Читать книгу Гуннора. Возлюбленная викинга - Юлия Крён - Страница 8

962 год

Накануне свадьбы Гуннора убежала из дома. В последние дни она редко оставалась там: мысль о том, что вскоре ее сестричка будет принадлежать этому чурбану Замо, сводила ее с ума. Но хуже всего было то, что из соседней деревни пришел священник и окрестил Сейнфреду. Таким было условие Гильды, которая до последнего пыталась отменить свадьбу. В конце концов старуха все-таки поняла, что столь трудолюбивая невестка, как Сейнфреда, ей пригодится, да и сама она не вечна, а кто-то же должен будет присматривать за сыном после ее смерти. Но Гильда хотела позаботиться о том, чтобы будущая невестка не могла проводить языческие ритуалы и не наложила на нее проклятие.

Священник ненавидел этот лес, считал его безбожным местом, где могут жить только звери да отвратившиеся от Господа воры и разбойники, и потому не стал задерживаться в хижине Замо. К облегчению Гунноры, Замо сказал, что для самой свадьбы священник не нужен, достаточно, чтобы брак признал старейшина рода – в его случае это была Гильда. Но Замо хотел подождать со свадьбой до завтра, чтобы наловить дичи для праздничного ужина. Гуннора была уверена, что не съест ни кусочка. Пока Сейнфреда убирала в доме, Гуннора углубилась в лес и вскоре нашла дерево, на коре которого вырезала новые руны. Теперь Гильда их не увидит.

Сегодня она не собиралась чертить тут новые руны. Гуннора вспоминала, как играли свадьбу в Дании. Она часто бывала на таких праздниках. Пол в доме посыпали свежей соломой, столы ломились от деревянных мисок с вяленой рыбой и говядиной, жонглеры веселили гостей, а музыканты играли на костяных флейтах. Здесь же не звучит музыка, слышна только песня леса, а Замо и его мать глухи к этим напевам.

В Дании жених и невеста должны быть из семей одного достатка и статуса. За невестой давали приданое, которое оставалось у нее в случае развода. Но Сейнфреде никогда не стать хозяйкой этого дома. Она будет тут рабыней.

В Дании на свадьбу варили пиво, тут же такое не пили. Гунноре никогда не нравился горьковатый привкус этого напитка, но сейчас ей хотелось пить его до тех пор, пока голова не станет тяжелой и не уляжется боль в груди.

Она зажмурилась, а когда открыла глаза, то впервые заметила, что листья на деревьях уже начали желтеть.

Да, время для свадьбы они выбрали удачно. В Дании октябрь считался самым подходящим месяцем для женитьбы, ведь урожай уже собрали, сено спрятали в сараи, скот зарезали, а рыбу завялили. Но все это не могло примирить Гуннору с мыслью о будущем замужестве сестры, ведь как раз приближающаяся зима и укрепила Сейнфреду в ее решении. «Если мы не сможем остаться здесь, – сказала она накануне Гунноре, – мы просто замерзнем».

Гуннора не боялась холода. «Иса» обратила ее в лед. Но почему она тогда способна испытывать страдания?

Девушка пошла дальше и вскоре вышла к ручью, в котором Сейнфреда мылась по утрам. Такое купание не шло ни в какое сравнение с ванной, которую невеста по датской традиции принимает перед свадьбой. Еще молодую полагалось украсить венком из цветов, но и от этого обычая пришлось отказаться, поскольку в лесу цветы не росли. Не было тут и фаты, которая защитила бы невесту от взглядов злых духов. И только волосы, которые Сейнфреда всегда носила распущенными, теперь можно было собрать в косу, как велела традиция. А ночью Сейнфреда расплетет косу, ночью, когда возляжет с Замо… Он возьмет Сейнфреду в жены, но утром после свадьбы ничего не сможет ей подарить: ни льняное платье, ни резную шкатулку с украшениями. Вивея спросила, получит ли Сейнфреда цепочку в подарок, но Гильда заявила, что и так поступила слишком щедро, позволив сестрам Сейнфреды жить с ней под одной крышей. Вивея была потрясена этими словами, и на лице девочки отразилась такая же беспомощность, как и у Гунноры.

Конечно, Сейнфреда могла прожить без украшений, но не без свободы же! В Дании женщина имела право развестись со своим мужем, если тот не мог ее прокормить или просто плохо к ней относился. Здесь же, по словам Гильды, это было невозможно. Тут жена целиком и полностью принадлежала мужу и даже в случае его смерти оставалась в его семье.

