Читать книгу Во имя государства (сборник) - Юлия Латынина - Страница 4

Изящный секретарь Иммани был очень недоволен, что Андарз послал его в Нижний Город, и так как Андарза побить было нельзя, а Шаваша можно, он по дороге дал Шавашу две затрещины. Никакого другого желания к общению с маленьким рабом он не проявил. Вообще Иммани имел обыкновение оскорбляться, когда ему давали в товарищи всякую дрянь, а так как, по мнению Иммани, это происходило каждый день, то он и ходил постоянно обиженным.

Через час Иммани и Шаваш остановились перед длинной стеной сырцового кирпича. Под стеной, в вонючей канавке, бежала вода. Прямо из склона канавки росла чахлая вишня, и несколько тыквенных плетей облепили ржавую калитку.

Вокруг царил обычный гомон: занавеси на лавках были распахнуты, – лепешечник оттискивал на сырых лепешках печать, в знак того, что имеет лицензию на ремесло, – за ним дышали жаром горлышки печей, чуть подальше, в лавке мясника, резали свинью, и женщины уже собрались вокруг, споря о лучшем куске. Перед калиткой стоял зеленый столб со славословиями государю. В такое – весеннее – время года давно уже было пора перекрасить столб из синего зимнего в красный летний цвет. За воротами виднелись изогнутая, как лист антурии, крыша домика. Чиновник и Шаваш вошли внутрь.

– Не стоит ли сначала поговорить с соседкой? – спросил Шаваш.

Иммани дал Шавашу третью затрещину и постучал в дверь.

Вдова, услышав о смерти кормильца, опрокинула таз с бельем и заголосила. Иммани принялся ее утешать. Шаваш тихо выскользнул на улицу, прошел два дома и поднялся на веранду для еды: двое красильщиков с ногтями цвета индиго сидели на циновке вокруг бревна, и толстая хозяйка жарила на прутиках карасей.

– Эй, – сказал Шаваш хозяйке, – госпожа Ния просит вас помочь уложить ей вещи.

Женщина всплеснула руками.

– Ишь, – сказал она. – Добилась своего. Я ей всегда говорила: «Убеги! А то ведь убьет его Дануш, и пропадете оба!» А та: «Никуда я не убегу, получу развод и приданое!» Стало быть, добилась своего: а уж как она его ненавидела!

– Да, – сказал один сапожник, – скверное это дело. Три жены – это на три больше, чем нужно.

– А я думаю так, – сказала хозяйка. – Хочешь одну жену – бери. Хочешь вторую – бери. А приказчиков из жен делать нечего, потому что богатство, собираемое ради богатства, а не добрых дел, непременно приносит несчастье.

– А что, – сказал Шаваш, – госпожа разве не единственная жена?

– Нет, – буркнула трактирщица. – У него три лавки: одна в столице, другая в Осуе, третья в Хабарте. Он то тут, то там. А кому смотреть за лавкой в его отсутствие? Он пожадничал завести себе приказчика, купил трех жен.

В этот миг в харчевню взбежал человек лет сорока, косматый как баран и смуглолицый, в синей куртке с красным кожаным воротам, какую положено носить красильщикам. Черные волосы его были скручены в пучок, и в пучке красовалась заколка в виде медной рыбы.

– Эй, Дануш! С тебя, – сказал один из сапожников, – угощение!

А хозяйка добавила:

– И чем это ты уговорил Ахсая? Кулаками?

– Чего это? – удивился косматый. – Я его не видел.

Все стали смотреть на Шаваша.

– Сударыня, – смущенно пролепетал Шаваш, – вы не так поняли. Господина Ахсая позавчера ночью зарезали у Синего Моста. Мой хозяин, государев наставник Андарз, сочувствуя горю вдовы, покупает для нее новый домик, а до совершения погребальных церемоний предлагает ей приютиться в его ничтожном жилище.

Все стали глядеть на косматого.

– Чо-чо, – сказал косматый, – не видел я Ахсая, слышали?

Когда Шаваш вернулся в казенный домик, вдова все еще безутешно плакала.

Секретарь Иммани поклонился и сказал:

– Ваше горе, вижу я, слишком велико, чтобы покинуть этот домик немедленно. Вот вам деньги на переезд и на сборы. Сумеете ли вы сами нанять носильщиков?

Вдова, всхлипывая, согласилась, и Иммани, морщась, вышел на улицу.

– Господин, вот сюда! – кланяясь, запищал Шаваш. Иммани дал мальчишке затрещину и сказал:

– Я и сам знаю дорогу обратно. Образцовый чиновник никогда не забудет того, что было показано ему один раз.

И зашагал впереди.

Шаваш незаметно отстал от него за углом и, как белка, сиганул через беленую стену сада. Прошло меньше времени, чем надобно, чтобы сварить горшок каши, – Шаваш подобрался к окну, раздвинул нити в навощенной ткани и стал смотреть.

Вдова, плача, собирала вещи.

Потом в глубине дома хлопнула дверь, и мужской голос произнес:

– Куда собралась, сука!

Женщина обернулась и подскочила.

– Ах ты дрянь, – сказала она, – ты его и убил!

– Как же я его убил, – возразил косматый, – когда его убийцу уже арестовали? Или ты думаешь, что государевы чиновники арестовывают невинных?

– Знать ничего не знаю, – заверещала женщина, – я тебе сказала, что он в «Красной тыкве», ты пошел за ним в «Красную тыкву», он тебе отказал, а ты подстерег его и убил.

– Слушай, женщина, – сказал косматый, – его не было в «Красной тыкве». Я пошел туда, а его там не было.

– Ври больше, Дануш Моховик! – зашипела вдова, – ты его убил, ты его и обобрал! При нем деньги были: отдавай деньги!

– Ага, – сказал косматый, – ты, я вижу, избавилась от мужа, а теперь хочешь избавиться и от меня? Это ты к кому собираешься?

– К господину Андарзу, – сказала женщина, – я эту неделю буду плакать над телом мужа, чтобы он не заподозрил неладного. Или ты не можешь подождать неделю?

– Ага, – сказал косматый, – теперь вижу. А что он с тобой будет делать эту неделю?

– Дурак, – сказала женщина, – нужна моя ступка андарзову песту. Он, если хочешь, отослал из столицы всех своих жен по настоянию госпожи Линны! Господин Андарз хочет посмотреть деловые бумаги моего мужа. И когда он посмотрит на дневник моего мужа, он купит мне два домика.

