Читать книгу Улитка в тарелке - Юлия Лавряшина - Страница 4
Часть 1
Глава 2
ОглавлениеА сейчас их с Эви наверняка ждали, хотя Мира предпочла, чтобы спокойно пообедали без них. Почему обязательно все нужно делать вместе? Вставать ровно в восемь часов, идти в столовую, потом погружаться в виртуальность, которой Мира побаивалась, а у Эви просто ничего не получалось. Воспитатели называли его «неспособным», хотя Мира знала, что как раз он способен на такое, о чем они даже не подозревают. Взять хотя бы то, что он слышал музыку цветов! Сама Мира не различала ее в общем потоке звуков, который лился на них из леса, но верила Эви. Он пытался напеть ей те простенькие мелодии, которые вызванивали цветы, но голос у него был сиплый и слабый. Получалось не слишком красиво… Но у Миры хватало воображения представить, какие на самом деле песенки прячутся среди лепестков. А где же еще жить звукам, как не в таких красивых домиках?
Сейчас Эви ничего не напевал и даже не говорил. Когда он шел рядом, становилось заметно, какой же Эви маленький – на полголовы ниже! – и как кожа у него на щеках отвисает тонкими сухими складками еще больше, чем у нее самой. Наверное, как раз потому, что он такой маленький…
Волосы у Эви еще и не начали пробиваться, а у Миры был темный пушок, который она то и дело трогала и представляла, что когда вырастет, у нее будет коса, как у Руледы. Или кудри, как у Дрима… Лучше даже кудри, ведь Дриму нравятся его солнечные волосы (Мира заметила это уже давно). Значит, он будет улыбаться, когда увидит ее…
По-прежнему глядя под ноги, Эви неожиданно объявил:
– С тобой стало скучно.
Мира даже остановилась:
– С чего это?!
Он насупился:
– Ты все время думаешь об одном и том же. Такая скукотища! Я скоро перестану с тобой гулять.
– Откуда ты знаешь, о чем я думаю?
Пожав покатыми плечиками, Эви сказал, как о чем-то естественном:
– Слышно же… У тебя в мыслях так и звенит: Дрим-Дрим. Надоело уже!
– Это я из-за твоих вопросов так раздумалась! – сердито отозвалась Мира, не зная, что еще сказать.
Эви тоже огрызнулся:
– А я про него и не спрашивал!
– Вон там ранеток много, – она попыталась увильнуть от разговора, и ей это удалось, потому что мальчик остановился, как вкопанный.
– Оно же высоченное…
– Для меня оно меньше – я же выше. Вот я и полезу.
– Да ты упадешь и что-нибудь себе сломаешь! Помнишь, как Лема сломала… Что она сломала?
– Шейку бедра, – вспомнила Мира.
Эви разволновался еще больше, как будто речь шла о настоящей шее:
– Вот именно! И лежала потом целых полгода.
– Ее на руках таскали в «Виртуальный мир», – насмешливо напомнила Мира. – Думаешь, она хоть заметила, что не может ходить?
– Но ты же – другое дело!
Мира неуверенно пообещала:
– Да я не сорвусь.
И почувствовала, как верхушка дерева хлестнула по самому сердцу, и оно, увернувшись, упало куда-то. Приказав сердцу вернуться на место и притихнуть, Мира деловито потрогала ствол: крепкий! Значит, и ветви должны быть крепкими. Конечно, она не упадет! Что он придумывает…
Красные звездочки выглядывали из-за листьев, которые, как нарочно, выставляли их напоказ. Даже снизу Мира ощутила, какие они гладкие, эти ранетки, и как оглушительно будут хрустеть. От кисловатого сока сведет скулы, но это будет приятно, и захочется съесть их все до последней.
– Я буду сбрасывать их оттуда, а ты лови.
Она храбро взялась за нижнюю ветку, но поняла, что та слишком высоко от земли, чтобы закинуть на нее ногу. Вот если б ноги у нее были такими же сильными, как у взрослых…
– Вон ведро валяется! – Эви обрадованно посеменил за куст. – Тут, наверное, поливали и бросили его.