Вздохнув, Гуннора прижалась к дереву с рунами. В лесу все так же царил полумрак, а теперь еще и туман клубился у корней деревьев – предвестник то ли дождя, то ли приближавшейся ночи. Последней ночи, которую Сейнфреда проведет не с Замо. Что бы ни случилось потом – послезавтра ее сестра станет другим человеком.

«А кем стану я? Кто я теперь? – думала Гуннора. – Сирота… Безродная… чужестранка… старшая дочь, которая не смогла дать своим сестрам то, в чем они нуждались… Не смогла подобрать Сейнфреде подходящего мужа, найти Вивее украшения, успокоить Дювелину, когда она плакала по маме. Я ни на что не гожусь».

Смахнув слезы, девушка кончиками пальцев дотронулась до рун. Лес молчал. Звери спрятались, испугавшись человека – или духов, нежити, демонов, обретавших силу осенью. Гуннора их не боялась, она даже надеялась, что ее родители вернутся к ней в облике быков, орлов или волков. «Тогда я и сама обратилась бы орлом, волком, быком, могла бы летать с вами, охотиться, пронзить врагов своими рогами».

Услышав какой-то шорох, Гуннора оглянулась. В последнее время в лесу встречались люди: крестьяне срезали последние листья с деревьев, чтобы скормить их скоту зимой. Гунноре всегда удавалось держаться от них подальше. Вот и сегодня она увидела не людей, а всего лишь белочку.

Зверек бегал от дерева к дереву и временами останавливался, беспокойно поглядывая на Гуннору. Девушке вспомнилась одна из историй, которую рассказывал как-то ее отец, – о Рататоске, белке, сновавшей между верхушкой и корнями дерева Иггдрасиль и переносившей слова орла змею Нидхеггу.

В этой истории не было ничего особенного, и все же Гуннора знала ее, знала многие предания Севера, обычаи и ритуалы, придававшие ее народу силу и отвагу. Да, ей было известно не так много, как Вальраму и Гунгильде, и все же ее познания были глубже, чем у большинства ее соотечественников.

«Кто я и кем хочу стать? Уж точно не одной из этого народа жертв, не беспомощной бабенкой, которая только и ждет, где бы найти муженька да спрятаться у него за спиной, только и ждет, как бы отвернуться от своего рода».

Нет, Гуннора хотела стать сильной женщиной, настоящей дочерью Севера, прислужницей богов, мастерицей рун.

Впервые за долгое время Гуннора почувствовала, что боль и холод отступили. Она вновь ощутила землю под ногами. В недрах этой земли, казалось, билось сердце. Их сердца бились в такт.

Белочка все смотрела на нее, и вдруг Гуннора поняла, что не случайно увидела ее в лесу. Это был знак. Нагнувшись, девушка подобрала камень и швырнула его в зверька. К своему изумлению, она попала. Теперь Гуннора была уверена, что эту белку прислали к ней боги. Фригг, богиня плодородия, требовала принести ей жертву, чтобы брак Сейнфреды оказался счастливым. Вообще-то перед свадьбой следовало принести в жертву черного быка, но тут быков не было. Кроме того, следовало положить под кровать невесте молот. Но и молота в хижине не нашлось. Что ж, придется переосмысливать старые ритуалы.

Гуннора отрубила белке голову, обмакнула пальцы в кровь и нарисовала на дереве руну – седьмую руну «гебо», «подарок». Эта руна отвечала за мир и верность, за единение и дружбу, она могла укрепить союз мужчины и женщины.

– Да будет ваш союз, Замо и Сейнфреда, благословлен детьми, да принесет он мир в ваши семьи, да подарит вам тепло, – громко произнесла Гуннора. Она сама не верила в эти слова, но верила в силу рун. – Да воцарится благополучие в вашем доме, да не будет у вас забот. Да обретете вы счастье.

Ее голос был хриплым, низким.

Голос Гильды – визгливым, надрывным.

Рисуя кровью руну, Гуннора не заметила, что Гильда последовала за ней.

Старуха должна бы радоваться, что сестра ее будущей невестки ушла из дома, но ей показалось странным, что та не осталась с Сейнфредой в такой день.

Туман поднялся уже высоко, и рун не было видно. Гуннора поспешно спрятала мертвую белку за спину, кровь потекла по руке девушки, но Гильда этого не заметила. Теперь на лице старухи читалась уже не подозрительность, а страх. Страх перед этим лесом, затянутым туманом.

Гуннора же больше не боялась. Одиночество, столь мучившее ее в последнее время, развеялось после этого жертвоприношения. Оно стало ее учителем и другом.

– Что ты тут делаешь? – повторила Гильда.

Гуннора улыбнулась – и на мгновение стала похожа на Сейнфреду.

