленно, и, казалось, не собиралась менять своего русла. Однако! Встреча была для меня настолько неожиданной, как если бы меня окатили водой из-за угла. Тогда я ещё и представить не могла, насколько поменяется моя судьба с появлением этого человека. Не могла я предположить, какими новыми смыслами наполнится моя жизнь, потому что никогда ещё не задумывалась о смыслах, ведь было мне всего три с половиной года. Родители задолго до появления Женьки обещали мне сестру или брата, маленького, похожего на куклу. Кукол, с румяными щёчками и разодетыми в платьица, я не особенно жаловала, предпочитая им мягкого старенького мишку, конструктор из алюминиевых деталей и оранжевую дудку. Конструктор нравился, потому что всякий раз из него можно было собрать что-нибудь новенькое, с папиной помощью даже выходил грузовичок. Про дудку и говорить нечего – с дудкой всегда веселей, и клавиши у неё разноцветные. А мишка – это и огромная любовь, которая только могла уместиться в детском сердце, и глубокая щемящая тоска, ведь был он изрядно потрёпан, и надежда, ведь знал он все мои сокровенные желания…

И вот из роддома привезли Женьку.

– Она совсем некрасивая. И не наряженная даже. Может, обратно отдадим? – говорила я. Что скрывать, появление в доме малыша не стало для меня радостной новостью. Взрослые хлопотали вокруг нового ребёнка, и, казалось, я уже никому не была нужна, кроме своего мишки.

– Вот увидишь, она вырастет, и вы будете играть. Будете дружить, – убеждала меня мама.

И каждое утро я подходила к кроватке сестры, затаив надежду: «Может быть, она уже выросла?..». Но новый день повторял предыдущий: в лучшем случае Женька молчала и смотрела на меня из пелёнок своими большими удивлёнными глазами. Нет веры взрослым. Всё врут. Постепенно я с этим смирилась. Стала участвовать в купаниях малыша: подавала маме градусник, полотенца, трясла над маленькой пластмассовой ванной погремушкой. Женька обычно не плакала, да и вообще она не из тех, кто расстраивается по пустякам. Но когда у неё заболел живот, несколько ночей подряд она отчаянно кричала, слёзы так и катились по раскрасневшемуся лицу, и нельзя ничего было с этим поделать. Тогда мне стало её жаль, впервые я почувствовала боль и беззащитность другого человека. Мама ходила кругами по комнате, укачивая Женьку, и я разглядела её маленькие розовые пятки, которые как раз были на уровне моих глаз. Я и сама не заметила, как полюбила эти пятки.

Потом мы вместе пошли в детский сад: Женька в ясли, я в старшую группу, обе разом переболели ветрянкой, пожалуй, самой весёлой болезнью на свете. Мама раздевала нас догола, рисуя зелёные крапинки, а мы хохотали: я – пискляво и звонко, а Женька – раскатисто своим грудным фирменным смехом. Все родственники и знакомые любили её смех, услышав который невозможно было сохранять сдержанность. Для Женьки было верхом удовольствия заявиться в кухню, где сидели взрослые, встать, подбоченясь, широко расставив ноги, с пухлыми, в ссадинах, коленками, хитро обвести всех взглядом и спросить:

– А хочите, я вам посмеюсь? Ахххахххаааа!

Разговор взрослых прерван, все смеются, а Женька продолжает, запрокидывая голову:

– Ахххахххаааа!

И так смеётся, пока мама не скажет:

– Женечка, ну хватит, хватит.

Родители не наказывали меня за Женькины проделки: каждый нёс ответственность за свои поступки. А вот во дворе мы всегда были вместе: уходили гулять на болото у стройки, нянчили бродячих щенков, вертелись на каруселях, отбивались от неприятелей и возвращались с поля боя тоже вместе. Когда я окончила первый класс, папа отвёл нас в парикмахерскую за соседним домом, где нам остригли косы. Только когда мне стукнуло двадцать три, я отрастила волосы, которые рассыпались по плечам, и, когда я расчёсывала длинные русые локоны, видя себя в зеркале, всё не верила, что это действительно я.

Когда мне было лет двенадцать, а сестрёнке около восьми, кончалось лето, дни стояли холодные. В соседней многоэтажке ощенилась собака, и её хозяева выкинули щенков в мусоропровод… Дети услышали писк у двери, ведущей к мусоропроводу и позвали дворника. Дворник открыл дверь и вытащил выброшенных с третьего этажа слепых щенков. Дети разобрали нескольких выживших щенков по домам на ночь. Мы взяли двоих. Мама не могла сдерживать слёз, когда вечером мы явились домой с новыми друзьями, и помогла нам организовать для них ночлег в коробке на нашем письменном столе под согревающим жёлтым светом настольной лампы. Мы застелили коробку детским зелёным одеялом в белую клеточку. Всю ночь в нашей комнате горела эта лампа, мы поили щенков молоком из пипетки, а те с трудом ползали по коробке и пищали, их маленькие лапы сводило судорогами. Глубокой ночью мы всё-таки сдались и уснули. А рано-рано утром нас разбудила мама, тихо сказав: «Девчонки, щеночки умерли».

Мы с Женькой хоронили щенков сами, вдвоём, прямо в том одеяле под деревьями за пятиэтажкой в нашем дворе. До сих пор в моих глазах стоит то мягкое зелёное одеяльце в белую клеточку…

Я благодарна маме, что она не стала жалеть нас и обманывать тогда, мол, щенки выздоровели и убежали, что дала нам возможность испытать, прожить эту боль, рвущую наши детские души… Ведь так мы узнали о жестокости и милосердии, о том, что жизнь конечна, а смерть бывает непобедима, даже если ты очень-очень стараешься её побороть, о том, что собаки, порою, лучше людей. В то утро мы стали старше…

Никогда мы не слышали от родителей укоров, вроде: «Подтяни гольфы, ты же девочка». Слезам, капризам и слабости не было места в нашем пацанском детстве. Родители учили нас никогда не сдаваться и быть вместе, что бы ни преподносила жизнь…

Я проснулась от шума за тряпичными стенками нашей палатки: удары топора, который эхом отзывался в горах, плеск воды, перестук камней под чьими-то уверенными шагами, монотонное бряканье ложки о металлическую кружку – кто-то уже размешивал сахар в чае, детские вопли, мужской раскатистый хохот. Словом, ночь отступила и жизнь в лагере снова закрутила своё колесо. Женька ещё спала, свернувшись калачиком и тихо посапывая. Ночной холод всё-таки пробрался ко мне в отсыревший спальник, и я принялась искать в своём рюкзаке сухие носки. Какой же здесь бардак, ничего не разобрать: верёвка, прищепки, полотенце, майка, упаковка сухарей, фонарик, спрей от комаров, складной нож и даже новенький тюбик крема для рук – есть всё, только не то, что нужно. Собираясь в этот поход, мы ещё дома разложили одежду в целлофановые мешки для защиты от влаги. И теперь, чтобы найти какую-нибудь вещь, приходилось открывать каждый пакет. Ну куда же могли запропаститься мои носки?

– Юльк, да когда ж ты уже шуршать перестанешь мешками своими? – послышалось Жекино сонное ворчание.

– Да я… это… носки ищу, – я старалась говорить тише, будто всё ещё надеясь, что не разбужу Женьку.

