Читать книгу Фонарик Лилька - Юлия Кузнецова - Страница 5

В подъезде, который оказался у нас один на двоих, меня ждал сюрприз: желудок не свернулся в трубочку, в ушах не застучало, как бывало всегда, когда тяжелая железная дверь бабахала за моей спиной и я замирала, прислушиваясь, – есть ли кто возле лифта, есть ли кто в лифте? Если есть, то пойду по лестнице, но вдруг кто-то есть на лестнице?

Я не врала Лиле: я и правда не люблю подъезды. Так что сейчас испытала даже что-то вроде благодарности. Лилька, конечно, была худенькая, как из веревочек, и ждать от нее, что она выхватит из-за пояса фракийский кривой меч и зарубит воображаемого врага, не приходилось. Но все равно: ничего не свернулось и нигде не застучало.

«Однако это не повод позволять ей садиться мне на шею», – напомнила я себе.

Шагнув в лифт, она быстро стащила варежку и протянула руку к кнопке лифта, наверное стараясь опередить меня.

– У меня – последний, – зевнув, произнесла я.

– У меня тоже последний, – сказала она и все-таки опередила меня, нажав.

Я пожала плечами: к себе я возвращалась только поспать и поесть, поэтому соседей не разглядывала. Тем более детей.

Лиля тем временем гладила тонкими покрасневшими пальцами кнопки лифта. Нам недавно поменяли, поставили на место старых – с точечками, шрифтом Брайля.

Мы вышли из лифта, я нащупала в кармане ключ. Лиля двинулась наверх.

– Эй, – сказала я, – ты далеко собралась? Там чердак, по-моему.

– Ага, – откликнулась она, не оборачиваясь.

– И дверь.

– Я знаю, спасибо, – мягко сказала она, добравшись до зеленой решетки, покрытой пылью и обрывками каких-то бумажек. – Просто если вот тут нажать, она открывается…

– А там что?

– Там небольшая комната. Ну такая, как кладовка.

– Грязная?

– Грязная, – согласилась она. – Там еще мусор всякий валяется.

– Зачем тебе туда?

– Там можно отсидеться… – вздохнула она. – Мне надо недолго, всего полчасика.

– Ффу ты, – в сердцах сказала я, – ладно! Всё! Спускайся.

Она развернулась и сбежала ко мне. Все лицо, даже ямочки на щеках, сияли.

– Правда? Правда? Я ненадолго. Я только позвоню маме, чтобы не волновалась, и немножко посижу. Спасибо вам большое!

Я молча отперла дверь.

У меня уже склеивались глаза, и мучительная мысль, что все теперь кончилось и надо привыкать к тому, что Серёня не поедет со мной к маме в Пушкино в субботу, не давала мне покоя, поэтому Лиля вызывала раздражение.

– Давай только быстрее, – предупредила я, распахивая дверь квартиры, которую никогда не называю своей. – И потише в коридоре: баба Клава спит.

Квартирную хозяйку звали как-то по-другому, но в глаза я ее называла просто «вы», а за глаза – «бабой Клавой», потому что это имя подходило к ее цветастому халату, перевязанному тонким поясом, и черным войлочным ботинкам-прощайкам, в которых она ходила за молоком в «Пятерочку».

Молока покупала много – делала из него домашний творог и продавала у входа в ту же «Пятерочку». Подвирала, конечно, что «молоко от коровушки». Но я ее не осуждала, находя ситуацию смешной: люди выходят из «Пятерки» и покупают творог, по сути, тоже из «Пятерки», а ни от какой ни от «коровушки», только на улице.

«Ну и дураки, – думала я, – ведутся на вранье».

Сама я прибегала ко вранью только в самых крайних случаях, таких, как сегодняшний. Предпочитаю правду. Хотя сегодня ночью мне следовало промолчать.

«Лучше бы ничего и не спрашивала у Серёни», – мрачно подумала я, разматывая на шее шарф и укладывая его на тумбочку в прихожей, а сверху – ключи. На мягкое – чтобы не звенели. Не хватало еще разбудить бабу Клаву.

– Правая дверь! – еле успела сказать я Лиле, которая чуть не познакомилась с храпящей хозяйкой.

– Bay!

– Да потише ты!

– Bay! – прибавила она шепотом. – Какая комната красивая!

Я пихнула ее в спину, чтобы не стояла на проходе, и прикрыла дверь. Лиля потянула носом.

«Чувствует запах кофе», – поняла я.

Но она ничего не стала спрашивать, а я не стала объяснять. На кой мне ее новый восторг? Я и так-то не знаю, как от нее избавиться.

– Как у вас красиво, просто невероятно! – повторила Лиля, вертя головой во все стороны.

– Угу, Версаль, – буркнула я, швыряя сумку на кровать.

Глянула на комп – проверить бы сейчас, не ли сообщений от Серёни, но не при ней же.