– Почему это? – удивился косматый.

– Видишь ли, – объяснила женщина, – мой муж торговал с Осуей шелком, а шелк ему давал господин Андарз.

– Как – торговал? – изумился косматый.

– А ты не знаешь, как торгуют? – усмехнулась женщина. – Но это что! Ты не представляешь, и Андарз не представляет, какие дела творил этот человек! Он начал с того, что, будучи начальником морских перевозок в Кассандане, сжег, по настоянию осуйского купца Айр-Незима, казенный корабль, груз которого составлял Айр-Незиму конкуренцию. Айр-Незим заплатил ему большую взятку, а потом обнаружил, что муж, перед тем как сжечь корабль, вывез и продал его груз другому купцу из Осуи! А потом, когда Андарз за него заступился и дал ему должность пустого чиновника, – он вытворял такое! Обладая мандатом чиновника империи, он заплывал в завоеванные варварами земли и говорил бедным крестьянам, что получил приказ отвезти их в Страну Великого Света! А потом он сажал их на корабли и продавал на сахарные плантации осуйцев!

Мужчина всплеснул руками.

– И все это он описал в своем дневнике?

– Описал, и сопроводил документами! Представляешь, сколько денег заплатит Андарз, чтобы иметь этот дневник?

– Дура, – сказал мужчина. – Если ты принесешь Андарзу этот дневник и документы, он, пожалуй, отберет его у тебя да и убьет, как маленького Минну! Отдай-ка их мне!

– И не подумаю! – заявила женщина.

– Шлюха! – крикнул косматый.

– Убийца, – взвизгнула вдова.

Тут косматый схватил вдову и начал рвать на ней волосы, а та орудовала доской с желобками, которой гладят белье, и оба они подняли такой шум, что Шаваш в испуге отскочил от окна. Драка продолжалась изрядно долго, а потом начались вздохи и всхлипы. Шаваш заглянул в окошко и увидел, что ссора давно кончилась, а мужчина лежит на женщине, и оба они вполне довольны. Шаваш поглядел-поглядел на них, а потом поскакал прочь из сада, решив, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы убраться незамеченным. «Однако, – подумал Шаваш, – может быть, среди этих документов есть и тот, за который Андарз собирался отдать миллион! Как бы отобрать у него документы?»

* * *

Выйдя от Андарза, молодой помощник судьи Четвертой управы господин Нан поспешил в Небесную Книгу, – главный архив ойкумены, в котором хранились сведения обо всех чиновниках ойкумены, бывших, настоящих и будущих. Впрочем, последние были записаны чернилами, невидимыми для смертных.

Нан запросил в архиве сведения обо всех близких императорского наставника: о начальнике охраны Шан’гаре, секретаре Иммани и домоправителе Амадии, а также копию документов по делу об ограблении, которому секретарь Иммани подвергся в Козьем Лесу три месяца назад, – эти документы должны уже были прийти в архив. Подумал и прибавил к ним сведения о молодом сыне Андарза, Астаке. После этого он отправил в управу записку одному из своих сыщиков: составить перечень харчевен, в которых бывал покойный Ахсай, и проследить за его вдовой, и выяснить у вдовы и знакомых, часто ли Ахсай встречался с Иммани.

Пепельно-белый секретарь, с его манерой вихлять бедрами и строить глазки, был Нану очень неприятен. Он припоминал, что, вроде бы, этот секретарь был любовником брата Андарза, Савара. Савара убили варвары, и Андарз взял молодого чиновника к себе.

Сведения для господина помощника Четвертого Судьи обещали подготовить к завтрашнему дню, но господин Нан не был уверен, что он успеет их изучить.

Ведь в Час Коровы ему предстояла аудиенция у господина Нарая, который был разгневан его докладом, – а со времени казни Руша в ойкумене арестовали более пяти тысяч человек.

* * *

Через час красильщик Дануш Моховик вышел из домика безутешной вдовы и заспешил вниз по улице. Под мышкой у него была квадратная корзинка для документов. Крышка корзинки была расписана целующимися фазанами. «Ой-ля-ля! – думал плотник, – почему бы господину Андарзу и вправду не купить нам домик?»

Дануш свернул на Песчаную улицу и обомлел. Послеполуденная улица была пустынна; где-то бранились визгливые женские голоса, и из садовых печей доносились вкусные запахи. На пустой улице, у бровки колодца, сидел мальчик в синих атласных штанишках и шелковой курточке, глядел в колодец и плакал.

– Ты чего плачешь? – спросил косматый Дануш.

– Матушка моя, – сказал мальчик, – послала меня к знахарке и дала мне тридцать единорогов, я заблудился и хотел напиться, и вот – уронил кошелек в колодец.

Мальчишка, ясное дело, был из богатой семьи, – зашел не туда и не видал никогда колодцев в бедных кварталах.

«Достану-ка я этот кошелек, – подумал красильщик, – и отниму у него деньги».

Дануш Моховик снял штаны и куртку, положил на них корзинку с документами и полез в колодец. Он шарил в колодце довольно долго и наконец закричал:

– Не нахожу я твоего кошелька!

Ни звука в ответ.

Дануш Моховик повозился еще немного и вылез из колодца.

Мальчишки нигде не было. Штанов, куртки и корзинки с документами тоже нигде не было!

* * *

В дневной час Коровы судья Радани из Четвертой управы, известный ворам и лавочникам просто как Четвертый Судья, и его помощник Нан, явились к воротам Небесного Дворца. Там они покинули повозку и пошли пешком, как и полагается всем чиновникам, не имеющим высшего ранга. Идти было далеко, и Четвертый Судья, человек пожилой и шарообразный, весь вспотел.

Господин Нарай совещался в своем дворцовом кабинете с новым начальником Ведомства Справедливости и Спокойствия и новым префектом Столицы. Оба чиновника заняли свои должности меньше месяца назад. Оба они были обязаны должностью господину Нараю.

Господин Нарай сам имел возможность занять любую из этих должностей, или даже выше, и получить в свое распоряжение огромную управу и огромный дворец префекта, но он предпочитал занимать скромный павильон во дворце.

Жил он тут же, в двухкомнатном белом домике, причитавшемся ему как дворцовому чиновнику; впрочем, говорили, что он проводит в своем кабинете дни и ночи и спит не больше трех часов в день.

Господин Нарай был сухопарый чиновник в платье синего цвета, расшитом павлинами и павами, с желтоватыми глазами и редким седым волосом, и было видно, что Бог меньше старался над его лицом, чем портной – над его платьем.