– На мои, – Жека протянула чистые сухие носки – бесценный подарок в походе! – Эх! Выспишься тут! Который час?

– Да пора собираться: там уже ложками гремят, пойдём завтракать.

Я надела носки, а Жека расстегнула спальник, открыла маленькое запотевшее зеркальце и принялась расчёсываться. Женька красивая. Даже по утрам. Даже в походе. Мягкий овал лица, прямой аккуратный нос, длинные волнистые волосы, распахнутые глаза. В её глазах всегда горят огоньки, живые, любопытные, которые радуются жизни, удивляются непонятному, ищут новое и не терпят фальши. Строгие и честные, полные решительности и духа, они отзываются даже на еле слышимый шёпот моей души, самый тихий её вздох. Женька надела кирзовые сапоги, вышла из палатки и с удовольствием потянулась. История этих сапог забавная. Когда дома мы собирались в поход, Женя предпочла резиновым сапогам книгу «Грамматика любви».

– Ты сапоги взяла? – напомнила я.

– Да вот ещё! Тяжесть такую тащить, я лучше книжку возьму, почитаю там в лодке.

Я, не доверяя многообещающей омской жаре, всё-таки взяла сапоги. Однако тёплые куртки, шерстяные носки мы опрометчиво оставили дома. И вот, когда группа туристов прибыла в уральскую деревню – начальную точку сплава, на смену омской жаре пришли ветер и непогода, зарядил дождь. Наш инструктор предупредил всех участников похода: эта деревня – место, где ещё можно что-то купить, потом мы пойдём вниз по реке, и следующая деревня будет только через неделю.

И мы решили в местном магазине купить Женьке сапоги. Денег с собой негусто: нужно было оставить на обратный путь. В деревенском магазине резиновые сапоги стоили дорого, будто от парижского кутюрье, и Женька решила:

– Давай вот эти кирзачи возьмём. А потом выкину их и в Омск не повезу. Дождь, глядишь, кончится, а дома-то зачем мне две пары резиновых сапог?

– Такие сапоги только сантехники носят. С портянками. Ноги сотрёшь, – сомневалась я.

– И что теперь? Есть у вас тридцать девятый размер?

– Самый маленький сорок первый, – пожала плечами продавец.

– Ну и ладно. Носки надену. – Женька махнула рукой.

– Жек, шерстяных носков нет…

– Подложу что-нибудь. Давайте сорок первый.

Так мы купили Женьке пару кирзовых сапог сорок первого размера на широких каблуках за двадцать два рубля. Тогда мы ещё не предполагали, что дождь будет идти две недели каждый день подряд, и эти кирзачи станут самой популярной деталью Женькиного гардероба. Теперь по стуку тяжёлых квадратных каблуков я заранее узнавала, когда идёт моя Жека. Вот и сейчас были слышны её удаляющиеся от палатки шаги в больших кирзовых сапогах. В том же магазине мы купили и бутылку красного вермута «Salvatore», полагая, что он согреет нас в непогоду и придаст сил. Да к тому же именно такое вино часто стояло у нас дома на праздничных столах, и пригубить бокал вина нам не возбранялось. Увидев на прилавке магазина знакомую этикетку, мы не стали раздумывать. На костре стояла огромная, как в школьных столовых, кастрюля с кипятком, рядом каша, вареные яйца, хлеб и кубик сыра, заветренный за время похода. Твёрдый, жирный, без дырочек, приятного жёлто-оранжевого цвета. Мы завтракали, потягивая кофе со сгущённым молоком, кто-то ещё сонно выползал из палаток, а кто-то уже брался за вёсла и отчаливал вниз по реке. Я сделала бутерброды в дорогу, взяла кашу: сплав сегодня обещал быть долгим. Жека сморщила нос:

– А кашу зачем? Холодную, что ли, есть? Не, я не буду, – отказалась Женька и стала накачивать баллоны резиновой лодки, свистя насосом «лягушкой». Знаешь что, гречку и холодную можно поесть. Тем более сухари уже кончаются, – ответила я и упаковала металлическую плошку с кашей в целлофан.

Мы притащили в лодку рюкзаки, под сиденье положили насос и кусок поролона, который папа вручил нам дома с напутственными словами:

– Вот, возьмите. В лодке пригодится.

– Зачем? Лодку мыть, что ли? – удивилась я.

– Пригодится, – повторил папа и протянул руку с этим самым поролоном, которым нам то и дело теперь приходилось собирать воду со дна старой резиновой лодки. Наверное, наш инструктор был или совсем небогатым предпринимателем, раз закупил для сплава такое худое снаряжение, или слишком жадным, кто его разберёт…

Река Чусовая приютилась среди старых Уральских гор, в июле она несла свои воды не спеша, рисуя причудливые петли на карте, которую выдал нам инструктор, чтобы не пропустить место стоянки. И вот мы с Жекой уселись в надутую лодку тёмно-зеленого цвета, мальчишки Костя и Ванька оттолкнули нас от берега, помахав нам на прощание, и я взяла вёсла. В лодке тесно, едва помещаются двое. Рюкзаки мы упаковали в прочный полиэтилен, чтобы защитить от влаги вещи, спальные мешки и палатку уложили по краям нашего немудрёного судна. То и дело Чусовая отвешивала злые хлёсткие пощёчины по упругим баллонам резиновой шлюпки. То с одной стороны, то с другой, то о левый борт, то о правый, то прямо по самому носу… Лодка обиженно охала, поднималась на волне и снова падала плашмя всем брюхом на воду, цеплялась за валуны, выступающие гладкими блестящими лысинами над водой, непокорно разворачивалась поперёк течения, скрипя мокрыми уключинами…

Гребли весь день, то и дело вступая в борьбу с ветром: лодку сносило то к поднимающемуся из воды блестящему валуну, то к зарослям сочной травы, торчащей над водой и напоминающей капустные грядки. Порой и вовсе казалось, что мы стоим на месте, несмотря на старания преодолеть ветер. Чтобы продолжать путь, приходилось постоянно работать вёслами что есть силы. Одежда вымокла под дождём и перестала сохранять тепло. Женька, совсем продрогнув, втянула голову в плечи и укуталась в махровое полотенце, отчего силуэт её стал угловатым, с волос бежали тоненькие струйки дождя, сжатые губы слегка отдавали фиолетовым, а небо всё хмурилось и хмурилось. Когда огибали очередную скалу, появлялась надежда, что вот прямо за ней тучи расступятся и пробьётся солнце. Река петляла, от поверхности воды отскакивали крупные капли дождя, одна скала сменяла другую, а солнца всё не было. Резиновое дно лодки изранено камнями, истрёпано временем, изъедено брешами, потому вода набирается довольно быстро, и тот, кто не гребёт, должен вовремя достать поролоновую губку из-под сиденья. Жека собрала воду, отыскала в рюкзаке бутылку вермута и пару пластмассовых кружек. Нам, вымокшим и замёрзшим, он показался особенно приятным. На душе прояснилось и стало весело, однако согреться всё равно не получилось.

– М-да… Дури много, а толку мало от него, – подытожила Жека и достала из целлофанового мешка папку, которую брала с собой во все походы – песенник.

– Ну, что петь будем? – перелистывала она страницы, выбирая из множества названий подходящее.