– Ты давай не льсти мне тут. Сейчас мобильный заряжу, и ты позвонишь маме. Скажешь, что пробудешь у меня минут пятнадцать. Мне спать надо.

– Я не льщу, честно-честно! – воскликнула она, снимая шапку-медвежонка.

Я уселась на стул и бросила взгляд на кровать, заляпанное окно и покрывало бабы Клавы, в котором ее кот продрал дыру.

– Что именно красивого?

– Вот это! – Лиля показала на стены. Заметила, значит. Ну, она не единственная. Правда, «красиво!» я еще ни разу не слышала. «Прикольно», «ржачно», «зачётно», «круть» – так говорят про мои стены, залепленные мемами из «ВКонтакта» и с других сайтов. Некоторые распечатывала, некоторые перерисовывала. Все приклеивала скотчем.

Тут были мемы на любой вкус. Больше всего я любила сморщенную от радости или горя рожицу и смешную подпись. Что-то вроде: «Как ни крути, но лучший шкаф для одежды – это стул». Или: «До уборки все валялось на своих местах, а после уборки все стало аккуратно лежать непонятно где». Была у меня и девица, заламывающая руки под надписью: «Люди, ну сколько можно повторять: мне еще рано замуж!» Был и хмурый котик с синяками под глазами и табличкой в лапках: «Недоброе утро». Была просто фотография наушников с подписью: «Петь в наушниках восхитительно: не слышишь своего голоса и думаешь, что у тебя есть талант».

– А вот тут ошибка! – сказала она вдруг, указывая на одну из картинок, мою любимую. – Запятой не хватает! Видите? Перед «так»?

На картинке был изображен кот с огромными глазами, и подписано: «Ты спросишь, что я люблю больше – тебя или борщ? Я отвечу, что борщ. И ты уйдешь так и не узнав… что со сметанкой!»

Я рывком поднялась с кровати. Протянула руку и сдернула картинку. Смяла, швырнула в сетчатую урну под столом.

– Почему выкинули? – расстроилась Лиля. – Жалко…

– Дело не в тебе, – сказала я, снова присаживаясь.

Я оглядела свою «берлогу». Еще вчера я смеялась над этими мемами. Над «борщом» вообще хохотала, перепостила его, разослала эсэмэской всем, кому могла. Еще вчера мне казалось, что я отлично придумала: заклеить сиротские обои смешными картинками, показать, что мне плевать на обстановку, что мне смешно живется, что у меня есть всё: классная работа, классный парень.

Но сегодня я смотрела на свою стену и думала: «Ну и лажа!..» Мемы казались мне жалкой попыткой прикрыть действительность. И теперь действительность прорывала яркие картинки, щелкала меня по носу скомканными листками и показывала: если кто и смешной, то это ты – дурацкая девочка с дурацким именем.

Я закрыла лицо руками.

– Ну что вы! – воскликнула Лиля. – Так нельзя! Обижаться! Я, например, никогда не обижаюсь на маму, даже если… В общем, это же пустяк. Тут просто надо было подрисовать запятую. Маркером. У вас есть маркер?

Я отняла руки от лица, подперла кулаками подбородок. Она тем временем присела на корточки, нагнулась и, поправив съехавшую косу, вытащила из урны мой листок. Потом распрямилась, осмотрела стол и тут же воскликнула:

– Ой! Как круто! Это вы сами придумали? Правда? Ой, ну какая замечательная идея!

Не успела я сказать, что так и есть, я придумала сама купить в спортивном два десятка пластиковых теннисных шариков и на каждом нарисовать рожицу: с веселой улыбкой, с грустными глазками, с раскрытым от хохота ртом, с красными от смущения щеками, как она снова воскликнула:

– А миска какая красивая! А ластики! Вы сами таких животных вырезали? Ножиком? Ой, а бабочку вы тоже сами придумали? Это квиллинг называется? Я один раз попробовала, но у меня ничего не вышло. А блокнотики какие миленькие!

Она так искренне восхищалась, что я на секунду увидела мой письменный стол ее глазами. Бывает же так: ты привык к своему жилищу и тебя уже ничего в нем не восхищает, а кто-то придет, похвалит какую-нибудь ерунду, вроде веточек ивы в стаканчике из-под йогурта на подоконнике, и ты думаешь: а и правда, здорово я придумал. Так и я – увидела на своем столе миллион прикольных штук, и на секунду они снова подняли мне настроение, как в те времена, когда они только появились в моей квартире.

А Лиля неутомимо расхваливала каждый предмет, пока не дошла до зарядного устройства, которое я разрисовала замазкой, и не ойкнула. Я сначала не поняла, почему она ойкает, а потом до меня дошло, и я засмеялась первый раз за день и сказала:

– Ну все, попалась. Звони давай. Скоро семь. Не спит твоя мама.

Лиля покорно взяла протянутый мобильный, который успел зарядиться.