Подчиненным своим Нарай внушал трепет. Однажды мелкий чиновник заснул над указом. Чиновник проснулся, когда Нарай потряс его за плечо, и тут же умер от ужаса. Господин Шия, любимый помощник Нарая, угодил ему тем, что однажды Нарай отдал ему документ и забыл, а через три месяца вспомнил, – и тут же Шия вынул документ из папки.

Господин Нарай был так бережлив, что единственной серьезной статьей расходов в его домике были розги для провинившихся. Он держал перед кабинетом священных кур и всегда говорил: «Чиновник должен печься о бедняках, как курица о цыплятах».

Все мысли господина Нарая были направлены на благо государства и на искоренение зла. Господин Нарай говорил, что чиновники – это как кулак, полный мух: только разожми кулак – улетят; и ему не нравилось, что люди все разные, как носки на неряхе.

За последние два месяца Нарай поднимался во мнении государя все выше и выше, и дело дошло уже до того, что инспекторы, посланные по провинциям, возвращались в столицу с поддельными документами и в чужом платье, из боязни выставленных Нараем застав, на которых отнимали подарки.

Узнав о приходе чиновников из Четвертой Управы, Нарай велел их ввести. Нан и старый судья совершили перед любимцем государя восьмичленный поклон. Нарай посмотрел на молодого помощника судьи своими желтыми глазами и спросил:

– Вам известно, зачем я вас позвал, господин Нан?

– Отчет, который я составил, был полон ошибок.

– Каких? – спросил Нарай.

– Я не вижу в нем ошибок. Если бы я их видел, я бы их не сделал.

Префект столицы и начальник «парчовых курток» всплеснули рукавами от такой наглости. Нарай пристально смотрел на молодого чиновника, почтительно склонившегося в поклоне.

– С некоторых пор, – сказал Нарай, – судья Четвертого Округа стал предлагать мне отчеты, отличающиеся глубиной мысли и верностью суждений, и упорно выдавал их за свои, хотя я его два раза поймал на том, что он даже не помнит примеров мудрости, упомянутых в отчетах. Тогда я перестал хвалить отчеты и жестоко разругал последний за допущенные ошибки, – он отперся от авторства и назвал ваше имя.

Нарай поднялся из-за стола. Префект столицы и министр полиции затаили дыхание, а стоявшие вокруг секретари – те и вовсе обмерли.

– Вы не сделали никаких ошибок, господин Нан.

Любимец государя внезапно повернулся и, взвизгнув, ткнул в судью Радани пальцем:

– А вы? Могу ли я поверить, что судья, который присваивает себе отчеты подчиненных, удержится от того, чтобы не присвоить добро подсудимых?

Четвертый Судья повалился в ноги высокому сановнику. Префект столицы и министр полиции одобрительно кивали головами.

Старик оборотился к статуе Бужвы, высоко поднял руки и воскликнул:

– О Бужва! Кому справедливей быть судьей Четвертого Округа, – тому, кто распоряжается делами на словах, или тому, кто распоряжается на деле?

Все окружающие стали кивать в том смысле, что тому, кто на деле, конечно, справедливей.

Господин Нарай приказал принести Черепаховый реестр, вычеркнул имя господина Радани из листа назначений начальников столицы и вписал туда имя господина Нана, и ударил в медную тарелочку.

– Следующий!

За дверьми кабинета для меньших аудиенций, белыми с зеленым дверьми, изукрашенными вставшими на хвосты змеями, господин Радани сел кочаном на мраморный пол и принялся плакать.

Господин Нан отошел к балюстраде и стал, не отрываясь, смотреть на маленький сад под ногами, где в розовом озерце плавало коротконогое заходящее солнце. Он прижался щекой к колонне и почувствовал что весь, с головы до ног, в липком и холодном поту. Вокруг него уже теснились с поздравлениями. «Великий Вей, – думал Нан, что же теперь?..»

Он никогда бы не решился явиться утром к Андарзу, если бы вечером ему не предстоял разнос у Нарая. А теперь что? Если теперь унести ноги от Андарза, мечтатель и поэт оскорбится до невозможности и, разумеется, выпросит у императора голову Нана или хоть клок волос с головы, – большого указа ему уже не выпросить, а такую мелочь как раз уважат, в виде утешения… Если отвернуться от Нарая, тот не простит, что человек, которого он из таракана сделал судьей над четвертью столицы, от него отвернулся. Отпасть от обоих нельзя, состоять в партии обоих – это даже не сидеть на двух стульях, это висеть на двух крюках…

Но все-таки Нан был польщен, безмерно польщен: мыслимо ли это – прочесть доклад и назначить человека на должность на основании, так сказать, «черных строк и белой бумаги», без просьбы семьи, без компрометирующей бумаги в сейфе? Только господин Нарай из нынешних чиновников ойкумены способен на это.

И тут что-то кольнуло Нана: он подумал, что Андарз никогда не станет читать отчет, и чем усердней будет отчет, тем больше Андарз будет над отчетом смеяться… «А Радани-то, Радани, – вдруг промелькнуло в мозгу, – неудобно, вон как рыдает… Хоть бы кто подушку подложил».

И, верно, не одному Нану пришла в голову эта мысль: кто-то уже спешил из верхних покоев с подушечкой, вышитой мелкими гусями, кто-то уже приподнимал бывшего судью.

Когда, спустя несколько дней, старого судью арестовали, все сошлись на том, что господин Нан повел себя необыкновенно благородно: предоставил жене судьи казенный дом при управе, сам ютился в скромном жилище, а впоследствии отыскал для несчастной семьи беленый домик на окраине.

* * *

В тот самый час, когда справедливый чиновник Нарай разоблачил бесчестного судью, присваивавшего отчеты подчиненного, и когда бесчестный судья плакал на атласной подушечке, Шаваш явился в харчевню «Красная тыква», упомянутую косматым красильщиком как место его невстречи с покойным. «Красная тыква» называлась так потому, что весь потолок в харчевне был застлан красным шелком, на котором имелась красивая надпись: «Красное небо счастья». С потолка свисали цветочные шары. Из дверей, раздвинутых в сад, доносился запах цветов и журчанье фонтана. «Красная тыква» была заведением не из самых почетных, а так: для средних чиновников и для людей, подозреваемых в богатстве. Бывали там и знатные воры, и главари шаек, но не для кутежей, а для переговоров. В заведении было много денег и мало драк.

