Читать книгу Озёра глаз Твоих - Юлия Марковна Камильянова - Страница 8

Не было дороги нам к этим озёрам. Заплыла она вся, размокла, и счастье моё тёплое на реке Чулышман осталось, и пришло разочарование. На озере пришло, в глубокой тайге. Не лес тут вокруг – тайны да духи, ни дорог, ни тропок, всё перепутано. Не дорога здесь – ухабины да ямы размытые, не рассветы – серые дождём пронизанные полотнища, в которые и лучик солнца не проникает. Не костёр здесь – пламя жизни моей, наивной и бесхитростной, что гореть будет сейчас у меня на глазах.

«Космос, ничего себе. Ребята, я не ожидала вот такого. Как вы меня одну тут оставили, на часик… Какая задача у мироздания?»

Меня оставили следить за костром, это ответственно. Тамара прочитала в книжках, что именно в этих местах Горного Алтая можно встретить какую-то диковинную бабочку и безудержно рвалась на другой берег озера поискать её и зарисовать.

– Ну, я очень мечтаю её найти, – звенела она, – ну, пожалуйста, Савелий, давай съездим, пожалуйста!

– Подожди, Том, но в лодке только два места, она всех нас не выдержит, – Савелий пытался быть разумным.

– Ну, мы же ненадолго…

Глаза Тамары огромные, и лучики то ли лукавства, то ли детской непосредственности светились в них карими брызгами, и как можно было отказать этому взгляду.

– Хорошо. Зоря, мы на час. Только на тот берег доплывем и сразу обратно.

– Так ведь ещё бабочку искать… – мычала я. Но не хотела показать, что мне страшно. Да и Тамарин исследовательский интерес был мне понятен.

– Да она сразу вылетит, как только нас увидит, – заливалась смехом Тамара так искренне, что я согласилась.

– Вы будете стерегущей огонь, это почётно, – благословил меня Савелий. – А мы одной ногой там, другой здесь.

«Согласилась на свою голову…», – мысли не отпускали ни на секунду, хотя я пыталась молиться, но это была совсем не молитва. Мысли кричали. Если бы они вырвались на волю, они заполнили бы здесь все пространство, которое сразу не понравилось мне. Одна на много километров. Боже, как романтично. Я специально преодолела весь этот нелегкий путь, чтобы посидеть одной в беспросветной тайге?

Тени деревьев не вызвали во мне ничего, кроме желания закрыться от них. Лучше бы их не было. Лучше бы просто шёл сильный дождь, и я сидела в палатке, не вылезая наружу, чтобы подышать этим свежайшим воздухом и полюбоваться глушью этого места – адом для поджаривания таких робких душ, как моя.

Примерно час я сидела у костра и поддерживала огонь, как меня и просили. За каждым кусточком мне виделись всякие сущности, и я спряталась в палатку. И пришла жизнь моя снова ко мне в гости, ласково приоткрыла ладошки, и смотрела я на картины её и плакала.

***

Точка невозврата. Именно её нужно найти, чтобы понять, в какой момент ты дала сбой. Точка, которой лучше бы вообще не было.

Ты – в голубом свитере и голубых джинсах, сапогах-ботфортах салатового цвета, надетых на босу ногу, с распущенными светлыми волосами. В черной замшевой куртке наимоднейшего фасона. Здесь. Это центр города, так и не ставшего твоим. Дворец с ничего не значащим названием – Юбилейный. И не дворец, конечно, ты же видела, какие они – дворцы. Обшарпанное страшное здание с потрескавшейся штукатуркой, с рядами обитых кожзамом кресел, на которых не сидят даже, а всё время вскакивают и пританцовывают волосатые молодые люди, то ли хиппи, то ли рокеры. Лучше бы тебя там никогда не было. Ты основательно пьяна. И добавляешь из бутылки сладкий портвейн и жмуришься от ламп прожекторов, освещающих то сцену, то первые ряды зала. На сцене о чём-то ничего не значащем поёт ничего не значащая для тебя группа под названием «Веселые картинки».

– Добавь мне, – говоришь ты подруге. – Напиться так напиться.

– Да иди ты, хватит, – шипит подруга. – Заметит же. Ты что, скандала хочешь?

Он сидит в третьем ряду среди своих друзей, рядом со своей девушкой, даже не зная, что ты, его вторая девушка, находишься в этом зале. Ты пьёшь и больше всего на свете хочешь сейчас, чтобы он увидел тебя, такую красивую и одинокую и им любимую. И хочешь узнать, как он будет реагировать, когда увидит тебя; как он смутится, как прямо сейчас расскажет своей девушке всё-всё и уйдёт к тебе, прямо в ночь; потому что он тебя очень любит и стал твоим первым, и встречается с тобой уже целых три месяца, и говорит тебе, что ты самая лучшая. А ты – четверокурсница, и у тебя полно всяких планов по учебе. Но тебе не до них, ты каждый день плачешь из-за того, что твоя любовь не может быть с тобой по какой-то ужасной причине – потому что живет в квартире другой девушки, и теперь у них есть собака. И ещё он – твоё божество – похож на Виктора Цоя один в один и сшил неподалеку от тебя в доме моды такое пальто-шинель, а по дороге заходил к тебе. И давал читать роман Хулио Кортасара «Игра в классики», и всё время настаивал на том, что, конечно, ты – Мага. И впутывал тебя в треугольник ещё сильнее, как будто и был этим самым Орасио, который на самом-то деле не любил никого. И ты никогда не видела ещё его девушку, но вот сейчас в перерыве это произойдёт – ты увидишь её. Какая она, ты заглянешь ей в глаза, и наверное тебе захочется плакать, потому что она – красивая и хорошая. И ты давно понимаешь это. И поэтому ты пьёшь ещё больше. И знаешь, что он будет звонить тебе ночью, чтобы оправдаться. А ты так ждёшь от него этого чувства вины. Прожектора бьют тебе в лицо, и назло всем ты уже изрядно пьяная идешь танцевать к сцене, и тебе все равно, кто тебя видит и что думает. Тебе совершенно безразлична эта музыка, но ты фланируешь у сцены в своём голубом свитере, ты хочешь быть заметной, хотя в душе твоей – рана, и она размером с приличное отверстие от пули.