– Алло, мамуля! Нет, я не дома. Я на секундочку забежала во второй подъезд к Наташке перед уроками. Понимаешь, у нас сегодня презентация одного проекта. Мы вчера решили все сделать в стиле оригами, а пару бабочек не успели сложить. Да, прости, мне просто очень жалко было тебя будить. Я знаю, да, прости. Ну мне немножко осталось, вот еще одну бабочку и цикаду, я быстро, ладно? Я к девяти приду. Да, мне ко второму сегодня. Вот как раз проект надо подготовить. Да, прости, в следующий раз предупрежу заранее.

Когда она закончила разговор, я присвистнула.

– «Ну ты горазд пули лить!» – процитировала я Кроша из «Смешариков», а она закусила губу и отвернулась. – Я прям не ожидала, что ты так виртуозно врешь! Думала, что ты начнешь сейчас бекать-мекать, а мама твоя будет тебя пытать и догадываться. А ты прямо как по писаному. Оригами еще приплела. Класс!

– Оригами – это правда! – вспыхнула она. – Я хорошо оригами складываю!

Она потянула носом.

– Не шмыгай, – мрачно велела я. – Салфетки на подоконнике. Не для оригами, для носа!

– Вы прямо как моя мама!

Меня это сравнение слегка разозлило. Прячется в моей «берлоге» от мамаши и меня же с ней сравнивает! Но сил ее поучать у меня уже не было, поэтому я просто сунула ей коробку салфеток («Ой, какая прикольненькая! С Angry Birds! Где вы такую купили?»), повалилась на кровать и, нащупав подушку, подсунула ее под голову.

Я плохо помню, как мы провели следующий час. Кажется, она собирала фигурки из бумаги, пытаясь доказать, что она «не все наврала». Как будто бумажная ящерица отменяла ее уверенный тон и фразы без пауз. «Алло, мамуля! Я на секундочку забежала к Наташке!»

Еще она снова восторгалась моими штуками, особенно коллекцией мягких игрушек. Серёня дружил с художницей, которая делала мягких зайцев с большими серьезными глазами и нестрашных зеленых и фиолетовых монстриков, и на каждый праздник я получала нового «друга». Я иногда проваливалась в дрему, а иногда выплывала и что-то отвечала ей. Кажется, диктовала какие-то цифры. То ли дату рождения, то ли номер телефона своего. Что-то ей там нужно было от меня, и я сдалась, лишь бы отвязалась. Помню точно, что не имя свое.

В девять утра слова у меня кончились, мысли тоже, веки были как намагниченные, так что я просто молча встала и вышла в прихожую. Там посмотрела на себя в зеркало. «Зеленая, как щавель», – сказала бы про меня мама. А Лиля застряла в комнате. Я вставила в дверь ключ и провернула намеренно резко, с грохотом, чтобы девочка поняла намек. Лили по-прежнему не было, зато засветилась щель между баби-Клавиной дверью и полом.

– Ну, ты скоро? – раздраженно спросила я. – Ошибки, что ли, в мемах ищешь?

– Простите…

Она появилась в прихожей, шмыгнула носом, сделала бровки домиком.

– Эти штучки оставь для мамы, – предупредила я. – Мне на работу к двенадцати.

Лиля кивнула, вышла из квартиры, обернулась и помахала рукой, но я вышла за ней.

– Иди.

– Да я дойду, тут всего два этажа.

Я прикрыла глаза, склонила голову набок и скрестила руки на груди. Когда послышались ее легкие шаги, я открыла глаза, а когда услышала: «Ну наконец-то! Лиль, ну ты соображаешь, в школу пора», то, не дослушав, вернулась и хлопнула дверью.

У себя в комнате, растянувшись на кровати, я увидела, что сделала Лилька, – прицепила всех зверей, которых подарил мне Серёня, к бортику моей кровати: кого-то – за передние лапы, кого-то за шею. Но теперь они все таращились на меня, словно видели в первый раз. Я фыркнула, и мне вдруг стало уютно, как дома у мамы. Я натянула одеяло до самого носа и отрубилась.

Меня разбудил грохот кастрюль. Судя по запаху, баба Клава уже занялась своим мелким бизнесом. Я представила, как вхожу в кухню, а она следит за мной водянистыми, цвета сыворотки, глазами, а в кислом воздухе висит вопрос: «Возьми творожку-то хоть грамм сто, помоги старухе, а?»

Я открыла глаза и на секунду увидела квартиру Серёни, которую он снимал в центре, залитую светом, с книжным шкафом, где однажды я нашла «Карлсона…», сдула пыль и читала, читала, читала всю ночь. Смеялась. Вспомнила его квартирную хозяйку, в платке с надписью «Венеция» и в пальто какого-то скромного цвета. Она всегда приходила по звонку и очень долго извинялась за что-то, прежде чем взять у Серёни деньги. Потом вспомнила Серёнины руки и его мокрую от моих слёз куртку и заплакала.

Звери глазели на меня, но от душевной боли по телику рекламируют успокоительное, а не вытаращенные глаза и мягкие лапы зайцев и монстриков.