Женькин голос, грудной и сильный, лился ровно, плавно ложась на воду. Словно эта река, голос не имел окончания, уводил за собою вдаль, отзываясь эхом за каменными спинами утёсов.

Обступившие нас горы делали этот голос таким объёмным, что сразу и не понять, где его источник. Так мы спели песню бременских музыкантов «Ничего на свете лучше нету», «Александра, Александра» из известного советского фильма, и «Где-то на белом свете» – про медведей, и протяжную тоскливую «Осеннюю» песню «ДДТ», а когда дело дошло до «Ой, цветёт калина», – нас догнали Костя и Ванька:

– А современное вы что-нибудь знаете?

– Это, например, что? – и мы запели популярный хит молодёжной группы, который крутили на всех дискотеках в детских загородных лагерях: «А он тебя целует, говорит, что любит, а я мучаюсь от боли со своей любовью», – дальше петь было невыносимо, и мы расхохотались от этой пылкой «высокой поэзии» современной эстрады.

Ребята – Костя и Ванька одноклассники: перешли в восьмой класс той же школы, в которой ещё училась Женя и которую окончила я. Костя – голубоглазый мальчишка с волнистым завитком волос, небрежно падавшим на брови, с открытой добродушной улыбкой, помогал нам натянуть тент палатки, перенести рюкзаки из лодки. Он часто был рядом, улыбался смущённо и краснел. «А я твою фотографию в школе видел. Она в фойе на первом этаже висит», – как-то признался он. Да, было дело, у нас в школе затеяли стенд типа доски почёта, и я улыбалась с этого стенда: то ли вселяя учащимся надежду на успех, словно бы говоря: «Бесплатные места в вузе существуют, спешите поступить на бюджет!», то ли тому, что мои экзамены уже позади, а им всем предстоит ещё попотеть.

Ванька, хоть и одного возраста с Костей, но ещё совсем ребёнок. Избалованный, выросший на домашних булках-калачах, ему было трудно заботиться о себе, и он ждал руку помощи от всего мира. А мир не спешил ему на выручку: поливал Ваньку дождём, как и всех нас, хлестал ветром по его мягким розовым щекам. Накачивать баллоны лодки и собирать хворост Ваньке было лень, он жаловался, что кроссовки промокли, и вообще нет ни одной сухой вещи, потому что укрывать рюкзак от дождя полиэтиленом он не захотел, а потом и вовсе уронил его в реку. Часто Ванька грустил, надувая пухлые губы, и говорил, что ему надоел этот поход и он хочет домой. В то время, когда мы с Жекой были заняты поисками сапог в деревенских магазинах, Ванька купил книгу, и этим приобретением он похвастался в тот же вечер у костра, довольно надвигая кепку: «Вот!», он лукаво поглядел на собравшихся и протянул книжицу в мягком переплёте: «1000 эротических анекдотов».

– Тебе зачем? – улыбнулась Жека.

– Читать, – насупился Ванька. – Могу и вам почитать.

– Убери лучше, – прошипел Костя.

Общий хохот рассыпался на берегу, гулко ударившись о скалу, и снова вернулся в наш тёплый круг.

Лодки тянулись медленно, встречный ветер и дождь словно не хотели пускать нас, сибиряков, на просторы Урала. Мы с Женькой гребли по очереди. Пока работаешь вёслами, можно немного согреться.

Вот причалила лодка Сони, и следом – Тани – сестёр, которые поссорились и разъехались жить в разные палатки. Потом на берег вышла команда учителей, они часто ставили палатку рядом с нашей, и мы не верили своим ушам, когда слышали, как они матерились, будто заправские сапожники. А каково было моё изумление, когда как-то вечером в лесу я увидела силуэт нашего школьного физика Нины Афанасьевны в длинном дождевике – она курила! А в школе Вы рассказывали, что в Ваши времена женщины были более женственны и воспитанны, чем нынешняя молодёжь. Эх, Нина, Нина!

Вот и Никита Волшебник, худощавый парень в тельняшке, за большими очками которого прячутся глубокие вдумчивые глаза, переворачивает свою лодку на берегу, чтобы дождь не залил сиденья за ночь. Никто не знает, почему он Волшебник, ничего особенного за ним не наблюдалось. Был бы он волшебником, разве шёл бы дождь всё это время?

И Ольга – мама двух подрастающих сыновей Ильи и Димки. В прошлые времена, когда не было частной собственности, а «бизнес» был нехорошим словом, символом капиталистического Запада, её отчислили из педагогического университета за то, что она шила кожаные куртки и продавала их на «толкучке» – нелегальном рынке в Омске, где одевались модные и смелые граждане Советского строя.

Влюблённые студенты старших курсов медицинского института Маша и Влад: она будущий акушер-гинеколог, а он патологоанатом, вот как бывает в жизни: соединяются противоположности! Они держались всегда особняком, редко разговаривали с другими. Когда в очередной раз кто-нибудь спрашивал Влада: «А почему ты выбрал именно эту специальность? Тебе что, мёртвых резать нравится?». Он сердился, высокомерно поводя плечами: «У патологоанатома много других важных задач, таких, что вы даже не представляете, даже понятия не имеете». Не представляем, и хорошо.

Семья Эдуарда Филипповича – владельца небольшого магазина в нашем городе. Грузный, с густой бородой, он смотрел на собеседника оценивающе, словно взвешивая его. С ним приятная молодая светловолосая жена Надежда и двое дочерей-погодок около десяти – двенадцати лет. Глава этого семейства был ещё тем самодуром, но сказать ему об этом никто не решался. В поход он взял с собой огромное раскладное кресло, в котором и просиживал вечерами, давая окружающим советы по разным проблемам, взял он и зонтик, и несколько одеял, и сапёрную лопату, и термометр, и решётки для барбекю, и закопченный чайничек, карты Урала, большой железнодорожный фонарь, набор металлической посуды, а также огромную палатку с двумя прихожими. Главный козырь в этом перечне – лодочный мотор. Его хрупкие девчонки были навьючены огромными рюкзаками, мы все их жалели, а он, демонстрируя очередную «нужную» вещицу, упрямо заявлял: «Зато у вас нет, а у меня есть». Зануду Филипповича недолюбливали всем лагерем, посмеиваясь над его бесполезным грузом и такими же бесполезными советами. Однажды Надежда вздохнула: «Думаете, он всегда был таким? Я влюбилась в него ещё девчонкой: он преподавал у меня танцы в школе хореографии».

Вот Антон – смуглый парень лет шестнадцати, который всегда держится сам по себе, в основном, молчит, а если заглянуть в его огромные тёмные глаза, то увидишь необъяснимую тоску, которая едва-едва помещается в них.

А это Светлана с сыном Павликом, этим летом она развелась с мужем, и теперь отчаянно старается наладить свою личную жизнь. А тут представители сильной половины, как назло, либо семейные, либо малолетние. Но Светлана не унывает, ведь она оптимистка, и до конца похода ещё далеко.

Братья Юрка и Слава – математики. В походе они впервые, и порой ведут себя совсем как девчонки: палатку ставить не умеют, верёвки вяжут неуклюже, лодку и ту выбрали самую дырявую, а шутки воспринимают всерьёз, будто родились они с учебником в руках и не мазали их сверстники в пионерлагере зубной пастой.

