Читать книгу Вьетнамская жар-птица - Юлия Монакова - Страница 4

Москва, 2015 год

– Верка!.. – окликнул незнакомый мужской голос, когда она, выскользнув из дверей «Останкино» и зябко кутаясь в меховой палантин, устремилась к машине.

Вера обернулась на звук, заранее ощетинившись: приготовилась к обороне. Называть её Веркой не позволялось никому, кроме, разве что, экс-супруга, но, к счастью, это был не Сергей. Однако столь панибратское обращение всё равно неприятно задело…

Ей навстречу спешил мужчина, которого – Вера готова была поклясться – она видела впервые в жизни. Краснолицый, слегка грузноватый, одетый в какое-то нелепое пальто… Впрочем, нечто неуловимо знакомое было в его наивных чистых глазах и растерянной улыбке. Она замешкалась, не зная, как реагировать, но он уже очутился рядом, бестолково замахал руками, замельтешил, глупо пряча смущение за суетливостью.

– Верка!.. С ума сойти, неужели это ты… Ты ничуть не изменилась! То есть изменилась, конечно… Ещё лучше стала! – бормотал он. – Ты, наверное, меня не узнала?

Вера промолчала, не собираясь помогать ему выйти из этого неловкого положения, – пусть, наконец, представится сам.

– Так я же Ромка… Ромка Малютин, помнишь?

Вера ахнула. Помнит ли она? Да воспоминание резануло по сердцу, как серпом. Несколько лет подряд она засыпала и просыпалась, повторяя это имя, словно молитву: «Ромка, миленький, пожалуйста, поскорее найди меня и приезжай. Забери меня отсюда, мне здесь очень плохо, я так хочу домой!»

– Нашёл, стало быть, – чуть отстранившись, чтобы получше рассмотреть друга детства, проговорила с лёгкой усмешкой Вера. – Прямо как в мыльной опере, не прошло и… сколько там уже натикало?.. Не прошло и тридцати лет.

– Верочка, – с нежностью произнёс Ромка (впрочем, скорее, целый Роман – ему ведь, должно быть, уже около сорока?), – Вера, не могу поверить, что всё-таки тебя встретил. Я тут с утра караулю… Случайно удалось узнать, что ты сегодня в «Голубом огоньке» снимаешься. Ну, и вот… приехал, – совсем стушевавшись, заключил он и виновато развёл руками.

Вера смягчилась. В конце концов, не каждый день встречаешь старинного друга… Они с ним, конечно, совершенно из разных миров, это очевидно, но почему бы и не сделать ему приятное?

– Ладно, – решительно произнесла она, – что ты сейчас делаешь? Ты свободен? Я хотела пообедать, так что мы вместе могли бы…

– С удовольствием! – воодушевлённо подхватил Роман, невольно перебив её, и ещё больше смутился от этого. – Прости, то есть… Для тебя я всегда свободен. Поедем, куда ты скажешь.

Вера ещё раз окинула его внешний вид скептическим взглядом. Пальто, прямо скажем, было явно не от «Диор». Едва ли у Романа хватит денег на те рестораны, в которых она обычно обедает. А он, вероятно, относится к той смешной категории мужчин, которые всегда принципиально платят за женщин. Значит, надо деликатно помочь ему выкрутиться из этой щекотливой ситуации…

– Ну уж нет! – весело воскликнула она. – Ты меня здесь терпеливо дожидался, значит, тебе и карты в руки – сам вези меня обедать. Куда хочешь, на твой выбор. Я согласна на всё!

Его лицо благодарно просияло.

«Ну, потерплю пару-тройку часов, подумаешь, – уговаривала она себя, идя с ним к парковке. – Старый друг, как-никак… Он этого заслуживает».

Роман, как выяснилось, водил красную «Ладу Калину». Вера смущённо отвела взгляд, чтобы не выдать себя. Она-то ездила на «Бентли», которая была сейчас припаркована неподалёку.

Но уж чего она точно не могла ожидать – так это того, что Роман повезёт её в кафе «Коровка» на проспекте Мира. Вера никогда не бывала раньше в данном заведении общепита, но слышала, что это нечто вроде столовой советских времён. К тому же с самообслуживанием: чтобы добраться до кассы, нужно было прежде отстоять со своим подносом небольшую (или большую, тут уж как повезёт) очередь. Спасибо хоть, что не в «Макдональдс» привёл, подумала она обречённо.

От Романа не укрылось несколько растерянное выражение её лица, когда они поднимались по узкой и скользкой лесенке, ведущей к двери кафе.

– Что, это место слишком… ммм… демократично для тебя? – наконец, подобрал он нужное слово.

Вера вздохнула – понятливый…

– Просто не люблю привлекать к себе излишнего внимания, – отозвалась она, привычным жестом накидывая на голову капюшон и доставая из сумочки тёмные очки.

Однако Роман мягко перехватил её руку на полпути и покачал головой:

– Да ну, брось. Чем больше ты будешь маскироваться и прятаться за солнцезащитными очками – тем больше шансов, что на тебя обратят-таки внимание. Народ у нас в целом ненаблюдательный, никому нет дела до других, так что если ты будешь вести себя естественно – никто тебя и не заметит.

Она заколебалась. В его словах был определённый резон, но она так давно не выходила «в народ», что всё-таки было чуть-чуть страшновато. Однако Роман деликатным движением откинул капюшон с её головы и ласково улыбнулся:

– Просто верь мне. Пойдём!

И в самом деле, они проследовали к свободному столику в углу совершенно незамеченными. На них просто никто не смотрел.

– Вот видишь, – помогая ей снять пальто и услужливо отодвигая стул, подмигнул Роман, – маскировка не понадобилась. А сейчас ты можешь сесть спиной к залу и вести себя как обычно.

Осмотревшись, Вера нашла, что здесь довольно мило – насколько понятие «мило» вообще было применимо к заведениям подобного уровня. Стены, оформленные под кирпичную кладку, уютные деревянные столы и стулья, свисающие с потолка связки баранок, грибов, чеснока, лука и красного перца… Вера, щурясь своими близорукими глазами, так и не разобралась, бутафорские они или настоящие.

Кафе было полно народу. Люди весело переговаривались, галдели, громко смеялись и горячо спорили – словом, общались на полную катушку. Было очевидно, что каждый пребывает в том самом пресловутом «новогоднем настроении». Вера даже позавидовала им слегка: предновогодняя суета давно уже не трогала её сердце, оставляя его холодным. Впрочем, на то у неё имелась личная – очень веская – причина, и Роман должен был прекрасно об этом помнить…

– Ты посиди, не надо тебе толкаться в очереди, я сам всё принесу, – любезно объявил её спутник. – Что ты будешь есть? Тут всё вкусное, не сомневайся!

Вера заколебалась. Не хотелось рисковать, наедаясь до отвала в дешёвой забегаловке. Тем более она понятия не имела, чем здесь обычно потчуют. Вера решила остановиться на лёгких блюдах.

– Мне, пожалуйста, какой-нибудь супчик… и салат.

– А горячее как же? И десерт?

– Нет-нет, спасибо… – Она покачала головой. – Этого вполне достаточно.

Роман выбрал, конечно же, самые неподходящие для неё блюда – наваристый мясной борщ со сметаной и салат оливье с колбасой. Себе он взял куриную лапшу, шашлык и пирожки с яблоками, а также клюквенный морс для них двоих. Искусно скрыв разочарование, Вера придвинула к себе маленькую пузатую супницу и сделала вид, что ест, а на самом деле просто болтала в бордовой гуще ложкой.

– Борщ здесь замечательный. Тебе нравится? – спросил он, тоже принимаясь за свою еду.

– Да, очень вкусно, – соврала она.

