Читать книгу Игры двойников - Юлия Мидатовна Аметова - Страница 7

Больница была рядом – прозрачный купол со стерильно белыми палатами, многорукими медицинскими роботами и бесконечными коридорами. В последний раз я был здесь во время войны. Для кого-то война – это сражения и подвиги, для кого-то – труд и горе, а для меня – синий пузырь с регенератором на сломанном локте, темные больничные коридоры, невесомость и запах канализации.

Неужели это было здесь – в коридоре с белыми блестящими стенами? Горький дым горящего пластика – где-то загорелись световоды, истерический крик кого-то из лежачих больных в хирургии, холодные ручки передвижного морфоместа, на котором стонал и хрипел старик-сердечник. А потом – жгучая боль в сломанном локте, зеленые вспышки аварийного освещения, золотистая пелена беспамятства перед глазами – это тоже было здесь? И это здесь плавало облаком в невесомости и темноте содержимое отказавшего канализационного пресса, а я разгребал ее и пытался наглухо закрыть герметическую дверь шлюза перед уцелевшим концом коридора.

В этом конце была дверь в операционную и процедурную. Закрыв дверь перед облаком грязи, можно было снять шлем и дышать, хотя в воздухе все равно оставался неистребимый запах канализации, принесенный больными на экзоскелетах. Снять их доктор Григорьев разрешал только во внутреннем шлюзе, перед самой операцией. А после нее я вместе с другими ходячими больными сидел на полу в гнусно пахнущем коридоре напротив операционной и смотрел мутные миражи с техническими записями, которые нелегально скачал на чей-то мощный микрокомп из военного локатора. Как их удалось скачать в ту ночь, я и сам не понял, но и ходячие больные, и врачи то и дело выскакивали в коридор узнавать новости, а новости с каждой минутой становились все страшнее. Катеров гарнизона Дубля становилось все меньше, перехватчики «Лондона» гибли один за другим, а каутильский флот как будто не убывал, и на смену сбитым катерам приходили все новые и новые.

Огромный шар «Лондона» в одиночку отбивался от двух кораблей каутильцев, но энергии у него оставалось все меньше и меньше. Радужные переливы щита вокруг старого «Лондона» становились все слабее, а разряженные деструкторы Дубля ничем не могли ему помочь. В космосе летали камни, листы регдондитовой обшивки и обломки взорванных двигателей. Катера Дубля и «Лондона» пытались отвлечь внимание каутильцев от базы до прихода помощи, но нападающих было слишком много. Помощь уже шла, с Седьмой базы Второго кольца летел к Дублю базовый корабль «Дмитрий Донской». Он был мощнее не только старика «Лондона», но и двух каутильских кораблей вместе взятых, но сможет ли продержаться Дубль до его прилета, не знал никто. Радуги на гравищите «Лондона» сменились сплошной чернотой – щита больше не существовало. И тогда старый корабль рванулся вперед, к ближайшему противнику. Каутилец дал задний ход, как отшатывается в драке человек от неожиданного удара, но было уже поздно. «Лондон» столкнулся с ним, темная масса двух кораблей задрожала, задымилась, и рассыпалась в облако мутной густой пыли.

Да, вот тут мы это и смотрели… А теперь в коридоре светло, шлюз открыт, кругом тихо, искусственная гравитация работает, как настоящая земная, и можно спокойно стянуть пленочный шлем «Берсерка», не опасаясь запаха канализации.

– Уникальный был случай – оскольчатый перелом мыщелков плечевой кости плюс полный имплант наружного мыщелка и регенерация внутреннего. Больница разрушена, все на аварийке, а я тебе импланты приживляю…– проговорил Григорьев, открывая шлюз операционной. – Антисанитария, спешка, у робота вот-вот аккумулятор сядет…

Я не помнил про аккумулятор, но память отлично сохранила отчаянную боль, стыд за свою беспомощность, тяжелый мешок с регенератором на сломанном локте и запертую дверь шлюза. И сознание того, что мы можем так и не узнать, что происходит по ту сторону – ведь после гибели «Лондона» погиб локатор, и никаких записей больше скачать я не мог. До утра оставалось всего несколько часов, и мы ждали, гадая, долетит «Дмитрий Донской» или его что-то задержит в пути. Но утром открылась дверь в шлюз, мы увидели яркий свет прожектора от большого экзоскелета и замерли, боясь услышать чужую речь. Космодесантник с базукой на плече сдвинул на затылок прозрачную пленку шлема и заговорил на евроамериканском.