Из-за раннего еще часа харчевня была пуста. Хозяин сидел за столиком в углу и играл с приказчиком в резаный квадрат. Шаваш подошел к хозяину и сказал:

– Мой господин сегодня не сможет отужинать у вас. Он, однако, просил снарядить со мной корзинку – все, как позавчера.

И Шаваш раскрыл потную лапку с денежкой.

Хозяин взял денежку и снарядил корзинку. Он положил в корзинку холодную маринованную утку, отборных фруктов и зелени, костистую рыбу пузанку, сверкнувшую на солнце алмазным срезом, и наструганную завитками баранину, положил рыбу-тетушку и белобрысого осетра, и маринованную медузу, и множество всяких закусок в коробочках. А сверху всего этого он утвердил короб со сластями, кувшин пальмового вина и кувшин того вина, которое делают из ананасов на юге: ананасы варят и процеживают, а потом добавляют немного мяты и мед, и сосновую смолу, и держат все это в бочке, пока вино не станет цвета темного янтаря.

– А что, – сказал Шаваш, – случилось после того, как мой господин ушел отсюда позавчера?

Хозяин, закусив губу, взглянул на мальчишку. Мальчишка был, конечно, «мизинчик» из шайки: воображает, что каждый знает его господина! Однако и спрашивать неудобно: он скажет главному вору, а тот обидится.

– А когда он ушел, – спросил хозяин, – до драки или после?

– В самом начале, – сказал Шаваш.

– Ну, – сказал хозяин, – ведь сначала все было довольно мирно. Красильщик подсел к нему и стал есть из второго прибора. Ахсай-то вел себя рассудительно, а красильщик полез ему в рожу и стал кричать о разводе. Чиновник все хотел от него отвязаться, но потом, когда красильщик бросил в него кувшин, схватился за лавку: тут мы их, конечно, разняли, и чиновник убежал. Так что напрасно ваш господин боится из-за этого приходить: ничего такого не было.

– Да, – сказал Шаваш, – но чиновника-то ночью убили.

Хозяин хлопнул себя по шее от ужаса.

Шаваш взял корзинку и пошел через сад к выходу. У выхода стоял человек в зеленой косынке привратника, по виду варвар с юга, и подстригал куст.

– Это здесь они дрались? – спросил Шаваш.

– Ага, – сказал привратник. – Вот, куст помяли. Что за времена! Сначала красильщик обедает с чиновником, а потом на него и лезет!

– А с чего это получается, что он обедал с чиновником?

– Ну как же. Чиновник заказал два прибора: сказал, что ждет друга. Потом пришел этот красильщик и сел за стол.

– Да, – сказал Шаваш, – одно огорчение. Кто, спрашивается, войдет в заведение, где начинается беда?

– Твоя правда, – сказал привратник. – Вот, прошло полчаса после драки, приходит старый клиент. Из такого, скажу тебе, дома…

Привратник развел руками.

– Огляделся, повертел носом, узнал про драку, – и сгинул. Ну ему-то что, а? Человек большого места… Я даже и хозяину не сказал, чтобы не прибил с досады.

Шаваш сообразил, что была ночь и что, кроме привратника, никто клиента не видел.

– А какого он места? – полюбопытствовал Шаваш.

– А тебе-то что? – насторожился привратник.

Шаваш вынул из кармана бронзовую монетку и показал привратнику.

Привратник сунул монетку за щеку и сказал:

– А ну катись отсюда, полицейская сводня!

В проеме двери появился хозяин и подозрительно посмотрел на оборвыша: он не любил, когда слуги якшаются с людьми из шайки.

– Ах ты дурак, – тихо сказал Шаваш. – Видать, этот ваш клиент приходил сегодня и побольше моего заплатил, чтобы ты не упоминал его имени, а?

Через минуту Шаваш был за воротами, на неширокой улице, заросшей увядшими сорняками. Стало быть, косматый красильщик, Дануш Моховик, врал. Он нашел Ахсая и учинил скандал. Из-за скандала Ахсай ушел, не дождавшись того человека, для которого и был заказан второй прибор. А через два часа Ахсай был убит. И лазоревое письмо, что бы это такое ни было, осталось у того человека, которого Ахсай не дождался.

Шаваш не прошел и двух шагов, как вдруг отскочил назад, за ребро стены, и озадаченно вгляделся в пробежавшую мимо него женскую фигурку. Женщина была одета в красную кофточку с вышитыми облаками и звездами и в малиновую запашную юбку с оборками, а поверх головы имела прозрачный, с кистями плащ. Эти плащи были в прошлом году великой роскошью, все дамы их носили. В этом году советник Нарай, порицая роскошь и понимая, что запретами с ней не совладать, постановил, что прозрачные плащи обязаны носить все девицы для катания верхом. После этого приличные девушки перестали носить прозрачные, с кистями плащи и стали носить пуховые платки, расшитые павлинами.

Женщина пересекла улицу и исчезла в калитке трехэтажного дома, с закрытой деревянной галереей поверх стены, стоявшего почти напротив «Красной Тыквы». Перед домом стояла цеховая эмблема: бутылочная тыква была высушена и рассечена пополам, и верхний конец тыквы, напоминавший известное снаряжение мужчины, был воткнут в нижний конец тыквы, напоминавший известную дырку у женщины.

Шаваш подумал и постучался в дом с веселой тыквой.

– Я с корзинкой к госпоже, – сказал мальчишка отворившей ему старухе, сунул ей под глаза корзинку и нахально скользнул по лестнице наверх, туда, где щелкнула затворяющаяся дверь.

Шаваш пихнулся в дверь и вошел. Девица, снимавшая плащ, обернулась и недовольно оскалилась, узнав мальчишку. Шаваш убедился, что не ошибся: это была та самая девица, которая ходила с Андарзом в грот. По правде сказать, девушка была очень красива: у нее был тонкий стан и высокая грудь, и ее темно-русые волосы имели удивительный рыжеватый оттенок, выгодно подчеркивавший перламутровую белизну лица. Даже Шаваш, которому, по малолетству, хомячок был куда интересней девушки, понимал, что эта дама не в пример краше толстушки Таси.

– Тебе чего надо? – сказала красавица.

Шаваш переступил с ножки на ножку, как бы не в силах сдержать смущения, а потом вынул из рукава шесть серебряных журавлей и протянул их девице:

– Вот… я… отдать… это мне господин Андарз тогда дал, в гроте…

Красавица потупилась и робко спросила:

– А я тут при чем?