На самом деле Вера не ела настоящего борща уже лет пять. Вот в Америке, бывало, готовила себе, если душа ностальгировала по родной пище. А когда вернулась обратно в Москву, потребность в щах-борщах, блинах-пельменях и прочих блюдах славянской кухни сама собой постепенно сошла у неё на нет. Они с бывшим мужем предпочитали итальянскую и грузинскую кухни.

– Ты же раньше любила оливье, – уличил её Роман, заметив, что она не притрагивается к салату.

Вера чуть-чуть покраснела. Отсутствие интереса к борщу ещё можно было замаскировать, накрыв супницу фарфоровой крышечкой, – не станет же он проверять, сколько она съела. А вот салат оказался весь на виду, и, даже перемешивая его ингредиенты вилочкой, невозможно было заставить Романа поверить в то, что она ест.

– Я уже наелась супом, – вновь солгала она. – Я вообще… мало ем.

– Всё ясно, – понимающе кивнул Роман. – Фигуру бережёшь…

Вера едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Фигуру?! В этом ей как раз повезло – она могла есть что угодно и в каких угодно количествах, абсолютно без ущерба для талии. Если бы Роман видел её неделю назад на дне рождения коллеги-певца… Тот арендовал зал в шикарном пригородном ресторане и созвал всю певческую братию. Ох, и объелась же она тогда!.. При воспоминании о тамошних яствах у неё слегка буркнуло в животе: цыплята-ляванги, начинённые фаршем из лука, грецких орехов и алычи; слоёные пирожки с сыром и дагестанские чуду с мясом; тигровые креветки, судак и сёмга на гриле; ассорти роллов с салатом кайсо; форелевая икра…

– А помнишь, – оживился Роман, – как накануне Нового года наши соседи в едином порыве резали огромные кастрюли оливье? Мы все тогда называли его «зимним салатом». И, пока соседи были заняты на кухне приготовлением остальных угощений для праздничного стола, мы с тобой то и дело тихонечко открывали холодильник и тырили из всех кастрюль по очереди ложку-другую, не в силах вытерпеть до вечера…

– Причём я всегда старалась зачерпнуть побольше колбасы, – улыбнулась Вера. – Это была, кажется, «Докторская». Помню-помню… А вот варёную морковку в зимнем салате и лук я терпеть не могла! К слову, и сейчас их тоже не перевариваю.

– Это у Варвары вечно было полно лука и морковки, – подхватил Роман, довольный, что она откликнулась на его воспоминание. – А Яков Моисеевич – единственный – называл это блюдо правильно: «оливье», только делал его не с колбасой, а с курицей… И ещё уверял, что настоящий, подлинный оливье готовится из рябчиков и раковых шеек с паюсной икрой.

– Ну, паюсная – не паюсная, а, однако же, зернистой чёрной у этого старого хитрована всегда было в избытке, – припомнила Вера. – Кажется, родня присылала ему из Астрахани…

Они помолчали, сидя друг напротив друга. Затем Вера неловко придвинула к себе стакан морса и сделала глоток. С формальностями и мимолётными детскими воспоминаниями покончили, нужно было начинать говорить о чём-то более серьёзном и существенном. Например, задавать скучнейшие вопросы о работе, о семье, о здоровье… О чём ещё положено спрашивать человека, которого не видела без малого три десятилетия?

Вздохнув, Вера обречённо ринулась с головой в этот омут.

– Расскажи о себе, – попросила она, мягко улыбнувшись.

Роман улыбнулся ей в ответ. Улыбка преображала его, делая почти красавцем. Странно, что с первого взгляда он показался ей неуклюжим, грузным, нелепым… Видимо, просто очень сильно волновался. А сейчас краска от его взволнованного лица отхлынула, Роман сытно пообедал, подуспокоился и расслабился в тепле. Теперь перед Верой сидел вполне симпатичный мужчина средних лет. И хоть его лицо было не слишком-то мужественным, широковатым, – зато на округлом подбородке имелась трогательная ямочка; прекрасные русые волосы слегка вились, а брови хоть и не были достаточно темны, но так лукаво и весело приподнимались над светло-карими глазами, что невольно хотелось улыбнуться в ответ этому радостному взгляду. Вера вдруг поняла, что внешне повзрослевший Ромка чем-то напоминает ей британского актёра Колина Фёрта.

– Что рассказывать? – вновь засмущавшись, отозвался он. – Моя жизнь проста и незатейлива, как я сам…

– Ну, хорошо. Чем ты занимаешься?

– У меня своё ателье возле Измайловской.

– Ателье? – переспросила она, вздёрнув одну бровь. – То есть пошив и ремонт одежды?

– Именно так.

– И ты… портной в этом ателье?

– Не совсем. То есть я и шить, конечно, тоже могу… – Он снова слегка покраснел. – Но в основном я придумываю фасоны. Модели одежды для клиентов. А пошивом занимаются уже портнихи, которые у меня работают.

– Ну и как, дела идут успешно? – спросила Вера, хотя ей, собственно, не было до этого дела.

– Да вроде не жалуюсь, – Роман усмехнулся. – Вот…

Порывшись в портмоне, он извлёк оттуда визитку и протянул через стол Вере. Та приняла её не без любопытства.

– Ателье «Жар-птица», – прочитала она вслух, и голос её дрогнул, прервавшись на мгновение. – А почему такой… выбор названия?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– В память о детстве…

Вера на миг смежила веки, воскрешая в памяти прохладное прикосновение и упругую лёгкость игрушечной птички. Неужели это было с ними так давно? Но почему же до сих пор так больно?..

– Ну, ладно. – Она взяла себя в руки и преувеличенно весело улыбнулась. – А семья? У тебя наверняка есть жена?

– Мы в разводе. Есть сын-подросток, ему уже четырнадцать, – сообщил Роман. – А жена… Может быть, ты её помнишь. Моя одноклассница. Она жила с нами в одном дворе. Катя Щербакова…

Вера вытаращила глаза.

– Щербакова?! Эта толстуха?! Ой, прости, – опомнилась она, – что это со мной, извини, ради Бога, я не хотела, чушь сморозила… Просто… не ожидала.

– Понимаю, – усмехнулся Роман, – мы же с тобой в детстве терпеть её не могли. Но… поверь, она не такая уж и плохая. Она нормальная, Катька. Вполне мировая, хорошая баба.

– Что же вы развелись, если она мировая и хорошая? – не удержалась от подколки Вера, но тут же прикусила язык: её собственный брак, также окончившийся разводом, едва ли можно было назвать примером счастливого союза. Но червячок обиды, шевельнувшийся в душе после упоминания о Щербаковой, всё ещё слабо ворочался: «Ну почему – Катька? Эта жирная корова, вечно лохматая и растрёпанная, от которой постоянно пахло беляшами и копчёной колбасой?!»

Роман не ответил на её вопрос, но задал встречный:

– Ну, а ты… как? То есть, – спохватился он, – я, конечно, слежу за твоими успехами, радуюсь за тебя, но… как ты, вообще, в целом? За рамками того, что пишут в Википедии или на всех этих дурацких сайтах, собирающих сплетни о знаменитостях?

Вера помедлила с ответом.

– У меня, Ромочка, за рамками всё очень скучно и банально. Тоже разведена, но детей нет… и никогда не будет, – спазм сжал ей горло. – Вся моя жизнь – это концерты, записи, съёмки, гастроли и интервью.

Они оба немного помолчали.

– Вероника Мендес… – произнёс наконец Роман её сценический псевдоним. – Я даже не сразу сообразил, что это ты, когда в первый раз увидел тебя по телеку несколько лет назад. А потом как осенило: вы же с мамой – ну просто одно лицо, она же немногим моложе тебя была, когда…

Он осёкся, внезапно сообразив, что сморозил бестактность: ведь Вере до сих пор могло быть больно и неприятно любое упоминание о безвременной кончине матери.

