Читать книгу Земля войны - Юлия Латынина - Страница 2

Кирилл Водров приехал на работу в девять часов утра.

Глава Чрезвычайного Комитета, Федор Комиссаров, занимал в Торби-кале прибрежный особняк со сторожевой башенкой с телескопом наверху. Двор, отделанный темным мрамором, сползал в спущенный на зиму бассейн, закрытый, как гроб, плотной синей пленкой.

Федор Комиссаров сидел в кабинете, похожем на палубу небольшого авианосца, за овальным, как древнеегипетский картуш, столом для совещаний.

По правую его руку сидел министр внутренних дел республики, по левую – прокурор. Третьим сидел русский полковник ФСБ, Миша Сливочкин, а четвертым в этой компании был сорокалетний темноволосый кавказец. У него были глаза убийцы и брюшко бросившего спорт бойца, но самым удивительным в его облике были его уши. Левое было сломано, а правое – раскатано в плоский с комочками блин.

– Это черт знает что, – сказал прокурор, – он набрал в свою банду двести человек! Он вооружил их автоматами! Он вооружил их АГСами! У них даже БТРы есть! И знаете, что они сделали этим БТРом? Они снесли им памятник основателю города генералу Лисаневичу!

– Это нехорошо, – сказал глава комитета.

– У Идриса Абидовича, – сказал министр МВД и показал на темноволосого кавказца, – в Бештое были два игровых клуба. Неделю назад Джамалудин приехал к Идрису и попросил клубы продать. Он был так щедр, что предложил за оба двадцать тысяч долларов. Идрис отказался. И что вы думаете? Не прошло и трех дней, как оба клуба сожгли террористы. Если это были террористы, почему они не тронули казино брата Джамалудина?

– Он открыто этим бравирует! – угрюмо сказал Идрис, и Кирилл снова обратил внимание на его удивительные уши, – он говорит, что купил оружия на два миллиона долларов! А когда его спрашиваешь, зачем ему столько оружия, он говорит, что Бештой – приграничный город. Заявляет, что охраняет границу от чеченцев!

– Как это можно охранять границу между Аварией и Чечней? Между нами что, есть граница? Разве это не две мирные республики в составе России? – оскорбленно спросил Миша Сливочкин. – Этот человек дискредитирует Россию, когда он говорит, что внутри нее есть границы, которые надо охранять. Он разжигает национальную рознь.

– Эти бандиты контролируют все в районе! – сказал министр МВД, – вы спросите, есть ли в городе Бештое хоть один бизнес, который не принадлежит Зауру Кемирову! Был водочный завод – закрыли! Был цементный – отобрали! Люди Джамалудина ездят по улицам, и знаете, чем они развлекаются?

Они могут человека вытащить из машины, побить, а машину сжечь! У меня три таких заявления, а могло бы быть сто!

– В Бештойском районе, – сказал прокурор, – сложнейшая этносоциальная ситуация. Та м три крупных нации, там полтора десятка народов поменьше, там даже есть два немецких села! А новый начальник милиции устроил в органах этническую чистку. Из тех, кого он уволил, девяносто процентов были чеченцы, а из тех, кого он набрал, девяносто процентов – аварцы и лакцы.

– Это уже не город, – сказал Чебаков, – это государство, причем государство, во главе которого стоят террористы! Никто не имеет права туда приехать! Вот в прошлый раз мы решили прислать проверку, во главе с уважаемым Наби Джапаровичем, – и глава МВД широким жестом указал на прокурора, – так через пять минут, как мы приняли это решение, ему звонит Джамалудин и говорит: «Эй, с тобой что сделать – расстрелять или украсть?» Представляете? Звонит человек прокурору республики и заявляет, что он его украдет!

Прокурор республики съежился и опустил глаза. Было видно, что он до сих пор очень переживает за этот разговор.

– Вашему комитету, – сказал министр МВД, – необходимо побывать в Бештое. Вот пусть он федералов попробует расстрелять или украсть!

Федор Комиссаров перестал чертить ручкой по бумаге и посмотрел на Кирилла. После этого все участники совещания тоже перестали смотреть на Комиссарова, а стали смотреть на Кирилла.

– Я съезжу в Бештой, – сказал Кирилл.

– Я вам дам охрану, Кирилл Владимирович, – сказал министр МВД. – Без охраны ехать нельзя.

– Вы когда собираетесь ехать? – спросил персонаж по имени Идрис.

– Завтра и поеду, – сказал Кирилл, – с утра встану и поеду.

– Э! Я с вами! – сказал Идрис, – мы хорошего человека в обиду не дадим! А то они вас… как памятник Лисаневичу!

* * *

Спустя полчаса, переговорив наедине с Комиссаровым, член Чрезвычайного Комитета Кирилл Водров вышел во двор особняка. Вчерашняя мгла куда-то исчезла, пропала бесследно, как мятый грязный бомж, обосновавшийся на вокзале, убегает со всеми своими покрывалами, тряпками и завертками при приближении патруля. Небо было ослепительно синим, солнце катилось в нем, как желтый шарик растопленного масла по раскаленной сковороде.

Двор высох. У начищенной брони «Мерседесов» стояла собровцы министра и друзья Идриса и переговаривались между собой. Друзья Идриса отличались от собровцев тем, что были несколько лучше вооружены.

Черноволосый собровец отворил перед Кириллом железную дверку в воротах, и Кирилл очутился на треугольной, мощеной крупным булыжником площади. Острый конец площади задирался вверх и уходил в крошечную улочку, и сбоку от улочки стояла старая мечеть с закованным в леса минаретом. По лесам бегали маляры в желтых светоотражающих куртках.

Кирилл пересек площадь и постучал в окошечко старых «Жигулей», припаркованных возле мечети. Машина казалась по крайней мере ровесницей Пророка, и на ее облупленной крыше был прикреплен гребешок с шашечками такси.

Пожилой водитель с круглым приятным лицом открыл ему дверцу. Машина пахла дешевым бензином и плохим табаком.

– До Бештоя довезешь? – спросил Кирилл.

Водитель оглядел человека с шелковым галстуком и в кожаном плаще таком тонком, что он мог бы уместиться в дамской сумочке, поцокал языком и сказал:

– Полторы тысячи рублей.

Кирилл знал в Москве рестораны, где за такие деньги ему не досталось бы даже чая.

* * *

Дорога в Бештой заняла у Кирилла почти пять часов. Разумеется, можно было б доехать быстрее, но по пути Кирилл, сверившись с записями, попросил заехать в небольшое ногайское село под названием Джарли.

Согласно документам, которые видел в Москве Кирилл, село было повреждено прошлогодним наводнением, и республиканские власти выделили на субсидии пострадавшим около четырех миллионов долларов. Кирилл хотел посмотреть, как эти деньги осваиваются.

Дорога с указателем «Джарли» привела его к свежему берегу реки, возле которого стоял палаточный лагерь. Река была быстрой и пенной, и поэтому не замерзла, но по берегу лежал ноздреватый неглубокий снег. В снегу бродили куры и сушились вытащенные на берег лодки. К машине вышел очень смуглый молодой ногаец лет двадцати семи. Он представился как Ахмед.

– А где кто-нибудь главный? – спросил Кирилл, слышавший, что на Кавказе начальниками не становятся в раннем возрасте и полагавший, что Ахмед приходится начальству сыном, племянником или братом.

– Говорите со мной, – ответил Ахмед.

– Вам деньги за дома выплатили? – спросил Кирилл.

– Нет.

– А вы знаете, что они вам положены? – спросил Кирилл.

– Знаем, – ответил Ахмед, – когда назначили нового главу района, одна наша учительница, ее зовут Фарида, пошла к нему на прием и попросила, чтобы ей заплатили зарплату, которую она не получала почти полгода. А новый глава и отвечает: я не могу тебе выдать зарплату, потому что деньги, которые пришли в район, мы вам всем выдали как пособия из-за наводнения. Тогда Фарида удивилась и сказала, что хотела бы получить это пособие. А глава администрации залез в ведомость и сказал: «Ты Фарида Мамаева?» Та отвечает: «Да». «Так мы выдали тебе деньги, двести тысяч рублей. Вот твоя подпись». Та к все и вскрылось.

– Вы обращались в прокуратуру? – спросил Кирилл.

– Нет, – ответил Ахмед.

– Почему?

– Мой народ не надеется на прокурора, – ответил молодой ногаец, – мой народ надеется на Аллаха.

Кирилл молчал несколько секунд, а потом вынул свою визитку, приписал мобильный и дал визитку ногайцу.

– Я буду в Бештое, – сказал Кирилл, – в мэрии. Я, конечно, не Аллах, но я этого так не оставлю. Соберите заявления и пришлите мне.

Водитель в продолжении этого диалога сидел в машине, и когда Кирилл вернулся, водитель посмотрел на него очень удивленно. Как выяснилось, он был тоже ногаец. Об Ахмеде он почему-то не захотел говорить.

После ногайского села дорога резко пошла в гору. Машина ерзала лысыми шинами по свежему снегу, и деревья по обеим сторонам ущелья были похожи на сахарные леденцы.

Облака наползли сначала на небо, а потом спустились на землю. Все потонуло в тумане, таком вязком, что даже внутри машины воздух можно выжать, как тряпку. Исчезли не только горы, но и дорога, в густой сметане пропали габариты едущего впереди грузовика, – а потом туман внезапно оборвался черной дырой с желтой лампочкой наверху, и машина въехала в Куршинский туннель.

