Читать книгу Возьми мое проклятие - Юлия Клыкова - Страница 8

Сельцо Малая Талка состояло всего из двух улиц. Одна из них, Центральная, протянулась по разным берегам речки-Талки, вторая, Коллективная, находилась на левобережье параллельно первой – на ней в основном размещались фермерские хозяйства и угодья. Обе улицы пересекал короткий переулок, со стороны Коллективной маленьким хвостиком выходящий за границы скопления остальных построек. Там-то, от крайнего дома, и начиналась тропинка, ведущая к избушке «Бабы-Яги».

Горяевы и Шашков жили на правом берегу реки, потому, чтобы попасть к Кузнецовой, не привлекая ненужного внимания, Андрею с Филиппычем пришлось обойти задами чуть ли не половину села, перейти мост, миновать переулок и уже оттуда свернуть к лесу.

 Какое-то время шли молча. Старик бодро вышагивал рядом, подсвечивая фонариком покрытую подмёрзшей грязью тропинку и временами уводя луч подальше, будто опасаясь кого-то встретить. Как только село осталось позади, Андрей спросил:

– Так а ты-то сам видел новый дом?

– А как же! – Филиппыч фыркнул. – Как услышал о нём, первым же делом сходил поглазеть. Ты же знаешь, я любопытный.

– Ну и как он?

– Говорю же – настоящий терем! Я не писатель, красиво не расскажу. Скоро сам увидишь.

Они снова замолчали, и Андрей подумал: а что если воспользоваться ключиком, так любезно подброшенным Борисовым? Нехорошо это – подозревать пожилого друга, а всё-таки проверить стоит. Лицом Шашков владеет плохо: как его корёжило всякий раз, когда он расспрашивал насчёт ссоры с матерью! Сумел бы нащупать правильный вопрос, давно бы расколол… Жаль, с некоторых пор эта тема у них табу – теперь, набравшись опыта, он легко бы нащупал правильные формулировки. Решено, устроит сюрприз! Реакцию к делу не пришьёшь, но надо же хоть с чего-то начинать?

– Одного я понять никак не могу, – заговорил Филиппыч. – На кой чёрт ей дался новый дом? Всю жизнь прожила в развалюхе и вдруг надумала строиться! Может, сбрендила? Решила на вечность замахнуться?

– Наверное, хотела о наследнице позаботиться, – скучающим тоном предположил Андрей. – Подумала: неправильно это – совсем ещё молодой женщине жить в глухомани без удобств.

– Наследнице? – удивился Филиппыч, резко остановившись и дёрнув рукой так, что луч фонарика на секунду ослепил Андрея. – Какой ещё наследнице?

– Какой? Такой! – нарочито-зловещим голосом прогнусавил он. – Той, что завещала ведовскую силу!

– Тю, дурак! – облегчённо выдохнул старик и, отмахнувшись, двинулся дальше. – А я уж подумал – и правда!

– А с чего ты взял, что неправда? – уже нормальным голосом отозвался Андрей. – Ты знаешь о Кузнецовой что-то ещё, о чём забыл мне рассказать? Наследница-то есть. Я имею в виду обычная, безо всяких этих колдовских штучек с передачей силы. Зовут Кира Багрянцева.

– Да откуда?! Нет у бабки никакого потомства!

– Выходит, есть.

Остаток пути они провели в тишине, прерываемой только тонкими криками совы. В лесу пришлось вести себя осмотрительнее – лавировать между деревьев, то и дело уклоняясь от веток, тут и там возникающих у лица. Фонарик, освещавший узкий участок дороги, помогал плохо и Андрей морщился всякий раз, когда не успевал увернуться от хлёсткого удара.

– Ну вот и пришли, – сообщил Филиппыч и посторонился, пропуская идущего позади Андрея. – Эх, а раньше-то лес под самое село подступал. Сегодня мы с тобой от опушки в два счёта до дома добрались…

Он лишь хмыкнул, внимательно рассматривая чёрную крышу, возвышающуюся над высоким бревенчатым забором, до жути похожим на иллюстрации к русским народным сказкам. Не хватает лишь лошадиных и человечьих черепов, чтобы повесить их на острозаточенные деревянные колья.