– Мне лестно, что ты следишь за моим творчеством, – вежливо откликнулась Вера, ледяным взглядом, однако, тут же возведя между ними барьер.

Он огорчился от перемены её тона, расстроился и вновь смешался: не то сказал, дурак, не вовремя, не к месту!..

Стена холода, моментально образовавшаяся между ними, не позволила ему осмелиться на признание: он побывал практически на всех её московских концертах, а также на том знаменитом шоу в театре Мюзикла, где она исполняла главную роль. Роман даже рискнул подойти к сцене во время поклона артистов и вручить ей букет цветов. Вера тогда скользнула по нему благодарно-отстранённым взглядом, улыбнулась и… не узнала. Он затем ждал её возле служебного входа, чувствуя себя в толпе фанатов (в основном подросткового, реже – студенческого возраста) несколько по-идиотски. Вера выплыла из дверей служебки под руку со своим тогдашним супругом – знойным красавчиком Сергеем Вольховским, который был по совместительству и её партнёром по мюзиклу. Вольховский заботливо и трогательно раскрыл над Верой зонтик, потому что снаружи бушевала стихия. В сумерках сентябрьского вечера засверкали вспышки фотоаппаратов, девушки кинулись к звёздной паре за автографами, что-то восхищённо и влюблённо лепетали… Роман почувствовал себя лишним. Он не знал, как себя вести в этой толпе, боялся даже представить – как можно сейчас подойти к Вере? Что ей сказать?.. Пока она, такая близкая и недоступная, такая невыразимо прекрасная, с улыбкой позировала кому-то для снимка, он незаметно отделился от группы фанатов, отошёл от служебного входа и, ссутулившись, быстро зашагал по направлению к метро, с досады не разбирая дороги и потому то и дело вляпываясь в лужи.

Дома, конечно же, он был беспощадно высмеян женой за «играющее в жопе детство».

– Ты думал, что она, как в кино, тут же тебе на шею кинется? – язвительно прокомментировала Катерина, умело скрывая ревность. – Ах, мол, Ромочка, никто не забыт и ничто не забыто, а особенно милы моему сердцу воспоминания о грязной вонючей коммуналке, где мы провели столько счастливых лет вместе…

Роман злился, потому что ответить ему было нечего, и молчал. И в самом деле – на что он рассчитывал? На то, что произнесёт пароль – «жар-птица», и Вера моментально вспомнит его? Глупость, глупость и ребячество, Катерина совершенно права. Пора прекращать маяться дурью, ты взрослый мужик, сказал он себе, и цепляться за какие-то старые детские воспоминания больше не стоит. Вера и думать о нём забыла… И, значит, ему тоже пора окончательно выкинуть её из головы и из сердца.

И баста!

Странно и занятно, но всю свою жизнь, даже в Америке, Вера продолжала видеть во сне их подмосковную коммунальную квартиру. Люди, являющиеся ей в ночных грёзах, могли быть самыми разными: даже теми, кто вовсе не имел отношения к Вериному детству, появившись в её жизни много позже. Но само ДЕЙСТВО неизменно происходило там, в коммуналке…

Вера привычно разглядывала соседские двери, без запинки называя, кто где живёт: вот здесь обитает старый еврей Яков Моисеевич, а тут – склочная Варвара, работающая в фабричной библиотеке, но, кажется, не прочитавшая за всю жизнь ни одной книги; за этой дверью находится жилище верного друга Ромки и его отца дяди Сени; а самая крайняя дверь ведёт во владения Таньки, весёлой полной хохлушки, бывшей одесситки… Их с мамой комната – первая по коридору, налево. В прихожей на стене присобачена табличка: «ГРАФИК ДЕЖУРСТВ», то есть покомнатное расписание уборки коридора, санузла и кухни на календарный месяц.

В этой квартире никогда не бывает тихо, даже если наступает ночь: громогласный храп дяди Сени, принявшего на грудь; возмущённое отрывистое помявкивание кошки Дуни, гоняющей мышей в темноте кухни; еле слышное бормотание транзисторного приёмника из каморки Якова Моисеевича (пенсионер не засыпает без сводки новостей или какого-нибудь радиоспектакля); шарканье Варвариных растоптанных шлёпанцев по коридору по направлению к туалету; визг несмазанных дверных петель – Ромка выскальзывает из Вериной комнаты, и так невозможно засиделся, а ведь завтра с утра в школу… Скрипы, шорохи и вздохи большой квартиры, бурная жизнь проржавевших канализационных труб, утробное рокотание холодильника «ЗИЛ»… Хитроватая прижимистая Танька не пользуется общим холодильником, у неё свой в комнате – маленький и компактный, но распахнуть дверцу соседского и быстрым взором окинуть полки на предмет «у кого шо сегодня на ужин» – святое дело!

В своих сновидениях Вера явственно различала звуки и запахи – а наяву, как ни старалась, не могла их удержать. Они неумолимо бледнели с годами, угрожая в конце концов бесследно исчезнуть…

1986 год

Хохлушка Танька перманентно находилась в поисках жениха, под потенциальную категорию которого подпадала всякая особь мужского пола моложе шестидесяти лет. От старика Якова Моисеевича, по Танькиным словам, было уже нема проку, поэтому среди жильцов их квартиры главным (и, признаться, единственным) кандидатом долго считался дядя Сеня, почтенный вдовец с золотыми руками. Жаль только, что шибко поддающий, вздыхала эта знойная женщина – мечта поэта. Однако дядя Сеня не спешил пасть под властью Танькиных чар, поскольку нарезал кренделя вокруг Верочкиной мамы. Танька злилась, не понимая, чем она хуже этой шльондры, ну разве что у Нинки цицьки краще. Чтобы завоевать любовь дяди Сени, в ход шла тяжёлая артиллерия: соседка угощала вдовца собственноручно приготовленным салом. О, что это было за сало! С чесночком и с душистым перцем, положенное на кусок свежайшего чёрного хлеба, – песня, симфония!.. Дядя Сеня охотно принимал гостинцы хлебосольной соседки – сало замечательно шло под «беленькую», однако путь к его сердцу, вероятно, лежал всё же через какой-то иной орган, нежели желудок. Спустя пару лет изнурительной осады противника Танька сдалась и махнула рукой, переключив своё внимание на более перспективные объекты.

Впрочем, с Верочкиной мамой Танька открыто не враждовала – в их коммунальной квартире была другая особа, которую эта бойкая на язык одесситка не переваривала категорически, а именно – старая девица, рыжая библиотекарша Варвара. Вот с кем Танька вела лютую непрерывную войну! Вот кому с упоением закатывала живописные истерики («Зашейте вашей кошке жопу, чтоб она не срала мне под дверь! Шо? Не ваша кошка нагадила?! Кто-то имеет держать меня за дуру?» или: «Вам скучно? Сэй момэнт – щас сделаю скандал, и будет весело!»).

Работала Танька в киоске «Союзпечать» на центральной площади, так что все люди города, так или иначе, шли через неё. Она всё про всех знала, со всеми водила если не дружбу, то хотя бы приятельские отношения и всегда была в курсе, кто женился, а кто развёлся.

Каждые выходные эта целеустремлённая хохлушка садилась в электричку и направлялась в столицу – «в Москву! В Москву!», влекомая всё той же идеей фикс – найти себе спутника жизни, пристойниго чоловика. Искала в самых рыбных местах – в ГУМе, ЦУМе, даже в Третьяковке. На её приманку (льняная тугая коса, ясные синие очи, прелестная сбитая фигурка с аппетитной попочкой) клевали не только командировочные, но даже пару раз и коренные москвичи. Впрочем, долгого романа у Таньки ни разу не вышло… Мотаться каждые выходные на пригородных электричках – занятие утомительное, да и недостойное приличной дамы. А приезжать к ней в городок столичные ухажёры почему-то не спешили, да и предлагать руку и сердце (вкупе с московской пропиской) тоже не торопились.