Однажды у костра я задумчиво поглядела на старшего брата:

– Юр, я стихи про тебя сочинила.

– Какие ещё стихи? – Юра густо покраснел.

– Юрка-пендюрка!

И снова мы с Женькой залились смехом.

Не понять нам, дурёхам, было тогда, что им не до веселья, что вся жизнь Юрки и Славы была сплошной математикой. Их мать -

учитель математики в нашей школе. Тонкая, высохшая, с прямой спиной, словно от пяток до макушки внутри неё натянута струна, а может, даже электрический провод. Её губы собраны, будто их крепко держала невидимая леска. На её лице вообще сложно было уловить радость или печаль, она словно из цемента, неизменно холодная и готовая ко всему: к митингу, к ядерной войне, к нашествию пришельцев. Всегда она ходила на работу в своём единственном сером костюме, макияж и другие женские штучки она будто бы презирала. Младший сын донашивал свитера и брюки за старшим, и надеяться было не на кого. Она внушала своим детям, что математика – это единственный выход. Математика – это то, что она могла дать им в полной мере, ведь нанимать репетиторов, оплачивать коммерческое обучение в вузе было не под силу.

Когда мы подошли к месту стоянки, я почувствовала себя нехорошо, не хватало ещё заболеть… Пальцы словно примёрзли к вёслам и плохо разгибались, на ладонях появились синие прожилки, мокрая одежда стала тяжёлой и прилипла к телу. К тому же подступил голод, как коварный враг: незаметно и так не вовремя. Голод ощущался не в желудке, нет. Нам хотелось есть всем своим существом. Вспоминались пышные праздничные столы, накрытые бабушкой на Рождество и Пасху. Какие она жарит отбивные! Мясные «лапти», с тоненьким ободком молодого сала, маринованные с чесноком и специями, словно сами собой они тают на языке – такие мягкие и сочные… И салат с душистой ветчиной и опятами, и блины, тоненькие, в дырочку, как ажурные салфетки. И пирог с горбушей, рисом и репчатым луком, слегка припущенным в масле. Эх, просто царский пирог! На весь противень! Вспоминался и горячий мамин борщ, сваренный на говяжьих рёбрышках, долго томящийся на слабом огне, ароматный, тёмно-красный, со сладковатым привкусом свеклы. В любой суп Женька добавляет укроп и сметану, подкидывая пару-тройку добрых ложек, и оттого борщ в её тарелке становится бледно-розовым. А ещё картошка, жаренная до румяной корочки. Вот откусить бы солёный хрустящий огурец да запить холодным рассолом прямо из банки… Все наши мечтания о хорошем ужине спотыкались об это ненавистное «бы».

Выйдя на берег, мы не увидели ни полян, ни каменистого пляжа: здесь был тёмный густой лес и заросли какой-то неведомой травы с толстыми стеблями в человеческий рост. Это место было не таким, как все предыдущие стоянки, даже закралась мысль, а правильно ли мы прочли карту, может, нам стоит ещё спуститься по реке, пока не найдём более уютного местечка для ночлега.

Когда у берега появился инструктор, мы поспешили ему сообщить, что здесь совсем нет места для палатки, так как всё поросло этой дикой травой. Он подошёл к нам и сбил под корень несколько таких стеблей тяжёлым сапогом. «Продолжайте!» – усмехнулся инструктор. Мы повторяли этот нехитрый манёвр: толстые сочные стебли с хрустом ломались, освобождая площадку для нашего жилища. Мы закрепили углы тента металлическими колышками. Больше всего мне нравилось подвязывать «макушку», чтобы палатка принимала форму. «Вот и дом готов!» – сообщила я радостно и в этот раз, однако радоваться было рано: утром, собираясь в путь, мы, видимо, плохо упаковали палатку, и теперь внутри блестели лужи воды. Надежды просушить жилище не было, к вечеру дождь разошёлся ещё сильней, и папина поролоновая губка снова пришла нам на помощь.

– Ты пока обустраивайся, а я пойду тебе лекарство поищу, – сказала Жека, увидев, что меня знобит, и отправилась на поиски.

Я перетащила в тамбур рюкзаки, расстелила коврики-карематы, потом и спальники поверх, подвесила к «потолку» фонарик: палатка снова стала уютной. Послышались Женькины шаги:

– Вылезай! Вон что я тебе принесла.

И Жека протянула мне жёлтую пластмассовую кружку.

– Это что?

– Лекарство. Пей давай.

– Ты где это раздобыла, Жека? – поморщилась я.

– Где, где, добрые люди помогли.

Я стояла у берега, пила «лекарство», закусывая сухарями. Внутри меня разливалось тепло, прокладывая путь от груди к спине, к голове, к пальцам…

– Ооо! Уже и чаю согрели? – причалила замёрзшая Ольга с ребятишками. Увидев меня довольную с кружкой и сухарями, они решили, что ужин готов. Ольга подошла ко мне и, не теряя надежды на горячий чай, заглянула в мою кружку.

– Расстрою Вас, Ольга, но ужина нет, даже костра ещё нет, и это вообще не чай.

– Воду, что ли, пьёшь? – Растерянно посмотрела на меня Ольга, начиная понимать в чём дело. – Бааааа, водку – и с сухарями! Ну, девчонки, вы даёте!

Через час вспыхнуло несколько костров, на одном из них инструктор готовил ужин: пахло луком и тушёнкой, вокруг других, словно мотыльки, собрались туристы. Желая высушить кто спальник, кто толстовку, каждый держал над костром мокрую и самую необходимую ему вещь. Не одни кроссовки я спалила в разных походах, пристраивая для сушки на камень у костра, вот и эти ждала та же участь: стоит отвернуться, как задники уже оплавились, а носки по-прежнему сырые.

Вселенная не оставляла и слабой надежды на тепло: на небе не видно ни одной даже самой тусклой маленькой звёздочки, из высокой травы на полянах не доносится стрекота кузнечиков, не слышно и пения лесных птиц – только ветер сердито шумит в лесу, наклоняя мокрые еловые лапы, да тяжёлые капли дождя гулко ударяются о тент, собираются в тоненькие ручейки и бегут под палатку по камням, спеша к самой кромке берега, чтобы наполнить воды Чусовой и стать её частью.

Термометр Филипповича показывал +50 С. Нет, этой ночью нам не согреться.

– Ребята, приглашаем желающих сегодня ночевать к нам в палатку. Если погода не изменится, то на утро мы с Жекой превратимся в снеговиков, – заявила я.

– А вы всех принимаете? – глянул на меня Ванька.

– Приходи, Ванечка. Человека два ещё поместятся.

Так этой ночью в нашей палатке собралась весёлая компания, инструктор выдал нам банку сгущёнки на всех, чтобы не выходить на вечернее чаепитие под дождь. Антон задумчиво перебирал струны гитары, уставшей и потёртой за многие походы. Ванька щеголял свеженькими анекдотами из новой книги. Его пухлощёкое лицо то и дело озаряла детская улыбка. Мы дружно смеялись, но не над анекдотами, а над Ванькой – такой он был гордый и довольный собой, что его «приняли к взрослым» и что кстати он купил эту замечательную книгу…

– Ребята, а про чай-то забыли! – расстроилась я, представляя, как было бы здорово запить сладкую сгущёнку.

