Читать книгу Дева - Юлия Матвеева - Страница 2

ДЕВА

ШИНБКЫ

Ты, моя закрытая дева Земли, приспособься к тому, что мою тень не вернуть из царства Аида. Как сказать тебе, чтобы ты оставила меня на поле? Никак, ты берёшь моё мёртвœ тело и тащишь меня от сухого (Телец) к югу (Дева), дабы холоднœ сœдинить с холодным (Козерог). Ты видишь незнакомые тебе цветы и останавливæшься. Тебе претит разрушение, ибо ты создана для создания. Из всех незнакомых цветов ты выделяешь этот один. На французском название этого растения звучит наиболее чувственно: tubéreuse. Ты вплетæшь красоту бутонов себе в волосы, кладёшь мне на грудь и тащишь меня дальше. Верх твœго голого живота болит, суставы надрываются от долгого времени, и хуже того, твой мочевой пузырь переполнен. Ты бросæшь меня и льёшь на мои покрытые медью живот и бедра. Цветы подымаются к небу на мёртвом божке, Данииловом истукане. Два часа, с трёх до пяти, ты продолжала надругаться над моим трупом, потому что ты, моя любимая, устала. Гордая королева мечей Прозерпина, мерзкая покровительница чужих планет, явилась перед тобой, ядовитая, как ртуть, и ты от испуга прекратила. Над левым плечом Прозерпины была буква «рэш», а над правым «йод», и вот из маленькой буквы «йод» стала выползать двуглавая змея, пожирательница Земли. Даже тонкие энергии твœго тела истощились, и ты вся рухнула, прямо в цветах. Моя бедная дева, ты испугалась даже трогательного романса, который зазвучал неподалёку. Вы обе женщины, богиня и ты, с удивлением обернулись и увидели нищего цыгана, который принуждённо играл на гитаре. Его вёл под руку апостол Матвей.

– Как ты меня нашёл, презренный Фома? – разозлилась Прозерпина.

– Я не Фома. Я Матвей. И я отрекаюсь от Христа. Я опять ростовщик, а этот цыган мне сильно задолжал.

– Кто тебя послал?

– Гермес, а кто же ещё? Он-то знæт, где тебя искать. Забери этого цыгана к себе. Мне его гитарных трелей мало.

– Я хочу забрать эту деву. Она мочилась на труп свœго жениха.

– Я знаю. Его убил Гермес. Я всё знаю. Он хочет эту деву в живых. Забирай себе цыгана!

– Да иди ты, Фома, со своим Гермесом к Христу!

Однако она подчинилась, потому что знала и Одина, что Один в наших земля́х сильнее, потому она и забрала унылого цыгана, игра которого перешла в атональные мелодии, и исчезла. От Прозерпины осталась только буква «рэш», напоминающая пику, положенную на алебарду. После подобного буквоявления твой разум, моя дева, оказался спокойнее. Кусочки сухой земли становились всё мельче и переходили в пыль. Ты сосредоточенно стала тащить меня дальше. Пыль постепенно взлетала в воздух, сливалась с ним и окружала тебя, подобно невидимым комарам-кровопийцам.

На сто пятьдесят девятый день гороскопного года великий концерт в небесах завершился, и на Земле наступили деньги, поощряющие больше деловые качества, нежели что-то, чем делюсь не я, но Он – к примеру, Откровение долготерпеливого Вседержителя в терновом венце и Песня Господня о растениях так и остались в истинной обители солнца неким накоплением в храме, бесхозным и немаленьким, размером в полторы Йошкар-Олы. Огонь и Воздух затаились. Мужчины устали и поддались. Труд, порядок, иерархия, смирение и сочувствие окутали наш мир, моя любимая. На дворе стояли элул, шестая бхадра, седьмая ашвина и третий боэдромион (Βοηδρομιών). В противостоянии среды находились Юпитер и Юпитер. Дева смотрела на месяц праздника Аполлона-помощника в битвах. Меркурий в Деве был Гермесом в Близнецах. Гео против Гелио: 23 августа – 23 сентября.