Мальчонка совсем застеснялся:

– Ну, – сказал он, – я подумал: если чиновник уединился в собственном гроте с девицею и у него при себе деньги, то зачем же он взял их в грот, как не затем, чтобы отдать девице? И как только я это подумал, мне показалось, что я эти деньги украл.

Девица недоверчиво взяла деньги и сказала:

– Спасибо.

Через полчаса девица совсем развеселилась. Оказалось, что зовут ее Ная. Они вместе с Шавашем съели маринованную утку, и баранину, наструганную тонкими завитками, и белобокого пузанка, и сладости, похищающие ум и развлекающие душу, и девица одна выхлестала полкувшина пальмового вина. Девица ерошила мальчишке волосы и подкладывала ему в рот кусочки. Шаваш стеснялся и трепетал.

– Осмелюсь спросить, – осведомился Шаваш, – как же господин Андарз отличил вас? Неужели он сам, как говорится, посещает общинные луга?

– Нет, – сказала Ная, – это получилось через его секретаря Иммани. Видишь ли, я родом из Иниссы, и у нас в городе такой обычай: когда приезжает важное лицо, цензор или инспектор, красивейшие из казенных девушек встречают его обнаженными у ворот города, представляют разные сценки и состязаются в красоте. Девицы прямо-таки дерутся за право участия в этих сценах, потому что потом им цена вдвое дороже, а наилучшей инспектор присуждает венок и две сотни монет. И вот я получила этот венок и сидела с инспектором Иммани на пиру, и я так ему понравилась после этого пира, что он велел мне ехать в столицу.

– Если ты ему так понравилась, – спросил Шаваш, – почему он послал тебя в столицу, а не взял с собой?

– У него, – сказала девица, – было неспокойное поручение. Он ехал из столицы в Верхнюю Хабарту и вез брату господина Андарза деньги для варварского войска. Он боялся, что по пути его ограбят.

– И что же? Ограбили?

– Представь себе! – сказала девица, – по пути туда все сошло спокойно, а на обратной дороге его ограбили! И не где-нибудь, а под самой столицей, в Козьем Лесу!

Вздохнула и добавила:

– Лучше бы его ограбили на пути туда.

– Почему? – удивился Шаваш.

– Видишь ли, варварское войско получило деньги и тут же взбунтовалось. А если бы его ограбили на пути туда, варвары бы продолжали ждать причитающейся им платы и хранили бы верность империи!

Тут девица выпила еще вина, и глазки ее совсем разлетелись в разные стороны. Шаваш спросил:

– Осмелюсь полюбопытствовать: сам ли Иммани показал вас своему господину?

– Нет, – сказала девица, – это его товарищи: они частенько проводят здесь время, здесь и в «Красной тыкве» – это харчевня напротив.

– Неужели слуги господина Андарза, – удивился Шаваш, – настолько богаты, чтобы посещать подобное заведение?

Ибо заведение, как Шаваш мог заметить, было из числа самых дорогостоящих.

– Нет, – сказала девица, – но человек пять. Начальник охраны и домоправитель, еще Ласида, которого вот уже месяц нет в столице, да и сын господина Андарза, даром что юноша, трижды бывал здесь.

Шаваш вздохнул, поднял на девицу влажные глаза и пролепетал:

– А что за человек – секретарь Иммани? Похож он на Шан’гара или нет?

– Нет, – сказала девица, – они совсем разные люди. Иммани – тот тебя зарежет из-за гроша. А Шан’гар – нет, этот тебя за грош не зарежет, а зарежет только за золотой.

Спохватилась и поглядела на Шаваша:

– А ты зачем спрашиваешь?

– Помилуйте, сказал Шаваш, – ведь от этих людей теперь зависит мое «я» – вот и спрашиваю.

– А, – сказала девица, – Шан’гар смешной человек. Варвар. Держит в сундуке наследственную секиру и рубит ей кур.

– А зачем? – спросил Шаваш.

– А зачем рубят кур? – изумилась девица. – Чтобы делать золото. Он завел себе целую мастерскую, а потом Иммани донес на него, и выяснилось, что на всю эту алхимию Шан’гар потратил больше десяти тысяч, которые украл у хозяина. Андарз приказал ему выбросить все эти горшки.

– И что ж? Выбросил?

– Выбросил. И три дня плакал. А теперь он нашел в Белой Слободе какого-то чародея и ходит к нему.

Девица вдруг сняла с себя сережку.

– Видишь, сережка? Этот чародей сделал ему серебро, а Шан’гар подарил кусочек мне.

«Гм, – подумал Шаваш, – если Шан’гар умеет делать серебро и золото, вряд ли он станет красть у Андарза миллион ишевиков». А девица между тем продолжала:

– Эти опыты пока очень дорогие. Шан’гар мне однажды пожаловался, что покамест это серебро обошлось ему впятеро больше против рыночной цены.

* * *

Когда новый судья Четвертого Округа Нан вернулся в свою управу, чиновники уже теснились с поздравлениями; во дворе было не протолкнуться от челобитчиков.

Господин Нан собрал все прошения и занимался делами до Часа Башен; он рассудил сложный случай, когда муж, выгнав жену из дома, ложно обвинил ее в супружеской неверности, лишь бы не возвращать приданого; и он приказал пытать члена шайки, ограбившей склад цеха красильщиков, – а потом и взять под стражу начальника склада, ибо оказалось, что на складе было товаров куда больше, чем полагалось цеху по лицении.

В Час Башен судебные управы кончают работу; в это время к новому судье прибыл свиток из дворца и с ним – небольшое личное письмо, написанное советником Нараем. Советник просил господина Нана быть у него завтра в Час Росы.

Новый судья совершил положенные возлияния, переоделся в неофициальное платье, предписанное чиновникам пятого ранга, и отправился в архив, где его уже дожидались заказанные им сведения о сыне Андарза, Астаке, и троих его секретарях.

Астаку было шестнадцать лет, и о нем имелась лишь одна запись: тот учился в лицее Белого Бужвы, но был исключен за то, что поймал и распял кошку. Кошка принадлежала учителю математики: Астак не согласился с ним во взглядах. Разумеется, сына императорского наставника никто бы не исключил за такие пустяки, но Андарз сам ужасно рассердился и настоял, чтобы все было по закону. Андарз сказал, что тот, кто повздорил с человеком, должен распять человека, а не его кошку.