– Я схожу, – решил Костя и стал надевать куртку.

– Дождь там, опять вымокнешь, стой! – хотела удержать Костю, но у меня ничего не получилось, и скоро он принёс небольшой котелок с горячим чаем и шоколадный батончик с кокосовой начинкой.

– Это тебе, – протянул он шоколадку и покраснел.

– Ого! Вот спасибо! Откуда? Добыть в лесу шоколадку может только настоящий герой! Или ты из города везёшь? – Радости моей не было границ.

– Я в магазине купил, ну, там, в деревне ещё, – улыбался Костя.

Ванькин напор юмора постепенно иссяк, Жека зевала, Антон убрал гитару в чехол. Спать! Сегодня ночью не замёрзнем. Мы застегнули спальники, превратившись в личинки: Антон – в чёрную длинную, рядом Костя – оранжевую личинку средних размеров, потом Ванька – коротенькую и толстенькую в полоску, потом мы с Жекой – одинаковые тёмно-зелёного цвета. И всё было бы славно, но….

– Не пойму, чем пахнет? – насторожилась Женька.

– А я всё думала, что мне кажется, – призналась я.

– Девчонки, я тут ни при чём, – твёрдо заявил Костя.

– И я, – вторил ему Ванька, хихикая.

– Это не мы, – заключил Антон, перевернулся на другой бок и засопел.

Утром, собирая палатку перед отправлением, я обнаружила под её дном причину вчерашнего запаха.

– Угораздило же тебя местечко выбрать! Во всём лесу другого-то не нашлось! – Смеялась Женька. Обычно она выбирала место для палатки, а в этот раз я решила проявить инициативу: «Палатку ставим вот здесь». Инструктор, наблюдая мои чертыханья, предположил:

– Скорее всего, здесь был медведь.

Я не поверила, думая, что инструктор разыгрывает меня. Однако потом, отвязывая верёвку от разлапистой ели, я подняла голову и обнаружила на стволе дерева следы когтей хозяина леса. Стало не по себе. Незадолго до нас, горе-туристов, здесь побывал медведь, а мы явились без приглашения и шумим у него в гостях! Нехорошо.

За эти холодные дождливые дни тело сжалось, съёжилось и даже будто бы стало меньше в размерах. Плечи всё время подняты, словно голове и впрямь так теплее. Банданы мокрые, какой от них толк? Но всё равно мы их не снимали, они давали ощущение одежды. Мёрзли руки со скрюченными пальцами, уцепившимися в деревянные вёсла, мёрзли ноги в резиновых сапогах. Шевелишь пальцами, разгоняя холод и влагу, но носки промокли, сопрели. Мёрзла спина, тельняшка прильнула к ней плотно, словно и сама хотела согреться, неприятно и навязчиво липла. Стоило резко поднять руки с вёслами, как плотную материю тельняшки откидывало от спины, и к телу пробирался новый сырой выдох Чусовой. Маленькие одинаковые шлюпки растерялись по реке, словно бусины, что упали с разорванной нитки, рассыпались и укатились далеко друг от друга. Обернёшься: лодок не видать, посмотришь вдаль: впереди только низкое серое небо, которое вот-вот проглотит тебя вместе с твоим неказистым судёнышком.

Понемногу мы стали привыкать к сырости в сапогах, к то и дело набегающим мурашкам, к холодным напитанным влагой спальникам. Смирившись с тем, что дождь не прекратится, перестали ждать хорошую погоду. Видимо, лето заблудилось в этой уральской тайге и уже не сможет отыскать сюда дорогу. От холода всё время хотелось есть, запасы нашего сухпайка оскудели: курага кончилась ещё в начале пути, расправиться с сушками нам помогли ребята три дня назад, последние сухари мы доели с Жекой вчера. Десяток леденцов, мешок которых нам послала в поход бабушка, да пара банок консервов на «чёрный день» – всё, чем мы были богаты. До места стоянки нужно было пройти по реке ещё почти километров двадцать, а это значит, что до ужина далеко. Мы решили, что сегодня именно тот день, и Жека открыла консервы. Никогда ещё не были так аппетитны рыбные фрикадельки в томатном соусе и шпроты – копченые рыбки с золотистыми масляными бочками. Скоро мы опустошили жестяные банки. Не учли мы лишь то, что без хлеба этих консервов много не съесть, они будто становятся поперёк горла. Говорят, рыба посуху не ходит, и мы ещё долго запивали свой обед водой, черпая ладошками прямо из реки за резиновыми бортами лодки. Когда вернёмся домой, мы с Женькой ещё долго не сможем смотреть на рыбные консервы, будь то на бутербродах, или в салате, или на блюде с картошечкой и зелёным луком – везде мы сразу же узнаем эту коварную рыбную суть…

На новой стоянке Жека вышла с лодки первая и отправилась осмотреть местность. Вдруг подбегает ко мне, хватает меня за руку: «Пойдём!» Интересно, что она нашла, что ей так не терпится мне показать. Жека подвела меня к большому зеркалу, заключённому в рамку из толстых берёзовых веток. Зеркало! Первый раз за десять дней мы увидели себя в зеркале с ног до головы! И нет, мы увидели там не себя, а двух забавных девчонок в банданах и больших сапогах, взявшихся за руки и хохочущих, оголяя белые зубы на тёмных, задубевших на ветру лицах. Что-что, а вот уж зеркало точно никто не ожидает найти здесь. Видно, кто-то из путешественников решил сотворить это чудо, чтобы туристы, одичавшие в уральских лесах за время похода, могли прикоснуться к цивилизации и взглянуть на себя другим взглядом, как бы случайно, не готовясь к этой встрече со своим отражением. Недаром говорят, что невозможно вернуться из путешествия прежним, всегда вместо тебя возвращается кто-то другой… Вот и мы тоже стали немного другими.

Ребята разводили большой костёр, приносили булыжники с берега и укладывали горкой. Мужчины отёсывали тонкие стволы молодых деревьев, собирая в каркас получившиеся жерди. Затем обтянули каркас полиэтиленом – вышла немного перекошенная конструкция с прозрачными стенками. Инструктор накинул на неё брезент и – добро пожаловать в баню! Никогда раньше нам не доводилось бывать в походной бане, с виду затея сомнительная, а вот на деле ничего лучше в дождь не пожелаешь. Как же хотелось наконец согреться! Из бани доносились похлёстывания веников, шипение разгорячённых камней и восторженные вопли. Самые отчаянные выбегали из этого полиэтиленового сооружения и неслись прямо в реку, вода в которой из-за долгих дождей и холодных ночей совсем остыла. Мы с Жекой поспешили достать полотенца и тоже отправились в баню.

– Быстрее закрывайте полог! Не выпускайте пар! – верещали женщины.

Мы вошли, и со всех сторон нас обступил жар: он обнимал наши съёжившиеся плечи, выпрямлял наши спины и пальцы, выгонял мурашки, согревая до самых пяток. И уже не верилось, что там, снаружи, мы могли мёрзнуть. Здесь пахло смолистой хвоей от запаренных пихтовых веников и лапника, которым был устлан пол, разморённые краснощёкие банщицы то и дело охали и кряхтели.