После второго послания к Тимофею долготерпеливый старец Криск из Галии стал Криспом-Крискéнтом в Галатии и тридцать первым из семидесяти апостолов Христовых. Его ещё чёрная борода упиралась своим острым концом в божественное целомудрие бесплодной Девы, которая стояла в изящной позе и ела лакрицу. Дева приходилась дочерью Ликаону, имела в подчинении свои звёзды и звёзды Большой Медведицы, вследствие этого разрывалась в противоречиях и с двойным началом внутри читала познающее письмо, протянутое ей тридцать первым апостолом Крискéнтом, в котором он, когда ещё был галлом Криском, обвинял каменную стену Вифлеема в жестокости исчадия Вайнда, что мол-де когда Богородица родила Иисуса, то стена вдруг «возжелала» встать каменным градом вокруг Богородицы и Бога, дабы этим бледным воплощением Вавилона заморить их внутри себя и не дозволить чудесам божественным свершиться, «так пусть же», – писал ещё Криск, а Дева читала, позабыв про лакрицу и отца Ликаона, – «так пусть же вокруг этого Меска взойдёт град размером в три Йошкар-Олы, ибо этот Меск ответственен за тёмные деяния Вайнда, ответственен за каменные стены, и в объятиях этих стен или в падении с них Меск-архизлодей и должен найти погибельную участь, ибо кто хотел ставить капкан, должен сам в капкан угодить, ибо кто хотел выколоть око, должен сам оставаться без ока1, ибо кто был третьей девушкой, вошедшей в храм, должен быть совсем молоденькой крестьянкой, красавицей, что доверяет верховному водительству и ищет свою верную меру. Она таковой и была, к её чести, и уже успела побывать между первым и вторым этажом и даже отбиться от приставаний Влади́слава Ольшанского, который любую серую лестницу называл роскошной, и даже, что совсем удивительно, уберечь от него терновый венец, сплетённый собственноручно в желании надеть его на голову Христа, статую которого ожидала здесь увидеть, но поскольку статуи не было, а был я, то она надела венец на мою голову – но преобразования реальности не случилось. Девушка печально вздохнула. Я провёл бронзовым пером по её животу и вместо лошадиной крови налил ей молока, и спросил, что она думæт о поляках из Стамбула. Крестьянка, хоть и была молоденькой, но уже имела ум мага-манипулятора со знаком плюс, поэтому тактично, хотя и несколько нагло, учитывая, что ты, любимая, стояла с остальными рядом, увела себя от ответа на мой вопрос, а меня привела к повествованию о моём же рождении от девяти матерей в Стамбуле, который тогда назывался Константинополем, и мœму же рассказу о Филоне, что родом из города, который всё ещё называется Александрией.

ЗЛАЯ И СОВЕРШЕННАЯ ЦИФРА 6

Пять – число Афродиты. Однако мудрец Филон Александрийский называл Афродитой «шестерицу». Под именем «Венера» она без удовольствия раздевалась на пляже в Редпойнте и оттуда, с одним шестиугольником на животе заместо пуповины, шла в арбузовое поле, где шестым ножом изо льда разрезала белые неспелые арбузы на куски в форме флага Израиля и раздавала нищим. Сегодня же праздник, дом и одежда печали этих простолюдинов должны получить в защиту хотя бы этот щит Давида, щит без вкуса хлеба, но со вкусом богини простоты, живых существ и человеческого незнания, которой сама себе казалась Венера в моменты такого вот, слегка бесноватого, милосердия. И, чтобы не казаться, она сводила женскую чётную двойку Елены Прекрасной и мужскую нечётную тройку Симона Мага в пятёрку лет любви и единения, по изящной parabol притч и аллегорий обращающихся в равновесие и гармонию самого плодовитого из всех чисел, означающего союз мужского с вершиной вверх и женского с вершиной вниз треугольников, проще говоря, в семью, а прямо говоря, в злую и совершенную цифру из названия. Лишнюю единицу любви и единению давал ребёнок, пусть и девочка, по имени Анна. Девочка стала Девой, а Дева раз в три дня становилась Эригоной, кроме тех дней, когда были православные праздники. Сегодня у нас Успение Пресвятой Богородицы, поэтому Анна окунулась в зелёный поток, зелёный, как укроп, но сладкий на вкус, сладкий, как сама стихия Земли, об которую бьёшься при падении с большой высоты, и когда бьёшься, то задумываешься о мимолётной или вечной женщине, по типу как раз таки Анны, очень юной зачинательнице малых авраамических и крупных дхармических циклах жизни, и при мыслях о ней вспоминаются два ангельских крыла за её спиной, от чего Земля становится твёрже, и происходит усиление боли от этого, казалось бы, заурядного падения, пусть и с большой высоты неминучей,