– А юморок-то у нашей Кузнецовой … специфический, – заметил он, не сводя глаз от ограды. – Может, ближе подойдём? Как думаешь, сумеем во двор зайти? Отсюда почти ничего не видно.

– Чего ж нет? – удивился Филиппыч. – Запросто! Топай за мной!

И, махнув рукой, снова двинулся вперёд, направляя луч фонаря на забор. Калитка обнаружилась в десятке шагов – и не поскупилась же бабка на дерево! Толкнув её, старик отошёл в сторону и приглашающе махнул рукой:

– Прошу!

Андрей ступил во двор, глянул на дом и уважительно присвистнул. И правда, терем: два этажа, свежий, сложенный «в чашу» брус, многоскатная крыша, резные коньки. На первом этаже огромное, в человеческий рост окно, на втором, мансардном – ажурно-кружевной балкон. Откуда-то сзади выглядывает ветряк, в стороне примостилась небольшая банька, сделанная в форме лежащего бочонка… Расстаралась бабка!

Пока он изучал двор, одновременно прикидывая, как подать Филиппычу идею проникнуть внутрь, тот ходил следом, услужливо направляя фонарик на стены, окна, порог. Когда вернулись к калитке, на мгновение осветил опломбированную дверь, заставив усомниться в целесообразности задуманной проверки, но острый зуд внутри так и подбивал устроить провокацию, потому, отбросив сомнения, Андрей повернулся к товарищу, нащупал ключ в левом кармане брюк и спросил:

– Ну что, устроим обыск? Тебе же интересно, кто её убил?

– А? – от удивления Филиппыч дёрнулся, рука его мотнулась и луч, сделавший оборот, на мгновение выбелил ошеломлённое лицо. – Чегой-то не пойму я тебя, Андрюшка. У тебя ордер есть?

– Да какой там ордер! – Андрей фыркнул, достал из кармана подброшенный Борисовым ключ и потряс им перед Филиппычем. – У меня есть кое-что получше!

– Кхм…

Старик кашлянул и скосил глаза на ключ, отчего его лицо, освещённое тусклым светом опущенного фонаря, приобрело жутковатый вид. Задумчиво взъерошив волосы, он недоумённо протянул, вплетая в речь клоунские интонации:

– Восемьдесят семь лет живу… Много чего видал, но не ждал, что самый честный из известных мне ментов, и службу-то оставивший из чистоплюйских соображений, предложит мне, пожилому и глубоко порядочному человеку, пойти на дело.

Андрей хмыкнул, но не стал разубеждать Филиппыча в собственной «чистоплюйственности». Все не вполне законные делишки он всегда проворачивал в одиночестве; не получив магарыча, палки в колёса не ставил, никогда не хвастался взятками, уродам, вызывающим омерзение, не помогал – потому-то у окружающих и правда частенько складывалось впечатление, что он пуленепробиваемо честен. Даже приятно, чёрт возьми.

Но ёрнический тон старика не ввёл Андрея в заблуждение: зная Филиппыча больше двадцати лет, он легко считал и тщательно скрываемый шок, и досаду, и подозрение. Будь у него меньше опыта в общении с преступниками, поверил бы безоговорочно, а так лишь чуть расслабился. Но Шашкову не хватило терпения выдержать саркастическую интонацию – направив фонарь в лицо Андрея, тот сорвался на крик:

– Откуда ключ? Отвечай!

Андрей моргнул и загородился рукой от света:

– Эй! Ты чего так взбесился? Знакомый мне ключ дал, успокойся!

– Знако-омый? – недоверчиво протянул Филиппыч, но фонарь отвёл. – Из ментуры, что ли?

– Да тебе-то какая разница? Не думаешь же ты, что это я убил?

Эти слова вогнали старика в ступор – похоже, тот и в самом деле решил именно так, поэтому надолго замолк с озадаченным выражением лица, обдумывая вопрос. Наконец, отрицательно покачал головой.