* * *

По ту сторону туннеля сверкало солнце. Небо было цвета индиго, в нем не было ни единого облачка, и целые охапки солнечного света спадали с рыже-коричневых скал. С портала туннеля хлестала вода; свежая асфальтированная дорога уходила по параболе вниз, и сразу у въезда в тоннель стоял вагончик с придорожным кафе и блокпост, похожий на обложенную мешками голубятню. За мешками с песком сидел одинокий солдатик и держал автомат, как рыбак – удочку.

Прямо перед блокпостом стоял черный бронированный «Мерс», изящный и длинный, как лист осоки, и рядом с ним – милицейские «Жигули» с мигалкой и толстым гаишником в желтой светоотражающей куртке.

Тут же торчал дорожный указатель зеленого цвета. Кирилл ожидал, что на указателе будет надпись: «Бештойский район», но когда машина подъехала поближе, Кирилл обнаружил, что там написано: «Аллах Акбар».

Желтый гаишник махнул жезлом, машина Кирилла остановилась, и водитель протянул гаишнику свои права. Мент сунул голову в машину, посмотрел на Кирилла и попросил его выйти из машины. Кирилл с веселым предвкушением хлопнул дверцей и пошел за ментом.

Толстый гаишник подвел Кирилла к «мерседесу», и дверца его распахнулась. За рулем сидел самый удивительный персонаж, которого Кириллу доводилось в жизни видеть. Это был человек высотой два метра и весом в полтора центнера, и ни килограмма из этих центнеров не приходилось на жир. Глаза и скулы человека прятались в густых черных кудрях, и его кулаки были размером с дыню. На коленях у человека стоял пакет с грецкими орехами. Он добывал орехи из пакета, давил их двумя пальцами и ел.

– Садись, – сказали сзади.

Кирилл оглянулся и увидел, что за его спиной стоит молодой парень в хорошо выстиранном камуфляже и крепких светло-коричневых берцах. У парня был чисто выбритый подбородок, автомат Калашникова и вдумчивые глаза убийцы.

В пяти метрах сзади от Кирилла гаишник в желтой светоотражающей куртке что-то втолковывал водителю такси. Он был не один. Рядом с гаишником стоял еще один парень в камуфляже и с автоматом Калашникова. В профиль он казался точной копией первого.

Дверь придорожного кафе раскрылась, и из нее вышла полная старуха в черном платке и с ведром помоев в руках. Она перекинулась парой слов с солдатиком на блокпосту, и заспешила куда-то по своим делам, мимо черного «Мерседеса» и милицейских «Жигулей».

– Садись, – повторил автоматчик.

Водитель Кирилла развернулся и въехал обратно в тоннель. Кажется, ему дали деньги.

Заместитель руководителя Чрезвычайного Комитета по расследованию террористических и диверсионных актов на Северном Кавказе пожал плечами и сел в черный бронированный «Мерс», припаркованный под зеленым щитом с надписью «Аллах Акбар».

* * *

Бештой был высокогорным городом; он располагался на высоте в девятьсот метров над уровнем моря. Но окружающие его вершины вздымались до трех и даже четырех тысяч, и когда спустя пятнадцать минут город вывернулся неожиданно из-за очередного поворота серпантина, он показался Кириллу кучей коробочек, сваленных в сомкнутые лодочкой белые ладони гор.

Черный «Мерс» проскочил Бештой насквозь за десять минут. Мелькнули и пропали за поворотами низкие каменные домики с оголенной зимней лозой, обвившейся вокруг железных прутьев навеса; мелькнула новая, с иголочки, школа и рядом – бывший кинотеатр с пристроенным к нему свежим минаретом. У площади напротив мэрии Кирилл заметил пустой цоколь от памятника и огромную, раза в четыре крупнее мэрии мечеть, а наискосок от нее – обгоревшую трехэтажку.

«Мерс» выскочил за город, ни разу не запнувшись у светофора, на черное скользкое шоссе, отделенное от гор оголенными рогатыми тополями, и через минуту затормозил у кованой ограды. Водитель выключил двигатель и вышел из машины. Когда он распрямился, оказалось, что он выше Кирилла на две головы. Оба автоматчика тоже выбрались из машины, кивком пригласив Кирилла следовать за ними. Кирилл внимательно присмотрелся за ними во время пути; у них был одинаковый рост, одинаковые глаза, одинаковые красные губы и даже два совершенно одинаковых свежих пореза чуть ниже одинаковых родинок над правой губой. Они были как две фотографии с одного и того же негатива.

За воротами начиналась широкая кладбищенская аллея, по обеим сторонам которой тянулись совершенно одинаковой высоты памятники и плиты. Аллея шла далеко вперед, так, что Кирилл в вечереющем воздухе не видел ее конца. Направо и налево шли такие же одинаковые памятники.

Это бы очень походило на военное кладбище, где государство за казенный кошт хоронит своих павших воинов, если бы некоторые памятники не были спаренными, а то и строенными, потому что под гранитной плитой лежали сразу два члена семьи.

5 апреля 2002-го года в пять часов двадцать минут утра отряд боевиков под предводительством некоего Вахи Хункарова захватил бештойский роддом номер один. Через три с половиной часа после захвата, еще до того, как ошеломленные власти успели блокировать здание, при монтаже взрывной цепи в роддоме произошел взрыв, сровнявший с землей все левое крыло.

На всех ста семидесяти четырех памятниках, стоявших на кладбище, была одинаковая дата смерти.

На сорока семи дата смерти совпадала с датой рождения.

В конце аллеи, отделяя старое кладбище от новой, образовавшейся недавно части, возвышалась небольшая мечеть из рыжего камня с рвущейся вверх стрелой минарета. Кирилл поднялся по ступеням и остался у дверей. Он молча смотрел, как трое его спутников прошли вперед по расчерченному прямоугольниками ковру и остановились под низким, усеянным лампочками обручем люстры.

Они молились недолго. Проходя аллеей обратно, они поздоровались с женщиной, возившейся возле одной из могил.

Спустя десять минут «Мерс» проехал по какому-то вечереющему селу, забираясь все время в гору, и сразу за селом свернул в ворота, увенчанные минаретом сторожевой вышки.

За воротами тщательно выметенная дорога петляла между подстриженных кустов и уходила вниз, петлей обвиваясь вокруг темного зимнего озера с пятиметровой вышкой для прыжков в воду.

Справа от озера стоял двухэтажный желтый особняк казенного вида. Под опустевшим на зиму навесом шоркал лопатой одетый в черное дворник, и возле навеса носами к озеру сгрудились два десятка машин. Кирилл обратил внимание на здоровенный микроавтобус с затененными стеклами. На дальнем берегу озера стояли какие-то бревенчатые домики.

«Мерс» покатился по черной дорожке вокруг озера, и только тут Кирилл заметил, что двухэтажный особняк вполне населен. У его крыльца стояли трое с оружием, и когда один из них открыл дверь, Кирилл заметил стойку для автоматов и длинный дощатый стол, за которым сидели два десятка бойцов в камуфляже.

«Мерс», однако, не остановился у особняка, а проехал чуть дальше, к одному из бревенчатых домиков, с низким крыльцом и светящимся квадратом тщательно задернутых штор. На крыльце тоже сидел паренек с автоматом.

«Мерс» остановился у крыльца, один из близнецов вышел и распахнул дверь. Паренек с автоматом посторонился. Кирилл нажал ручку и вошел в бревенчатый домик.

Пол и стены небольшой гостиной были затянуты коврами. Между окон висела здоровенная фотография ночной, залитой светом мечети. Низенький столик меж кожаных кресел был заставлен нехитрой едой: помидорами, зеленью, да лепешками. В кресле напротив фотографии сидел невысокий худой человек в удобных полуспортивных брюках и пушистом клетчатом свитере. Он казался еще более измученным, чем вчера, и когда он повернул голову к двери, Кирилл увидел сизые мешки у него под глазами и небритую щетину на подбородке.

Наискосок за столом сидел Арзо Хаджиев и без всякой вилки ел темно-бордовый помидор размером с маленькую дыню. Третий в этой компании был тот самый белокурый парень, который вчера так лихо крутил пулемет вокруг пальца. На этот раз он был в красном спортивном костюме; на запястье его сверкнул платиной «Патек Филипп».

– Здравствуй, Джамалудин, – сказал Кирилл, – а мне показалось, ты меня вчера не узнал.

…июнь 1997…

После истории с похищением Заура Джамалудин очень вырос в глазах своей семьи. О нем заговорили по всей республике. И дело было не только в том, что Джамалудин вызволил из ямы своего брата и застрелил того, кто его украл.

Просто война подходила к аварским горам все ближе и ближе, и те, кто умел воевать, стояли все выше и выше. А так хотел Аллах, что Джамалудин повзрослел на войне, а не в бизнесе и не в уличных разборках. Гадкий утенок превратился в орла, хулиган – в воина.

Война накатывалась на горы, точа вековые устои и размывая то, что не успела размыть советское власть; а кое-что, наоборот, она поднимала со дна. Похищение Заура было первой ласточкой. Скоро людей стали воровать как кур.

Иногда их воровали чеченцы, а иногда – российские солдаты с расположенного рядом аэродрома. Еще чаще воровали самих солдат, потому что от бескормицы они бродили по полям и предлагали местным запчасти и патроны. Мэр города гнал себе водку и даже не думал этому противостоять. По правде говоря, его самого однажды украли.