Начальник охраны Шан’гар был варваром и в списках уроженцев ойкумены не значился. Отыскав в списках имя домоправителя Амадии, Нан, спустя несколько страниц, с изумлением убедился, что список подложный.

Зато дело секретаря Иммани насчитывало десять страниц.

Секретарь Иммани трудился в верхней Иниссе. Он подружился с некоторыми людьми, подозреваемыми в богатстве, и они устроились так: Иммани требовал с горожан налоги раньше срока, и те, чтобы уплатить налоги, продавали имущество за полцены. А друзья Иммани покупали имущество за полцены и платили ему десять процентов с каждой покупки. Также господин Иммани завел себе два размера для корзин: один, побольше, для измерения налога, собираемого с населения, а другой, поменьше, для измерения налога, отправляемого в столицу. Разницу между двумя корзинами Иммани продавал через осуйских купцов.

Во время голода, присваивая казенное зерно, ссужал его крестьянам под десятикратные проценты; пользуясь наличием в уезде какой-то безвредной секты, выдумал бунт и умиротворил уезд до полного запустения; выстроив на морском берегу виллу с башней, зажигал в башне ложный маяк и грабил разбившиеся корабли, а капитанов их ссылал в каменоломни за управление казенным кораблем в пьяном виде; и он попался на том, что ради любовницы проел имущество отлучившегося друга, а потом оклеветал его.

Изо всего этого даже не очень прозорливый человек мог заключить, что Иммани был дрянь, каких мало, и совесть у него была меньше мышиного хвостика. Нан подумал, что на месте Андарза он не стал бы держать при себе такого человека. Безопаснее было бы поступить с ним так, как сын Андарза поступил с кошкой своего наставника.

Да, что касается матери Астака, – Андарз утопил женщину шесть лет назад, застав на ней какого-то свечного чиновника. Чиновнику же лично отрезал его кукурузину, отчего тот через неделю помер.

* * *

Вечером Шаваш, словно лисенок, скользнул в ворота усадьбы господина Андарза. Он хотел пробраться в людскую, но на садовой дорожке, рядом с беседкой, похожей на розовый бутон, его застукал секретарь Иммани.

– Негодяй! – сказал секретарь, взяв Шаваша за ухо. – Ты куда сбежал?

Шаваш пискнул.

Занавеси беседки раздвинулась, из нее показалась всклокоченная черная голова домоправителя Амадии.

– Это что там такое? – раздался из глубины беседки голос императорского наставника.

– Да ничего. Это два раба дерутся, – громко ответил домоправитель.

Секретарь страшно побелел и выпустил ухо Шаваша. Вдруг он сжал виски руками и бросился вниз, по садовой дорожке.

Домоправитель, прикрывая окошко, сказал:

– Нельзя держать рабов просто для роскоши! Надобно извлекать из них выгоду. А то вот, этот мальчишка: кто может поручиться, что он сегодня не воровал на рынке?

Шаваш дождался, пока домоправитель вышел из беседки, и нахально скользнул внутрь.

Беседка, в которой сидел императорский наставник, изнутри напоминала тысячелепестковый цветок. Стены ее были затянуты шелковыми гобеленами с изображениями зверей и трав; с балок драгоценного дерева свисали цветочные шары, и дымки от курильниц, расставленных по всем пяти углам беседки, вились в воздухе, как призрачные танцовщицы. Императорский наставник сидел в высоком кресле за столом из малахита и оникса; по столу в поэтическом беспорядке были разбросаны бумаги и свитки, и когда Шаваш вошел, императорский наставник как раз оторвался от очередного листа, зачеркнул написанное, записал что-то снова, а потом в раздражении скомкал лист и бросил его в жаровню.

– Ах ты дрянь, – сказал Андарз, поворачиваясь к мальчишке, – ты куда сбежал от господина Иммани? Тот совсем заблудился, вымок в канаве!

– Я никуда не сбежал, – сказал Шаваш, – я остался.

– Пожалуй, – проговорил Андарз, – я все-таки пошлю тебя в мастерскую. Как можно: сбежать от чиновника, посланного утешить убитую горем вдову!

– Не очень-то она убита горем, – возразил Шаваш.

Андарз только молча всплеснул рукавами от такой наглости.

– У господина Ахсая, – сказал Шаваш, – была лавка в столице, в Осуе и в Хабарте. Он боялся завести себе приказчика, из скупости и из опасения, что тот донесет на него властям. Поэтому он купил себе трех жен, по одной в каждую лавку. Ведь жена не имеет права давать показаний против мужа. Сначала все шло хорошо, но потом жена из столицы спуталась с красильщиком по имени Дануш, а по прозвищу Моховик. Она влюбилась в него и стала требовать развода, а Ахсай не давал ей развода, потому что она вела все дела в его отсутствие и слишком много знала. Позавчера Дануш Моховик услышал, что Ахсай вернулся и ночует в веселом месте. Он пошел в это веселое место поговорить с Ахсаем. Сказал: «Если он не даст тебе развода, я его убью». Но сегодня, когда они ругались с женщиной, он сказал, что не видел Ахсая.

Андарз посмотрел на мальчика внимательно и удивленно. Про лавку в столице и лавку в Осуе он, конечно, знал, а вот семейные дела покойника были для него новостью.

– Как называется веселое место?

– Не упоминали, господин.

– О чем они говорили еще?

– Дануш Моховик требовал, чтобы женщина переехала к нему, а та возражала, что если это сделать, то она потеряет обещанный вами домик и много денег, а до вас дойдет слух, что дело нечисто.

– И как ты это выяснил? – спросил Андарз.

Шаваш вынул из-за пазухи крупное яблоко.

– У безутешной вдовы в саду, – сказал Шаваш, – растут дивные яблоки. Я подумал: «Все равно, когда она уедет, эти яблоки оборвут всякие негодяи. Справедливей, чтобы они достались мне, нежели чтобы послужили пищей кому-нибудь другому». Вот я полез в сад и все слышал.

– Гм, – сказал Андарз, – и если бы тебя поймали, то оказалось бы, что ты полез за яблоками.

Шаваш стал на колени и поцеловал мягкие сапожки хозяина.

– Я бы, – сказал Шаваш, мечтательно поднимая голову, – еще раз сбегал бы туда за яблоками.

Андарз взял из рук Шаваша яблоко, очистил ножичком кожуру, надкусил. Потом выудил из кармана золотой и вложил его в ручонку Шаваша.