Перевернув ведро грязным днищем вверх, он аккуратно установил его у дерева и поднял на Миру счастливые и немного испуганные глаза:
– Ну, давай!
Она встала на ведро одной ногой: «Не проломится?» Потом встала обеими. Теперь уже легче будет закинуть ногу на ветку, если, конечно, поднатужиться…
«Здорово, что всем девчонкам выдают джинсы, – подумалось Мире, пока она собиралась с духом. – Воспитательницы-то могут ходить в платьях, у них такие ноги красивые! А у нас – жуткие… И все в каких-то пятнах!»
Зацепившись пяткой, Мира сообразила, что наверняка обдерет кроссовки, и потом ей достанется, но сейчас было не до этого. Нога трусливо дрожала и норовила сорваться, и Мире пришлось побольнее укусить губу, чтобы отвлечься. Когда она, наконец, сумела сесть возле самого ствола, у нее уже тряслись все жилки в теле, а сердце вообще выделывало непонятно что… Закрыв глаза, Мира переждала, пока стихнет шум в ушах, который, наверное, начался оттого, что в голове все взболталось. Затем уцепилась за ветку и встала, чтобы шагнуть выше.
Ранетки уже вовсю дразнили ее, казалось, до их прохладной кожицы можно дотянуться губами… Но не получалось. Стараясь пока не смотреть вниз, откуда доносились сиплые выкрики: «Ура! Давай!», Мира осторожно перебралась повыше и тут уже устроилась, наконец. Ствол, который она обняла, оказался теплым, и Мире почему-то опять вспомнился сон про воду, которая дышала: «А если все-все вокруг живое?»
Она решила, что надо бы поговорить об этом с Дримом, но тут же застенчиво подумала, что это, наверное, слишком детский вопрос. Мире же хотелось выглядеть повзрослее: конечно, еще не бабочкой, но хотя бы гусеницей, уже готовой выпустить из себя красоту.
– Лови!
Мира кинула вниз сразу три ранетки, чтобы немного растормошить Эви. Ее пугало, каким он временами делался вялым, как будто с каждым месяцем энергии в нем становилось все меньше и меньше. А ведь этого не должно было происходить… Эта слабость и ломота в суставах, и боль в пояснице, и подламывающиеся коленки, и беспомощное дрожание в пальцах – все эти ужасы должны были отступать с каждым днем, уходить из их тела. Разве взрослые так мучаются? Им все нипочем! Вон Руледа может час не слезать с велотренажера, а Прат с Дримом бегают по лесным дорожкам до тех пор, пока майки у них не станут мокрыми…
Ранетки завертелись в воздухе, кружа светлыми черенками, и стали похожи на «вертолетики» клена. Если они в конце лета не желали опадать на землю, Мира забиралась на одно из шершавых деревьев и сбрасывала вниз целую пригоршню соцветий. И тогда они охотно танцевали в воздухе вальс и, может быть, сами напевали, только слышал это один Эви.
Едва не потеряв равновесие, Мира схватилась за ствол обеими руками и медленно потянула назад только что промелькнувшее воспоминание: клен, она, кружащиеся «вертолетики»… Тот день, который вдруг всплыл в памяти, был давно. Очень давно. Года три назад. И тогда для нее почти не составляло труда забираться на деревья… Почему?
– Эви!
Она услышала это испуганное восклицание и лишь секунду спустя узнала свой голос. Не поймав ни одной из брошенных ею ранеток, Эви, кряхтя, наклонился и повернул к Мире перевернутое лицо:
– Подожди, я эти еще не нашел.
– Да нет… Эви, слушай! Раньше мне ведь легче было залезать на дерево.
Оттого, что эти слова прозвучали, они показались еще страшнее.
С трудом выпрямившись, он спросил:
– Что ты сказала? У меня в ушах ветер шумит.
– А в том году так шумело, когда ты наклонялся? – быстро спросила она, стараясь не слушать сердце, которое кричало громче ее, только никто не различал его голоса.
У Эви жалко дернулись плечики:
– Не помню я! Целая зима прошла…
– А я помню, – прошептала Мира. – Сейчас уже помню. Только… Как это может быть?