– Ну и вонь тут у вас, ребята! Хоть снова шлем надевай! Ну ничего, мы уже здесь!

«Дмитрий Донской» долетел. На этом десять лет назад война для меня закончилась, хотя шла она еще несколько месяцев. И даже сейчас я невольно принюхивался, ища следы гнусного запаха. Однако в больнице теперь пахло так, как и полагалось – только дезинфекцией и регенератором. А в операционной все было так же, как десять лет назад, только медицинский робот был новый.

– Снимай экзоскелет и ложись! – скомандовал Григорьев. Я послушно проделал все, лег на морфоместо, и оно окутало меня белыми складками, подставив мой левый локоть под глазок сканера. Над пультом робота появилось изображение коренастого светловолосого человека, похожего на меня. В том месте, где плечевая кость входит в локтевой сустав, был ясно виден ярко-голубой пластиковый имплант. Робот замигал и зажужжал, обрабатывая то, что увидел.

– Ну вот, ничего уникального, и это хорошо! Надоели уже уникальные случаи! – сказал доктор, вглядываясь в мираж с изображением искусственного сустава и колонками цифр. – А ты как? Диплом получил?

А он и это помнит? Правильно говорили еще на Регдонде – Григорьев знает все!

– Уже пять лет, как получил, Московский Технологический с отличием.

– И от заикания избавился, как я слышу.

Я кивнул. Лечение заикания оказалось на удивление простым, я избавился от этой неприятности в первый же месяц в Москве. Труднее было научиться говорить не только чисто, но и грамотно – я научился и этому.

– Все остальное тоже не уникально…– продолжал доктор. – Ты повзрослел и стал таким, каким должен быть по генетической формуле. На деда похож, и на отца тоже. Хорошо, что ты успел до войны сдать экзамен на общегосударственную стипендию, и заявление матери ни на что не повлияло.

Что за заявление? Мои родители развелись, когда мне было восемь лет, и мать увезла меня на Землю. Дед, известный на Регдонде инженер, к тому времени уже умер, а отец улетел служить на Дубль. Потом, в четырнадцать лет, мать решила определить меня вместе с собой в монастырь космологистов, во искупление грехов моего рождения, и с этого все началось. Я отказался от монастыря, космологисты побоялись брать подростка в обход закона и против его желания, потом в дело вмешался отец, вышел в отставку, и я оказался на Дубле. Правда, в космологической школе, но другой на Дубле просто не было.

– Мать согласилась отправить тебя к отцу только потому, что здешняя школа – с религиозным уклоном. – объяснил Григорьев, увидев мое удивленное лицо. – Она письменно заявила, что требует твоего воспитания в лоне космологики, предоставив решение твоей судьбы звездам. На полном серьезе так и написала, уникальный случай!

Что было, то было, мать до сих пор считает все, чего я добился, результатом греховного сопротивления судьбе. Рожденный под созвездиями регдондского неба, я был грешен самим фактом своего рождения. Мое заикание, жир и неуклюжесть были карой за этот грех, а любая попытка что-то изменить – оскорблением воли Великих Звезд.

– Хорошо бы тебе, конечно, вместо импланта вырастить новые мыщелки, – сказал Григорьев, разглядывая в мираже ярко-голубой треугольник с внешней стороны сустава. – Останешься на три дня?

Это мне каждый раз предлагали во время медосмотров на Земле, но импланты стояли отлично, а на выращивание настоящего сустава у меня никогда не было времени. Не было и сейчас – Балиани распорядился вылетать на Виту завтра в девять. Я отказался, попрощался с Григорьевым и вышел на Проспект. Надо же, он меня помнит, и вовсе не презирает меня, да и раньше не презирал. А я-то думал! Даже во время операции все представлял, как он остановит операцию на полпути и не доделает имплант, когда поймет, что я и есть всеми презираемый Гудок, а не настоящий человек! А оказалось, он и деда уважал, и меня…

Теперь надо было повидать отца.