– Ничего… Я пойду с тобой.

Гильда так испугалась, что сглупила и не стала проверять, правду ли говорит Гуннора. Старуха понятия не имела, кто она такая, но скоро… скоро Гильда все поймет.

Наутро после свадьбы все собрались за столом. Пища, как и всегда, была грубой, но сегодня Гунноре казалось, что она и камни съест. Сейнфреда то краснела, то бледнела – возможно, от стыда, а может, от волнения. Она не казалась несчастной, но это ничего не означало, в конце концов, весь день после смерти родителей девушка улыбалась. Замо тоже улыбался, старался не смотреть на мать и на Гуннору, но выглядел довольным. Похоже, невзирая на простоту своей натуры, и он оказался не чужд сильных чувств.

Гуннора провела ночь в лесу, чтобы не слышать, как ее сестра занимается любовью. Вивея и Дювелина ночью крепко спали. Девочки казались немного смущенными, Гильда же – напряженной, точно она готовилась к сражению. Наверное, она теперь не знала, чего ожидать от невестки, и эта неопределенность злила ее. Сейнфреда боялась Гильду, в отличие от Гунноры.

«Я знаю, как умилостивить богов, и знаю язык леса. Я обладаю силой рун. Я ничего не боюсь», – думала старшая сестра.

Она открыто посмотрела Гильде в глаза, а затем перевела взгляд на ключи на поясе Гильды. Теперь эти ключи должны были принадлежать Сейнфреде, ведь это жена хозяина дома обязана хранить шкатулки с украшениями и следить за кладовой. А Гильда и не думала отдавать ключи. Вначале старуха немного смутилась, но затем упрямо уставилась на Гуннору и схватилась за пояс.

– Не думай, что теперь все станет легче, – едва слышно проговорила она.

И хотя Гунноре это не понравилось, она была рада, что ситуация и так ясна.

– Я буду помогать вам в работе по дому, – прошипела она, – но я тебе не служанка. Поэтому не смей так со мной разговаривать.

Замо беспокойно поерзал на месте, улыбка сползла с его лица. Гильда же на сына даже не посмотрела.

– Не стоит тебе задирать нос, – заявила она. – Работа еще никому не вредила. Мы должны трудиться, чтобы искупить грех Адама и Евы.

Гуннора скрестила руки на груди.

– В нашей стране люди ходят с гордо поднятой головой. Им не нужно пресмыкаться перед богом-слабаком.

От возмущения Гильда покраснела.

– Как ты можешь выслушивать эти богохульные речи?! – Впервые за это утро она заговорила с сыном. – Скажи что-нибудь! Твоя жена должна быть тебе покорна, а уж невестка – тем более!

Замо промолчал.

– Пожалуйста… Нора… – взмолилась Сейнфреда.

Обычно она не называла сестру так, в особенности в присутствии посторонних людей. Еще в детстве, играя и познавая мир, девочки выбрали себе тайные имена – Нора и Фреда, и с тех пор хранили их.

Отставив миску с кашей в сторону, Гуннора встала из-за стола – медленно и величественно. Девушка пристально посмотрела на Гильду, потом на Сейнфреду.

– Прекрати унижаться! Не позволяй им сломить тебя! Став его женой, ты не лишилась силы, напротив. Ты должна стать Замо той, кем была наша мать нашему отцу, – мудрой советчицей, хозяйкой в доме. Наша мать хранила тайны, заботилась о том, чтобы живые не забывали своих мертвых, предсказывала будущее.

– Я не потерплю язычницу в своем доме! – воскликнула Гильда.

Замо понурился.

– Ей нужно принять крещение, – шепнул он Сейнфреде. – Тогда все будет хорошо.

Когда к нему в дом приходил священник, Замо не поднимал этот вопрос. Очевидно, мужчина надеялся, что со временем все уляжется, мать смягчится, а Гуннора сама захочет принять христианство. Но Гуннора уже знала, что время ничего не меняет. Оно не исцеляет раны. Оно не изменит ее решение стать сильной женщиной. Не заставит ее вновь стать жертвой.

Гуннора гордо вскинула подбородок.

– Я не позволю меня окрестить. Никогда. Христианин убил моих родителей, и я ненавижу его, как и его бога.

Гильда охнула, а Вивея от страха закрыла лицо руками. Дювелина расплакалась.

Увидев это, Гуннора смягчилась. Ну почему она довела сестер до слез, почему не обняла их, не погладила по голове, не поцеловала в макушку, вдыхая сладкий запах? Почему устроила этот скандал?

Но затем Гуннора вспомнила, что должна не только заботиться о сестрах, но и сохранить свое наследие.