– Хорошее яблоко, – сказал императорский наставник. – И за каждое яблоко, которое ты мне принесешь, ты получишь по золотому. Но если ты спрячешь от меня хоть одно яблоко…

* * *

Когда Нан вернулся в Четвертую Управу, был уже глубокий вечер. На его столе лежали список заведений, посещавшихся покойным Ахсаем, и такой же список, касавшийся секретаря Иммани. Пять названий в списке были общими. Кроме этого, Нану доставили копию отчета секретаря Иммани об ограблении в Козьем Лесу.

Новый судья внимательно изучил отчет и еще кое-какие запрошенные им бумаги, переоделся и отправился во дворец господина Андарза.

Господин Андарз принял его в своем садовом кабинете. Стены кабинета, из розового дерева, были украшены золотой резьбой. На стенах висело несколько рисунков с подписью императора. Рамки их были обиты мехом горностая. Из окна кабинета до самой земли свисала веревка для жалоб: государь Иршахчан распорядился, дабы в управах и усадьбах висели такие веревки, привязанные к колокольчикам, и чтобы за них мог дернуть любой человек. Чтобы веревка не мешала Андарзу сочинять стихи, он обрезал колокольчик и поставил его на стол, а веревку приторочил к оконной решетке.

Господин Андарз сухо поздравил Нана с утренним назначением. Будучи человеком деликатным, он не стал напоминать чиновнику о имеющихся у него бумагах касательно налогов с храма Исииратуфы, каковые бумаги совершенно бы уничтожили Нана в глазах Нарая, но ему было вдвойне приятно, что он имеет эти бумаги.

Вместо этого господин Андарз прочитал Нану свое стихотворение и со злорадством заметил, как чиновник беспокойно заворочался в кресле. Еще пять лет назад господин Андарз выделил экзаменационное стихотворение Нана как самую блестящую имитацию хорошего стихотворения при самом полном отсутствии чувства стиха.

– Господин Андарз, – сказал Нан, – я бы хотел немного поговорить о той поездке, в ходе которой пропало письмо. Можно узнать, почему вы послали в Хабарту именно Иммани?

– Потому что я ему доверяю, – ответил Андарз.

– Напрасно. Подъезжая к столице, господин Иммани отпустил вперед охрану и поехал один. Это в высшей степени подозрительно. В копии отчета о разбойном акте, которая у меня с собой, Иммани утверждает, что на него напал десяток разбойников, а чиновник, выехавший на место происшествия, пишет, что, судя по следам, разбойник был один. Зачем Иммани поехал один, как не затем, чтоб инсценировать это нападение? Как вы можете доверять негодяю?

– Мало ли кто мог ограбить Иммани? – возмутился Андарз, – что вы так прицепились к этому человеку?

– Я просмотрел в Небесной Книге документы, касающиеся ваших близких, и нашел документы только об Иммани, – пояснил Нан. – Я не знаю ничего ни о домоправителе Амадии, ни о вашем начальнике охраны Шан’гаре, кроме того, что он из знатного ласского рода и что тринадцать лет назад он зарезал вашего брата. Если бы я знал больше об Амадие и Шан’гаре, возможно, я бы подозревал их, а не Иммани.

– Господин Нан, – сказал Андарз, – вас должно интересовать лазоревое письмо, а не прошлое моих домашних.

– Почему? Потому что в прошлом каждого найдется что-нибудь, что я не должен знать? Тогда арестуйте всех троих: кто-нибудь из них да виновен.

– Господин Нан, – улыбнулся Андарз, – кто-нибудь из троих виновен, но два – невиновны. У меня нет власти сделать так, чтобы по всей стране не хватали невинных людей, но я не потерплю, чтобы в пределах моего дома сыщик арестовывал человека потому, что так легче для сыщика.

«Он уже не доверяет мне!» – подумал Нан.

– Господин Андарз, – спросил Нан, – как я понимаю, секретарь Иммани вез казенные деньги для воинов некоего Бар-Хадана. Я справился по документам и уточнил, что он вез с собой два миллиона восемьдесят восемь тысяч пятьсот девяносто восемь «рогачей» – по пятьсот тринадцать монет для пяти тысяч сорока шести воинов. Это очень большие деньги, да еще в «рогачах», – а Иммани на пути в Хабарту сопровождали всего три охранника. Разве это безопасно?

Серебряные «рогачи» были варварской монетой, не имевшей в империи хождения, и не могли попасть в казну в качестве налогов. Другое дело – имперские ишевики, те частенько оканчивали свой жизненный путь в сокровищницах варварских королей, будучи получены в качестве дани, стыдливо именовавшейся «подарком».

– Иммани вез не «рогачи», а векселя Осуйского Банка, – сухо ответил Андарз, – спокойней на душе, знаете ли.

– То есть здесь, в столице, казна отдала Айр-Незиму наши ишевики, а взамен Иммани получил вексель, по которому Хабартинское отделение Осуйского Банка должно было выдать ему соответствующую сумму в «рогачах»?

– Да, – сказал Андарз, – он вез пару пачек векселей, и никакой охраны ему не было нужно.

– И сколько же ишевиков получил Осуйский Банк?

Андарз недоуменно пожал плечами.

– Откуда я помню? Можете посмотреть в архиве, если это вас так интересует.

– Я уже посмотрел. Осуйский банк получил двести восемьдесят две тысячи пятьсот семьдесят шесть ишевиков. Не очень-то круглые числа во всей этой сделке, а?

– Какое мне дело до цифр?

– Дело то, – сказал Нан, – что за один толстый золотой ишевик Осуйский банк дал девять и шестнадцать сотых тощих серебряных «рогачей». У любого уличного менялы ишевик стоит двенадцать, а то и тринадцать «рогачей». Это была недурная сделка для Осуйского Банка. И на ней стоит не только подпись Иммани, но и ваша.

Императорский наставник молчал несколько секунд. Потом васильковые глаза его вспыхнули, и он надменно произнес:

– В условия этой сделки входила плата осуйцам, чтобы они не интриговали против империи в этой провинции.

– Господин Нарай будет иного мнения. Он назовет такую сделку коррупцией. И заподозрит, что участники сделки разделили прибыль пополам.

– Ах вот так? Это не он ли предоставил вам документы?

– Этих документов достаточно для ареста Иммани. А когда его арестуют, что он расскажет?

Андарз оглядел молодого чиновника.

– Господин Нан, – вкрадчиво спросил он, – я гляжу, вы не теряете времени на новой должности. Кстати, говорят, что вечером советник Нарай прислал вам синий конверт назначения. Что там было?