Вера так никогда и не узнала, что однажды была замечена соседкой Танькой на ВДНХ.

Прошло полгода с момента переезда девочки в Москву, и она уже не плакала каждый день, как в первые месяцы. Немного попривыкла и к строгой бабушке, и к высокомерной старшей сестрице, и к красивому отчуждённому мужчине – собственному отцу, и даже к Снежной королеве, как она прозвала её про себя, – то есть к мачехе. Вот только по Ромке продолжала тосковать так же отчаянно, взахлёб… А он всё не приезжал и не приезжал. Вера писала ему письма корявыми печатными буквами, и бабушка твёрдой рукой лично выводила имя адресата на конверте. Но откуда же глупая девчонка-дошкольница могла знать, что бабка специально указывает неверный почтовый адрес? Она не умела читать «по-письменному» и всякий раз, опуская конверт в щель синего ящика у Главпочтамта на Кирова, надеялась, что Ромка вот-вот за ней явится.

А Ромка, в свою очередь, страдал от того, что не мог дозвониться до Верочки. Дядя Сеня клялся и божился, что номер телефона из записной книжки покойной Нины – самый что ни на есть настоящий, «взаправдашний»: ведь дозвонился он самолично в декабре московской родне девочки, чтобы сообщить трагическую весть, и бабка сразу же приехала за внучкой!..

Ромка тратил всю мелочь на звонки в Москву. Пару раз – тайком – набирал заветный номер в школе, из учительской, воровато подстерегая момент, когда там будет абсолютно пусто. «Позовите, пожалуйста, Веру!» – выпаливал он умоляюще, стискивая трубку до того, что белели пальцы. Но равнодушный женский голос неизменно отвечал ему: «Вы ошиблись, молодой человек, никакая Вера здесь не проживает и никогда не проживала. И перестаньте, в конце концов, нам названивать, это уже какое-то хулиганство!»

За полгода Ромка четырежды удирал в Москву. Адреса Верочки он не знал, как не знал и фамилии членов её новой семьи. Он просто приезжал и бесцельно бродил по улицам города, даже примерно не догадываясь, где искать свою подружку, и надеясь на чудесную случайную встречу. Когда совершал свой московский рейд во второй раз, догадался прихватить из дома фотографию: они с Верой на демонстрации в честь Первомая. Оба нарядные, она с красными бантами и букетом цветов, он – с флажком, позади них воздушные шары, транспаранты, улыбки… Подбегал с фоткой к наиболее добродушным с виду прохожим и спрашивал: «Простите, вам не встречалась вот эта девочка?» – «А кто она тебе, сынок?» – «Сестрёнка…» – «И давно пропала?» – «В Новый год…» Люди ахали, охали, спрашивали, ищет ли его сестру милиция, сочувствовали… но никто из них так и не смог ему помочь.

И кто бы мог подумать, что не он сам (после всех его упорных поисков, месяцев ожидания, тоски и угасающей надежды), а какая-то дурища Танька в конце концов увидит Верочку на Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства! И, самое ужасное, что эта клуша, занятая очередным кавалером, даже не догадается ПОДОЙТИ к девочке и передать от него привет!

– Шо ты разоряешься без копейки денег! – с досадой отмахивалась потом Танька в ответ на его жадные расспросы: как выглядела Верочка, во что была одета, что делала, с каким выражением лица. – Платьишко на ней красивое, сама чистенька така, шовковий бант в волосах… Бабка с нею была и другая дивчинка, эскимо йили… Да шо ты мене драму делаешь, вот пристал!

– Дебилка, – побелев от злости, еле слышно буркнул мальчик себе под нос и тут же бросился в комнату, боясь, что разревётся сейчас с досады, как маленький.

Надо ли говорить, что во все свои последующие вылазки в Москву Ромка целенаправленно ехал на ВДНХ?! Он исследовал там вдоль и поперёк каждый павильон, каждый закоулок, заглядывал в лицо всех встречных девчонок. Но Верочку – увы! – он там так никогда и не встретил…

Когда они уже въезжали в Москву, бабушка, наконец, решила нарушить тягостное молчание, которое повисло в салоне автомобиля. Может быть, она не хотела мешать Верочке вдоволь выплакаться, а может, специально задумала приберечь свои инструкции напоследок – чтобы они получше закрепились у глупой девчонки в памяти.

– Хочу тебя сразу предупредить, – сказала она почти торжественным тоном, – помимо папы, у тебя есть ещё и единокровная сестра. Её зовут Дина, и она на два года тебя старше.

Вера ошеломлённо уставилась на старуху. Сестра? Как же это может быть? Мама ей ничего не рассказывала… Впрочем, и про то, что её отец жив, до недавнего времени девочка тоже не подозревала. Она вообще ничегошеньки не знала о мамином прошлом…

– А что, – осторожно подбирая слова, спросила Вера нерешительно, – когда мама с папой разошлись, они нас с сестрой… поделили?

– Поделили? – Бабка недоумённо вздёрнула брови. – В каком смысле… ах, впрочем, да, понятно. Я и не сообразила сразу, что тебе в твои шесть лет понятие «единокровная» может быть просто незнакомо.

Поскольку внучка продолжала молчать, выжидательно глядя на неё, старухе пришлось продолжить.

– Нет, папа с мамой не делили вас… У Дины есть другая мама. Собственно, жена твоего отца. Он был женат на ней тогда… женат и сейчас. Динина мама живёт с нами. И тебе придётся принять это как данность.

– Если она – жена папы, – выговорила дрожащими губами Вера, – то моя мама ему была кто?

Бабушка нахмурилась. Это был очень деликатный вопрос, ответ на который невозможно было так, в момент, сформулировать.

– Ну… – Она пожевала губами, но так и не нашлась что ответить. – Со временем ты всё узнаешь, всё поймёшь. Пока что я не готова обсуждать с тобой эту тему. И отцу, кстати, советую таких вопросов тоже не задавать.

Верочка притихла, потрясённая известием о том, что у неё, оказывается, теперь будет мачеха. Ну, а кто же ещё? Жена её папы – значит, мачеха и есть… В голове почему-то сразу возник сюжет из фильма «Морозко»: жили-были старик со старухой, и было у них две дочки – Настенька старикова, Марфушка старухина. Неужели же мачеха будет относиться к ней, как сказочная сварливая старуха относилась к Настеньке, а папа будет только опасливо прикрывать рот ладошкой: «Молчу, молчу»?

Впору было снова зареветь, но бабка продолжила ободряющим тоном:

– Тебе у нас понравится! Вы подружитесь с Диной, а осенью пойдёшь в школу, появятся новые друзья, увлечения…

Может, и правда – не так страшно всё обернётся, вздохнув, подумала Верочка. Папа – она почему-то уверилась в этом – будет ей помогать и поддерживать. Мачеха, вполне вероятно, окажется приличной тётенькой. Да и сестра… Она никогда даже не мечтала о сестре. Вдруг они и впрямь станут хорошими подругами?..

Сестра оказалась препротивной, белобрысой и долговязой девицей. С нескрываемой враждебностью и даже некоторой брезгливостью она рассматривала Веру, стоя в прихожей, пока та высвобождалась из душного плена старенького пальто, шапки и валенок.

– Какая ты чёрная! – воскликнула сестра насмешливо, имея в виду Верины глаза и волосы, а также смуглую кожу. – Ты что, с цыганами в таборе жила?

– Прикуси-ка язычок, – посоветовала ей бабушка миролюбиво, принимая из рук Верочки верхнюю одежду.

Но Вера, получившая превосходное дворовое образование, и сама никогда не лезла за словом в карман.

– Не с цыганами, – отозвалась она гордо. – Я похожа на маму. Она у меня – самая красивая во всём нашем городе и даже во всей вашей дурацкой Москве!