но изменяющей погодный строй —

ведь налетает страстный и могучий

Борей, взрывая тишины покой.

Подвешенный за ноги, невезучий

и обречённый брат, антигерой,

сестру родную призывает,

дабы она свела его с Христом;

но спелые колосья вырывает

Зевесова рука, им ставшая врагом.

За первую приятно-жёлтую точку, из которых сотворено наше мироздание, отвечала бесконечно созидающая Дева. Беременная рыком дряхлеющего Льва, она одинаково любила бесконечное многообразие окружающей её жизни и видела в каталоге разнообразных форм и рисунков не безликие деревья, составляющие лес, а сплошные индивидуальности и частности, свисающие как спелые плоды барбариса с Т-образного дерева, и одним из таких индивидуальностей был юноша, склонный к идеализму – он висел, подвешенный за правую ногу к этому Т-дереву, согнув левую в подобие четвёрки, со спокойным лицом поедал свисающий перед ним барбарис, познавал мир и связанными за спиной руками показывал кукиш местному Зевесу, который метал молнии и упирался своими монгольскими глазёнками в высокую башню с короной вместо купола, где и созидала бесконечно Дева, которая, со своей любовью ко всему живому, не могла спокойно наблюдать за страданиями юноши – да, его добровольное и просветляющее самоистязание казалось ей страданием. Дева покинула окружённую тучами башню, дабы поцеловать повешенного, и на двенадцатый поцелуй, пропитанный дыханием барбариса, молния Зевеса таки попадает в башню, в стене появляется трещина, уже шестнадцатая для Девы корона падает с вершины, падают и люди из горящих окон, и будут падать, пока недоумённый император Тит где-то в отдалении от этого Иерусалимского храма не отрывал своих не пахнущих деньгами глаз от переродившегося в Андрогина Симона Мага и бьющейся в слезах у его ног Елены Прекрасной.

– Ты разрушил Второй Храм?

– Мои солдаты разрушили Второй Храм…

Но молнии Зевеса, в несогласии с правдой вывели в небе буквы «ламэд» и «айн», при виде которых двадцать восемь римских солдат перетреугольнились, ибо тогда люди не могли перекреститься, и в солдатском треугольнике были заточены Змея, Петух и Бык, которые намного позже освободятся в головах создателей карт Таро и прикажут им обязательно изобразить карту с уничтожением Второго Храма. В треске падающих деревьев не были заметны поцелуи, но они всё ещё были, Дева целовала повешенного, как первая сестра первого брата, под одобрение прочих знаков Зодиака, входящих с ней в один крест. Рыбы, Близнецы, Стрелец были другими вершинами этого креста или приснопамятного Т-дерева, уцелевшего при крушении башни и возвышающегося к небу животворной эмблемой Девы, архетипом жизнедеятельности, земным порядком, вековечным что после крушения храма, когда барбарисы оказались следами губной помады на щеках повешенного, что до, когда плыла Дева Мария навстречу элевсинским мистериям…