Когда людей крали, Джамалудина часто просили о помощи. Однажды в Бештое украли сторожа с бензоколонки, и так как сторож стоил недорого, Джамалудин выкупил его за три тысячи долларов. Джамалудину было проще самому выкупить его по цене российского солдата, чем просить денег у государства.

Джамалудин забрал заложника на Ровенском Круге и отвез его в управление ФСБ по республике, а вечером он увидел этого самого заложника в новостях. Майор ФСБ стоял рядом с заложником, положив руку ему на плечо, и рассказывал о том, как тот был освобожден в результате спецоперации.

Спустя два дня отец сторожа собрал по случаю его освобождения большое застолье, и так вышло, что Джамалудина не позвали на это застолье. Джамалудин на это ничего не сказал, но через неделю его друг по имени Ташов пересекся с дядей заложника на какой-то свадьбе.

– А почему вы не позвали Джамалудина на празднование? – спросил Ташов.

– Да потому, что это похищение – дело его рук, – ответил дядя заложника, которому принадлежали два ларька в городе, – он украл моего племянника, чтобы влезть в бизнес моего брата. Нам это все объяснили в ФСБ, и они готовы защитить нас от Джамалудина.

Ташов передал эти слова Джамалудину, и тот долго думал, а потом сказал:

– Аллах всех рассудит.

Очень часто людей воровали с помощью милиционеров. Не то чтобы милиционеры в Бештое были хуже милиционеров в остальной России, но у них было меньше возможностей для заработка. Во всей остальной России милиционеры могли обкладывать данью бизнес, закрывать и открывать уголовные дела, и вообще во всей России была мирная жизнь, а чем мирнее жизнь, тем больше в ней денег. Что же до Бештоя, то весь бизнес, который в нем был, принадлежал Зауру Кемирову, а каждому, кто вонзил бы зубы в этот бизнес, кусок выдрали бы изо рта вместе с зубами. Поэтому милиционеры в Бештое подрабатывали тем, что продавали людей чеченцам.

Однажды Джамалудин выкупил чеченца, которого пьяный патруль продал прямо из «Газика». Джамалудин пошел и поговорил с ментом, который это сделал, и в ходе этого разговора у мента сгорел дом. После этого глава МВД республики очень сильно обиделся на Джамалудина. Он выступил по телевидению и сказал, что бештойские бандиты ведут целенаправленную кампанию по запугиванию сотрудников органов правопорядка.

Спустя три недели после этого происшествия два молодых кумыка возвращались из города в село под названием Курши. На десятом километре они притормозили, потому что в этом месте стояла могила шейха и у этой могилы всегда притормаживали. За могилой сидели несколько чеченцев, которые знали эту особенность могилы и пришли к ней в надежде разжиться заложниками. Когда ребята притормозили и вышли из машины, чеченцы наставили на них автоматы, загнали пинками в багажник и уехали проселочными дорогами через границу.

Когда чеченцы достали ребят из багажника, то оказалось, что у одного из них мать – сельская учительница, а у семьи второго всего-то и имущества, что терраса с хурмой на горном склоне. Хурма, правда, была очень хорошая, в Бештое вообще была лучшая хурма в Аварии. Но терраса была всего в полторы сотки. По правде говоря, чеченцы рассчитывали украсть кого-нибудь побогаче, и они заметно приуныли, когда поняли, что на этих двоих много не наваришь.

Похитители подумали-подумали и поехали в Бештой за одеждой для парней. В Бештое они купили заложникам новые кроссовки и хорошие джинсы, и переодели их в эту одежду. А затем они поехали в гости к Арзо Хаджиеву и рассказали, что у них есть два заложника-кумыка, один из которых – финдиректор на заводе Кемировых, а другой – его зам, и что они хотели бы получить за этих двух заложников по двадцать тысяч долларов, так как они побаиваются связываться с Джамалудином.

Хаджиев поторговался и купил обоих парней за десять тысяч долларов. Перед обменом продавцы как следует побили парней и велели им держать язык за зубами. Да оно и не потребовалось, потому что никто в чеченском дворе с заложниками не разговаривал. После этого Хаджиев позвонил Джамалудину и попросил за каждого заложника по миллиону.

– Эти люди не имеют ко мне никакого отношения, – сказал Джамалудин, – сколько ты заплатил за них этим мошенникам?

– Тридцать тысяч, – ответил Арзо.

– Я заплачу за каждого по три тысячи, как за русского солдата, и еще столько же за работу, – сказал Джамалудин, – но сверху я не дам ни копейки.

Арзо был сильно недоволен этим ответом. Он попытался перепродать парней сначала Ахмадовым, а потом Бараеву, но к этому времени вся Чечня знала, как Арзо купил «финдиректора Джамалудина», и пристроить кумыков было труднее, чем акции МММ.

В конце концов Арзо позвонил Джамалудину и сказал, что согласен на его сумму. Когда они договорились, Джамалудин положил трубку, рассмеялся и сказал своим людям:

– Бизнес по-чеченски. Попросить два лимона, сломать жизнь двум матерям, а вышибить в итоге полкило зубов и шесть тысяч долларов.

В назначенное время Арзо и Джамалудин подъехали к Ровенскому блокпосту. Сначала подъехали машины со снайперами, которые залегли в кустах, чтобы избавить обе стороны от искушения сделать какую-нибудь глупость, а потом из двух машин вышли Арзо и Джамалудин.

Они подошли к клумбе возле блокпоста. Поперек клумбы шла цементная дорожка, и когда-то по обе стороны этой дорожки цветами высаживали герб СССР. Теперь эта клумба считалась самым открытым местом, в которое удобнее всего было стрелять снайперам, если что пойдет не так.

Джамалудин протянул Арзо деньги, и чеченец почувствовал себя так, как будто ему снова двенадцать лет, и мать дает ему девятнадцать копеек на мороженое. Арзо взял деньги и, не сказав ни слова, пошел к своим. На аварской стороне блокпоста освобожденных пленников уже сажали в машину.

Джамалудин вернулся к своему «Крузеру» и увидел, что оба кумыка сидят бледные, как пенопласт, и держат руки между колен.

– Что с тобой? – спросил он у того парня, который был постарше.

То т ничего не ответил, а только смотрел на Джамалудина дикими глазами. Джамалудин схватил парня и раздернул на нем рубашку, полагая, что его сильно избили, но ничего такого, кроме старых синяков, на парне не было. Тогда Джамалудин сдернул с парня штаны, и он увидел, что вместо трусов у него там все замотано полотенцем, и это полотенце бурое от крови.

Джамалудин обернулся и увидел, что первая «Нива», в которой сидит Арзо, уже отъехала довольно далеко и вот-вот скроется за поворотом горного серпантина, а во вторую как раз грузятся снайперы.

Джамалудин распахнул багажник «Крузера» и достал оттуда снаряженный гранатомет. Он встал на одно колено, прицелился и выстрелил.

«Нива» со снайперами сгорела раньше, чем расшиблась о дно ущелья. Из-за этого случая отношения между Арзо Хаджиевым и Джамалудином Кемировым сильно испортились.

* * *

Летом 1997 года Джамалудина вызвали в Москву. Он пришел в кабинет на двадцать седьмом этаже московского небоскреба. Хозяином кабинета был известный всей стране олигарх, и при входе в здание у Джамалудина случилась заминка: дело в том, что служба безопасности олигарха увидела за поясом Джамалудина «макаров» и никак не хотела пускать его в кабинет со «макаровым».

Начальник службы безопасности ругался и так и сяк, но Джамалудин сказал:

– Я хожу так, как я привык. Ты можешь попросить меня отдать оружие, а еще ты можешь попросить меня надеть юбку. Оружия я не отдам, а в юбке ты сам ходи дома.

Поэтому в конце концов Джамалудин зашел в кабинет с «макаровым» на боку. Это был очень красивый кабинет. В кабинете все было отделано сверкающим деревом, и ножки стола были похожи на лапки породистой борзой. Олигарх сидел рядом с собственными фотографиями, на которых он был изображен с президентами разных стран, и Джамалудин подумал, что у него никогда не будет такой коллекции фотографий. Правда, у него тоже был семейный альбом, где он был снят с Басаевым и с Хаттабом, но Джамалудин понимал, что это не то.

Рядом с олигархом сидел двоюродный брат Джамалудина, депутат Государственной Думы Аслудин Кемиров, и молодой худощавый парень, который представился как Кирилл.

Когда Джамалудин вошел, олигарх встал и покосился на ствол, а потом поздоровался с Джамалудином.

– У меня в Чечне пропал сын, – сказал олигарх, – от первого брака. Мне сказали, что ты можешь его вызволить.

Джамалудин помолчал.

– Я слыхал что-то в этом роде, – уклончиво сказал аварец, – а как твой сын там оказался?

Олигарх промолчал, а Кирилл усмехнулся и сказал:

– Он туда поехал покупать наркотики. Он сидел на игле и у него были друзья-чеченцы. Они зазвали его с собой, сказали, что в Чечне дурь дешева.

– Кто друзья?

– Некто Ваха и Муса Адаллаевы, – ответил олигарх. – Теперь они, конечно, говорят, что Вадика украли у них из-под носа. Остановили на горной дороге и вытащили из машины. Гонят, что они ничего не знают.