Не успел я пройти и половины пути до купола, под которым помещался клуб Космофлота, как над моей головой зажужжал открывающийся шлюз. По лесенке скатился на Проспект худощавый человек в экзоскелете, подпрыгнул, отряхивая оба ботинка сразу, и обеими руками скинул с головы шлем. Лицо у него оказалось молодое, узкое, с длинным любопытным носом. Под пленочным шлемом экзоскелета на парне оказался биоволновой шлем из коричневого пластика, из-под которого выбивались ярко-рыжие кудри.

– Эй, Подгорецкий! Прекрати прыгать! – крикнул, спускаясь по лестнице, здоровенный десантник в «Легионере», видимо, патрульный.

– А ты наручники сними, и ноги освободи, вот я и буду ходить, а не прыгать! – отозвался парень хриплым голосом биополевика с жестким стикским выговором. Так вот кого ждет каутильский подполковник!

– Веди меня к генералу Хантеру!

– Генерал-лейтенанту военного космического флота! – возмущенно поправил патрульный.

– И скорее – меня ждут на Вите! – требовал биополевик. – Ты даже не представляешь, как я там нужен!

– Генерал-лейтенант на банкете в клубе Космофлота, не положено к нему всяких водить…

– А кого положено? И куда положено? А может, положили, да забыли?

– Отстань! Ну не положено, так не велено!

Патрульный ухватился за пластиковую рукоять, соединяющую наручники, и потащил несерьезного биополевика по грузовому тоннелю в сторону клуба. Я пошел следом.

– Где не велено? В инструкции по вождению летательных аппаратов? В конституции ССП? В уложении о наказаниях двенадцатого века? – развлекался Подгорецкий. Надо же, он явно лет на десять старше меня, а болтает, как подросток, как будто ему все равно, что о нем подумают окружающие. Я уже начал беспокоиться, что патрульный не доведет его до генерал-лейтенанта, а изобьет по дороге, но добрались мы все до клуба без драк.

Прямо перед входом, за длинным банкетным столом, среди гостей в парадных мундирах, сидел Балиани рядом с генерал-лейтенантом Хантером – видимо, регистрация фирмы-двойника благополучно состоялась. Хантер с бокалом в руке произносил тост.

– И пусть всякий, кто нам друг, выпьет с нами сейчас за славу нашего отечества, за победы Космофлота, за наших прекрасных женщин, и за процветание «Энерго-Виты»!

– Ура генерал-лейтенанту и базе Вита-Дубль! – крикнул Подгорецкий от дверей. Не обращая внимания на удивленные физиономии участников банкета, он двинулся к столу, таща за собой сбитого с толку патрульного. Тот не сопротивлялся, да и мне все происходящее казалось если не вполне естественным, то весьма забавным. Возможно, биополевой шлем не так уж хорошо защищал окружающих от внушения биополевика.

– Господин генерал-лейтенант! Примите поздравления с Днем космонавтики, а также примите меня самого! Я – Джал Подгорецкий, консультант по проблемам биополя при экспедиции «Сатья-Лока-3»!

– Это что еще такое, чтоб тебя в нанопленку размазало? Хиляк, что ли? – опустил бокал Хантер.

– Никак нет, господин генерал! Я – подданный Стики! Мне нужен пропуск в гостиницу Космофлота и ваше разрешение на завтрашний вылет! – объявил он, и подвыпивший генерал-лейтенант заулыбался.

– Боевой парень, такого в нанопленку не размажешь! Давай сюда кристаллы!

Патрульный немедленно снял с Подгорецкого наручники и тот, вытащив из кармана микрокомп с поблескивающими на торце кристаллами, вручил его генерал-лейтенанту. Тот, не читая, приложил свой идентификатор к двум кристаллам и широко взмахнул рукой.

– Садись, Подгорецкий, выпьем за Землю, Стику и праздник!

Все закричали, зашумели, но мне было не до веселья. Я завернул за угол клуба и толкнул дверь служебного входа. С отцом надо было встретиться до начала завтрашней переклички.