– Ты прав, прости. Что-то я перенервничал. Я же тебе в прошлую субботу звонил – жена телефон взяла, мы ещё с ней немного поговорили. Ты в душе был. Помню, сказала ещё, ты только что закончил какое-то тяжёлое дело. Стало быть, не мог отлучаться раньше. Да и в тот день дома находился.

От этих рассуждений Андрей захохотал в голос, напрочь наплевав на конспирацию. Нет, ну молодчага же Филиппыч! Как переиграл его! Или не переиграл, а действительно испугался, но это не так неважно. Дурацкая, в общем-то, была затея. Шитая белыми нитками.

– Ладно, не хочешь, пойдём обратно, – успокоившись, предложил он, пытаясь сгладить неприятную ситуацию. – Чего тут торчать? Прогулялись, посмотрели… Пора по домам, в люлю.

Но Филиппыч снова его удивил – неловко переступив с ноги на ногу, повёл фонарём в сторону порога, высветил опечатанную дверь и виновато признался:

– Да я как раз не прочь… Нельзя это убийство так оставлять. Никакое нельзя, но это в особенности. Но что ты с этой штукенцией сделаешь?

И он кивнул на круглую металлическую пломбу, заполненную пластилином. Андрей прищурился:

– Ты прав. Просто мне эта идея только что в голову взбрела. Ключ-то мне случайно подогнали. Я и не думал об этом всерьёз, но тут ты предложил прогуляться…

– А зря! – погрозил пальцем Филиппыч. – Не спрашиваю, кто так удружил, но согласись: всё равно нужна страховка. Не можем же мы наследить? Хотя бы перчатки!

– Да не собирался я туда лезть! – махнув рукой, соврал Андрей, и, ощутив необъяснимый азарт, вдруг рубанул правду. – Интересно стало, как ты на ключ отреагируешь! Криминалисты считают – убийца слабый и высокий. Предполагают – подросток, женщина… Или старик.

– Что-о?

Филиппыч вытаращился, как будто поперхнулся и не может дышать. Даже в слабом отсвете фонаря было заметно, как его лицо заливает свекольный румянец возмущения. Моргнув, он дёрнулся, и на долю секунды Андрею показалось, что старик сейчас расхохочется, но тот внезапно нахмурился, сунул ему фонарик и запальчиво произнёс:

– Это я-то слабый? Я?! Да ты, я смотрю, совсем оборзел, Андрюха! Гляди!

И, сделав несколько шагов вперёд, резко опустился на землю, упёрся ладонями в нижнюю ступень и вытянул ноги:

– Считай вслух!

Он принялся отжиматься – быстро, размашисто, касаясь грудью порожка. Андрей стоял позади и послушно считал. Добравшись до двадцати, не выдержал и сказал:

– Филиппыч, хорош. Я всё осознал. Мне стыдно. Заканчивай выкаблучиваться.

– Ха! – ответил тот, проигнорировал требование и очередной раз согнул руки. Так бы, наверное, и отжимался до упада, если бы от двери не донёсся скрип. Андрей повёл рукой, смещая фонарь повыше, а Филиппыч сменил позу – переместился на корточки, а затем выпрямился в полный рост.

Дверь открывалась, тихонько поскрипывая. Пломба никуда не делась, только утопленный в пластилине язычок почему-то оказался повёрнутым вниз, а не перекрывал, как должно, узкую щель. Но при этом выглядел совершенно нетронутым. Распахнувшись во всю ширь, дверь коснулась деревянных перил и застыла. В сенях что-то грохнуло, застонали половицы, будто кто-то потоптался на месте, раздался глуховатый смешок и следом за ним кашель. Доски заскрипели под удаляющимися шагами, и Филиппыч, хватая Андрея за локоть, напряжённо выдохнул в ухо:

– Ну так… Пойдём? Или как? Приглашают вроде.

Андрей кивнул и запоздало сообразил, что в полутьме товарищ, скорее всего, не видит этого жеста, но язык почему-то присох к нёбу. Пришлось вместо ответа шагать вперёд, подниматься по ступенькам и заходить в сени, стараясь ничего не касаться руками. Дверь сзади захлопнулась. Он дёрнулся, повернулся к Филиппычу, увидел его ошалевшие глаза и сообразил, что тот не имеет к хлопку никакого отношения.