– Теперь я вообще ничего не слышу, – рассердился мальчик. – Ты сама с собой разговариваешь?
– Почему мне страшно?
– Что? Говори громче!
Она опомнилась:
– Лови еще! Да ты попробуй их, знаешь, какая вкуснятина… Я скоро целое дерево съем.
Чтоб он видел, Мира сунула ранетку в рот. На зубах вкусно хрустнуло и растеклось по языку.
«Нечего думать об этом! – Мира жевала так яростно, что от ранетки в два счета ничего не осталось. – Я спрошу у Дрима, и все сразу выяснится. Он ведь скажет мне. Он скажет…»
Прервав ее мысли, Эви попросил:
– Нарви побольше. Нашим отнесем.
– Ну да! Чтоб мне влетело за то, что я на дерево лазила? Вот спасибочки!
– А нельзя?
Ей даже стало смешно: «Вот глупый!»
– Конечно, нельзя! Ты же сам говорил, что я сорваться могу. И они тоже самое скажут.
Ей вдруг, как в виртуальной игре, увиделась она сама, лежащая под деревом. Ноги были некрасиво раскинуты, и одна штанина задралась почти до колена. А голова оказалась как-то неловко свернута на бок и сочилась кровью… Мира быстро сморгнула картинку: «Ничего же не случилось!»
Эви ворчливо потребовал:
– Давай-ка, слезай оттуда! Не надо никаких ранеток. Еще рухнешь вниз… Машешь руками!
– Сейчас, – она стала срывать маленькие яблочки, висевшие совсем рядом. – Я вот только эти…
Сунув одно в рот, Мира с жалостью смотрела, как Эви ползает под деревом, и подумала, что, может, и стоило попросить кого-нибудь из взрослых слазить за ранетками. Это же не труднее, чем крутить педали или бегать…
Ей тоже всегда хотелось побегать, и временами даже казалось, что когда-то у нее получалось это. Но Мира тут же вспоминала, что этого просто не могло быть, ведь раньше она была еще меньше, а значит – слабее. Но оставалось ощущение, что бег знаком ей, что память об этих движениях живет где-то в ногах, если только такое возможно…
Она крикнула:
– Я спускаюсь!
И осторожно поползла по стволу, нащупывая ногой каждую ветку. Эви принялся руководить снизу:
– Левее давай! Мимо встанешь. Еще, еще!
– Я, кажется, сто лет слезала…
Никогда еще земля не казалась Мире такой надежной. Она даже притопнула, чтобы утвердиться в этом, и насмешила Эви. Зубов у него почти не было, но Дрим уверял: «Когда станешь таким, как я, они снова вырастут. Уже ведь раз выпали все до одного, и ничего – выросли!»
А у Миры почему-то все были на месте, кроме самых дальних, за щеками, и многие воспитатели говорили, что у нее красивые зубы. «Крепкие», – добавляли некоторые с каким-то удивлением.
– Ты все собрал? – спросила она и пристально огляделась, подумав: «У этих ранеток странный нрав – так и норовят улизнуть под лопух, чтобы потом достаться какой-нибудь птице или белке».
Так и оказалось. Раздвинув подорожники, Мира вытащила красный шарик и, наскоро обтерев ладонью, сунула в рот. Вкусно почавкивая, она спросила у Эви:
– Какая песенка у подорожника?
Он виновато заморгал:
– Я только цветы слышу.
– Наверное, потому, что они разноцветные, – пришла Мира ему на помощь. – А подорожник – весь зеленый.
Эви тоже захрустел ранеткой:
– Скажи, вкусные, да? Яблоки, что нам дают, совсем не такие. Хоть и красные.
И снова помрачнел:
– Вот откуда эти яблоки? Где они растут?
– Не знаю, – буркнула она. – Мы же еще не все здесь облазили. Где-то растут… Думаешь, их тоже со звезд доставляют? Разве там яблоки растут?
– Все остальное же привозят оттуда!
Она хотела сказать: «Я спрошу у Дрима», но вовремя сунула в рот ранетку. «Эви его не любит, – огорченно подумала Мира. – Или наоборот – любит? Не поймешь его… Сам крутится возле Дрима, а как я слово скажу, сразу злится! Может, мне попридираться, когда он заговорит о своем любимом Прате?»