При этих словах у Дининой мамы – она была тут же, в прихожей, – ощутимо испортилось настроение, и она выразительно посмотрела на мужчину, который стоял рядом с ней. Вера догадывалась, что этот мужчина и есть её отец, но робела взглянуть ему в лицо. А вот смотреть на противную Динку и даже на высокомерную мачеху, которую про себя она тут же окрестила Снежной королевой, было совсем не страшно.

– Проходи в комнату, деточка. – Бабка легонько подтолкнула её в спину, по направлению к гостиной.

– А может быть, ребёнка сначала стоит… помыть? – с холодным презрением предложила мачеха. – Мало ли, какие условия были там, в этом бараке. Вдруг у неё вши?

Это было ужасно несправедливо и так обидно слышать, что у Верочки навернулись слёзы на глаза, однако она быстро справилась с собой и выкрикнула:

– Ни в каком бараке я не жила! Ты сама, наверное, вшивая! И блохастая вдобавок!

Женщина ядовито рассмеялась.

– Прелестную внучку вы заимели себе, Римма Витальевна, – обращаясь к бабке, произнесла она, изо всех сил скрывая охватившее её бешенство и подчёркнуто игнорируя Веру. – Удачи вам в её воспитании. Лично я участвовать в этом спектакле не намерена… И вообще, мне пора одеваться. Милый, ты бы тоже поторопился…

С этими словами Снежная королева гордо удалилась в спальню.

– Ты довольна? – в ярости выдохнул в лицо старухе Верин отец. – Упиваешься своей святостью, мама? А как остальным с этим жить – плевать, да? «Ах, какая я благородная и милосердная, приютила сиротку…»

– Она не сиротка, – резко и зло осадила его старуха. – У неё есть живой отец, которому пора бы, наконец, научиться брать на себя ответственность за собственные ошибки. И прекрати истерику сейчас же. Или ты в самом деле настолько опустился, что готов отправить собственного ребёнка в детский дом?

Он ничего не ответил, лишь бессильно махнул рукой и последовал за женой в спальню, обернувшись мельком на Дину и бросив ей:

– Ты тоже собирайся, через час выезжаем.

На протяжении всей этой сцены Вера стояла, вжав голову в плечи, и боялась поднять глаза. Папа не любит её, стучало в висках, она ему не нужна, он недоволен тем, что её привезли…

На её плечо легла тонкая, но властная рука бабушки.

– Не расстраивайся, – ободряюще проговорила старуха. – Все немного взволнованы твоим – таким внезапным – появлением. Они привыкнут. Здесь никто тебе не враг. Отныне это твой дом. Запомни это!

О нет, этот дом на Сретенке, в Рыбниковом переулке, далеко не сразу стал для неё своим. Проходили долгие дни, недели и месяцы, а ледяная стылость в Вериной груди всё никак не начинала оттаивать. Нет, сами правила новой игры она приняла довольно быстро – с этим проблем практически не возникало, и девочка легко вписалась в образ жизни почтенного московского семейства. Но это были всего лишь внешние факторы. Внутренне Верочка оставалась всё той же малышкой, которая больше всего на свете любит только двоих людей: маму и Ромку. Тех двоих, которые её так безжалостно оставили…

В тот самый злополучный день, когда Верочка впервые возникла на пороге дома Громовых, её отец с мачехой и сестрой собирались в гости к друзьям. И немудрено – был канун Нового года, и если у самой Веры мысль о празднике совершенно вылетела из головы, то её новоприобретённая родня не собиралась отказываться от традиционного новогоднего застолья с друзьями.

Бабушка осталась дома, собираясь посвятить весь вечер так внезапно возникшей в её жизни младшей внучке. Верочке вообще показалось, что старуха робеет перед ней, малышкой, несмотря на напускную строгость, словно постоянно терзается каким-то тайным чувством вины…

Признаться, когда домочадцы удалились, и Вера, и бабка вздохнули с явным облегчением, заметно расслабившись.

– Ну-ка, марш в ванную комнату! – скомандовала старуха добродушно. – Новый год полагается встречать чистыми.

В этой её фразе не было и намёка на ту обидную брезгливость, которая явственно звучала в голосе мачехи, тоже предлагавшей Вере сначала помыться, – поэтому девочка с радостью побежала купаться, тем более что воду она обожала во всех проявлениях. В их коммуналке тоже имелась ванна – колченогая, страшенная, проржавевшая, но даже там было невыразимым счастьем плескаться, напустив в воду шампуня, чтобы образовалась пена. Мама, правда, страшно ругалась на неё за подобное транжирство – достать хорошее средство для мытья волос было сложно, вечный дефицит, но Вера не могла удержаться.

Эта ванна, конечно, была не чета их коммунальной. На полочках горделиво высились всевозможные косметические средства: шампуни, крема, одеколоны, зубная паста, мыло… Пахло в ванной комнате острой свежестью стирального порошка, а также ароматами зелёного яблока и хвои. От обилия шампуней самых разных мастей у Веры закружилась голова. Здесь были и «Селена» изумрудного цвета в белых ёмкостях, и золотистый «Липовый цвет», и куча безымянных пластмассовых бутылок, которые считались в Верочкином дворе лучшими в мире «брызгалками»! А также детские шампуни – синий флакон «Игрушка» с глазами и красным клювом, жёлто-красный «Кря-кря» для малышей, «Дюймовочка» с изображением сказочной андерсеновской девочки на бутылке… Однако, несмотря на такое изобилие, напускать пены в воду она не стала – постеснялась.

Обычно мыть голову ей помогала мама – не так-то легко было тщательно промыть длинные густые волосы. Но признаться в этом полузнакомой старухе казалось немыслимо стыдным делом, поэтому девочка кое-как выкупалась сама. Бабушка заблаговременно принесла ей свежее полотенце и какую-то одежду, Вера особо не всматривалась. Правда, уже натянув на себя шерстяной домашний костюмчик, она сообразила, что вещи не новые. Чистые, отстиранные и отутюженные, но… уже ношеные. Нет, у Веры вовсе не было предубеждений против одежды, которую до неё уже кто-то носил. Мама перешивала ей свои старые платья и юбки, и получались прекрасные наряды. К тому же зимнюю одежду они обычно покупали себе в комиссионке. Но всё же мысль о том, что она сейчас должна надеть костюм, который прежде носила её новоиспечённая противная белобрысая сестрица, была неприятна Вере.

– А где моя одежда? – спросила она у бабушки, выходя из ванной в гостиную.

– В смысле? – нахмурилась старуха.

Вера пояснила:

– Ну, та, в которой я сюда приехала…

Бабка смущённо отвела взгляд.

– Ах, эта… Детка, ты не переживай, мы на днях полностью обновим тебе гардероб! А старые твои вещи… ну, они совсем уже ветхие. Я их отдала.

– Кому?

– Дворничихе Насибе из первого подъезда, – охотно и торопливо пояснила бабка. – Она из Узбекистана приехала, в комнатушке живёт с тремя детьми. Муж её давно бросил, перебивается кое-как, наш двор убирает и соседний ещё… Вот средняя девчонка у Насибы примерно твоего возраста. Ей твои вещички как раз впору будут, и пальто, и платье, и шапка. Знаешь, как Насиба обрадовалась, как благодарила!.. Добрый она человек, добрый и очень несчастный…

Вера, конечно, не жалела вещей для доброй и несчастной Насибы, но чувствовать себя должницей сестры, у которой бабка позаимствовала одежду, тоже было не слишком-то уютно.

– Ладно, а теперь пойдём к столу – проводим Старый год! – радостно (пожалуй, даже преувеличенно радостно) провозгласила бабушка, жестами приглашая девочку в гостиную.