– Тогда, в лесу, ты точно занималась каким-то ведовством! – прошипела Гильда.

– Я принесла богине Фригг белку в жертву, чтобы освятить этот брак, – холодно ответила девушка.

– Гуннора! – в ужасе воскликнула Сейнфреда.

– Ты не можешь это терпеть! – напустилась на сына Гильда. – Либо она примет наши обычаи, либо пусть убирается из нашего дома, другого выбора нет!

Замо молчал, склонив голову еще ниже. Теперь его лоб почти касался столешницы. Мужчина все еще беспокойно ерзал на лавке.

«Петух, да и только», – презрительно подумала Гуннора.

Она не хотела слышать, что он ответит на требование матери, не хотела видеть отчаяние на лице Сейнфреды. Повернувшись, Гуннора гордо направилась к двери.

– Никто не может выгнать меня отсюда. Я не останусь в доме, где мне не рады.

С этими словами девушка вышла во двор, исполненная решимости больше не возвращаться сюда.

Не успела она сделать и пары шагов, как сестры догнали ее. Дювелина вцепилась ей в юбку.

– Где мама? Я хочу к маме! – Уже много недель девочка не задавала этот вопрос.

Вивея молчала, она словно оцепенела от ужаса. Краска сошла со щек Сейнфреды, девушка побледнела.

– Они не могут потерять и тебя тоже! Как им справиться с этим?! – воскликнула Сейнфреда, указывая на малышек. Слезы катились по их щекам, горячие слезы. – Позабудь о гордости, вернись в дом!

На мгновение воля Гунноры пошатнулась. Ей хотелось обнять сестер, утешить их. У нее сердце разрывалась от горя.

– Дело не в моей гордости, Сейнфреда, – объяснила она. – Дело в долге. Долге перед нашими родителями.

– Ты думаешь, им понравилось бы, что ты бросаешь нас на произвол судьбы?

– Они прибыли в эту страну, потому что надеялись обрести здесь лучшую жизнь. Они не стали бы предавать свою веру и убеждения. И я не предам.

Гуннора отцепила пальчики Дювелины от юбки, и девочка тут же затихла – то ли испугалась, то ли поняла, что не стоит ждать от старшей сестры материнского тепла. Сейнфреда подхватила ее на руки. Теперь она казалась такой хрупкой, такой ранимой…

– Мне очень жаль… – прошептала Гуннора.

Сейнфреда сглотнула слезы, подбирая слова, но, наверное, поняла, что ничто не заставит сестру передумать.

– Как ты проживешь в лесу?

– Не бойся, я могу о себе позаботиться. И я буду недалеко, мы в любой момент сможем встретиться. Я позабочусь о вас… по-своему.

«Да, – подумала Гуннора. – Я вырежу руны, которые даруют вам благословение. Я вырежу руны, которые нашлют проклятье на того христианина, убившего наших родителей. Я отомщу».

Она молча пошла прочь. Не смогла заставить себя попрощаться. Сейнфреда тоже не произнесла ни слова. Прижимая к себе Дювелину и крепко держа за руку Вивею, девушка смотрела сестре вслед. Гуннора часто оглядывалась, но деревья росли так густо, что листья и ветки вскоре скрыли от ее взора трех сестер.

Альруна не позволяла отдохнуть ни Арфасту, ни самой себе. Ричард со своей свитой выехал из Руана вчера утром, и их можно было догнать, только скача без передышки.

Если вначале Арфаст с готовностью согласился на поездку, то через несколько часов езды начал протестовать.

– Мы должны заехать на постоялый двор или остановиться в монастыре, чтобы подкрепиться. Я знаю, тут неподалеку есть придорожная таверна.

Альруна даже взглядом его не удостоила. Все это время она скакала впереди, вот и теперь не остановилась.

– Я не могу отдыхать, когда ему угрожает опасность, – сказала она.

Тем временем Арфаст незаметно догнал ее и услышал эти слова, хотя Альруна говорила не с ним, она скорее убеждала саму себя.

– Ты не знаешь, действительно ли ему что-то угрожает. Ты только предполагаешь это из-за своего сна.

– Священники говорят, что сны посылает нам Господь. Если ты не веришь мне, то зачем поехал со мной? Если сомневаешься, то почему просто не вернешься в замок?

– Вернуться в замок и бросить тебя одну? Даже вдвоем путешествовать опасно. Тут полно разбойников.

– Мы не в такой опасности, как Ричард.

– Но ты не поможешь ему, если наши лошади падут от усталости.