Джамалудин понимал, что так оно и есть. То есть, конечно, это Адаллаевы продали русского и получили за него деньги, но теперь они знают о его судьбе не больше, чем продавец в супермаркете – о куске мыла, сбытом покупателю. Торговая сеть, в которой продавался товар под названием «русские пленники», потому и функционировала так хорошо, что в ней было полное разделение труда. Одни наводили, другие похищали, третьи перепродавали, четверые выкупали, и все это независимо друг от друга. К конечному продавцу трудно было предъявить претензии, потому что он являлся добросовестным приобретателем. Он-то никого не похищал, он только покупал, и должен же он был отбить свои деньги!

– Эти двое уже не при чем, – сказал Джамалудин, – на меня выходили люди Арби Бараева, и говорили, что хотят за твоего сына два миллиона. Эти двое продали бы его тысяч за двадцать.

Олигарх помолчал.

– Мне сказали, – проговорил олигарх, – что когда у тебя украли брата, ты собрал людей, отбил его и убил похитителей.

– Это так, – сказал Джамалудин.

– Если я заплачу тебе два миллиона долларов, ты сделаешь то же самое?

– Нет, – ответил Джамалудин.

– Почему?

– Твой сын мне не брат и не родич. Я не буду из-за русского убивать чеченов.

Олигарх помолчал, потом наклонился под стол и вытащил оттуда пахнущий свежей кожей дипломат. Сначала один, а потом и второй. Олигарх щелкнул крышкой, и Джамалудин увидел, что внутри лежат десять равносторонних кирпичей по сто тысяч долларов каждый. Джамалудин впервые видел, чтобы так много денег занимали так мало места. В прошлый раз, когда он тащил миллион долларов, это миллион весил килограмм сорок и едва помещался в мешке.

– Тогда возьми эти деньги и поменяй на них моего сына, – сказал олигарх.

* * *

Как и всегда в подобных случаях, если были деньги и были посредники, договориться о выкупе было не особенно сложно. Ведь люди, которые украли Вадика Владковского, украли его не затем, чтобы он для них пас коз. Было бы очень глупо использовать человека, за которого можно получить два миллиона долларов, как простого раба, или мариновать его в холодном погребе. Ведь это только банка с огурцами чувствует себя в погребе хорошо, а человек, наоборот, в погребе может испортиться. А кому нужен испорившийся товар?

Поэтому спустя всего четыре дня Джамалудин Кемиров, Кирилл Водров, бывший тогда вице-президентом головного холдинга Владковского, и еще один чеченец, Аслан, приехали в пограничное село. С ними было две машины вооруженных людей. Что же до Заура Кемирова, то он остался в Москве, в офисе олигарха, как залог, что его семья не сбежит с деньгами.

Когда они подъехали к границе, они увидели по ту сторону простую белую «Девятку», из которой вышел старик в папахе. Человека этого звали Муса Темаев, он был отцом Аслана и одним из самых уважаемых людей в этом районе. За рулем белой «Девятки» сидел его племянник, и больше с Мусой людей не было.

Старик-чеченец оглядел всю ораву вооруженных людей, приехавших с Джамалудином, покачал головой, похожей на старый пенек, и спросил:

– Джамалудин, ты молод, но я слыхал о тебе много хорошего. Куда собрались все эти люди?

– Никуда, – ответил Джамалудин, – они останутся тут с тобой, на границе, а я и твой сын съездим и привезем русского.

– Я поеду с вами, – сказал Кирилл.

– Тебе нечего делать в Чечне, – резко ответил Джамалудин.

– Вы везете с собой большие деньги, – возразил Кирилл. – Влад попросил меня быть около этих денег.

Джамалудин вынул из белого джипа мешок с деньгами и перекинул его в «Девятку». Потом он подошел к Кириллу. Он вытащил у русского из-за пояса «глок» и сунул себе в карман.

– Садись, – сказал Джамалудин.

Спустя час белая «Девятка» въехала во двор небольшого дома, принадлежавшего двоюродному брату Аслана, Ансуди. Гостей приняли с почетом и накрыли для них сытный стол. Ансуди тоже не был владельцем Вадика, а был только посредником, как Аслан и сам Джамалудин. Джамалудин велел хозяину дома нагреть воду, чтобы вымыть русского, и сварить кашу.

– Зачем каша? – удивился Кирилл, нервно оглядывая накрытый под виноградным навесом стол. Тот, по военным меркам, был очень хорош, и от запаха плавающей в густом соусе курицы у Кирилла приятно защекотало нос.

– Он будет в таком состоянии, что ничего кроме каши в него не полезет, – ответил аварец.

Однако прошел час, другой и третий, съели и курицу, и круглобокие помидоры, и катышки белого соленого сыра, рассыпающегося в крупу, – а пленника все не везли. Кирилл нервничал и то и дело тискал пустую кобуру. Джамалудин пожал плечами и отправился спать, подложив под голову вместо подушки мешок с деньгами. Аслан забеспокоился и все время бегал куда-то звонить.

Кирилл не спал сутки, и его сморил тяжелый сон. Он проснулся оттого, что кто-то тронул его за плечо. Кирилл подпрыгнул и схватился за пустую кобуру. Потом он открыл глаза. Над ним стоял Джамалудин. Он выглядел спокойным и свежим.

– Они хотят, чтобы мы приехали к его дяде, – сказал Джамалудин, показывая на Аслана, – их не устраивает, что с нами русский. Они говорят: этот обмен происходит слишком близко от границы.

– Мне это не нравится, – сказал Кирилл.

– Мне тоже, – лаконично ответил Джамалудин.

Они выехали из дома в девять утра и скоро приехали в село недалеко от Урус-Мартана, где жил дядя Аслана. Там, в селе, история в точности повторилась. Для освобожденного пленника вскипятили воду и сварили кашу, но Вадика все не везли и не везли. Дважды возле дома Темаевых притормаживали какие-то непонятные машины, разворачивались и уезжали. Было уже восемь вечера, когда Джамалудин и Аслан вошли в комнату, где сидел Кирилл.

– Кто такой Федор Комиссаров? – резко спросил Джамалудин.

– Это такой человек из ФСБ, – удивленно начал Киррил.

– Я не спрашиваю, знаешь ли ты его. Я спрашиваю, обращались ли вы к нему за посредничеством?

– Ну, по правде говоря, он пришел к нам сам, – сказал Кирилл, – сказал, что у него есть возможность выкупить Вадима. Ну, мы не ответили ему ни да, ни нет, потому что появился ты.

– Поздравляю, – сказал Джамалудин, – этот Комиссаров вчера разговаривал с Бараевым. Он позвонил ему прямо в Урус-Мартан. Он сказал, что привезет ему три миллиона, и теперь наши два им, конечно, не нужны.

Неприятный холодок пробежал по спине Кирилла. Он вдруг ясно представил себе их положение. Они были в сердце Чечни, в сотне километров от ближайшего места с русским названием и русскими войсками, с двумя миллионами долларов в заплечном рюкзаке, и единственной гарантией их безопасности служил уважаемый человек по имени Муса, оставшийся заложником у людей Джамалудина. С учетом сложившихся обстоятельств эта гарантия стремительно портилась.

Джамалудин вынул из кармана щегольский «глок» Кирилла, проверил обойму и протянул его владельцу.

– Вставай, – сказал он, – мы уходим.

– Сейчас? Ночью?

– Ты намерен дожидаться утра? К сегодняшнему дню половина Чечни знала, что по Урус-Мартановскому району бегают два миллиона долларов. Ты хочешь, чтобы к завтрашнему утру об этом узнала вся Чечня?

В доме Темаевых был подземный ход, выводивший прямо к козьей тропе за окраиной ночного села. Этим ходом они и ушли, оставив белую «Девятку» во дворе, где ее могли видеть случайные и неслучайные наблюдатели. Кирилл понимал, что ход был вырыт не для того, чтобы гонять на водопой коз, но помалкивал. Они протиснулись через земляной лаз и через полчаса оказались в ночной «зеленке».

Еще через пятнадцать минут Аслан Темаев уверенно свернул с тропы и стал карабкаться по склону вверх, руководствуясь какими-то одному ему известными приметами. Он рассчитывал перевалить через мелкие в этом месте предгорья и спуститься в соседнее село, а там сесть на рейсовый автобус. То, что по Чечне ездили автобусы, удивило Кирилла не меньше, чем если бы ему сказали, что в здешних горах до сих попадаются динозавры.

Всю ночь они шли по горам.

Первым шел Аслан: он хорошо знал эти места. Джамалудин нес за плечами рюкзак с двумя миллионами долларов, а поверх рюкзака он повесил автомат. Два миллиона долларов весили двадцать четыре килограмма, и, по правде говоря, это был не самый полезный груз в горах. Джамалудин с удовольствием променял бы двадцать четыре килограмма долларов на двадцать четыре килограмма патронов.

Замыкал колонну русский. Джамалудин вернул ему пистолет и даже выдал две гранаты, но происходящее нравилось Кириллу все меньше и меньше. Он начал подозревать, что все это хитрая игра; что, если Аслан с Джамалудином сейчас зарежут его и разделят между собой деньги? Вроде бы семья Кемировых была достаточно богата, чтобы не польститься на такую вещь, но кто их знает, этих кавказцев?

К утру они вышли к асфальтовой дороге, и автобус действительно подобрал их у развилки. Он был полон народа, и на задней площадке блеял баран.

Они ехали минут тридцать. Автобус задыхался, как астматик, горы, встававшие справа, отошли куда-то в сторону, и за окном тянулись заросшие сорняками поля. Кое-где меж сорняков были воткнуты белые низкие таблички с надписью: «осторожно, мины».