Глаза его, чёрные и чуть смущённые. Чего он испугался? Что ты бросишься к его девушке и всё ей расскажешь? Что она всё узнает и выгонит его из дома… Но ты-то благородная, это известно. Ты молчишь и терпишь, и здороваешься с ним и его друзьями, как ни в чём не бывало. А потом убегаешь с этого жуткого концерта в свой заплаканный ноябрь. И не берёшь трубку. Не берёшь трубку. Не берёшь трубку. Это твоя точка невозврата. За ней – только выстрел в упор. Прямо в сердце, прямо ему в сердце. И нет ничего. Ни лжи, ни ночных слез, ни насморка. Ни абортов. Ты здорова и любишь ту музыку, которая кажется тебе прекрасной, и те книги, которые находишь поучительными и красивыми, а не те, что любит он. И не выбегаешь к нему под снег, чтобы постоять у фонаря двадцать минут с сигаретой, потому что вы давно не виделись, а он болел гриппом и не выходил из дома и поэтому не мог приехать. И это не тянется три долгих года; и ты не ждёшь от него предложения руки и сердца; и не проводишь с ним запретные ночи в бабушкиной квартире; и он не бросает тебя без слов и объяснений однажды теплым сентябрём; и ты не пьёшь в Ленинграде, потому что не можешь забыть его. Не потому что он твой первый, а потому что, правда, любишь его. И через год он не пытается порезать себе вены в ванной, и ты не несёшься через весь город, чтобы просто увидеть его и поговорить с его девушкой. И не бежишь к нему в больницу. И не уезжаешь в Питер, чтобы там забыться и не услышать его звонка. И не позвонить ему самой, потому что ты не знаешь, куда звонить. И не изменяешь ему там, больно, и не отказываешься выйти за него замуж, просто потому что ты честная и думаешь, что любишь другого. И тебя не одёргивает холодом, когда через много лет вы встречаетесь, и он, устроенный и правильный, говорит тебе: «Надо тебя в Штаты замуж выдать, вот Линка там ведь, двойня у неё». И ничего этого нет. Есть просто щелчок взведённого курка и огромная дыра в его сердце. И ты – абсолютно свободна. Для Своего Настоящего Счастья…

***

Фата должна была быть очень нежной, платье в талию, и обхватывать её так, чтобы стянуть. Перчатки – до локтя. Классика. Я болела свадьбой и видела ее во снах. Он привёз мне ожерелье из бирюзы и серьги. Мой Виктор Цой и Орасио Оливейра в одном лице. Любитель сложной литературы и множественных женщин, нет-нет, на самом деле он философ и любил, конечно, меня одну. Ну как со мной могла соперничать какая-то Лина. Нееет. «Я исполняю свой танец на цыпочках, его танцуют все девочки моего роста», – пела Настя, а я слушала и думала, ну это ж не про меня. А он привёз из Польши и подарил мне целое ожерелье из бирюзы. И обещал всего себя вскоре, ведь я уникальная, филологическая барышня, а теперь еще и училка. А я, как истинная училка, начинала пить, не спрашивая никого, – ни Бога, ни дьявола. Пить во всё своё нутро, а оно у меня – огонь. И я бы даже вышла за него замуж, если бы он понял раньше, кто он на самом деле. Не полуцой, не полуоливейра, а М., философичный и духовный человек. Но ему ещё столько предстояло всего, а я хотела свадьбу, и мы были бы очень красивой парой. И у нас были бы красивые дети, которые слетелись на мою любовь. Души, маленькие духовные души, слетелись на фитилёк того, что люди зовут преданностью человеческой; и росла она в дебрях плюща, струившегося по стенам комнаты, куда он приходил со своими огромными руками с корявыми в суставах пальцами, со щетиной и табачным запахом, со штанами, майками, волосами, которые я собирала с подушки и прятала в мешочек и берегла. У меня скопился целый пучок его чёрных, как смоль, волос. Он пил и звонил мне ночью, но теперь реже, один раз он пришёл ко мне в школу, где я пропадала в тетрадях и детях, он встретил меня и довёл до дома. Ему нужно было моё тепло. Его не любил так никогда и никто до меня, я молилась о нём каждый день и каждую ночь. И я была предана ему ежеминутно, и я за него отдала бы свою драгоценную жизнь.