В этот момент в доме снова кто-то заходил – поведя фонариком по стенам, Андрей двинулся на звук. Пересёк сени и зашёл в помещение, большую часть которого занимала русская печь. Там никого не оказалось. Он осмотрел всю комнату, изучил стены и стол, стоящий, как и в старом доме, у окна, зачем-то заглянул в горнило, но и там, ожидаемо, никого не увидел. Повернулся к ведущей наверх лестнице и в этот момент рядом кто-то вздохнул.

Вздрогнув, Андрей повернулся к Филиппычу, одновременно осознавая, что звук доносился с другой стороны. Тут же дёрнулся обратно, мимоходом отметив, что волосы на затылке у старика стоят торчком, а глаза безумные, как у кота, которому устроили «самолётик».

Интересно, он также выглядит?

Словно ответом на мысленный вопрос, рядом раздался смешок. Направив фонарь влево, Андрей застыл с разинутым ртом. В двух шагах от него клубился квадратный сероватый силуэт, похожий на метрового полупрозрачного туманного йети. Черты лица и особенности фигуры были неразличимы – энергетическая субстанция, из которой состояло существо, постоянно находилась в движении, вырываясь из тела крохотными язычками, наслаиваясь друг на друга и образуя участки с неоднородной плотностью.

Сообразив, что его заметили, существо хмыкнуло и пошевелилось, перемещаясь к ведущей на второй этаж лестнице. Андрей, не решаясь смотреть на Филиппыча, двинулся следом, с трудом переставляя негнущиеся ноги, из-за чего едва не сверзился со ступеней, вписавшись лбом в стену. Зато пришёл в себя – шок прошёл, и ноющая от удара голова стала соображать куда лучше.

Верхний этаж оказался поделённым на три комнаты. Провожатый привёл их в среднюю – судя по обстановке, кабинет или библиотеку, подошёл к шкафу, полному очень старых книг, и принялся что-то искать. Со стороны это выглядело необычно – объёмные тома сами собой выпрыгивали с полки и складывались стопкой на столе. Когда ряд опустел, в нише обнаружилась замаскированная под стенку дверца, из которой выскочила объёмистая тетрадь в кожаном переплёте и, ненадолго зависнув в воздухе, подлетела к Андрею, опустившись на торопливо протянутые ладони.

…Большую часть обратного пути Андрей и Филиппыч провели в молчании, то и дело косясь друг на друга, покряхтывая и вздыхая, но не решаясь обсудить увиденное. Произошедшее стало для них настоящим откровением. Андрей безостановочно крутил в голове слова, сказанные утром Борисовым: «…в разуме я своём уверен и не собираюсь убеждать себя, что мне всё показалось» – и думал, думал… О том, что Толян, похоже, прав – столкновение с необъяснимым лучшая проверка на адекватность мировосприятия. Потому что скептицизм хорош в умеренных дозах, в больших мало чем отличается от религиозного фанатизма. Да, «религия» у скептиков другого порядка: не вера – недоверие. Но как и фанаты разных богов, скептики часто стоят на своём вопреки доводам разума и логики. Потому-то сомнение, как и убеждённость, в руках одержимых легко превращается в оружие. Потому-то важно соблюдать баланс: слушать, смотреть и оценивать, стараясь быть отстранённым, не прогоняя случившееся через призму привычного или невероятного для себя или других людей. Ведь некоторые кажущиеся чудесными вещи, часто лишь выглядят таковыми из-за плохой образованности или узкого мировоззрения.

Сложно, похоже, будет с этим делом.

Раздалось хлопанье крыльев – прямо над их головами пролетела какая-то птица. Андрей встрепенулся, сбрасывая задумчивость, Филиппыч откашлялся и проговорил сипловатым голосом:

– Может, винца по полстаканчика? Не пьянки ради – для успокоения нервов? Иначе не засну. У меня домашнее, старый товарищ из Крыма передал.