Кирилл сидел молча; когда какой-то старый чеченец обратился к нему на непонятном языке, за Кирилла быстро и коротко ответил Аслан. Кириллу часто пеняли, что он похож на еврея. Он искренне надеялся, что бурая щетинка, отросшая за два дня, делает его сейчас хоть чуть-чуть похожим на чеченца.

Наконец за поворотом показался райцентр. В ста метрах от начала села, у расщепленного надвое столба с указателем, стояли две белых грязных «Нивы», и на капоте «Нивы» сидел рыжебородый человек с автоматом.

Когда автобусу оставалось до «Нив» тридцать метров, рыжебородый сделал шаг в сторону и выстрелил перед автобусом в землю. Видимо, автоматы теперь в Чечне использовались вместо светофоров.

Автобус остановился. Люди, высыпавшие из «Нивы», зашли в автобус и забрали барана. Потом один из них подошел к Кириллу, внимательно осмотрел его, и что-то спросил.

Кирилл промолчал.

Чеченцы вокруг засмеялись, и вооруженный бородач повторил свою фразу.

– Что он говорит? – спросил Кирилл.

– Он говорит, что вайнах, у которого такое хороший пистолет, никогда бы не надел такую грязную рубашку, – перевел Аслан.

– Выходите, – сказал один из автоматчиков по-русски.

Кирилл промолчал. Он уже понимал, что они влипли, и круто влипли. У него даже была идея выхватить гранату и заорать, что бабы вокруг – это его заложницы, но по здравом размышлении Кирилл не стал этого делать. Он еще не слыхал, чтобы русские брали в заложники автобус с чеченками. Как-то это обычно случалось наоборот.

Их троих высадили из автобуса; оружие и рюкзаки у них отобрали, и если у Кирилла осталась какая-то надежда, что это случайная встреча, то она испарилась тогда, когда вслед за «нивами» к указателю подъехал черный новенький «Гелендеваген».

Кирилла посадили в «Ниву», и вся колонна развернулась и поехала назад.

Через полчаса Кирилл заметил, как они проехали перекресток, возле которого они спустились с горы. В ста метрах от дороги лежали истлевший хрящ танка. Машины свернули вправо и еще минут через сорок въехали в предгорное село. Гора, встающая из зеленого купола леса, была похожа на гребень динозавра.

Во дворе, куда свернула «Нива», было довольно многолюдно. Двое обнаженных по пояс рабочих отесывали топорами бревна для навеса, между свежевырытых под эти бревна ям стоял БТР, и посереди двора было накрыто несколько столов. За ними сидели люди с оружием.

Троих пленников выгрузили из машин и поставили у БТРа. Джамалудин невозмутимо присел на броню. Кирилл скосил голову и увидел, что у пожилого работника, возившегося с бревном, светлые волосы и славянская физиономия. По виду этому человеку было лет шестьдесят; его кожа задубела от солнца и пота, и когда он повернулся, Кирилл увидел вдоль всей его спины вспухший синий рубец.

– Ты русский? – спросил вполголоса Кирилл.

Старик кивнул, не переставая отесывать топором бревно. Теперь он перешел на другую сторону, чтобы ему было сподручней, и Кирилл увидел у него синяк в поллица и сгнившие пеньки выбитых зубов. Молодой чеченец, стоявший в нескольких метрах от ямы, заинтересовался разговором и подошел поближе, но не прикрикнул на старика и не отогнал Кирилла.

– Кто здесь хозяин? – спросил Кирилл.

Старик поднял голову, посмотрел на Кирилла, потом на боевика, и сказал:

– Кто надо, тот и хозяин.

– Как с вами обращаются? – проговорил Кирилл.

Старик впервые поднял на него глаза, и Кирилл вдруг вспомнил большого чешуйчатого карпа, которого он видел месяца два назад на Дорогомиловском рынке. Карп лежал на мокрой газете и слегка шевелил ртом, и когда карпа бросили в пакет, у него были точно такие же глаза.

– Хорошо, – сказал старик. Задумался и повторил: – Со мной – хорошо. Чеченцы – они уважают старших.

В этот момент ворота распахнулись, и в них въехал армейский «Газик». Из «Газика» выскочил невысокий человек в камуфляже, и по тому, как мгновенно подобрались все, кто был во дворе, Кирилл понял, что это – хозяин. Сначала Кирилл увидел профиль чеченца, – смуглый, треугольный, с острыми скулами и черной курчавой бородкой, обрамлявшей алые полные губы. Потом чеченец повернулся к ним, и на Кирилла в упор глянули темно-коричневые, почти черные глаза, цветом точь-в-точь напоминавшие свернувшуюся венозную кровь. Кирилл никогда не видел, чтобы у живого человека были глаза мертвеца.

И тут Кирилл сам понял, что их хозяина зовут Арзо Хаджиев. Имя Хаджиева не упоминалось в числе возможных посредников при выкупе, но Кирилл видел этого человека недавно по телевизору. Ничего хорошего о нем по телевизору не сказали.

За спиной кашлянул старик.

– Ты – мент? – спросил старик.

– Нет. Я не мент.

Старик с выбитыми зубами покачал головой и сказал задумчиво:

– Ты – мент. С тобой будут обращаться плохо.

Всех троих путников подвели к Хаджиеву, и один из чеченцев поставил перед ним рюкзаки пленников. Арзо Хаджиев раздернул один рюкзак, а потом другой. Потом он опрокинул рюкзак Джамалудина, и тонкие, как кафель, пачки долларов вывалились прямо на земляной пол под недоделанным навесом. Хаджиев поглядел сначала на деньги, а потом на пленников, улыбнулся и сказал:

– Нечасто бывает, чтобы по горам бегали три барана и носили с собой два миллиона. Эти деньги что, фальшивые?

Никто из кавказцев ему не ответил, и Кирилл, подумав, сказал:

– Это деньги за Вадима Владковского. Они настоящие.

Арзо помолчал.

– Об этой истории слышали все, – наконец сказал Арзо, – но последнее, что я слышал – это что за Владковского платят три миллиона. Что-то я не вижу тут трех миллионов. Кто-то из нас разучился считать, или папа Владковского, или я.

– Человек, который предлагал три, соврал. Он не имел полномочий для переговоров.

– А ты их имеешь?

– Я сотрудник Владковского, – сказал Кирилл, – мое имя вам что-то вряд ли скажет, но вам наверное что-то говорит имя Мусы Темаева. Это Муса гарантировал нам обмен и остался на той стороне, как гарантия, что в Чечне с нами ничего не случится.

В полной тишине раздался смешок Арзо, и Кирилл, холодея, понял, что он сделал какую-то страшную ошибку.

– Имя Мусы мне много говорит, – сказал Арзо. – Мы с ним кровники.

Хаджиев улыбнулся и отдал негромкое приказание по-чеченски. К нему подбежал молодой боевик, лет, наверное, семнадцати, и проворно начал собирать деньги в мешок. Одна из упаковок закатилась под БТР, и боевик шарил там автоматом, как шваброй. Наконец рюкзак был снова полон, и юноша поставил его перед Хаджиевым.

– Два года назад, – сказал Хаджиев, обращаясь к Джамалудину, – у тебя украли двоих работников. Ты отказался платить за них деньги, потому что они были кумыки, а не аварцы. А когда я согласился тебе их вернуть, почитай, задаром, ты сказал своим друзьям: «Это бизнес по-чеченски. Попросить миллион, поломать кучу зубов и судеб, а в конце концов получить три тысячи долларов». Я делаю бизнес по-другому. Мне не нужны чужие деньги. Мне нужны мои враги. Аслан останется здесь, а вы двое можете уходить со своим мешком. Ахмад, дай им машину.

И с этими словами Арзо швырнул Джамалудину рюкзак с двумя миллионами долларов.

Джамалудин понял, что они мертвы.

Он слишком хорошо знал Арзо, чтобы не понимать, что его слова – это сплошное лицедейство. Арзо отпускал их у всех на глазах. Но они не проедут и километра, как на выезде из села их расстреляет засада, а потом где-нибудь в лесу найдут труп Джамалудина, и Арзо разведет руками и скажет: «Я отпустил этих людей, потому что у меня к ним не было вражды. Кто же знал, что так случится? Наверняка этот русский убил Джамалудина и присвоил себе деньги. Похоже, для него это был большой куш».

К тому же Джамалудин понимал, что он был неправ. Ему не следовало говорить этих слов. Арзо и так достаточно опозорился, купив курицу по цене барана. Если бы Джамалудин тогда не распустил язык, Арзо не стал бы калечить парней. Они же были не русские и не менты.

Джамалудин закинул рюкзак с деньгами за спину и сказал:

– Я хочу поговорить с тобой наедине.

Арзо кивнул, и они с Джамалудином поднялись в дом. Кирилл сел на БТР и стал смотреть вверх. Гора над ним была похожа на кусок говяжьей вырезки с разбегающимися прожилками скал.

Арзо и Джамалудин между тем зашли в крошечную гостиную с вытертым ковром и стареньким телевизором «Рубин», и когда Джамалудин пригляделся, он увидел, что на этом «Рубине» стоит облупившаяся пластмассовая фигурка волка. Это был тот самый волк, которого Арзо привез из-под Гагр, и с годами он не стал моложе. Джамалудин поглядел сначала на волка, а потом в глаза Хаджиева, и сказал:

– Я знаю, что Вадик Владковский сидит у тебя. Адаллаевы продали его Лысому Хамзату, а Хамзат продал его тебе.