– Давай я тебя попарю! – предложила сестра и взяла самый пушистый веник, чья хвоя была мягкой и приятно покусывала спину.

Жека любит баню и здорово умеет парить. Стало совсем жарко, и мы, осмелев, побежали в речку. Женька с коротким отрывистым криком «А!» сиганула первая, от неё шёл пар, к спине прилипло несколько коротких пихтовых иголочек, детский восторг искрился в глазах, и я последовала её примеру. Я вопила разливисто и долго, на разные лады сообщая всему миру, что вода всё-таки о-очень холодная. Потом мы снова бежали в парную, грелись, и снова ныряли в речку. Это нехитрое развлечение стало для нас настоящим счастьем в тот вечер на Чусовой.

Новое утро дало неуверенную надежду на сухой день. Видимо, на небе иссякали запасы воды. Из-за скал стало выглядывать бледное, еле заметное пятнышко солнца. Это был несомненный повод для радости. Женщины вспомнили, что они «прекрасная половина» и поспешили снять дождевики и куртки, взамен достав со дна рюкзаков маечки и шорты. Жека стащила с уставших намозоленных ног кирзовые сапоги, зашнуровав лёгкие парусиновые кеды. Я отыскала в косметичке флакон своего любимого парфюма со свежим ароматом арбуза. Собираясь дома, я упустила тот факт, что в настоящем походе все пахнут одинаково: дымом костра, сыростью и, в лучшем случае спреем от комаров с ядрёным ванильным душком.

Подруги Тамара Николаевна и Валентина Ивановна были рады солнышку больше всех и надели интригующие купальники кислотных расцветок. Наш папа этим купальникам дал бы более яркое определение, но я скажу так: на первый взгляд казалось, что на швейной фабрике закройщики решили сэкономить ткань, и из отреза материи, рассчитанного на один купальник, пошили три. И, возможно, даже получили премию за эффективность…

– Ого! И не холодно вам? – хихикал Ванька. Костя смутился и ткнул его в бок. А нимфы и не думали смущаться, даже наоборот, раззадоренные вниманием хоть и малолетних, но всё-таки мужчин, стали плескаться в реке, верещать от холодных брызг, а потом решили сфотографироваться, взгромоздившись на мокрый отполированный водой камень.

– Виктор, Виктор! Будьте любезны, сфотографируйте нас! Давайте скорее, тут так скользко, мы сейчас упадём! – позвали они мужчину, который тем временем курил на берегу и думал о чём-то своём. Никто не знал о Викторе толком ничего, кроме того, что он приехал сюда один и что в прошлую субботу ему стукнуло сорок три. Он носил модные рваные джинсы, фиолетовые кеды с ярко-зелёными шнурками, и вот теперь не успел прекратиться дождь, как Виктор расстегнул рубаху и надел сомбреро. Вечерами у костра он частенько пел. Так деревенский кот, учуяв кончиками усов дуновение мартовского ветра в форточке, выходит на крышу, поближе к первому солнышку, и заводит свою серенаду, в которой нет ни мелодии, ни красоты, зато сколько надежды и упорства!

Виктор пел упоённо, с придыханием, изрядно фальшивя, что сразу даже и не узнать знакомой песни. Но подругам Тамаре Николаевне и Валентине Ивановне нравилось, они романтично поднимали головы к небу, то и дело тихо вздыхая по очереди. Не все были для Виктора благодарными слушателями. Как-то раз ночью в палатке мы с Жекой старались уснуть под протяжное «Я люблю тебя до слёз», закрывая рты спальниками, чтобы совладать со смехом, стремительно рвавшимся наружу. Однако на самой кульминации припева Виктор не удержал ноту, и мелодия снова предательски съехала. Тут Женька не выдержала:

– Аххаахаа! Аххаахаа! – отчаянно захохотала она.

– Аххаха! – вторила я.

И тут снаружи песня смолкла, послышались удаляющиеся шаги Виктора и ворчание дам:

– Баа… Ну ведь так хорошо пел… Виктор, у Вас не найдётся спрея от комаров, а то мы в темноте свой никак не найдём. – Следом за певцом отправились и подруги. Нам стало неловко, ведь обижать человека совсем не хотелось.

– Милая Женечка, когда мне будет шестьдесят, а тебе пятьдесят семь…– начала было я.

– Пятьдесят шесть с половиной, – уточнила Женька.

– Так вот. Когда мне будет шестьдесят, а тебе пятьдесят шесть с половиной, и я вдруг куплю стринги, надену короткую юбку и стану хихикать с сорокалетними мальчиками, ударь меня скалкой по голове, пожалуйста.

– Аххаххха! Хорошо. Обещаю. Но если ты опять потеряешь память, чур, не обижаться!

– Я к тому времени уже и так потеряю память! Ахаххааа!

– Нет, Юлька, мы будем правильными бабками! Мировыми старушенциями! Будем с тобой путешествовать с рюкзаками, не такими большими, конечно, как сейчас, ведь к тому времени станем меньше есть и нам не придётся носить тяжёлые банки с тушёнкой!

– Нее, бабки много едят, они ж забывают, что уже ели, и им хочется снова! Ахххааа! – не могла остановиться я.

– Да погоди ты. Мы с тобой накопим на уазик, я сдам на права, и будем разъезжать на нём по лесам – по долам.

– А в свободное время таксовать! Аххаха!

Мы и понятия не имели тогда, что это за чувство уходящей молодости: не удержать её, не подкупить ничем. Зайти хотя бы в тренажёрный зал: там зачастую встретишь такого героя, что отчаянно стремится догнать удалого крепкого парня, таким он помнит себя, таким остался он лишь на пожелтевших фотографиях. Но, увы, теперь на его ногах проступили варикозные сетки, а одышка снова выдала усталость. И он успокаивает себя, мол, нет, это ещё не старость, нет, просто нужно чаще тренироваться. Расправляет плечи, втягивает живот, берёт самые тяжёлые веса уверенно, вальяжно, словно бывалый он тут. Подмигивает молоденьким девочкам, веря, что модные кроссовки, молодёжные словечки, тату на руке и плеер с современными треками скинут с него десяток лет. Но сорванное сухожилие ломает план. А молодость смотрит на него отовсюду: с тренажеров в спортклубах, из стеклянных витрин магазинов, со страниц журналов, с танцполов и волейбольных площадок. Эта зовущая, пьянящая молодость смотрит и хохочет дерзко, едко, скалясь в белозубой улыбке.

А как нелепо, как печально стареют женщины! Это происходит, когда на место мечты о дальних странах и прекрасных пляжах становятся мечты о морозильной камере и домашних пельменях; когда после слов, обращённых к супругу: «У меня заманчивое предложение!», она вдруг ставит на стол тарелку с селёдкой и жареной картошечкой; когда при виде статного белого коня, щиплющего траву под деревом, её первая мысль: «О! Нужно срочно найти принца и договориться насчёт удобрения для огорода!». И ни одна волшебная тушь уже не скроет богатого жизненного опыта в её глазах.