Они как раз подошли к задней калитке, выходящей в огород. Андрей положил руку на низенький забор и повернулся, собираясь ответить, но сбоку снова донеслось хлопанье крыльев, громкое карканье и рядом с его ладонью опустился ворон.

– Кар! – важно сообщил он, по очереди посмотрев на Андрея и на Филиппыча.

Он произнёс этот звук так членораздельно и чётко, будто повторял за человеком, а не каркал, как обычная птица. Огромный, размером побольше курицы, глянцево-чернильный ворон бесстрашно уставился Андрею в лицо, чуть задрав голову, и, словно бы от любопытства, слегка приоткрыв клюв.

– Кар!

– Ты кто такой? – спросил у него Андрей, поражаясь птичьей смелости. – Что тебе надо?

Стоящий позади Филиппыч шумно выдохнул и ответил вместо пернатого:

– Бабкин он. Я его видел, когда на стройку в том году ходил смотреть. А вот что надо… Чёрт знает, что в птичьих мозгах творится?

Словно реагируя на едкое замечание старика, ворон встрепенулся, недовольно потряс головой, охорашиваясь, коснулся клювом перьев, расправил крылья, взмахнул ими и очень внятно произнёс, выставляя вперёд четырёхпалую лапу:

– Мрак. Приятно.

Опешившему Андрею ничего не оставалось, как только пожать костистую конечность. Ворон тут же воспользовался моментом – перехватил пальцами его ладонь, уцепился клювом за рукав и полез вверх. Забравшись на плечо, ещё раз взмахнул крыльями и выдал:

– Домой!

– Ты прав, Филиппыч. Винцо не помешает.

Но домой Андрей попал глубоко за полночь. Сначала они, как и договорились, выпили по полстакана вина, потом, слегка придя в себя, решились всё-таки обсудить случившееся и сравнить впечатления. А для того чтобы исключить возможность самообмана, записали обе версии на листах, вырванных Филиппычем из школьной тетради в клетку. И обменялись.

Убедившись, что оба видели одно и то же, вразнобой облегчённо вздохнули – всё-таки шанс коллективного помешательства стремится к нулю – и, успокоившись, принялись изучать принесённую из дома старухи добычу. Это была пожелтевшая от времени тетрадь с выцветшими клетками, что-то вроде гроссбуха, куда аккуратным убористым почерком Кузнецова записывала всех клиентов и посетителей. Начиная с 1949 года, их насчитывалось больше тысячи.

Имена, фамилии, даты рождения, краткие описания болезней или проблем – снабжённые саркастическими характеристиками клиентов, явно свидетельствующими об остром языке и язвительной натуре старухи. Так, запись от 1957 года гласила:

«Поддуваева Анна Сергеевна, супруга крупного партийного работника. Обратилась с жалобами на неплодность. Привезла бумаги от врачей, подтверждающие неспособность к чадородию, однако после осмотра оказалась рожавшей и, больше того, изгонявшей плоды. Помогать ей отказалась. Без того много на мне, брать ещё и грехи нераскаявшейся лгуньи и убийцы собственных детей… не хочу. Посоветовала взять ребёнка в детдоме, глядишь и смилостивится Бог, даст ещё своих. Уезжала, понося меня грязными словами. Да я и сама в долгу не осталась».

 На этом месте Филиппыч отодвинул тетрадь, широким жестом снял очки и воскликнул:

– А ведь я помню эту… даму! Красивая такая – беленькая вся, гладенькая, глаза, как синька! Останавливалась в Великой Талке, у Проскуриной бабы Мани. Вся такая фифа – ни дунь, ни плюнь! Двух суток не продержалась, на второй день вернулась от Кузнецовой злющая, точно на ежа села. Облаяла бабу Маню, собрала шмотки и тю-тю! Позвонила с телеграфа в город, уже к вечеру за ней машину выслали.