Арзо покачал головой:

– Я не знаю, где этот Вадик, но я слыхал, что переговоры о выкупе вел Арби.

– Арби просто одолжил свое имя, как он всегда это делает. Он всегда говорит: «Валите все на меня». Я не такой дурак, чтобы бегать по Чечне с двумя миллионами. Перед тем, как прийти сюда, я поймал младшего Адаллаева и я поймал лысого Хамзата, и тебе не отвертеться от этой истории. Мы договоримся здесь и сейчас, а если ты сделаешь то, что хочешь, то все будут знать, что ты заманил к себе человека, который спас тебе жизнь, чтобы убить его и забрать его деньги.

Арзо долго молчал, а потом сказал:

– Я оставлю деньги себе. Привезете еще миллион, получите своего Вадика.

– Миллиона не будет. Эта тварь, Комиссаров, пудрил тебе мозги. Или ты забираешь деньги и отдаешь мне Вадика, или, клянусь Аллахом, я ухожу с этими деньгами. И если меня убьют, мой брат знает, с кого спросить.

Хаджиев поглядел куда-то в сторону, и Джамалудин понял, что он смотрит на пластмассового волка. Потом Арзо распахнул ногой дверь в прихожую и вполголоса отдал распоряжение.

* * *

Вадика Владковского подняли во двор спустя пятнадцать минут. Он был и раньше худ, но теперь одежда болталась на нем, как на швабре. От него пахло, как в привокзальном сортире.

– Пусть помоется, – распорядился Арзо.

Вадик увидел знакомое лицо среди стоявших во дворе горцев, сел на землю и заплакал.

Пока Вадик мылся, Арзо распорядился накрыть стол на воздухе, и Джамалудин сел по правую руку от Арзо, а по левую посадили Кирилла. Что касается Аслана, то его за стол никто не позвал, и он по-прежнему сидел между двух людей Хаджиева около БТРа.

На неровных досках появились алые, как кровь, помидоры, и большие куски вареного мяса. Арзо сделался вдруг необычайно весел, он шутил по-русски и по-чеченски, а потом вдруг вытащил из-за пояса здоровенный нож и, наколов на него парной кусок мяса, сбросил его на пустую тарелку Кирилла.

– Кушай, дорогой, кушай, – сказал Арзо, – это не человечина.

Наконец привели Вадика. Он был в чистых джинсах, спадавших с бедер, и клетчатой рубашке с короткими рукавами. Перед ним поставили плошку с бульоном, и один из чеченцев протянул ему ложку. Вадик отпрянул и дико закричал. Боевики захохотали.

Потихоньку Вадим успокоился, схватил ложку и начал жрать бульон. Джамалудин заметил у него на руках красные пятнышки от потушенных о кожу сигарет, указал на них Арзо и сказал:

– Это нехорошо, Арзо. Если ты сражаешься на пути Аллаха, зачем твои люди курят? Это харам.

Застолье продолжалось и продолжалось. Кирилл сидел как на гранате. Арзо и Джамалудин, казалось, полностью расслабились, и за столом все чаще раздавался смех и гортанные шутки. Аслан по-прежнему сидел у БТРа, и однажды, когда Кирилл оглянулся, он увидел, что в конце двора два русских пленника печально смотрят на стол.

Кирилл завернул кусок мяса в лепешку, и хотел было подняться, но в этот момент рука Арзо опустилась ему на плечо.

– Сиди, – негромко сказал чеченец, и Кириллу показалось, что его приварили к стулу. Он долго молчал, собираясь с духом, а потом поглядел Арзо в глаза и сказал:

– Я всегда считал, что ваш народ уважает старших. Зачем ваши люди бьют человека, которому они годятся во внуки?

– Видишь вон того паренька? – спросил Арзо.

Кирилл кивнул.

– У него было три брата, – сказал Арзо, – одному было тридцать, другому двадцать два, а третьему семнадцать. Все они мертвы. Этому парню шестнадцать лет, он женился месяц назад на девочке на год младше, и он понимает, что через год будет мертв. Когда смерть ест каждый день из твоей тарелки, у человека сносит крышу.

– А зачем он женился? – ошеломленно спросил Кирилл.

– Надо жениться, – ответил чеченец. – Война. Человека убьют, а сын останется.

– А у вас жена есть? – спросил Кирилл.

Это был один из самых опрометчивых вопросов, которые только мог задать русский. Жена Хаджиева погибла полгода назад. Потом погибли мать Арзо и двое его сыновей, а третий сын потерял обе ноги. Говорили, что Хаджиев любил жену значительно больше, чем приличествует мужчине.

Чеченец помолчал, потом ответил:

– Я вдовец.

Прошло два часа. Во дворе опять появился новенький «Гелендеваген» с тонированными стеклами, и за ним в ряд выстроились несколько машин.

– Это твоя доля за Вадика, – сказал Арзо Джамалудину, – мои люди проводят тебя до границы.

Чеченцы восхищенно ходили вокруг «Гелендевагена» и цокали языками. Машина была совершенно новая, хотя и наверняка краденая. Владковского посадили на заднее сиденье, Кирилл забрался рядом с ним и прижал парня к себе.

Джамалудин сел за руль, завел двигатель и позвал:

– Аслан, нам пора.

Аслан Темаев поднялся с земли, и в эту минуту шестнадцатилетний охранник поднял автомат, и дуло его оказалось в полуметре от головы Темаева.

– Аслан останется здесь, – сказал Арзо.

Джамалудин пожал плечами, заглушил двигатель и вылез из машины.

– Я тоже, – сказал аварец.

Красивое смуглое лицо чеченца побледнело.

– Ты слишком много хочешь, – сказал Арзо, – кто много хочет, получает пулю в лоб.

– Мы приехали вместе и мы уедем вместе, – ответил Джамалудин.

Арзо молчал несколько секунд. Потом махнул рукой.

– Садись, Аслан. И запомни, ты обязан моему брату жизнью.

* * *

Арзо и Джамалудин встали с места, как только русский вошел в бревенчатый домик. Они обнялись, и Арзо сказал:

– Не надо меня провожать. Хаген меня проводит.

Белокурый ариец встал и вышел вслед за Арзо, а Джамалудин вновь опустился в кресло. Хлопнула дверь, и на пороге домика показалась полная женщина в длинной черной юбке и синем платке с набивным рисунком из крупных тюльпанов.

Женщина ловко прибрала стол за ушедшими и через минуту вернулась с новой порцией еды. На фарфоровой тарелке блестели куски разваренного мяса, похожие на складки гор, и из глубокой белой супницы с хинкалом подымался ароматный дымок. Джамалудин сидел в кресле, откинувшись на кожаную спинку и полузакрыв глаза. Пальцы его неспешно перебирали четки.

– Поешь, Кирилл Владимирович, – промолвил аварец, – ты наверно устал. Ты зря приехал в Бештой один. Устроят что, а на меня спишут.

Кирилл сел на диван и ткнул вилкой в кусок мяса. Ему хотелось спросить, зачем Джамалудин отколол вчера этот свой номер. Черт возьми, Кирилл лично бы отдал ему это тело. Отдал бы за своей подписью, и вышиб бы зубы любому, кто станет вякать. Шестнадцатилетняя девочка – это еще не террористка. За кого бы она ни вышла замуж.

– Мне сказали, она была беременна? – спросил Кирилл.

– Да.

Глаза аварца глядели на него безо всякого выражения.

– А где она… как они познакомились?

Камилю Абидову, за которого Диана вышла замуж, было тридцать четыре года, и у него уже была одна жена. Один из милицейских генералов вчера сказал Кириллу, что эта первая жена жива и воспитывает детей, а другой заявил, что первая жена взорвалась еще несколько лет назад вместе с другими смертницами в Бештойском роддоме. Этот генерал сказал Кириллу, что у террористов считается особым шиком жениться на девушке и уговорить ее стать шахидкой. Это повышает его статус в глазах Аллаха.

– Не знаю, – сказал Джамалудин.

– Мне сказали, что ты бегал за ней по всей республике. Объявил в розыск.

– Я не объявлял ее в розыск, – отозвался Джамалудин. – Но все знали, что я ее ищу. Менты знали, ФСБ тоже знало. Никто не знал, где она, и все искали. У нас всегда так. Один сказал, другой попросил, и темой занимается тысяча человек.

– Но ты узнал, что она замужем за Камилем? Потому что иначе ты не пришел бы два дня назад к Чебакову и не спросил, почему ее фото висит на стенде «Их разыскивает милиция» вместо стенда с фотографиями пропавших людей?

Голос Кирилла звучал почти обвиняюще. Кириллу не нравилось то, что произошло вчера. Он не понимал, почему, но ему это не нравилось. Что-то было ужасно не то в том, чтобы расстреливать шестнадцатилетнюю девочку прямой наводкой из танка. Хотя, возможно, эта девочка не затруднилась бы обвязаться взрывчаткой и в таком виде пойти в роддом. Голова у Кирилла шла кругом, когда он думал об этом, и он понимал только одно: он не хочет быть к этому причастным.

– Менты разыскивали ее, чтобы сделать семье Кемировых приятное, – сказал Кирилл, – а когда они разыскали ее и вместе с ней Ваху Арсаева, они решили грохнуть Ваху. Ты сам навел ментов на родную племянницу. А что бы ты сделал, если б нашел ее раньше ментов?

