Читать книгу Трущобы во дворце - Юлия Лангровская - Страница 6

Купив себе все, что она хотела, Саша, кокетливо улыбаясь, вошла в уже знакомую кондитерскую.

– Ну, привет, юноша! – засмеялась она, специально вскидывая голову, чтобы маленькие сережки в ушах мило подскакивали.

– Сашенька! – расплылся в улыбке молодой человек.

– Будьте любезны, мне вон то пирожное.

– Моя принцесса! Я уже и не надеялся вас увидеть.

– Отчего же?

– Мне казалось, вы обиделись на меня.

– Не помню такого.

– Вот и славненько. Тем не менее, я из кожи вон вылез, но исправил свою оплошность.

– Вы это о чем?

– Помнится, вы желали найти работу.

– Конечно! – Саша моментально забыла о пирожном.

– Так вот… как раз вчера напротив этого магазина, вон в той лавочке, там, где хлеб, освободилось место. Хозяин ищет молодую барышню, чистоплотную, привлекательную и умеющую хорошо считать. Я подумал, что это вы и порекомендовал вас. Только, не зная, где вас искать, и придете ли вы еще, я попросил его немного подождать. Он согласен. Так что, теперь решение за вами.

– Ну, разумеется, да! Тут и думать нечего! А какие условия он предлагает?

– Пусть он объяснит. Идите туда. Его зовут Еремей. Так и скажете, что вы от Гриши. Кстати, это мое имя.

В лавке вкусно пахло свежим хлебом. Саша никогда еще не ела только что приготовленный хлеб. Мать пекла его по утрам, когда все уже уходили на работу, а к вечеру он успевал немного зачерстветь. Она подумала, что будет тут работать, во что бы то ни стало, хотя бы, пока не наестся досыта всех булочек и кренделей.

– Считать умеете? – приступил к расспросам хозяин лавки, оценивающе оглядывая Сашу.

– Естественно. И читать и писать тоже, – отвечала девушка, сознавая свое превосходство в этом деле перед многими другими девицами ее возраста и сословия. Тягу к приобретению знаний она обнаружила в себе еще в детстве, когда упросила отца позволять ей время от времени ходить обучаться грамоте к одной из соседок, в прошлом гувернантки, но испортившей репутацию пьянством и связью с бунтарями. Женщина жила на той же улице и в паузах между очередными запоями, возилась, забавы ради, с маленькими девочками, обучая их читать, писать, считать и хаотично рассказывая обо всем подряд, мешая историю с биологией, географией и точными науками. В результате Саша с Надей знали много всего, но лишь в общих чертах, зато грамотность была еще одной их отличительной чертой среди всего бедного и сомнительного общества, в котором приходилось жить сестрам Молотовым. С мальчиками же в семье дело обстояло гораздо лучше: Андрей позволял им посещать школу. Михаил и Дмитрий получали свое образование в официальном заведении, чего отец семейства посчитал излишним для девочек, так как полагал, что место женщины в любом случае на кухне.

– Похвально, – сказал бородатый мужик, – я искал кого-то вроде вас. Вы мне, кажется, подходите. Попробуем, что ли?

– Попробуем.

Мужчина принялся объяснять ей рабочие обязанности. Саша кивала ему через каждые два слова, запоминая все, но больше всего, думая о том, чтобы поесть.

– Теперь о главном: платить я тебе буду раз в неделю, четыре с половиной рубля, если станешь выполнять план по продажам, хорошо обращаться с покупателями и не воровать. Ясно? Каждая буханка на счету. Если ты захочешь съесть хлеба, тебе придется за него заплатить, если что-либо пропадет или испортится по твоей вине – то же самое! Тебе здесь не будет дармовой кормежки, поэтому, если ты на это рассчитываешь, то можешь сразу убираться.

– Нет, меня все устраивает. И не беспокойтесь. Моя мама печет хлеб так искусно, что он стоит десяти ваших буханок! – Саша сама изумилась тому, что сейчас вырвалось из ее уст. Она сжала кулачки за спиной, жалея, что не сдержала моментально вспыхнувшей обиды. «Ну, все, прощай лавчонка».

Хозяин сначала слегка округлил глаза, но потом вдруг захохотал:

– А ты девка не промах! Считай, что мы поняли друг друга. Вообще-то, эти буханки не мои. Надо мной еще имеется начальство. Я тут только управляю.

– А кто же хозяин?