Всего в квартире Громовых было четыре комнаты: гостиная, которая служила дополнительно и столовой, и спальней для старухи; детская, где обитала Дина и теперь, стало быть, должна была поселиться Верочка; рабочий кабинет, в котором трудился Верин папа; и, наконец, родительская спальня.

В гостиной стояла ёлка, каких Верочка никогда раньше не видывала, – искусственная, но высокая и пышная, увенчанная серебристой звездой и украшенная одинаковыми стильными белыми шарами. «Как в лучших домах Европы!» – любила приговаривать мачеха каждый Новый год. Загадочная, вожделенная Европа была для неё розовой мечтой: женщина буквально молилась на всё иностранное, западное, и в середине девяностых мечта её, наконец, сбылась – семья практически полным составом эмигрировала в Америку. Откровенно говоря, Верочке в тот её первый Новый год на новом месте «европейская ёлка» совершенно не понравилась. Ей казалось, что простые белые шарики взамен пёстрых разномастных игрушек – это очень скучно.

То ли дело – ёлка в коммуналке!.. Вернее, даже две ёлки: их с мамой и Ромкина. Обе были для Веры праздником, символом настоящего новогоднего чуда. Дядя Сеня лично ездил за ёлками в подмосковный лесок – привозил и для себя с сыном, и для соседки. Дети сначала с большим энтузиазмом наряжали первую ёлку, а затем, с не меньшим воодушевлением, – вторую. В тесных комнатушках коммуналки и так негде было развернуться, но украшенное новогоднее дерево было неизменной традицией, которую свято блюли все соседи, – даже скучная Варвара приносила с базара щуплое корявое деревце.

Вера обожала момент, когда из-под кровати извлекался допотопный чемоданчик, весь доверху заполненный игрушками. Мама, как девчонка, сходила с ума от ёлочных украшений и самозабвенно скупала их к каждому новогоднему празднику. Ежегодно её коллекция обогащалась то шариком с красной звездой, то светофором, то космонавтом, то дирижаблем или ракетой.

О, чудесные новогодние игрушки страны Советов!.. Из стекла или папье-маше, из ваты или картона… Всевозможные грибочки, кукурузины, орешки, рыбки, сосульки, морские раковины, шишки, уточки, курицы и матрёшки, часы, которые постоянно показывали без пяти минут полночь…

Перед тем как нарядить ёлку, нужно было провести тщательную ревизию: не оторвались ли за год нитки-вешалки у какой-нибудь игрушки, и если оторвались – немедленно заменить нитку на новую. Были и другие ёлочные украшения, на прищепках: Снеговичок, маленький Мук и дядька Черномор… но мороки с ними было не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем с нитками. Они постоянно норовили перевернуться вниз головой из-за не слишком крепких прищепок – масса игрушки перевешивала.

У Ромки игрушки были поинтереснее – и не только потому, что чужое всегда лучше, а потому ещё, что дядя Сеня бережно хранил ёлочные украшения, доставшиеся ему от родителей. Родители, в свою очередь, сохранили многие игрушки времён своих прабабушек и прадедушек. Таким образом, у Малютиных в домашней коллекции имелись даже игрушки начала двадцатого века: нежный ангел со свечой, пухлощёкий младенец в одеяльце, актриса цирка на трапеции… Правда, Ромке с Верочкой нравились больше советские, до- и послевоенные: папанинец на льдине с белым медведем, октябрёнок – покоритель Севера, пионерка на качелях, девочка с почтовой посылкой в руках…

Для ёлок дядя Сеня сколачивал устойчивую деревянную «крестовину». Дети маскировали её ватой, имитируя снежные сугробы у подножия ели, и ставили под каждое дерево традиционную пару – Деда Мороза со Снегурочкой.

Под этой, «европейской», ёлкой нового дома никакого Деда Мороза не было. «Странно, – подумалось девочке, – вроде живут богато, да ещё и в самой Москве… не могли, что ли, достать нормальную ёлку и нормальные игрушки?»

Бабушка накрыла в гостиной маленький стол на двоих. Мандарины, конфеты, красная икра, пахучие кружочки сервелата, нежно-розовый балык, какой-то салат и утка на горячее.

– Ты любишь икру, Верочка? – спросила она. – Возьми себе бутерброд, не стесняйся…

Вера деликатно надкусила краешек ароматного воздушного французского батона и покатала языком во рту солоноватые скользкие шарики.

– Чёрная икра мне больше нравится! – заявила она наконец.

Бабушка вытаращилась на неё в изумлении, а затем недоверчиво покачала головой, думая, что девчонка просто насмехается над ней. Откуда же ей было знать, что Верин сосед по коммуналке, Яков Моисеевич, время от времени совал детям в замурзанные ладошки по бутерброду с чёрной икрой, которую присылала ему астраханская родня. Он-то сам ел это лакомство, натурально, ложками – черпая прямо из банки… А вот красной икры до сегодняшнего дня Верочке отведывать не приходилось, и с непривычки она ей не особо понравилась.

Однако, несмотря на подчёркнутую скромность новогоднего ужина, было очевидно, что все продукты здесь – куда более дорогие и изысканные, чем те, которыми обычно питались Верочка с мамой. У них-то в коммуналке всё было куда проще, но веселее. Мама выкладывала на салате оливье сверху горошинами четыре цифры, обозначающие наступающий год. Ещё она делала смешные «ёлочки» из затейливо порезанных солёных огурцов, а также «мухоморчики» из варёных яиц, половинок помидора и капелек майонеза. На фабрике маме выдавали детский новогодний подарок с типовым набором: пара мандаринов, вафли, шоколадные конфеты, ириски и карамельки. Вкупе с таким же стандартным детсадовским подарком сладкий стол на Новый год получался вполне себе богатым. А уж если учесть, что довершали праздничное меню обожаемые Верочкой домашние компоты… Мама всё лето усердно закручивала банки с соленьями, вареньями, повидлом и компотами и в новогоднюю ночь неизменно открывала Верин любимый «ассорти»: со смородиной, малиной, вишней и яблоками. Жидкость доставалась взрослым (дядя Сеня, к примеру, запивал маминым компотом водку), а фрукты-ягоды с удовольствием съедали дети, и это было самым вкусным на свете лакомством… Празднование перемещалось из одной комнаты в другую, соседи весело чокались друг с другом шампанским и напитками покрепче («За великий советский народ! За Коммунистическую партию! За нашу любимую социалистическую Родину!» – едко произносил Яков Моисеевич, и было непонятно, шутит он или говорит серьёзно), зазывали к столу и угощали своими яствами, в общем-то, довольно однообразными: тем же оливье и салатом «мимоза», холодцом с хреном, шпротами… У Верочки с мамой редко бывали гости со стороны – в основном все свои, коммунальные, но иногда новогоднее застолье разделяла с ними мамина приятельница по фабрике, Зиночка.

На столе Громовых домашних компотов не наблюдалось. Был магазинный сливовый сок и – видимо, специально для Верочки – стояла бутылка лимонада «Буратино». И мандарины – не пара жухлых, зеленоватых, а полная корзиночка спелых, налитых, даже с виду сочных и сладких. А также много-много шоколадных конфет в вазочке: и «Мишка косолапый», и «Мишка на севере», и «Красная шапочка», и «Каракум», и «Ананасные», и «Гулливер» – ешь, не хочу!..

– Ну, что же ты скромничаешь, – подбодрила её бабушка. – Давай-ка я положу тебе белого салата…

Что из себя представляет «белый» салат, Верочка не знала. Выглядел он, впрочем, совершенно так же, как и «зимний» – то есть оливье. Отведав пару ложек, она поняла, что, по сути, её мама готовила то же самое – ну, то есть, конечно же, вкуснее. «И названия салатов у них в Москве дурацкие», – с досадой подумала девочка.