Аварец посмотрел на часы и поднялся с кресла, все так же перебирая четки. Он выглядел еще более усталым, чем вчера. В эту минуту за озером, со сторожевой вышки, раздался протяжный крик, и Кирилл вздрогнул, не сразу сообразив, что это всего лишь призыв к молитве.

– Подожди здесь, – сказал Джамалудин, накидывая куртку.

Уже у самой двери он обернулся и проговорил негромким, отчетливым голосом, свойственным тем командирам, которых слышно не потому, что они громко орут, а потому, что каждый хочет услышать, что они сказали.

– Я бы ее убил, – сказал Джамалудин Кемиров.

* * *

Джамалудин вернулся не один: вместе с ним в гостиную вошли еще двое. Один был тот самый блондин в красном спортивном костюме, с зубами, ровными, как клавиши пианино, и выправкой офицера элитных частей СС.

– Раджаб, – сказал ариец, сжав руку Кирилла, как тисками. Кирилл удивился. Он хорошо помнил, что Арзо назвал парня Хагеном.

Второй был на голову ниже и лет на двадцать старше: его смуглая кожа расползлась из-под глаз мешками, и черные коротко стриженые волосы переходили в курчавую черную бороду.

– Шапи, – представился кавказец.

Он сделал шаг и сел, и Кирилл поразился быстроте его движений.

– Кирилл Владимирович, – сказал Джамалудин, – член Комитета всеми нами уважаемого зампрокурора Комиссарова. Федор Комиссаров прекрасно владеет темой Кавказа и имеет много высоких правительственных наград. Отмечен, между прочим, Орденом Мужества за спасение сына Владимира Владковского. Сейчас товарища Комиссарова прислали расследовать убийство полпреда, а Комиссаров, вот, в рамках этого расследования прислал к нам Кирилла Владимировича.

– Шапи, ты не убивал полпреда? – спросил Раджаб.

– Нет, – ответил Шапи, – а ты?

– Мы занимаемся не только убийством полпреда, – сказал Кирилл, – есть и другие преступления, которые мы расследуем.

– Например? – спросил Джамалудин.

– Когда меня везли сюда, мы проезжали мимо мэрии. Та м был сгоревший игровой клуб со стеклянной пирамидкой перед входом. От чего он сгорел?

– А кто его знает, – ответил Шапи.

– Через пять минут мы проехали другой клуб, с такой же стеклянной пирамидкой, и он тоже сгорел. Они что, оба случайно сгорели одновременно?

– Так было угодно Аллаху, – отозвался Хаген-Раджаб.

– Разумеется. У Аллаха много странных желаний. Но ведь у твоего брата, Джамалудин, в Бештое тоже есть казино? И Аллаху было угодно, чтобы оно не сгорело вместе с заведениями ваших конкурентов?

Джамалудин переглянулся с друзьями и сказал:

– Тебе пора спать. Ты устал. Тебя проводят в твой номер.

– Я не останусь здесь ночевать, – ответил Кирилл, – у меня заказан номер на базе отдыха ФСБ.

Джамалудин улыбнулся и ответил:

– Это и есть база отдыха ФСБ, Кирилл Владимирович. Если номер тебя не устроит, позвони мне.

Они вышли вдвое к стылому озеру, и когда дверь домика распахнулась, джип на том берегу сразу заморгал фарами и медленно тронулся вдоль дорожки. Кирилл стоял и смотрел на черную воду, в которой отражались луна и фонари.

– Послушай, Джамалудин, – вдруг сказал Кирилл, – а ты помнишь, у Арзо, когда мы приехали, там был русский раб. Два русских раба. Вадик сидел в погребе, а эти работали по хозяйству. Ты не знаешь, что с ним случилось?

Джип подкатился к Джамалудину, и аварец распахнул дверь машины.

– Их было не двое, а трое, – сказал Джамалудин, – инженеры из Краснодара. Арзо украл их на стройке в Грозном. Арзо надеялся, что их выкупят, но у их семей совсем не было денег. Тому старику, о котором ты говоришь, отрезали голову, при видеокамере, а потом стали играть этой головой в футбол. Пленку они прислали другим в доказательство серьезности намерений. После этого оставшихся выкупили. Тр и тысячи долларов штука.

Кирилл опустил глаза.

– Бедный и богатый всегда будут в неравных условиях, – сказал Джамалудин, – даже в погребе у чечена.

* * *

Джамалудин сам сел за руль «Хаммера». Справа от него сидел белокурый парень по имени Раджаб, а на заднем сиденье Шапи возился с оружием.

Машина уже выехала за ворота и начала карабкаться вверх, когда Раджаб сказал:

– Не нравится мне этот Кирилл. Он случайно не еврей?

– Аллах не велит обсуждать человека за его спиной, – сказал Джамалудин.

– Говорят, он партнер Владковского. Надо было его украсть, – подумав, промолвил белокурый Раджаб.

– Говорят, Владковский его швырнул, – возразил Шапи, – у него теперь ни гроша.

– Если Владковский его швырнул, можно предложить ему украсть Владковского, – сказал Раджаб, – почему бы не помочь хорошему человеку?

Никто не стал обсуждать это коммерческое предложение. Джамалудин молча крутил руль, так, что шины взвизгивали на поворотах, и лицо его в свете приборной доски казалось лицом мертвеца.

– Слушай, – спросил спустя некоторое время белокурый Раджаб, – я вот все думаю, моя фамилия, Хазенштайн, может, это от чеченского «хуз[4]»?

– Это, наверное, от нашего «х’аз[5]», – сказал Джамалудин, и блондин по имени Раджаб обиженно заткнулся.

* * *

Однажды летом 1995-го года трое московских чеченцев задумали украсть коммерсанта по имени Морис. Несмотря на свое заграничное имя, Морис был татом. Причина, по которой чеченцы задумали его украсть, была очень уважительная. Дело в том, что у Мориса было два бизнеса, и в одном бизнесе его крышей были чеченцы, а в другом – аварцы, и Морис постоянно обещал чеченцам, что он будет платить им с того бизнеса, за который платит аварцам, а аварцам он постоянно обещал, что отдаст им чеченский бизнес. В результате Морис никогда не мог сдержать своих обещаний и то и дело попадал в неприятные ситуации.

В конце концов чеченцы решили разобраться с проблемой раз и навсегда: а именно – украсть Мориса и заставить его переписать на них весь имеющийся бизнес.

Вопрос о технической стороне дела был быстро разрешен, когда стало известно, что пятого числа Морис вместе с друзьями будет чествовать какого-то Раджаба, нового чемпиона мира по ушу-сяньда. Застолье должно было состояться в гостинице «Савой», платил за все, разумеется, Морис. Морис вообще восхищался спортсменами и отдавал им деньги совершенно бескорыстно. Был известен случай, когда он подарил чемпиону-вольнику шестисотый «Мерседес», и когда через неделю у «Мерседеса» сломался топливный насос, чемпион пришел к Морису среди ночи и избил его так, что Морис месяц провалялся в больнице.

Это не уменьшило восхищения Мориса спортсменами.

Было известно, что на чествование соберутся не только аварцы, но и вообще много известных в Москве людей, и у некоторых из них при себе, разумеется, будут пушки. Поэтому были заряжены менты, которые в разгар застолья должны были зайти в зал и забрать всех присутствующих. Мориса надлежало не арестовывать, а наоборот, оставить одного.

После того, как бандитскую публику развезут по изоляторам, планировалось прийти и изъять Мориса. Прелесть всей комбинации заключалась в том, что все стрелки переводились на несчастного тата. Ведь чего будут ждать арестованные? Они будут ждать, что Морис кинется выручать их с деньгами.

А что они подумают, когда выяснится, что Морис не только не кинулся выручать их с деньгами, но, наоборот, бесследно свалил?

Они подумают, что это Морис их слил.

Все сошло как нельзя лучше. Мусора ввалились в «Савой» в самый разгар веселья и разом выполнили месячный план по ворам, стволам и наркотикам. Всех положили на пол, а кого-то и вбили в этот пол ниже плинтуса. Морис сидел за столом и икал от изумления. Кто-то из воров уже кидал на Мориса подозрительные взгляды: паранойя – профессиональное заболевание бандитов и диктаторов.

Всех увезли, а Морис остался посереди накрытых столов, – и в эту минуту в зал вошли трое чеченцев. Морис, всю жизнь страдавший из-за доверчивости, так и не сообразил, что происходит. Он решил, что новоприбывшие просто опоздали на чествование, и бросился к ним со словами:

– Аслан! Тут… Влада увезли! Керима взяли, надо срочно звонить, договариваться, Асланчик, если какие деньги…

Аслан сложил губы в ниточку и откровенно вынул из-за пояса пистолет с глушителем. Пистолет отвечал представлениям Аслана о прекрасном и габаритами немногим уступал зенитной установке. Ствол уперся в толстенькую индюшачью грудку Мориса.

– Пошли, – сказал Аслан, – через черный ход.

В этот момент дверь зала распахнулась, и на сцене появилось новое действующее лицо. Это был высокий – почти под два метра ростом – двадцатилетний парень в жемчужно-сером костюме с подобранным в тон галстуком. У парня были белокурые волосы, голубые глаза и белая нордическая кожа, обтягивающая аристократическое лицо с изящно вылепленными скулами и маленьким ртом.