И Альруна сдалась. Они остановились в ближайшей придорожной таверне, напоили и накормили лошадей, да и сами отдохнули немного, но затем вновь отправились в путь. Небеса затянули тяжелые тучи, и только к вечеру немного распогодилось. Садилось солнце, заливая осенний лес багряным светом. Альруна никогда раньше не скакала на лошади так долго, никогда раньше не уезжала так далеко от Руана. Родители наверняка волновались. Когда Альруна и Арфаст вернутся в замок, их обоих будет ждать скандал. Но Альруну это не пугало. Главное, чтобы Ричард был в безопасности.

Сейчас ее муки неразделенной любви казались смехотворными. Пусть Ричард даже не смотрит на нее, Альруна готова была смириться с этим, пока он жив и здоров.

Хотя Альруна никогда не черпала утешения в молитве, теперь она все время говорила с Богом. Она пыталась торговаться с Всевышним, обещая ему бессонные ночи в часовне и дни, проведенные в посте. В глубине души девушка удивлялась, зачем Богу нужно, чтобы кто-то голодал, страдал без сна и натирал себе колени. Но, наверное, Господь собирался-таки извлечь из этого какую-то пользу для себя, иначе почему они все же сумели догнать Ричарда? Уже сгустились сумерки, когда Арфаст и Альруна увидели отряд герцога. Собственно, им помог не так Господь, как бурная река. Тут не было мостов, а потому следовало отыскать безопасный брод, иначе можно было утонуть. Похоже, спутники Ричарда не знали, где здесь мелководье, и растерянно расхаживали по берегу, глядя на серовато-зеленый стремительный поток. Тем временем слуги поставили шатер и устлали его мехами, а по бокам разместили две бастерны – повозки, защищенные от проникновения воды. В бастернах отряд вез оружие и припасы. Похоже, Ричард собирался переходить реку только завтра утром.

Было уже так темно, что Альруна почти ничего не видела. Ее охватила усталость, и девушке показалось, что она вот-вот свалится с лошади. Ричард, казалось, тоже не увидел, кто к нему подъехал. Услышав топот копыт, воины обнажили оружие, и герцог их не остановил. Только когда Альруна позвала его, Ричард приказал своим спутникам опустить мечи и сам подошел к нежданной гостье.

– О господи, что ты тут делаешь?

От волнения у Альруны сперло дыхание. Она не могла произнести ни слова, а когда заговорила, речь ее звучала столь сбивчиво, что едва ли что-то можно было разобрать.

– Бруно… задумал недоброе… его приглашение… хитрость… ты умрешь… так и не попав в Бове.

Ричард все так же насмешливо улыбался.

– Что ты такое говоришь? – Он удивленно поднял брови.

Герцог протянул ей руку, помогая спуститься с лошади. Альруна ловила губами воздух. Она, казалось, лишилась дара речи.

– Ты, должно быть, скакала целый день! – понял Ричард. – И Арфаст… Что он тут делает? Тебя сопровождал только он? Это же…

– Тебе нельзя в Бове! Тебя там убьют!

Свита Ричарда взволнованно зашепталась. Слышался громкий плеск воды. А герцог молчал. И на его лице, к ужасу Альруны, читалось не только удивление, но и насмешка.

Девушка схватила его за руку.

– Прошу, поверь мне! Я видела вещий сон, посланный мне самим Господом. Я не могу ошибаться!

Ричард покачал головой.

– Почему ты так решила? Откуда такая уверенность?

У Альруны задрожали колени, закружилась голова, подкосились ноги от усталости. Она больше не могла сдерживаться, и слова правды невольно слетели с ее уст:

– Я уверена, потому что люблю тебя. Люблю не как брата, люблю всем сердцем, всей душой. И Господь знает об этом, а потому ниспослал мне этот сон. Молю тебя, останься со мной, вернись в Руан, и тогда с тобой ничего не случится.

Теперь она уже не слышала журчания воды и гомона свиты, только кровь стучала в ее ушах. Девушку бросило в жар, когда она произнесла эти слова. И в холод, когда улыбка сползла с лица Ричарда.

На следующее утро отряд нашел брод. Вода была холодной, но не бурной, грязной и серой, но не глубокой. Лошади уверенно шли вперед, и вскоре все очутились на другом берегу.

Альруне не удалось убедить Ричарда вернуться. Более того, оправившись от изумления, он расхохотался. Альруна не знала, смеется ли он над ее тревогами или признанием в любви. Как бы то ни было, он не стал говорить ни о том, ни о другом. Герцог хотел отправить ее обратно в Руан, но не решился отпускать девушку с одним только Арфастом, это было слишком опасно. Он сказал, что возьмет ее с собой в Бове, а потом уже проведет домой. Мол, таков его долг перед ее отцом.