…у осеннего пруда, ещё по инерции сохраняющего своё лето, продолжают расцветать красные ворсянки. Я же, усталый после школы, подглядываю за Катей, пока произношу тебе, мой Ангел Исраэль, свои молчаливые молитвословия. Моя юная Дева, Катя, была почти целиком обнажена, чистая вода доходила ей до живота что в полдень, что при закате солнца, когда я пришёл опять на неё поглядеть. В небе чуялось приближение Ариадны, точнее, её созвездия. Моя Дева, повзрослевшая девочка из Близнецов, уже укрощæт Льва, как матёрый дрессировщик из цирковой династии, хотя Лев этот был суровым, он пожрал барана и быка, а повзрослевшая девочка Катя держалась вполне кротко, словно католическая весталка из храма близ Падуи. В целом могу сказать, что этот день прошёл таинственно. Следующий же день был более определённым. Я пœл чёрных ягод с круши́ны и вступил в нечистую связь с Оголивой, у которой был третий день ежемесячного кровотечения. Таким образом, тёмные силы заставили меня выбрать их сторону, и я стал главным врагом для Кати, однако любовь к ней у меня не пропала, а, можно сказать, только усилилась. Тем более, я стал чаще её видеть, ибо начался учебный год. Первая его четверть будет длиться с первого сентября до второго ноября, так что у меня есть два месяца для соблазнения мœй одиннадцатиклассницы, и даже не важно, друг она мне или враг, любовь не про это. Первый Катин урок был посвящён СПИДу. Тема венерических заболеваний всегда меня интересовала, как развратника. Я подметал пол у её кабинета и видел в глазок, как старая блондинка-учительница рассказывала ученикам и Кате занимательную историю про советского переводчика, который заразился СПИДом в Африке от одного колченогого негра, а затем этот славный продолжатель дела Ильича разнёс прекрасную заразу по всему Советскому Союзу, когда вступил в связь с двадцатью пятью солдатами, но вряд ли это было за раз. Таковые были уроки в последнем году. В прошлом хотя бы изучали геокинез. Пусть управление геотермальной энергией была больше свойственна факультету трудоголиков, но, тем не менее, на геокинезе давались практические знания, а не пересказывались советофобами по сотни раз истории со СПИДом и мужеложеством или советофилами истории про Солженицына и пœдание им мамонтятины. Я больше за советофобов, но мне уже скучно, я всё это знаю. Катя вот нет, она воображæт, судя по её удивлённым глазам, несчастных солдат, не знающих, что они несут домой своим жёнам. Я и сам не знаю, что дала мне Оголива, но Бог бы со мной, у меня хоть есть Ангел Исраэль, держащий тень Геракла в Аиде! У солдат, кроме Христа или Ленина, уже и нет ничего! Эти бравые ребята под знаком Козерога с ростом 1м70см и под знаком Девы с ростом 1м72см спешат к своим жёнам, а вот если бы одной из этих жён была она, Катя? А! Представляю, как её коробят подобные фантазии! Это она ещё не знæт, что я зарыл в лесу кусочек её платья в цветах базилика, почти совсем как Нарайя, который зарывал пупки. Не тому герою писания мне доводится подражать, мой Ангел Исраэль! Почему всё устрœно так… насмешливо? Почему вся жизнь превращæтся в фарс, хотя никогда так толком и не бывæт трагедией? Но тебе, любимая, как женщине, не интересны подобные сложные вопросы. Ты пьёшь чай с бархатцами, с оголённым животом, и смотришься в стоящее напротив нас зеркало, будто ожидæшь девятого посольства добрых ангелов. Могу тебе сказать, любимая, что ангелы, увы, прибудут злые, и ни один Агамемнон в мире не спасёт нас от кровавых дней. «Белизна её кожи – снег, глубина её мысли – грех…» напишут на твоём надгробии, а вот что напишут на моём в случæ мœй скорой гибели, в случæ если Геракл перехитрит меня и вновь уничтожит? Вот то-то и оно! С тобой всё ясно, ты же женщина, хоть и богиня, как дева Мария и дева Медея в одном воплощении, с вами всё просто, а вот что будет со мной? Из чашки с какой надписью выльют мою кровь на первопрестолы новых ангелов? Жена Зевеса Гера (пожалуй, главная врагиня Геркулеса да и всякой другой свободной добродетели), даже она помогала ахеянам, а вот ты поможешь мне на моём пути?