Проклятый фриц, видимо приехавший на одну из бесчисленных конференций, проводившихся в залах «Савоя», ошибся комнатой. Мочить иностранца явно не требовалось, и Аслан повернулся так, чтобы заслонить от его взгляда пистолет с глушителем. Он ожидал, что докучливый посетитель повернется и уйдет, но глупый тевтон, вместо того, чтобы сообразить, что дело пахнет жареным, сделал шаг вперед и на безупречном германском наречии поинтересовался у чеченцев:

– Bitte entschuldigen, Ich suche…

Даже если бы Аслан и понимал по-иностранному, он бы так никогда и не узнал, кого именно ищет этот персонаж из «Кольца Нибелунгов». В следующую секунду левая ладонь арийца ударила вперед. Удар был такой силы, что мгновенно размозжил хрящи и вогнал носовую перегородку глубоко в беззащитный мозг. Чеченец умер раньше, чем упал на землю. Незнакомец подхватил выпавший из его рук пистолет. Сухо крякнули два выстрела, белокурая бестия сгреб Мориса в охапку и приказал:

– Валим отсюда. Гд е братва? Что ваще, тут за цирк?

Спустя пятнадцать минут дрожащий от ужаса Морис сидел в «Мерседесе» напротив 83-го отделения милиции, куда увезли всех задержанных, а белокурый торговался с главным ментом о том, сколько будет стоить всех отпустить. Мент просил триста тысяч, но до десяти утра. «Если после десяти, – сказал мент, – будет пятьсот».

Они сошлись на двухстах пятидесяти, и белокурый, сев в машину, сказал Морису:

– Поехали за лавэ. В темпе.

Морис, разумеется, понимал, что деньги причитаются с него. Во-первых, это он был устроителем банкета. Во-вторых, как-то так всегда получалось, что деньги брали именно с него. Но больше всего его изумляло другое.

– А вы… кто… собственно? – спросил Морис.

Тевтон рассмеялся.

– А я, собственно, виновник торжества. Меня зовут Раджаб. И если ты когда-нибудь назовешь меня по-другому, я тебе глаза на жопу натяну и моргать заставлю. Понял?

* * *

Хаген Адриан Мария Хазенштайн родился в маленьком горном селе, которое называлось Мюнхен и было расположено в сорока километрах от Бештоя.

Это было одно из двух чисто немецких сел, находившихся между хребтами Алатау и Яналык. Немецкие колонисты были поселены там в середине 19-го века, дабы приучить диких горцев к порядку и единообразию, а буде возможность – обратить их в христианскую веру. Село состояло из аккуратных домиков с красными черепичными крышами и каменной лютернской киркой на главной площади. В 1944-м году оба села были высланы в Казахстан за компанию с чеченцами, и бабушка Хагена рожала его отца в теплушке с двумя чеченками-повитухами. Когда она умерла при родах, одна из чеченок выкормила дитя.

В 57-м немцы вернулись назад. Они нашли свое село занятым – в домики с черепичными крышами заселились аварцы, ногайцы и греки. Хазенштайн-старший взошел на порог своего дома, который достался ему от деда и прадеда, посмотрел на черноволосых детей, играющих с кошкой, сел и заплакал. Кто-то тронул его за плечо, и, обернувшись, Адриан Хазенштайн увидел за собой высокого худого старика в барашковой шапке и с крючковатым посохом в руке.

– Тебе не стоит беспокоиться, – сказал старик, – это ваши дома, и вы будете в них жить. Клянусь Аллахом, нет преступления страшнее, чем отнять у человека дом, где жили его предки.

Горцы выполнили свое обещание: они ушли из немецкого села, как они ушли из чеченских сел, занятых новыми жильцами по приказу советской власти. Никто не покусился на чужой кров, а спустя немного времени на противоположном склоне горы, в десяти километрах от Мюнхена, выросло село-побратим, основанное теми, кто вернул дома их хозяевам.

Ничего не изменилось в селе Мюнхен: все так же блестело оно красными черепичными крышами, и коровы, выгоняемые по утрам на пастбище, все также звенели силезскими колокольчиками, и учительница в школе говорила с учениками начальных классов на языке Шиллера и Гёте. Вот только каменная лютеранская кирка на главной площади навсегда осталась мечетью, и у новорожденных детей, помимо официального, в паспорте записанного имени, все чаще появлялось еще одно, домашнее. Например, Хаген – и Раджаб.

Маленький Хаген Адриан Мария Хазенштайн рос в доме, где горцы считались братьями. Он играл с мальчишками из соседних сел – аварского и чеченского, и частенько ему доставалось за его белокурые волосы и не желающую загорать кожу. Кто кричал ему «хъазахъ[6]», а кто «лай[7]», и так было до тех пор, пока десятилетний Хаген, раздобыв где-то старый кинжал, не кинулся на своих обидчиков. Мальчишки разбежались, а предводителя Хаген поймал, и, зажав его горло между скалой и ножом, сказал: «Меня зовут Раджаб».

И так его и стали звать.

Не было в окрестных селах мальчишки, который откалывал трюки более опасные, чем Хаген. Он ловче всех лазил по скалам и взбирался на самые опасные кручи. Он ходил к гости к своим друзьям ночью, когда вдоль горной дороги был слышен вой волков, и он не раз и не два на спор переплывал Кара-Ангу во время половодья, когда река становилась похожа на взбесившегося быка, бросающегося на бурые тряпки скал.

Хагену было двенадцать лет, когда старик из соседнего села, тот самый, который когда-то вернул дом их семье, начал учить его читать Коран. Ему было пятнадцать, когда его заметил на отборочных соревнованиях немецкий тренер и пригласил тренироваться в Германии.

Нет антисемита более яростного, чем иной крещеный еврей. Нет русского националиста более отчаянного, чем армянин. Белокурый Хаген Адриан Мария Хазенштайн был фанатично влюблен в Кавказ. Он никогда не пропускал время намаза и соблюдал пост в месяц Рамадан.

Ему было двадцать пять лет, когда Кемировы купили ему пост замминистра внешнеэкономических связей в правительстве республики, и Хаген вместе с Зауром Кемировым поехал в составе делегации договариваться о западногерманских инвестициях в экономику РСА-Дарго.

Немцы были очарованы безупречным выговором Хагена и тем фактом, что чиновником многонациональной республики является чистокровный немец, и все шло совершенно отлично до той поры, пока на встрече не появилась депутат Бундестага, считавшаяся вероятным кандидатом на кресло канцлера. Пожилая светловолосая немка протянула руку замминистру внешэкономических связей республики РСА-Дарго, и тот сообщил ей на чистом немецком:

– Простите. У нас за руку с женщинами не здороваются.

Лишь одно обстоятельство омрачало жизнь Хагена Хазенштайна. Это было его прозвище, неизбежное, как снег зимой на Ялык-тау. Вся республика звала его Ариец.

* * *

Кирилл проснулся в час ночи от какого-то неясного беспокойства, царапавшегося о донце сна. Он долго тер глаза, а потом накинул куртку и вышел из гостевого домика на улицу.

Стояла морозная высокогорная ночь: вверху не было ни облачка, и звезды были как крупная мелочь, выкатившая из желтой копилки луны. За озером, слева, вздымалась пологая гора, и Кирилл в свете луны впервые заметил на ее вершине настоящий замок: над пятиметровыми высокими стенами угадывались сторожевые вышки.

Лет десять назад Кирилл впервые приехал в Италию и увидел похожие замки на загривках Аппенин; они возвышались над старыми городками, напоминая рождественские игрушки, и прожекторы у подножий высвечивали в ночном небе резные шпили, увенчанные флагами какой-то организации, охранявшей исторические памятники.

Здесь тоже были прожекторы: они были направлены вниз, беспощадно высвечивая каждую колючку на опоясывающей стену горе; сама же стена в безлунные ночи должна была казаться глыбой мрака.

Кирилл нахмурился, вызевывая остатки сна и пытаясь определить, что его подняло, а потом вдруг понял: машины. Площадка на другом берегу озера была совершенно пуста, а между тем вечером, когда он ложился спать, в том доме оставалось еще человек тридцать, и Кирилл, засыпая, слышал гортанные голоса и мужской смех.

Дорожка вдоль озера была перекрещена шпагами фонарного света, и тени от голых сучьев шевелились на ней, как муравьи. Кирилл прошел до главного корпуса; дверь была закрыта, но Кирилл каким-то шестым чутьем чуял, что комнаты на втором этаже (а там должно было быть что-то вроде казармы) пусты.

Кирилл обошел здание кругом и оказался на темном, тщательно выметенном плацу. По три стороны площадки располагалась профессиональная полоса препятствий: стена со следами вбитых в нее крюков, узкие бревна, беспощадно проложенные на пятиметровой высоте, и длинная полоса вспаханного солдатскими животами песка; над полосой была натянута колючая проволока. Когда, семнадцать лет назад, по таким полосам гоняли Кирилла, поверх проволоки бил настоящий пулемет, чтобы бойцы не вздумали задирать зад и привыкали к выстрелам. Глиняный взгорок в конце полосы ловил пули.

Зачем бы ни тренировал своих людей Джамалудин, он делал это не для того, чтобы выбивать дань из ларечников. Ларечники платили б ему и так.

В середине плаца располагалась огромная зеленая доска. На этот раз, ради разноообразия, она была украшена цитатой не из Корана. Изречение гласило: «Тот не мужчина, кто думает о последствиях. Имам Шамиль».

«База отдыха ФСБ, блин!» – подумал Кирилл, повернулся и пошел спать.