– Купец Павлющенко, если слыхала. У него своя пекарня, из которой по утрам развозят хлеб по всем его лавкам. Их где-то около двух дюжин. Я курирую половину из них. Вот услыхал бы он то, что ты сейчас ляпнула, можешь не сомневаться, вкус хлеба показался бы тебе горьким на долгое время.

Со следующего дня Саша начала работать на новом месте. Дорога от дома занимала не более десяти минут, лавка открывалась в семь утра, так что Саша могла спать на целый час дольше, но Надя, которая осталась на фабрике, все равно будила сестру своими сборами и ходьбой туда и сюда, поднимаясь в начале шестого.

– Иногда мне кажется, что ты нарочно это делаешь, – бурчала на нее Саша, потягиваясь в постели.

– Ты ошибаешься, – сухо отвечала Надя, не забывая о тех словах, что наговорила ей сестра в день ареста отца и брата.

– Дуешься, да?

Надя молчала.

– Такие, как ты могут только дуться. Если не можешь сама править своей жизнью, зачем же обижаться на тех, кому дана такая способность?

– Можешь язвить сколько хочешь. Я глубоко разочарована в тебе.

– Ой-ой. А что я, собственно, сделала? Подумаешь, правду сказала.

– Дело не в том, что ты сказала, а как сказала. Ты словно презираешь собственных родных.

– Я имею право на свое мнение. Не только же мужчинам дана такая привилегия. Посмотрела бы я, как бы ты посмела дуться на Мишу, будь он на моем месте.

Наталья тоже не отступала от дочери. Саша злилась.

– Да, что вы от меня хотите? Чтобы я вернулась к прежнему образу жизни?!

– Не дело это, на помещиков работать. Отец тебе не простит.

– Мама, у тебя есть своя голова на плечах? Сейчас я приношу больше денег, чем Надя. Я, как могу, поддерживаю всех нас, хотя этим, заметь, должен заниматься ГЛАВА семейства. А чем он сейчас занят? Сидит себе в тюрьме, непонятно за что, дожидается суда в четырех стенах и вместо того, чтобы кормить нас, плюет в потолок.

– Саша… – побелела Наталья, приложив руки к груди.

– Не смей так говорить о папе! – закричал Дима и ударил сестру по плечу.

Саша, которой уже до смерти надоело присутствие рядом детей, их вопли и возня, которые давно ее неимоверно раздражали, вдруг угостила брата пощечиной наотмашь, так, что мальчик отлетел в угол комнаты и заплакал.

– Как ты могла?! – Надя в ужасе обняла Диму.

– Он заслужил. Мелюзге не место среди взрослых, когда обсуждаются серьезные вопросы.

– Ты никого не любишь, – прошептала Надя со слезами на глазах.

Спустя недели две после облавы в Проточной переулке, наконец состоялся суд над всеми арестованными. Приговор варьировался по длительности заключения, но незначительно, все получили, в общем, одинаковые сроки, приблизительно по полгода, за исключением зачинщиков: Боташовых и Молотовых приговорили к восьми месяцам, Григорьева, Платонова и остальных к пяти, шести или семи.

В зале суда Наталья вдруг снова упала в обморок, хотя по сравнению с тем, что она ожидала в неимоверном страхе, все случившееся и не было таким уж страшным. Восемь месяцев – это все-таки не три года, как когда-то. Надя утешала мать, вроде бы ей это удавалось, через несколько дней, прошедших после оглашения приговора, женщина стала спокойнее, менее отчаянной и уже загадывала, как станет встречать мужа и сына грядущим летом. Она завела маленький календарик и по вечерам вычеркивала каждое прошедшее число, приговаривая:

– Ну вот, осталось на день меньше.

Надя и Дима смотрели на мать с нежностью, малыш Колюша с интересом и только Саша не могла, да и не пыталась скрыть горящего в ее синих глазах презрения. На нее уже старались не обращать внимания, поняв, что это вряд ли к чему-то приведет.

А Саша день ото дня становилась все более раздражительной и грубой. Те планы, что она построила для себя, устроившись работать в лавку, никак не удавались. Девушка вообще не понимала, что за жизнь она ведет.