Мы не замечаем это время летящей молодости, как часто не замечаем всё важное, принимая за обыденное, само собой разумеющееся: заботу родителей, смех детей, плечо мужа, доверие друзей, помощь Ангела Хранителя…

И вот я стою на краю камня Омутного и смотрю вниз, не решаясь шагнуть вперёд. Все прыгнули, а я хуже, что ли? На этом камне пермские альпинисты натянули верёвки: тренировались сами и предлагали туристам необычный аттракцион «свободное падение». «Джампинг» – так называется это занятие, когда человек в альпинистской обвязке делает прыжок вниз: будь то с горы, или с моста, или ещё откуда-нибудь. Один край верёвки крепится у места прыжка, а другой цепляется к обвязке прыгуна. Пока верёвка разматывается – он летит в том самом «свободном падении», потом качается, как маятник, а когда остановится, его ловят внизу за ноги и помогают встать. Камень Омутной с отвесными утёсами, с семидесятиметровой высоты которого открывается потрясающий вид: Уральские горы похожи на большие куски халвы, между которыми петляет река Чусовая, из зелёной хвойной дали плывут над ней облака, а вон, внизу рассыпались цветные пуговицы – это наши палатки на пляже.

Мы видели, как прыгают экстремалы: Антон, расправив руки в стороны, Илья вниз головой, девушка в бандане – Наташа, которая, пока летит вниз, кричит что есть силы: «Теперь я знаю, как пахнет адреналин!». Братья-математики летят, не издав ни звука, судорожно схватившись за верёвку. Собрался и Ванька. Но альпинисты не разрешили ему прыгать, потому что он ещё маленький. И не было предела Ванькиному горю… Мы с Жекой не слишком раздумывали и тоже решили встать в очередь. Зачем нам это нужно?.. Нам казалось, что это будет фантастический полёт над рекой, полный свободы, воздуха, жизни! Снизу эта скала казалась не такой уж высокой и опасной, а вот сверху всё выглядело иначе. Я трусила. И Жека пошла вперёд.

– Я говорю: «Рэди-Стэди-Гоу!» – и ты прыгаешь. Поняла? – объяснил инструктор-скалолаз, надел на Женьку обвязку и застегнул карабины.– Готова?

Жека кивнула.

– Рэди! Стэди! – и он сильно толкнул Женьку в плечи, не произнеся заключительного «Гоу!», чтобы не дать ей опомниться.

Только бы с ней всё было хорошо, только бы всё было хорошо… Я слышу, как кричит Женька, как её голос стремительно несётся вниз, вот верёвка кончается, и Женькина фигура в синей футболке начинает летать вдоль скалы. Крик летит следом за Жекой, горы усиливают его, словно динамики в кинотеатре. И вот Женьку за кеды хватает парень – помощник инструктора, который специально для этого и сидит в байдарке посреди реки. Жека уже в байдарке, и её везут к берегу. Ура! А я всё никак не решаюсь шагнуть. Вся моя недлинная жизнь прокручивается в памяти, я даже стала подводить кое-какие итоги прожитых восемнадцати лет… Вдруг разобьюсь, а столько всего ещё хочется увидеть, попробовать…

– Юлька-аа!!! Прыгай давай! – кричат мне снизу ребята. – Обед стынет! Мы есть хотим! Мы тебя ждать не будем!

Мне становилось невыносимо стыдно за свою трусость, будто бы я специально выжидаю, чтобы собрать побольше зрителей. Время шло, я уже даже не знала, сколько здесь стою… Наш лагерь постепенно стал собирать палатки, спускать лодки на воду и отправляться в путь к новой стоянке. Моя группа поддержки, во главе которой Женька, все ещё ждала меня внизу. Ребята махали мне, потом им надоедало стоять, задрав головы, и они переставали на меня смотреть, принимаясь что-то рассказывать друг другу. А я застряла на вершине Омутного – самого красивого камня на Чусовой. Нужно прыгнуть. Нужно перебороть свою трусость. Девочка Гуля в книге «Четвёртая высота» тоже боялась прыгать с вышки в бассейн, но ведь прыгнула! Ведь смогла! Я попробовала развернуться лицом к утёсу, чтобы не смотреть вниз, потом присела на корточки поближе к краю и закрыла глаза, затем оттолкнулась носками от скалы и стала стремительно падать спиной вниз. «Полётом» это никак нельзя назвать: я не могу управлять собой, не могу изменить траектории, моё тело тяжёлое как камень, беспомощное, привязанное длинной верёвкой к скале. Я даже не могу прекратить кричать, потому что во мне открылся неведомый вулкан, извергающий наружу этот дикий крик, и, как убавить его громкость, я тоже не знаю. Только бы верёвка не оторвалась. А она всё разматывается, разматывается, я всё падаю и падаю…

И тут! Сильный рывок! Меня резко дёрнуло, всё во мне сотряслось – это кончилась верёвка и вытянулась под моим весом. Я подняла голову и увидела на краю утёса Андерсена: он стоял, широко расставив ноги, и держал обеими руками мою страховочную верёвку… Я не успела опомниться, как меня стало болтать взад-вперёд мимо скал, в глазах мелькали то стена утёса, то речка, то лес, то ребята, и снова стена утёса…. Помощник инструктора в байдарке поймал меня, качающуюся над рекой, за ноги, помог опуститься в байдарку, и я замолчала.

– Ну вот, а ты боялась, – ободрительно сказал мне загорелый парень, работая вёслами, он щурился от солнца и улыбался. А мне всё ещё не верилось, что прыжок позади и подо мной сиденье байдарки – твёрдая деревянная перекладина. С вершины Омутного мне махали ребята-альпинисты, Андерсена с ними уже не было. Я растерянно смотрела мимо утёса, мимо парня с вёслами, расположившегося напротив меня, куда-то сквозь лес и тёмную воду Чусовой.

– Юлька, ну ты чего сидишь, как памятник? Вылезай, давай руку! – встретила меня Жека.

Я взяла её руку – горячую, сухую, уверенную, и слёзы подошли к горлу. Я неловко отводила глаза от ожидающих на берегу ребят и юрких огоньков Женькиного взгляда, мысли неуклюже разбредались в голове, я не могла собрать их и выразить словами. И в то же время мне стало так легко и радостно, ведь жизнь моя продолжается…

Да, жизнь действительно продолжалась: вот инструктор готовит обед, размешивая лодочным веслом сахар в огромной кастрюле с компотом, вот Жека развешивает на верёвку мокрые полотенца и купальники, вот я поднимаю голову, подставляя лицо ветру и солнышку, ведь погода решила сменить гнев на милость, пропустив солнечные лучи сквозь редкие тучки. С бивака доносятся гитарные переборы, мне спокойно и светло на душе, и тоже хочется взять в руки гитару. Я почти не умею играть, так, пара-тройка песен, которым меня выучил папа. Но душа просит, и отказать ей становится невозможным. Я устраиваюсь на бревне у костра рядом с музыкальной компанией, поправляю полосатые гольфы, натягивая повыше на икры, Антон передаёт мне гитару. Что петь? Спою свою песню, слова которой возникли словно сами собой и легли на бумагу, да и мелодия подобралась легко. Папа добавил несколько аккордов, украсивших этот нехитрый мотив, так получилась песня, которую мы полюбили.

Мы

Превращаются друзья в знакомых,

А деды словно раритет.

Листая старые фотоальбомы,

Мы вспоминаем, кого с нами нет.

Вчера мы ждали чудо,

Сегодня ждём трамвай.