Pρ

Ку Ку Ку! Я к тебе обращаюсь! Или мне ждать, когда старик из Иудеи, наш современный Бог, повернёт колесо Фортуны? Ждать и ничего не делать, ибо ты решила промолчать? Ну и ладно. Я послал Геркулеса в страну амазонок за поясом Ипполиты, просто чтоб избавиться от свœго нового собутыльника. Сам же с помощью рабов перенаправил свой дымящийся котёл в одисееву Итаку. Новые ангелы в желтоватом паре над котлом были бесформенными, как необожённые первые люди – непонятно, где начинался один ангел и заканчивался другой.

Тем временем мой Геркулес в компании героя Тесея (который, кстати, после всего этого, убьёт критского быка, того самого, который относительно недавно перебил быков Авгия, присвœнных себе Геркулесом), они плыли…

Вдруг ты заговорила. Ты без прочтения оборвала меня:

– Я продолжу за тебя. Я знаю эту историю. Я сама в ней участвовала. Пусть не смущæт тебя чай из бархатцев, но во мне есть и другая ипостась. Я – душа царицы массагетов. Наших славных жён вы называли амазонками. Меня вы знæте под именем Томирис. Знæте, как я пообещала отомстить великому Курушу за гибель мœго сына и как в итоге к моим ногам верные мужи положили его голову. Та, которую вы назывæте Ипполитой – моя бабушка. Она мне рассказывала о приходе в её земли Геркулеса. Вот как всё произошло.

Сам Арес подарил мœй бабке этот пояс. Но ты, Лжеэврисфей, захотел себе его присвоить! Ты обнаружил в забытой Геркулесом сумке прекрасную Алкестиду. Ты разбудил её, а она испуганно молчала, т.к. её речь навеки будет прибывать в Аидовом царстве, том, что восточнее наших земель. Ты потому и заставил Геркулеса прийти в наши земли, ты хотел ублажить немую красавицу, и не смей этого отрицать.

Я и не смел. А ты продолжала. Мне нравился твой голос, я не хотел перебивать тебя и не особенно вдумывался в смысл тобой сказанного:

– Они приехали втроём, а не вдвоём. Вместе с Тесеем, Геркулес привёл с собой и Автолика, великого воина против сирийцев. У сирийцев, к твœму сведенью, уже было то письмо, на котором христианские ересиархи напишут то, что потом будет переделано в Коран, но тебе ли об этом знать, грязная тварь теомахии!

Я про это действительно не знал, я продолжал молчать.

– По пути три богатыря не без повода атаковали остров Парос, помогли мизийскому царю побить бебриков, и, отягощённые благородной усталостью воинов, оказались на нашей земле. Мы, массагетки, знали о подвигах сына Юпитера и встретили его с почтением. Ипполита напрямую спросила его о цели визита. Он напрямую ответил. Этим он от тебя и отличæтся, Франкенштейн от мира теомахии! И ты ещё хочешь, чтобы я, такому как ты, помогала против такого, как он?!

Я молчал. А ты продолжала:

– Ипполита без колебаний готова была отдать свой пояс славному войну, но вмешался его куда более опасный противник, нежели ты, а именно Гера.

Она приняла вид одной из наших амазонок и внесла разлад в наш стан. Нам невозможно было тягаться с преимуществом богини, мы были околдованы её ложью, потому мы и напали на Геркулеса. Он убил Аэллу и Протою. Он разбил свœй булавой семерых воительниц самой Дианы. Пленил Меланиппу и Антиопу и потребовал за их свободу пояс, что злосчастно украшал живот Ипполиты. Мать мœй матери была вынуждена подчиниться. Но Геркулес научился некоторым коварствам у свœй мачехи – он нас обманул и освободил лишь только Меланиппу, а Антиопу эта троица богатырей забрала с собой. Скажу от себя, я даже счастлива, что моя бабка не помчалась за Геркулесом, ибо Антиопа обрела своё счастье, когда Геркулес подарил её Тесею, в которого она впоследствии безвозвратно влюбилась, видя его доблесть в сражении с критским быком. Но обрету ли я с тобою счастье, ты, порожденье девяти константинопольских шлюх?