Надеясь, сама не зная на что, обрисовывая свои желания скорее абстрактно, нежели конкретно, Саша не наметила никакого точного пути и теперь словно блуждала по дебрям, тщетно пытаясь отыскать хоть какую-то тропинку. На фабрике ее не устраивало слишком раннее пробуждение, маленькое жалованье и изобилие женщин вокруг. В лавке женщин не было, жалованье платили чуть больше, и вставать разрешалось попозже. В общем-то, она получила, что хотела, но, тем не менее, что-то складывалось не так. Саша почувствовала это уже на исходе первой недели и задала себе вопрос, от которого сразу потемнело на душе:

– Что делать дальше?

Не велик прогресс – сменить фабрику на лавку, ткачество ковриков на продажу хлеба, четыре рубля в неделю на четыре с половиной и подъем в шесть вместо пяти. Неужели, это все, на что она способна, и что вообще такая девушка, как она, может ожидать от жизни?

Как-то вечером по дороге домой, Саша забрела в скверик, села на скамейку и всерьез обо всем задумалась.

«Я столько лет страдала от деспотизма папы и страдала бы и дальше, если бы не сделала того, что сделала. Это были конкретные действия с конкретной целью, и они увенчались конкретным результатом. Теперь я свободна, так как мать и сестра мне не указчики, но… пока папа не вернется. А что потом? Все по-новому? Не для того я упрятала их с Мишей в казематы, чтобы лишь восемь месяцев подышать свободнее. Я думала, что в лавке станет лучше, но это та же рутина. А для чего я купила платья, обувь, украшения?»

Саша вспомнила, как пытался приударить за ней молодой кондитер, и как она посчитала его недостойной для себя парой. Потом вспомнила великолепного Фердинанда и, проведя грань, скорее интуицией, нежели логикой, вдруг прошептала:

– Мне надо выгодно выйти замуж. Да, да, именно так… а тогда, пусть отец рвет и мечет, он ничего не сможет изменить. Я буду принадлежать не ему, а своему супругу и только супруга я обязана буду слушаться. А если супруг окажется покладист… тогда, скорее он станет слушаться меня. И если мне удастся такого найти – податливого, с положением, пусть хоть со средним, можно будет зачесть это как прогресс, я поднимусь на пару ступенек выше, и оттуда будет виднее, что делать дальше. Кто знает, возможно, появятся дальнейшие перспективы…»

Саша принялась перебирать в уме всех своих знакомых мужчин, которых стоило бы попытаться обольстить, но не припомнила ни одного достойного внимания. Например, куратор лавки. Толстый, старый, но это не важно, не беден, что уже важнее, но женатый, что совсем катастрофично. А жаль. Он, вроде как, не суров и сговорчив, даже шутить любит. Далее… Гриша, тот самый молодой кондитер. Но, с ним уже ясно. Конечно, барон на батрачке не женится. Вот, если бы стать любовницей такового, на содержании, да так, чтобы только с ним, без опасения, что он, наигравшись, перекинет ее другому, попрекая суммой, что вложил в нее, тогда можно было бы зажить. Но это вряд ли. Пришлось бы долго искать, долго обольщать, а за восемь месяцев надо добиться чего-то наверняка.

Саша вспомнила и своих покупателей. Тоже, в общем-то, ничего примечательного, одни такие же рабочие, как и она, другие чуть поблагополучнее, но не намного, третьи служат у господ то кучерами, то лакеями. Нет, выбрать точно не из кого. Даже не стоит заговаривать с ними о чем-либо – бесполезная трата времени, быдло, серая масса. Саша отчаялась. А если ждать придется долго?

Придя домой, она обнаружила настоящий переполох. Мать лежала распластанная на полу, Надя, вся в слезах, бегала вокруг нее, махая полотенцем и обрызгивая ей лицо водой, Дима хныкал с перепугу, а малыш Коля голосил, перенимая тревожную атмосферу.

– Беги за доктором, Саша, скорее! – крикнула Надя, едва увидев сестру. – Мама сегодня уже второй раз так.

Саша, не говоря ни слова, пошла в дом врача, что жил неподалеку и лечил весь бедняцкий квартал за гроши, какие те могли ему дать. Это был юный паренек, только что закончивший институт, он практиковался, выхаживая бедных работяг, часто вообще не беря с них плату, полагая, что тем и так доведется потратиться на лекарства. Саша знала его раньше, он был старше ее лет на шесть и когда-то в детстве они иногда сталкивались за играми.

– Что случилось с тетей Наташей?

– Не знаю. Лежит в обмороке.

Саша все продолжала размышлять о своем, нимало не интересуясь, чем захворала мать.