– А вот это ранетковое дерево тоже поет, – неожиданно переключился Эви. – Когда на нем цветочки… А потом только молчит.
– Как оно поет?
– У меня так не получится. У Неды такие фигурки есть, – нашелся он. – Помнишь? Там еще девушка, как фея, – вся в белом и на голове белая фата.
– А он в черном! Неда говорила, это называется фрак.
– Там если кнопочку нажать, похожая музыка будет…
Мира словно вживую услышала тихий перезвон свадебного марша. Как-то она спросила у Неды, что значит слово «свадебный»… Та ответила: «Это значит – самый красивый». И еще добавила уж совсем непонятное слово: «Мендельсон». Почему-то это прозвучало грустно.
Изо всех воспитателей Неда была самой старшей. «Она самая добрая!» – непременно добавлял Эви. Но Мира почему-то ее стеснялась и уже не решилась допытываться, что такое «Мендельсон»? Руледа и так вечно твердила, что Мира житья никому не дает со своими дурацкими вопросами.
Вспомнив все это, она решила, что так может называться время, когда яблони выпускают свои цветочки, похожие на легкий белый туман. В тот же момент Эви швырнул в нее ранеткой:
– Размечталась!
– Эй! Ты что? – она не успела увернуться и теперь потирала ушибленную скулу. – Синяк же будет!
Он, кривляясь, отпрянул в сторону:
– Синяк-то будет! А платья такого тебе не видать! Думаешь, Дрим подарит? И так тебя за руку поведет? Не дождешься!
Пнув носком ударившую по лицу ранетку, Мира тихо сказала:
– Ты стал злой. И с каждым днем все злее и злее. Знаешь, что я тебе скажу: никогда ты не станешь взрослым. Даже если вырастешь на целый метр. Потому что взрослые – они добрые.
– Да уж, добрые! – крикнул Эви чужим голосом. – А Руледа? Сама же говорила, что она – злюка.
– Ну, Руледа…
Мира вспомнила, что однажды сказал Дрим, и снисходительно повторила:
– Она – женщина, что с нее возьмешь?
Злорадно ухмыльнувшись, Эви сообщил:
– Ты тоже станешь женщиной.
– Я… Я буду такой, как Неда.
У него радостно оскалился рот:
– А Дрим и ее за руку не водит! Не такой он дурак… Руледа тоже этого хочет, видно же! И платья он никому не подарит.
– Я не люблю платья.
В глазах у него еще пульсировала зеленая злость, но Эви уже не огрызнулся. «Глупый», – подумала Мира, и, как часто бывало, мысль об Эви стекла теплом к сердцу. Протянув руку, она осторожно, как диковатого зверька, от которого неизвестно чего ждать, погладила его безволосую голову. Эви чуть пригнулся, но не отдернул ее руку, и Мира погладила снова.
– Чего мы ссоримся? – шепотом спросила она. – Я и сама знаю, что Дрим не будет водить меня за руку. И платья не подарит… Только больше не говори мне этого, ладно?
Эви еле слышно выдавил:
– Извини.
– Мы – это мы. А взрослые – это взрослые. К ним не перепрыгнешь.
– Но когда ты вырастешь…
– Не знаю, Эви. Мне все кажется, что тогда они уже будут какими-то другими.
– Еще лучше? Еще красивее?
– Не знаю. Может, и лучше… Мы увидим.
– Но ведь можно спросить!
– А вдруг они сами этого не знают? Они ведь еще не были этими другими, так откуда им знать? Нет же никого других… Только мы и они.
Эви снизу жалобно заглянул ей в глаза:
– Ты не сердишься?
«Вот теперь его глаза снова, как та вода… Во сне. Только не вдали, а у берега», – Мира улыбнулась и ответила:
– Да ну, сердиться! Я не люблю сердиться. Пойдем лучше гладиолусы слушать! Они как звучат?
– Как большие трубы. У воспитателей в оркестре Гридис на такой играет. Ну, знаешь, такие огромные! И совсем золотые…