Утка с яблоками ей тоже не особо понравилась – уж, конечно же, гораздо меньше, чем мамина жареная курица. Мама всегда подкладывала ей на тарелку лучшие кусочки – ножку или грудку, и Верочка с наслаждением обгрызала поджаристую золотисто-коричневую кожицу, истекающую пахучим горячим соком…

Это было странное, на редкость нескладное застолье. Сначала они молча смотрели с бабкой по телевизору новогодние комедии, бездумно переключая с одного канала на другой и обратно (особо выбирать не приходилось): «Иронию судьбы», «Карнавальную ночь», «Чародеев»… После боя курантов, под которые они торжественно подняли бокалы с лимонадом, бабка уточнила, не хочет ли Вера спать, и, получив отрицательный ответ, предложила попить чаю с тортом.

Под чай и новогодний праздничный концерт, начавшийся сразу после полуночи, Верочку разморило. Она вполглаза и вполуха следила за происходящим на экране, уютно свернувшись калачиком в мягком кресле. Валентина Легкоступова пела «Ягоду-малину», Вайкуле с Леонтьевым – «Ах, вернисаж»… Владимир Кузьмин исполнял «Симону», а Зураб Соткилава – «Сулико» на грузинском языке… Льва Лещенко сменяла София Ротару, а Ротару – Пьеха и Пугачёва, «Весёлые ребята» призывали тётю не волноваться, братья-узбеки отплясывали свои народные танцы, а Ярмольник, Абдулов, Фарада и Ширвиндт веселили народ…

Почти четверть века спустя, вернувшись из США в Россию и встречая здесь свой первый Новый год, Вера включила телевизор и поразилась: на всех каналах (которых, к слову, стало не в пример больше) мелькали практически всё те же лица из её советского прошлого: Пугачёва, Вайкуле, Лещенко, Леонтьев, Ротару… И фильмы крутились те же самые, привычные с детства, – «Ирония судьбы», «Чародеи» и «Карнавальная ночь». «Неужели за два с половиной десятилетия в стране не появилось более достойных артистов и не сняли ни одного стоящего новогоднего фильма?» – с грустью подумала она.

Вера и сама не заметила, как заснула. Бабушка в этот момент как раз отлучилась: в прихожей заливисто трезвонил телефон. На бесконечные новогодние поздравления от бывших коллег и многочисленных приятельниц нужно было вежливо отвечать традиционными пожеланиями («Здоровья, самое главное – здоровья, всё остальное приложится!»). Вернувшись в гостиную, старуха обнаружила, что Верочка свернулась калачиком прямо в кресле и безмятежно посапывает. Римма Витальевна осторожно перенесла её на свой раскладывающийся диван, уложила поудобнее, накрыла одеялом и долго-долго сидела рядом, смотря на внучку.

– Ничего… – пробормотала она, – ничего, купим тебе кровать, поставим в детскую… Всё у нас будет хорошо, девочка.

Среди ночи – или, может быть, уже под утро – Вера вдруг резко проснулась и села на постели с громко бьющимся сердцем. «Жар-птица! – звенело у неё в голове. – Моя жар-птица! Где она?»

Изо всех сил воскрешая в памяти подробности событий минувшего дня, девочка сообразила, что в последний раз держала брелок в руках ещё в такси, по дороге в Москву. Когда же машина подъехала к дому, Вера предусмотрительно сунула птичку в карман пальто. Затем, оказавшись в квартире Громовых, она сняла пальто и…

«Старые вещи я отдала дворничихе Насибе. Девчонка у неё примерно твоего возраста. Ей твои вещички как раз впору будут, и пальто, и платье, и шапка…»

Не может этого быть! Вера даже потрясла головой, словно надеясь, что осознание ужасного факта развеется, как морок, и всё вернётся на круги своя – и пальто будет на месте, и жар-птица – в кармашке, и… и… может быть, даже мама вновь окажется живой. Но реальность никуда не отступила, а наоборот – ещё теснее сжала её в своих тисках.

Жар-птица сейчас – у какой-то незнакомой узбекской девчонки! И что теперь делать? Бежать к дворничихе, умолять отдать бесценный заграничный сувенир? Ха, отдаст она, как же… Верочка понимала, что ни один нормальный ребёнок, будучи в здравом уме, не вернёт такое сокровище. Даже не признается в том, что оно у него есть. Жаловаться взрослым? Во-первых, некому, во-вторых, не поймут всего масштаба трагедии, а в-третьих… в-третьих, Вера вообще не привыкла и не любила ябедничать.

Она тихонько заплакала, вытирая слёзы ладошками и стараясь не слишком громко всхлипывать, чтобы не разбудить остальных. Впрочем, кого – остальных? Судя по полной тишине, Вера находилась в гостиной совсем одна. Наверное, бабушка постелила себе в кабинете, а отец с мачехой и сестрой ещё не вернулись из гостей. Верочка вдруг поняла, как ужасно, как бесконечно она одинока. И Ромка… где-то там, в каких-то нескольких десятках километров от неё… Они с отцом, должно быть, отпраздновали Новый год как обычно – под ёлочкой, увешанной старинными игрушками… Ну, а что? У них-то в жизни мало что изменилось. Всё идёт своим чередом. Вера, как наяву, вообразила себе нехитрое коммунальное застолье со шпротами и зимним салатом… Соседка Танька наверняка принесла дяде Сене своего фирменного сала с чесночком… А Ромка… Неужели он не вспоминал её в новогоднюю ночь? Да быть такого не может.

Верочка и подумать не могла, какими заботушками полна голова её друга в ночь с тридцать первого на первое. Ромка сходил с ума от того, что куда-то запропастился его отец. Дядя Сеня вышел из дома – якобы за тем, чтобы купить хлеба, и пропал. Ромка обежал окрестные дворы, навестил всех известных ему отцовских друзей, но никто понятия не имел, где шляется его папаша. «Очевидно, загулял где-нибудь в честь Нового года с такими же забулдыгами!» – обидно высказалась супруга одного из папиных знакомых, захлопывая дверь перед Ромкиным носом.

Новый год мальчик встретил в компании хохлушки Таньки. Та, жалея мальчика, зазвала его к себе в комнату, накормила и, пока он ел, сидела напротив, пригорюнившись, подпирая щёку рукою, и вздыхала:

– Сирота ты, сирота… При живом батьке – сиротинка…

Отец явился уже под утро в невменяемом состоянии – непонятно, как и дошёл, видимо, на автопилоте. Вдвоём с Танькой они кое-как доволокли его до кровати и стащили с ног обувь, после чего дядя Сеня ещё некоторое время бессвязно всхлипывал: «Бедная Нина… Бедная Верочка…», а затем захрапел на всю ивановскую и проспал весь день первого января.

Вера ничего этого, конечно, знать не могла…

1987 год

Новогодние праздники закончились, наступили будни. Будни новой Верочкиной жизни.

Отношения с мачехой не ладились категорически. Та подчёркнуто сторонилась падчерицы, словно вовсе не замечая её присутствия, а если вдруг замечала, то лицо у неё сразу же делалось таким недовольным, словно она съела лимон. Примерно так же вела себя и Дина: она ни в какую не хотела идти на контакт, да ещё и, когда не слышали взрослые, презрительно фыркала в адрес сестры: «Дура мелкая!» То, что она была на целых два года старше Веры и уже ходила во второй класс, немыслимо возвышало её в собственных глазах. В конце концов, Верочка перестала навязывать Дине своё общество – благо размеры детской позволяли. Пока старшая сестра занималась своими делами в одном углу комнаты, Вера оставалась в другом. Чаще всего она просто читала книжки или журнал «Мурзилка» – это ей позволялось. Также Дина была не против, если Верочка иногда слушала её пластинки. А вот прикасаться к своим игрушкам сестра запретила категорически, несмотря даже на то, что отец сказал им обеим – дескать, теперь все Динины игрушки стали вашими общими.