У Альруны горели щеки, когда она думала об этом. О ее отце Ричард заботится больше, чем о ней самой! Теперь он относился к ней не как к сестре, а как к глупому, надоедливому ребенку.

С самого утра девушка упорно смотрела в землю. Нестерпимо было бы отпустить Ричарда в Бове, но не легче оказалось ехать вместе с ним и чувствовать на себе любопытные взгляды его соратников. Ричард был единственным, кто не поглядывал на нее украдкой, кто не посмеивался над ней. Он старался держаться от Альруны подальше, и впервые девушке подумалось, что любить – еще не означает знать.

Улыбка смягчала его черты, придавала ему ребячливый вид, но если подумать, она редко касалась его глаз, играя только на губах. Вот и теперь глаза Ричарда оставались жестокими и холодными. Не было в нем ребячливости, не было и быть не могло, как бы он ни подтрунивал над Альруной. Ричард всегда был мужчиной, не ребенком: ему исполнилось всего десять лет, когда он потерял отца. Герцог всю жизнь вынужден был бороться за свои земли, ведь столь многие пытались их отобрать. И этот человек, привыкший всегда беспокоиться только о себе, был неспособен думать о других.

Если раньше эта мысль вызывала в Альруне сочувствие, то теперь она ощутила гнев, и это чувство помогло ей перебороть стыд.

«Он неспособен на любовь, – подумала она, – и потому не понимает, что я испытываю. Он не позволяет себе любить, смеется над любовью, как и над всем, что пугает его. И если смеха оказывается недостаточно, чтобы заглушить звон мира со всем его горем и страданиями, Ричард бежит прочь – отправляется на верховую прогулку или к любовнице. Или отгораживается от мира своей жестокостью».

Не только Альруне не было места в его сердце, он никого не впускал в свою душу. Люби он другую – и он оказался бы не чужд сочувствия и понимания. Он бы не засмеялся, когда ему признались в любви.

Альруна смотрела на свои руки, ощущая не только стыд, но и боль. Она не глядела на Ричарда, как и он на нее, и даже не заметила, что отряд остановился. Они и так двигались довольно медленно, их задерживали бастерны. Теперь же все замерли на месте. Арфаст перехватил поводья Альруны и остановил ее лошадь.

– Что случилось? – Девушка удивленно подняла голову.

Она не знала, слышал ли Арфаст ее признание Ричарду. Если и так, виду он не подавал. Сейчас юноша казался напряженным, он смотрел не на Альруну, а на двух всадников, появившихся вдали. Вначале Альруна обратила внимание на их шлемы, а уже потом – на мечи. Они выглядели не как норманны, а как… франки.

Девушка вздрогнула. Только что она злилась на Ричарда, теперь же ей хотелось броситься к нему, закрыть его своим телом, защитить от этих воинов.

Впрочем, тут было достаточно мужчин, способных уберечь своего герцога. Они обнажили оружие, готовясь к бою.

Два всадника неспешно подъехали поближе. Они понимали, что отряд превосходит их числом, и не бросались в бой. Хотя, возможно, дело было не в их нежелании жертвовать собой в героической схватке. Может быть, они приехали с миром.

Арфаст склонился к Альруне.

– Ты должна сейчас быть в Руане, прясть гобелены… В безопасности.

Девушка решительно покачала головой.

– Я знаю, вы все считаете меня сумасшедшей, но…

– Я никогда не говорил, что не верю в твой вещий сон.

То, что Арфаст признал ее правоту, сделало обиду на высмеявшего ее Ричарда еще горше. Альруна хотела что-то сказать в ответ, но Арфаст зажал ей рот ладонью – всадники приблизились настолько, что с ними можно было поговорить. Они сообщили авангарду отряда, кто они и зачем прибыли сюда. Затем их пропустили к Ричарду.

Альруна слышала отдельные имена – Тибо Плут, Бруно, Герберга, король Лотарь. Но мужчины стояли довольно далеко, и она не разобрала, что они рассказывают. Ричард же все прекрасно понял. Он уже не смеялся. Вся кровь отлила от его лица.

Поспешно осадив коня, он что-то сказал своим спутникам. И вновь Альруна не различила его слов, но весь отряд развернулся, повинуясь приказу герцога.

– Что… что случилось?

Никто не ответил ей, но все пришпорили своих коней. Арфаст не отпускал поводья ее лошади. Часть отряда осталась у бастерн, ведь повозки замедлили бы продвижение Ричарда.

Альруна была уверена, что это бегство, а не просто возвращение домой, и дело было не столько в скорости, сколько в выражении лиц всех мужчин вокруг.