«Да, и этот мне не подойдет. Врач – это, конечно, уважаемо, но он не богаче нас. Лечит бедноту, мог бы хоть, напроситься к богатым, пусть даже и младшим лаборантом, хоть кем».

Доктор осмотрел Наталью, пощупал ей пульс и живот, подозревая несварение, но через некоторое время помотал головой и произнес:

– Вы беременны, сударыня.

Наталья, которой все эти симптомы были знакомы от и до, смущенно ответила:

– Я догадывалась, но… сейчас это так некстати, что мне действительно, было бы лучше страдать от несварения.

Когда юноша ушел, Надя подсела к матери, поцеловала ее и сказала:

– Теперь тебе надо больше отдыхать.

– Что ты, дочка. Я и так теперь в тягость вам с сестрой. Мне тоже надо поискать себе работу. Я собиралась попросить тебя, чтобы ты похлопотала обо мне на фабрике. Я могла бы занять место Сашки.

Саша стояла рядом, почернев от негодования. «Даже напоследок успел напаскудить!»

– Мама – сказала она, с трудом разжимая зубы, – а ты никогда не думала, что пятеро детей – это уже многовато для такой бедной семьи, как наша?

Наталья подняла на дочь свои большие голубые глаза, грустные и потускневшие, но прежде чем успела что-то ответить, Надя жестом попросила Сашу уйти. Та пожала плечами, но, выходя, бросила:

– Дело ваше. Только способы все же есть.

Через пару дней, поняв, что мать не собирается следовать ее совету относительно новой беременности, Саша оставила ее в покое, но у нее появился повод проверить, действительно ли юный доктор такая уж неподходящая партия или все же, имея рядом практичную и умную жену, он окажется довольно покладист, чтобы им можно было руководить на полную катушку. Уж тогда Саша наставит его на правильную дорожку, говоря, кого стоит лечить, кого нет и с кого сколько брать.

– Привет, Сережа.

– Сашенька! Что-то случилось?

– Не совсем. С мамой все нормально. Но мне нужен твой совет.

– Что-то с тобой?

– Нет, бог миловал, – она улыбнулась ему слегка кокетливо и, взяв под локоть, повела во двор.

– Если я чем-то могу помочь, рассчитывай на меня, – он взял ее руку и легонько пожал.

– Спасибо. Я потому и пришла. Понимаешь… мы сейчас особенно стеснены во всем… это из-за отца с Мишкой. Да, ты знаешь. А тут еще этот ребенок. Его никто не ждал, тем более сейчас. И так нас пятеро, куда уж больше? В общем, мама попросила меня тайком поговорить с тобой о том, чтобы не допустить этого младенца. Ну… есть же способы… в нашем положении по-другому никак.

– Сашенька! – молодой человек в ужасе отстранился от нее. – Что ты такое говоришь?!

– Тс-с, Сережа. А что нам делать?

– Это грех!

– Ты же доктор! А обрекать на голод детей – это не грех? Отец и брат – основные кормильцы, сейчас в тюрьме. Маме надо работать. А кто возьмет беременную на работу?

– Но, когда Андрей Михайлович выйдет, ребенок только родится. Он сразу найдет работу и вот вам решение.

– Сережа, мама не хочет это дитя. Ее можно понять. Мы едва сводим концы с концами.

– Саша, что ты мне предлагаешь? Чтобы я убил чью-то жизнь?

– Нет, чтобы спас эту жизнь.

– Саша, прости, но… не надо со мной об этом говорить, – он сделал каменное лицо.

– Ты думаешь, я хотела тебя обидеть? Извини. Но мы все в прострации. Нам плохо.

– Ребенок – это божий дар. Я вообще удивлен, что тетя Наташа попросила о таком! Она всегда думала иначе!

– Обстоятельства иногда все меняют. Она в отчаянии, у нее здоровье уже не то.

– Тем более. Здоровье. Она же может умереть! Ты слышала, сколько таких женщин умирало? Это сильнейшее потрясение для женского организма!

– Сережа… ну, хочешь… я дам тебе деньги? У меня есть сбережения.

– Саша! – молодой человек побелел. Он окончательно высвободился из ее полуобъятий и отступил на пару шагов. – Деньги это лишь металл и бумажки, они не стоят того, чтобы из-за них брать на душу грех. Даже за очень крупную сумму, я никогда и никому не сделаю подобной процедуры. Никогда и никому!