– Вот что, Филиппыч, – широко зевнув, заговорил Андрей. – Ты же, наверное, многих из этой тетрадки знаешь? Давай, я её тебе на завтра… то есть, на сегодня уже… оставлю, а сам пойду спать. Я-то хотел ещё на свадьбу сходить, мало ли, вдруг получится там что-то узнать. А в понедельник ты мне отдашь тетрадь, когда я за Артёмом поеду. Почитаю, пока сын будет собираться. Вернусь, поделимся…выводами. Идёт?

– Идёт, – согласился Филиппыч, послушно захлопывая тетрадь. – Ты прав, поздно уже. Ступай, мать, наверное, переживает.

– Думаешь, не спит?

– Мало ли. Кто знает?

Андрей вздохнул и поднялся, протянул ладонь ворону, который весь разговор расхаживал взад-вперёд по подоконнику и время от времени спускался на стол, брал из вазочки крекер, чтобы, вернувшись на место, положить перед собой и отклёвывать по крохотному кусочку. Теперь вся поверхность подоконника была усыпанной крошками – увидев это, Филиппыч покачал головой, встал из-за стола и пошёл за тряпкой. Наводить порядок. Проходя мимо окна, Андрей ещё раз на прощание отсалютовал товарищу, Мрак на его плече солидарно каркнул, и тот с усмешкой махнул им рукой.

Филиппыч угадал. Когда Андрей зашёл во двор, в одном из окон всё ещё теплился свет. Пришлось спешно засовывать ворона за пазуху – не хватало ещё, чтобы родители устроили скандал. Если они так отреагировали на одно лишь имя Кузнецовой, страшно представить, что будет, когда они увидят её питомца. Поругаться можно и утром, на свежую голову, а сейчас надо бы отдохнуть. Хорошо, Мрак не стал протестовать, только пробурчал из-под куртки какую-то нецензурщину, вогнав его в ступор своим лексиконом.

Ай да бабка, ай да сучья дочь!

Мать встретила его поджатыми губами – она ждала, сидя на кухне и читая книгу у включённой настольной лампы. Слава богу, подходить не стала: увидев Андрея, резко встала, буркнула «спокойной ночи» и ушла к себе в комнату. И то хлеб.

Увы, как он не пытался заснуть, ничего не выходило. В голову лезли мысли об убийстве Кузнецовой и избавиться от них не получалось. И ладно бы что-то дельное, так ведь какой-то бред! Не зря говорят: утро вечера мудренее. Подразумевая, что решать на ночь серьёзные вопросы не стоит – можно наломать дров. Но с другой стороны – это дело вообще ни под какую классификацию не попадает, так стоит ли судить о нём привычными мерками?

Вот интересно, это существо… Домовой? Мог ли он, после убийства, навести порядок в доме Кузнецовой? Мысль идиотская, да. Но ведь она ничем не хуже версии Борисова, что убийца мог остаться и прибрать после себя! Будь преступление спланированным – тот и так не оставил бы существенных улик. В противном случае, вряд ли рассуждал бы трезво. Да и йети этот туманный не позволил бы преступнику свободно расхаживать по дому – если уж менты наложили «кирпичей», то одиночку домовик шуганул бы только так. Да, убийству он мешать не стал – бабка сама хотела смерти. Но смотреть, как по его владениям шарится чужак, вряд ли бы согласился. К тому же Кузнецова наверняка дала ему какие-то указания. Непонятно, правда, чем она руководствовалась, если стерильная чистота и впрямь наведена домовым…

С такими мыслями Андрей проворочался до шести утра и уснул, когда за окном уже начало сереть. Проснулся почти в обед, когда Мила зашла в комнату, со всех сил громыхнув дверью, и проорала над ухом:

– Горяев, подъём! Сколько можно дрыхнуть? Скоро вечер! О! А! Это у нас тут кто?

 Андрей перевернулся с живота на спину, лениво продрал глаза и покосился в окно. Убедившись, что на дворе день, потянулся за лежащими на тумбочке часами и глянул время – будильник, который он завёл перед сном, сработает через пятнадцать минут. Застегнув на запястье ремешок, закинул руки за спину и выдал, глядя в потолок:

– Кофе.