Они доскакали до реки, перешли ее вброд в том же месте, где и утром, и только потом позволили себе немного отдохнуть.

– Так что же… случилось? – повторила Альруна.

Никто не захотел с ней говорить, но Арфасту удалось кое-что узнать. Когда он вернулся к ней, то был столь же бледен, как и Ричард.

– Ты с самого начала была права.

Как оказалось, те два воина предупредили Ричарда о готовящемся покушении, задуманном архиепископом Бруно и Тибо Плутом. Собственно, оба воина служили Тибо, но поскольку он так и не предоставил им в лен обещанные земли, они переметнулись к Ричарду, надеясь на богатое вознаграждение от герцога. Засада ждала отряд в половине дня конной езды от Бове.

Арфаст не сводил с Альруны глаз, и на его лице читалась не только тревога, но и благоговение.

Альруна же вначале ощутила лишь злорадство, затем облегчение и, наконец, сочувствие и любовь. Она взглянула на Ричарда. Тот по-прежнему был бледен. Герцог не просто злился, он был в смятении. В его жизни ему всегда угрожала опасность, и Ричард не понимал, за что судьба так глумится над ним.

За весь день он так и не улыбнулся, и только проклятия слетали с его уст. Уже вечерело, когда отряд встретил Рауля д’Иври. Теперь же Ричард советовался с братом, что нужно сделать.

Рауль, обычно всегда относившийся с иронией ко всему происходящему вокруг, теперь задумчиво смотрел в пламя костра. Ричард беспокойно ходил туда-сюда.

– Мне хочется самому подослать убийц к Бруно! – раздраженно воскликнул он. – Да проклянет Господь его черную душу!

– Не самая лучшая из твоих идей, – ответил Рауль. – Бруно – церковник, и неважно, что он хотел коварно заманить тебя в ловушку. Если ты прольешь его кровь, то все скажут о тебе, что ты настоящее дитя жестоких язычников. И эта слава останется с тобой навсегда.

– Но обо мне и так говорят подобное! Сколько себя помню, все эти сволочи следят за мной, точно стервятники, ждут моей погибели, чтобы заполучить мои земли!

– С этим ничего не поделаешь. Тут и смерть Бруно не поможет.

Ричард задумчиво кивнул.

– Единственное, что я могу сделать, так это не выказывать страха.

– Ты можешь обмануть Бруно. Пусть ждет тебя в Бове, пусть до последнего думает, что его замыслы увенчаются успехом. – Рауль наконец-то улыбнулся.

В отличие от Ричарда Альруна вновь почувствовала в нем холод и решимость. А еще упрямство. Ей оно тоже было знакомо – упрямство помогало справляться со всеми бедами, будь то подосланные убийцы или несчастная любовь. И все же девушке хотелось, чтобы Ричард открыто выразил свои чувства, не скрывал свою боль, не оставался столь отчужденным и равнодушным.

Приняв решение, герцог отправил гонца в Бове, чтобы сообщить архиепископу Бруно, мол, Ричард задерживается, но непременно приедет. Он не забыл и отблагодарить людей Тибо, переметнувшихся на его сторону: одному подарил позолоченное копье, второму – драгоценный камень.

На землю спустились сумерки, когда люди Тибо покинули лагерь. Теперь герцогу больше нечего было делать, и он вспомнил об Альруне.

– Я должен был прислушаться к твоим словам, – поспешно произнес он. – Прости меня. – Ричард невесело засмеялся.

– Главное, что ты жив, – равнодушно ответила Альруна и отвернулась.

– Погоди!

Она оглянулась и, к своему изумлению, увидела боль в его глазах.

– В этом мире так мало людей, которым я могу доверять, – пробормотал Ричард. – Ты… и твоя семья – одни из них.

Ну вот опять, он говорил с ней как с сестрой, но почему-то Альруне не показалось это неправильным. Герцог с самого детства жил в мире, полном врагов, и ему нужны были близкие. Близкие могли подарить ему покой – и он не ждал от них плотской любви.

Альруна закусила губу.

– То, что я тебе сказала… Что люблю тебя… Конечно же, я солгала. Я подумала, что это тебя убедит. Ты… ты для меня как брат.

И теперь уже она рассмеялась.

Ричард же сделал вид, что поверил в эту наглую ложь.

– Ну конечно.

Втянув голову в плечи, он пошел прочь.

Альруна точно окаменела. Чтобы сохранить честь, Ричард заставит Бруно ждать его в Бове. Она же, чтобы сохранить честь, несколько недель будет избегать герцога после возвращения в Руан. И все это – из гордости. Но гордость подобна кольчуге – защищает от ран, но не греет ночью. После всего случившегося любовь не грела Альруну, не распустилась, точно цветок весной, нет, она тяжелым доспехом укрыла ее тело и душу.