– Тогда ты так и останешься бедняком, – холодно произнесла девушка, убедившись в бесполезности своей попытки.

– Зато честным. Для меня это превыше.

Поставив крест на докторе, Саша снова принялась искать себе жениха. Дни летели, становилось очень холодно, работа в лавке надоела не меньше фабрики, да еще Наталью не приняли на Сашино прежнее место, заметив, что женщина нездорово выглядит и имеет так много детей.

Из окошка хлебной лавки, Саша видела лавку кондитера. Гриша приветливо махал ей рукой время от времени, подзывая войти, а иногда сам навещал приятельницу и они болтали о том и о сем, пока не было покупателей.

– Что-то ты мрачная в последнее время. Что стряслось? Этак, вся твоя красота меркнет.

– Жить тошно, – отвечала девушка, подперев щеку рукой и облокотившись о прилавок.

– Вот те на! Солнце светит, снежок идет, воздух чистый, конфеты вкусные, чего еще надо для счастья? – хохотал молодой человек.

– Ой, да что я с тобой говорю?! Тебе бы только поесть, поспать, да… не знаю, что еще!

– Я человек простой. Мне многого не надо. А ты так и скиснешь рано или поздно, мечтая неизвестно о чем. О чем же, хоть?

– О женихе!

– Ну, дело ладное. Все девушки мечтают, – он приосанился. – Только, чего хмуриться то? Жених – вот он, перед тобой. Хоть сейчас готов обвенчаться с такой конфеткой.

Саша залилась ироничным смехом, потом осклабилась.

– Не раскатывай губу. Я – не все девушки и мне нужен особенный жених.

Гриша выпятил подбородок и снова ссутулился.

– Это какой же? Богатый, как набоб, красивый, как бог или чтоб сгорал от любви к тебе?

– Нет, не богатый и не красивый. Но с чином и, более или менее стабильным положением, характером тихим, не склонным к суровости, а уж возраст и внешность значения не имеют. Если знаешь кого, так познакомь?

Гриша почесал затылок.

– Так ведь… Аркадий то Степаныч, вроде, точный портрет.

– Какой Аркадий Степаныч?

– Да, ты ж его видела! Когда впервые ко мне в магазин зашла. Ты еще тогда принялась кусать пирожные прямо у прилавка, и это выглядело так потешно, что мы с этим стариком не могли оторвать от тебя глаз! Помнишь?

– А! – спохватилась Саша, припоминая старика в костюме мажордома. – Тот, что у графа Зуева?

– Он самый.

– Да, да… примерно такой мне и желателен… как я про него забыла… но он уже совсем стар, что ему до меня…

– Как сказать? Он стар и одинок, но как-то однажды посетовал мне на это. Ничего конкретного, конечно, но, мало ли… хочешь, познакомлю?

– Еще бы! Только… поажурнее, что ли…

– Как скажешь.

– Отлично. Когда?

– Он заходит по вечерам. Больше сам, хотя иногда посылают горничную.

– О! Как раз скажи ему, что я хотела бы стать горничной.

– Не учи ученого. Я сам знаю, что говорить. Можешь мне довериться.

– Кстати, а почему мажордом ходит за пирожными для графини? Насколько я знаю, такая работа не входит в круг его обязанностей?

– Очень просто. Старик в том семействе еще и вместо эконома, ему негде бывать. Он целый день занимается бухгалтерией, сидя в маленьком кабинетике, к вечеру ему хочется размяться, а поскольку графиня очень благоволит к старику, вот он и убивает двух зайцев одним выстрелом – и ей приятное делает и себе ноги разминает или чего-нибудь еще…

– Хм… он работает в отдельном помещении, наверное, у него и комната вполне солидная?

– Разумеется. Он как-то говорил, что в его возрасте особенно грустно жить в хоромах, где кроме роскоши больше ничего нет.

– Ха-ха! Видать, он изливает тебе душу?!

– Случается.

– Может и мне изольет?

– Посмотрим. Сегодня вечером я его спрошу, как он смотрит на женитьбу в целом, не планирует ли или хотя бы подумывает.

Когда Гриша ушел, Саша вдруг призадумалась. А какой резон ему хлопотать о ней? Может, он рассчитывает на награду? Ладно, можно пообещать все, что угодно, но потом совсем не обязательно это выполнять. Она успокоилась и просто ждала, снова повторяя, как заклинание, свою любимую фразу:

– Любой ценой!