– Господин Нарай предложил мне отправиться инспектором в Хабарту.

Наместником Хабарты был младший брат Андарза, господин Хамавн. Полномочный инспектор – это была невероятная карьера для бывшего помощника судьи.

«На его месте я бы почел это за счастье», – рассеянно подумал Андарз. В уме вдруг промелькнула строка из Веспшанки: «Конечно, позор вступить на путь предательства первым, но когда все вокруг следуют этим путем – глупо отставать от других». Андарз закрыл лицо руками и сказал глухо:

– Поздравляю вас, господин Нан. У меня больше нет власти послать вас ни в Хабарту, ни куда бы то ни было.

– Я не собираюсь выполнять распоряжения господина Нарая, – сказал Нан.

– Почему?

– Они несут гибель стране.

Андарз изумленно посмотрел на молодого чиновника и захихикал. Он хихикал все больше и больше. Лицо его перекосилось. С императорским наставником началась истерика.

* * *

Начальник охраны Шан’гар, извиняясь за спешку, с поклоном проводил Нана по дорожкам ночного сада. Он хотел узнать, что так расстроило господина наставника.

– Господин наставник думает лишь о благе государства, совсем не заботится о здоровье, – отвечал Нан. – Прошу вас беречь его!

Нан откланялся и покинул дворец наставника через синие ворота, предназначенные для чиновников пятого ранга. Перед табличкой слоновой кости, укрепленной на воротах, пылали красные факелы, разгоняя ночной мрак.

Чуть поодаль от ворот стоял квадратный каменный столб для государевых указов. Все четыре стороны столба были выкрашены в разные цвета. Нан подошел к столбу и задрал голову. Высоко над ним висел желтый фонарь, а между чиновником и фонарем висел новый указ господина Нарая, предписывающий всем неучтенным фокусникам, торговцам и бродягам столицы явиться к третьей управе на предмет отправки в Иниссу для освоения целинных земель.

Господин Нан был смертельно оскорблен. Он опять подумал о том, что императорский наставник Андарз никогда не станет читать его указов.

* * *

Шаваш не остался на ночь в доме императорского наставника. Пользуясь данным ему разрешением, он вышел из дворца и снова неведомыми путями просочился в Нижний Город; и в то самое время, когда господин Нан изучал новый указ Нарая, Шаваш заскребся в двери веселого учреждения «Восьмое небо». Хозяйка всплеснула руками, увидев разодетого в шелк мальчишку.

– А где Тася? – спросил Шаваш.

– Тася уехала с гостями кататься по Левому Каналу, – ответила хозяйка.

– Я ее подожду, – ответил Шаваш и поскакал на верхний этаж в комнатку девицы.

– А я и не знала, что вы брат и сестра, – сказала с подозрением хозяйка, – пока она тебя не продала.

– Нынче оно так, – согласился мальчишка, – и не знаешь, кто твой родственник, пока он тебя не продаст.

Ему очень не понравилось, что, видно, Тася хвасталась деньгами.

В комнате Таси Шаваш затеплил свечку и вынул из корзинки дневник и документы. Шаваш боялся, что Андарз спросит о документах, и у него был готов ответ: «Разве я могу отнять такие документы у разбойника силой? Он же мне откусит голову и не заметит!» Но Андарз ничего не спросил про документы, и даже дал Шавашу золотой.

Золотой – это, конечно, очень много: но вдруг среди документов есть лазоревое письмо, или в дневнике – указание на продавца письма? Шаваш чувствовал, что несправедливо было бы ему получить золотой за то самое дело, за которое Ахсай должен был получить миллион золотых.

Стиль господина Ахсая, как и стиль многих, кто любит прибыль, отличался ясностью формы и бессовестностью содержания, и другому человеку хватило бы полчаса на затрепанный дневник, написанный крупным и четким почерком. Но Шаваш в науке чтения не был силен, а читать выучился так: в час, отведенный для объявления указов, он являлся к Указному Столбу и запоминал от слова до слова все, что читал чиновник, а потом, когда народ расходился, сличал запомненное с очертаниями букв на указе. При Руше указов было маловато, а при Нарае учеба пошла бойко.

Кроме дневника, в корзинке лежала целая стопка казенных бумаг. Шаваш не знал, что именно он ищет, но он очень хорошо запомнил фразу: «Разумеется, оригинал написан на лазоревой бумаге».

Изучая бумаги, Шаваш заметил вещь, которой раньше не знал: документы, озаглавленные «отчет по перевозке», имели синюю полосу, а с заголовком «Подорожная» – имели зеленый трилистник. Шаваш понял, что бумага лазоревого цвета тоже обозначает какой-то определенный документ. Образованный чиновник сразу бы понял, в чем дело, а вот уличному мальчишке это было невдомек.

Шаваш вздохнул и попытался представить себе, что это за документ и кого он компрометирует – Андарза или Нарая.

Что, если письмо компрометирует Нарая? Тогда оно, скорее всего, уличает его во взятке. Это могла быть взятка от осуйского правительства, или от казненного Руша.

Что, если письмо компрометирует Андарза? Тогда это не может быть свидетельство о взятке, потому что о желанных взятках в стихах Андарза говорилось, может быть, реже, чем о прекрасных женщинах, но гораздо чаще, чем о прекрасных мальчиках. Зато это могло быть письмо с оригиналом одного из стихотворений, от которых Андарз всегда отпирался, хотя народ приписывал их ему. Например, того стихотворения, в котором чиновники собираются ко двору императора со своими женами: Ишнайя с Госпожой Алчностью, Дават с госпожой Глупостью, Ион с госпожой Вракой, – и где рассказывается, из-за какого события именно этому чиновнику досталась именно эта супруга. Если бы стало известно, что автор этих стихов – действительно Андарз, то многие бы съели его живьем.

Шаваш вздохнул, аккуратно загасил чужую свечку, забрался в резной ларь за занавеской, свернулся в клубочек и заснул.

Он проснулся, когда ночью пришла Тася, высунулся из корзинки и сказал:

– Тася, я днем уже три раза слыхал на рынке, что ты продала меня и получила кучу денег, и один раз мне назвали двадцать золотых, а другой раз – тридцать. Ну зачем ты всем хвастаешься, что у тебя есть деньги? Ты пойми, это нетрудное дело, заполучить деньги, трудно сделать так, чтобы их у тебя не отняли.

Но Тася была пьяна.

– Ба, – сказала она, – зачем деньги, как не для того, чтоб хвастаться?