Агнарр сидел в высоком кресле, раньше принадлежавшем его отцу. Он надел кольца и шлем Гуомундра, носил его меч, пил из его кубка. И только конь Гуомундра не признал нового хозяина, сбросил Агнарра, как только тот забрался в седло. Даже не пытаясь усмирить животное, Агнарр просто перерезал ему глотку.

В отличие от коня, воины из окружения Гуомундра не сохранили преданность былому правителю и подчинились Агнарру, ведь тот доказал свое превосходство над отцом. Теперь же это превосходство приходилось подтверждать день за днем, иначе воины, не колеблясь, переметнутся к другому предводителю. Агнарру все это давалось намного сложнее, чем он предполагал.

«Я проклят, – думал он. – На меня наслали злые чары».

Пришлось взять себя в руки, чтобы не поддаться горестным мыслям.

Сейчас Агнарр пытался сосредоточиться на словах гонца. Тот как раз рассказывал о том, что герцог Ричард чуть не пал жертвой покушения. Цель была так близко, Агнарру не пришлось бы даже самому марать руки, но каким-то образом Ричарду удалось спастись, а Агнарр ни на шаг не приблизился к захвату трона Нормандии.

– Проклятье! – ругнулся он и тут же поджал губы.

Он не хотел проявлять свои чувства! Хотел, чтобы люди дрожали, стоило ему взглянуть на них! Хотел, чтобы они боялись его самого, а не его меча!

– Сколько у нас человек? – уже спокойнее спросил он у своих воинов, собравшихся в доме.

– Пара десятков в Руане, на побережье не больше. Нас поддерживают в Котантене, однако даже если считать не только наших сторонников, но и членов их семей, то людей все равно не хватит, чтобы свергнуть Ричарда.

И вновь Агнарру захотелось выругаться, но он сдержался. Стольких людей он убил за эти годы, столько усилий приложил, чтобы свалить вину за эти убийства на Ричарда, так долго сеял ненависть и вражду! И все зря. Зря пролилась кровь тех переселенцев. Она не взывала к небесам о мести, земля поглотила ее и проросла цветами.

«Не пролилась кровь той черноволосой датчанки», – вновь вспомнил Агнарр. Он не раз отправлял своих воинов на поиски в лес, но они вернулись без добычи.

Может быть, это черноволосая датчанка наслала на него чары? Или дух Гуомундра проклял его?

– Что будем делать? – спросил один из воинов.

– Ждать, – стиснув зубы, прошипел Агнарр.

Он видел недовольство на их лицах, но никто не решился перечить предводителю.

Никто, кроме…

– Так вот, значит, к чему ты призываешь своих воинов? Ждать? Ты бы им еще яйца отрезал, тогда они уж точно в баб превратятся!

Говорившая и сама была бабой. Женщиной, родившей его на свет. Агнарр не видел, как его мать вошла в этот дом, но, наверное, это произошло уже довольно давно.

Услышав ее слова, он не сумел сдержаться:

– Тебе тут делать нечего, мать!

Эгла холодно взглянула на него.

– Разве ты не ожидал, что смерть отца принесет тебе успех? И где он, этот успех? – хрипло осведомилась она.

Эти слова задели его. Мать словно говорила, что простит ему убийство, когда он придет к власти, но пока что она не уставала напоминать всем, кто он такой. Не новый герцог Нормандии, а жалкий отцеубийца.

– Если не заткнешься, я и тебя убью.

Эгла смотрела ему прямо в глаза. Она не боялась Агнарра – как и черноволосая датчанка.

– Мое тело иссохло, волосы побелели, спина согнулась, я почти ослепла. Тебе не напугать меня смертью.

Ее слова ранили его, более того, напоминали об ошибке. Только недавно Агнарр понял, что убийства не даруют ему силу. До сих пор он верил в это, ведь люди, на которых он поднимал меч, молили его о пощаде. Но те люди были жалкими, любой смог бы одолеть их. Победа над ними не даровала ни триумфа, ни радости. Волю сильного человека сломить намного сложнее, чем проломить кому-то череп. И Агнарр понял это только теперь.

Ту же ошибку он совершил и с Берит, он слишком полагался на силу и не предвидел, что она предпочтет сама броситься на меч, чем покориться ему. Да, смерть оказалась сильнее, но Берит сумела отречься от воли к жизни, свойственной любому человеку. Вот и Эгле, казалось, жизнь не столь дорога.