– Гля, ты наглый! – восхитилась Мила, упирая руки в боки. – Ты и с женой ведёшь себя так по-барски? Понятно, почему у неё после переезда в Брянск испортился характер!

– Ты по себе-то не суди, – скривился Андрей, усаживаясь в кровати. – Если бы я так вёл себя с Ириной, она бы на цыпочках ходила и угождала. Характер у неё от безделья испортился. От безделья, да от нехватки впечатлений и эмоций.

– Ха! – усомнилась сестра, но спорить не стала. Вместо этого ткнула пальцем за спину и поинтересовалась: – А про него ты мне ничего не расскажешь?

– Про него-о? – Андрей повернулся к устроившемуся на спинке кровати Мраку, до сих пор сидящему в «спящей» позе – повернув голову назад и спрятав клюв в оперении, с закрытыми глазами. Правда, веко дёргалось, выдавая притворщика. – А что ты хочешь узнать? Познакомься, кстати: это Мрак.

Услышав своё имя, ворон тут же перестал прикидываться спящим – встрепенулся, смачно зевнул, несколько раз взмахнул крыльями и повторил коронный номер – вытянул лапу и произнёс:

– Мрак. Приятно.

– Фигасе, – вылупила глаза Мила, послушно пожимая предложенную конечность. – Я Мила. Взаимно.

Довольный собственной выходкой, Мрак скосил сливовый глаз на Андрея, важно распушился и принялся чистить пёрышки, то и дело поглядывая на зрителей: «Какой я молодец, правда?» Мила ошеломлённо потрясла головой и снова обратилась к Андрею:

– Откуда у тебя ворон Бабы-Яги?

– А почём ты знаешь, что это её? – сощурившись, ответил он вопросом на вопрос.

– Да все сельские знают! – фыркнула сестра и язвительно добавила. – Это же ты один такой… дикарь. Ничего не знаешь, ничего не видел. А местные хоть и бздят, но многие таскались в лес, одним глазком на строительство посмотреть. Даже папка ходил. Только ты маме об этом не проболтайся, я тебе по секрету сказала. Так откуда он у тебя?

– Шёл-шёл и нашёл, – скаламбурил Андрей, отметив про себя, что круг подозреваемых, похоже, включает жителей обеих Талок. И Малой, и Великой. – Серьёзно говорю, не смотри на меня такими глазами. Заходил во двор к Филиппычу, он опустился передо мной на калитку, лапу протянул, представился. Пока я её пожимал, этот хитрец извернулся и залез на плечо.

Он замолчал, глядя на задумчивую Милу, рассматривающую разошедшегося от её внимания Мрака, с фанатичным педантизмом наводящего глянец на чернильное оперение и бросающего на постель и прилегающий к ней пол, снятую с молоденьких пёрышек кожицу. Потом добавил, состроив просительную мину:

– Милаш, хорош выпендриваться. Сделай кофе. Пожалуйста.

– Да сделала уж! – фыркнула эта вредина и, наконец-то оторвавшись от Мрака, двинулась к двери. – Сейчас принесу.

Сходила на кухню, доставила кофе, отдала чашку Андрею, уселась на стоящем у стола табурете и принялась подманивать Мрака, похлопывая себя по коленям и протягивая к нему руки. Ворон оказался сообразительным – склонив голову набок, понаблюдал за этими манипуляциями секунд двадцать, перепрыгнул на стол, косолапя, приблизился к сестре и подставил голову под руку. Та взвизгнула от восторга и, осторожно погрузив кончики пальцев в перья, принялась ерошить его затылок. Мрак сидел, балдея от удовольствия – распластав крылья, касаясь пузом столешницы и слегка приоткрыв клюв. Дождавшись, пока Андрей выпьет кофе, Мила забрала чашку, попрощалась с вороном и напомнила:

– Ты ведь не забыл о Самойловых? Родители вчера не ходили, тебя ждали. Поэтому сегодня ушли пораньше, чтобы те не обижались. Я тоже сейчас пойду. И ты обещал, помнишь?

– Обещал, значит, схожу. Всё, марш отсюда! Одеваться буду.

– Давай-давай… Дорогу сам найдёшь?