Немытая посуда

И старый горький чай –

Лелея вечные проблемы

Скомканной жизни нашей,

Мы заполняем в ней пробелы

Густой и жидкой манной кашей.

Спешим на службу и на рынок,

И дни из грядок и из пробок,

Светофоров, банок, крынок,

Сумок, дырок, остановок.

Придя домой, возьмём газету,

Что колыбелью для души.

И станем мы читать про эту

Чёрно-белую нашу жизнь.

– Не слышал раньше такой песни, чья она? – обратился ко мне Егор, в прошлом заядлый турист, а теперь глава семейства, молодой отец озорной девчушки Леночки.

– Моя, – улыбнулась я.

– Да ну, чья песня-то? – не поверил Егор.

– Это Юля сочинила! – вступилась за меня Жека.

– Перепиши слова, – всё ещё с недоверием смотрел он на меня.

Я передала гитару Егору и он продолжил вечер песней Чайфа:

– От старых друзей весточки нет, грустно. А на душе от свежих газет пусто, и от несвежих невелика потеха, правда вот был армейский дружок, уехал.

Нам стало привычным укладывать вещи в рюкзаки, надёжно пакуя в полиэтиленовые мешки, собирать и разбирать палатки, натягивать и отвязывать верёвки от еловых стволов, обживать новые и новые места. Чусовая удивляла меня своими живописными берегами: суровая, самобытная природа, и потому потрясающе прекрасна. В недвижимых утёсах, в бесконечной зелёной тайге чувствовались сила и мощь. Несмотря на дожди и неизвестность, в которую мы продвигались на мелком судёнышке всё дальше и дальше, я ощущала здесь покой и уют. Опорой и защитой мне были нерушимые стены скал. Нас ждала следующая днёвка напротив камня Великан, чья высота достигала ста двадцати метров – самого высокого на реке Чусовой, – как четыре наших городских девятиэтажки, составленных друг на друга! Он устроился на излучине, где река делает очередной поворот, плавно огибая огромный утёс. «Только бы не было дождя! Только бы не было!», – вертелось у меня в голове, так хотелось забраться на этот утёс в сухих кедах. Ведь стоит камням едва намокнуть, как подошва обуви предательски скользит, усложняя путь. А скатиться с Великана радости мало.

Но вечер выдался тихий, без дождя, Филиппович восседал на своём царском кресле, разложив обе руки по подлокотникам, хмуро глядя из-под панамки. Инструктор готовил ужин, подставляя загорелую спину жалам комаров. Антон развешивал сырое полотенце да рубаху на верёвки, а Никита Волшебник качал баллоны катамарана. Интересно зачем, отплываем только завтра в обед. Вот ребята медики Маша и Влад с вёслами в руках подошли к катамарану. Что они затевают?

– Ребята, вы домой сбежать решили? – кричит им Костя с бивака.

– Ага! Через тайгу срежем и напрямки в Омск! – улыбается Волшебник.

– Кто с нами на Великан? Скоро стемнеет, кто готов к трудностям и приключениям, собирайтесь быстрее! – командует Никита.

Мы с Жекой переглянулись: заманчивая идея!

– А как возвращаться, в ночь, что ли? – всё же сомневаюсь я.

– Мы туда с ночевой пойдём, – поясняет Маша. – Возьмём пару палаток.

Встретить рассвет на самом высоком утёсе Чусовой – что может быть романтичнее! Сомнений больше не было, и мы с Женей собрали спальные мешки для ночлега на новом месте, ложки и кружки. Из большой общей кастрюли Маша заботливо налила в маленький закопчённый котелок несколько поварёжек горохового супа – инструктор уже приготовил ужин.

– Маша, прольётся, – качала я головой, определённо не веря, что можно подняться на гору с кастрюлькой супа, ни разу не споткнувшись о корень дерева, и подтянуться вверх на камень лишь с помощью одной руки.

– Без жидкого нельзя, я как врач говорю, – не отступалась Маша.

Меж тем небо окрасилось в густо-сиреневый цвет, сумерки опустились на Чусовую, и мы взобрались на катамаран, – нехитрое сооружение из двух надувных баллонов, соединённых между собой несколькими жердями. Инструктор оттолкнул наш катамаран от берега с напутственными словами: «Аккуратней там!», и мы старательно заработали вёслами, чтобы течение не унесло нас. Утром мы должны будем вернуться на завтрак к основному составу лагеря, чтобы продолжить сплав по Чусовой. На Великан поднимались уже по темноте, фонарики были не у всех, и потому Никита шёл сзади группы, освещая путь большим фонарём, благодаря его яркому лучу мы и вскарабкались на утёс, то и дело хватаясь за торчащие из-под земли корни деревьев. Что-то звало меня туда, наверх, что-то отчаянно кипело в моей душе и рвалось наружу, так хотелось мне встретить рассвет на вершине, под самым небом. Маша смогла донести котелок, не расплескав ужин на камнях и кочках, и гороховый суп пришёлся как нельзя кстати. Площадка на вершине оказалась совсем небольшой, и потому наши палатки громоздились под сильным уклоном впритык друг к другу. Но всем очень хотелось спать, и потому ни теснота, ни булыжники под спиной никого не смущали. Не спал лишь Волшебник. Он подбрасывал хворост в костёр и сидел один, рассматривая красные угли. Он был другим, непохожим на нас. Вот мы, как медные пятаки на открытой ладони, простые и понятные со всех сторон. А Никита, самый старший, самый молчаливый, казалось, знал больше, чем все остальные, его зрению было доступно что-то, что неведомо нам. Может, оттого его прозвали Волшебником?.. Голос Никиты разбудил меня:

– Эй, сони-романтики, кто рассвет встречать собирался, вылезайте! – Волшебник расстегнул молнию палатки, и сырой холодный воздух снова коснулся ноздрей.

На помятых лицах «сонь-романтиков» не было и намёка на радость и умиротворение, невыспавшиеся, зевающие, мы по очереди выкатились на свежий воздух. Я глянула на две неказистые палаточки, съехавшие набекрень, притулившиеся на уклоне Великана.

– О! Палатки-то как за ночь перекосило! – удивилась я.

– Ничего с ними ночью не случилось, мы их так криво ещё вчера в темноте поставили, – улыбнулся Антон.

А над Чусовой вставало солнце, румяня щёки утёсов, тянулось тёплыми лучами к лапам сосен, к мокрой траве, а внизу, на другом берегу реки, устроились яркие бугорки палаток, в которых укутались в спальники спящие люди, они смотрели десятый сон, а может, и вовсе спали без снов, но никто из них даже не подозревал, как прекрасно это утро здесь, на Великане. И таких больше не будет. Другие, конечно будут, а вот именно это утро уже никогда не повторится. Я вдруг почувствовала это всей своей душой. Я бы ещё о многом могла размышлять, стоя на краю камня, но мои мысли прервала байдарка, разрезающая гладь воды внизу. Двое в байдарке синхронно работали двулопастными вёслами, рисуя в воздухе «восьмёрки», как вдруг лодка перевернулась вверх дном, выкинув гребцов за борт. Похоже, судно налетело на камень. Ребята сбежались смотреть, что же будет дальше. Но, гребцы, видимо, были опытными: им быстро удалось поставить байдарку на воду и уйти к берегу, где спал наш лагерь.