Игрушки у сестры были, что уж тут говорить, необыкновенные – Вера отродясь таких не видела. Отец часто отправлялся в заграничные командировки и всякий раз привозил Дине оттуда что-то восхитительное, недоступное простым смертным: и дорогой конструктор, из которого можно было построить что угодно – от средневековых замков до гоночных автомобилей; и роскошные кукольные домики в несколько этажей; и самых настоящих Барби, о которых в СССР в ту пору ещё никто не слыхивал. Пределом мечтаний советских девочек были, как правило, гэдээровские резиновые куклы, а не отечественные пластмассовые, а также бесполые пупсики с подвижными ручками и ножками. А ещё среди Вериных сверстниц было принято играть с куколками, вырезанными из бумаги, – им можно было менять наряды на свой вкус, от простых платьев до изысканных бальных. Но никто из девчонок даже в самых смелых фантазиях вообразить себе не мог такое чудо, как Барби. Кукла – не младенец, но самая настоящая женщина, красивая американка с богатейшим гардеробом, домом, мебелью и даже женихом!

Когда старшая сестра по утрам отправлялась в школу, Верочка оставалась дома. На семейном совете (в котором, впрочем, не был особо заинтересован никто, кроме бабушки) порешили, что нет смысла отдавать девочку в детский сад на каких-то полгода – всё равно осенью в первый класс. Так что по будням, с восьми утра до полудня, детская комната поступала в полное распоряжение Веры. Впрочем, полностью преступить запретную черту она так и не смогла, но иногда позволяла себе просто брать Динины игрушки в руки и внимательно их рассматривать, любоваться с благоговейным почтением.

Однажды Верочка осталась в квартире совершенно одна: сестра ушла в школу, отец с мачехой – на работу, а бабушка отправилась на рынок («делать базар», как сказала бы одесситка Танька). Девочка решила попробовать устроить кукольное чаепитие, угостив Барби воображаемым чаем. Увлёкшись игрой, забывшись и расслабившись, Вера ненароком смахнула с игрушечного подноса крошечную тарелочку из изысканного сервиза и тут же нечаянно наступила на неё. Тарелка жалобно хрустнула и сломалась. Верочка пришла в такой шок, что даже не сообразила, как замести следы преступления. Дина, без сомнения, сразу же заметит отсутствие тарелочки – что же будет, ой, страшно даже представить!..

Она сжимала в кулачке малюсенькие осколки растоптанной тарелки и дрожала от ужаса и стыда. Было стыдно даже не столько за испорченную вещь сестры, сколько за то, что она нарушила своё обещание – никогда не притрагиваться к Дининым игрушкам.

В прихожей послышался звук поворачиваемого в замке ключа, и Вера даже подскочила от неожиданности. Кто это, бабушка? Но почему так рано? Или у Дины отменили уроки? Со страхом она ждала, когда явившийся как-то обозначит своё присутствие, и, по-прежнему не делая попыток скрыть обломки тарелочки, даже зажмурилась от страха.

Это был отец. Вера услышала, как он кашлянул. Что ж, это хотя бы ненадолго оттягивало момент неминуемой расплаты. Однако девочка и подумать не могла, что папа вдруг решит заглянуть в комнату. Обычно он практически не разговаривал с Верой, ограничиваясь лишь общими фразами, без которых нельзя обойтись людям, проживающим в одном доме.

– Привет, – поздоровался он с дочерью. – Чем занимаешься?

У неё задрожали губы. Она несмело подняла глаза на отца.

– Что случилось, Вера? – Он испугался её взгляда, не по-детски страдающего и серьёзного.

– Вот… – Она протянула ему руку ладошкой вверх, показывая обломки тарелки. – Я растоптала… Не нарочно.

Он с облегчением перевёл дух и рассмеялся:

– И только-то? Ты меня переполошила. Я думал, что-то страшное произошло.

– Дина будет ругаться, – еле слышно выговорила девочка, из последних сил сдерживая слёзы.

– Да ну, ерунда какая. – Он махнул рукой. – Динка сама сколько своих игрушек разбила-переколошматила, не счесть!

– Но мне нельзя было их трогать, – сгорая от стыда, призналась Вера. – А я взяла. Это ведь не моё, а чужое…

Отец изменился в лице.

– Она тебе так сказала?

Вера молчала, всё ещё держа вытянутую руку перед собой. Он подошёл к ней, осторожно собрал кусочки тонкой пластмассы с её ладони и ободряюще похлопал по плечу:

– Не переживай. Скажем ей, что это я случайно затоптал её тарелку. На меня-то она не станет ругаться.

– Правда? – Вера с надеждой распахнула глаза.

Отец улыбнулся ей:

– Ну конечно! А сейчас пойдём на кухню пить чай. Я по дороге заехал в «Прагу» и купил их фирменный торт. Ты любишь торты?

Вера несмело кивнула. До этого отец не пытался сблизиться с ней, как-то проявить интерес, просто поговорить, и сейчас от растерянности она не знала толком, как реагировать. Впрочем, он и сам был несколько смущён.

За чаем они оба исподтишка приглядывались друг к другу, изучали. Они жили под одной крышей уже целый месяц и всё-таки были совершенно незнакомыми людьми. Верочка видела, как отец искоса рассматривает её, отхлёбывая чай из чашки. До этого ей казалось, что она просто неинтересна ему. Теперь же Вера начала понимать, что, скорее всего, его показное равнодушие объяснялось простым стремлением не задеть чувств жены и старшей дочери.

Много позже, повзрослев, Вера поняла, каких сил стоило её отцу тогда контролировать себя. Не выдать внезапно вспыхнувшей любви к появившемуся словно из ниоткуда ребёнку, не обидеть Ольгу, не вызвать ревности Дины… И главное – изо всех сил сдерживать пронзительную тоску, всплёскивающуюся в его сердце всякий раз, когда он смотрел на младшую дочку. Она была невыносимо, поразительно похожа на Нину…

Вера ковыряла ложечкой действительно до умопомрачения вкусный торт и тоже с интересом поглядывала на отца. Этот человек был ей непонятен. Что таилось за его красивой внешностью? То, что отец – привлекательный мужчина, было очевидно сразу. В другого мама бы и не влюбилась, с уверенностью подумала девочка. У него было красивое, правильное лицо: прямой аристократический нос, прекрасной формы губы, светло-голубые, почти прозрачные глаза с длиннющими ресницами; волосы оттенка спелой пшеницы модно пострижены и уложены… Этакий денди, стиляга, типичный выходец из среды московской золотой молодёжи – именно так могла бы сказать Вера, если бы в свои шесть лет оперировала этими понятиями. Пока же она думала просто: папа похож на прекрасного принца из сказки. Например, на того, в которого беззаветно влюбилась русалочка из очень грустной сказки Андерсена…

Опять же, много лет спустя, повзрослев и прочитав немало книг, Вера поняла, что вся модель её семьи идеально укладывается в рамки романа «Собор Парижской Богоматери». Мама была, несомненно, прекрасной цыганкой Эсмеральдой. Отец, конечно же, – капитан королевских стрелков Феб де Шатопер. Мачеха – невеста Феба, Флёр-де-Лис. Дядя Сеня – горбун Квазимодо. Ну, а дед… Покойный дед, которого Вера видела только на фотографиях… Тот был священником Клодом Фролло, коварным, жестоким… и отчаянно влюблённым в несчастную Эсмеральду. Уже став знаменитой певицей, Вера часто исполняла на своих концертах арии из знаменитого французского мюзикла «Нотр-Дам» – и всякий раз на глазах у неё блестели самые настоящие слёзы…

– Ну, и как тебе у нас… нравится? – спросил отец. – Освоилась немного?

Верочка сдержанно кивнула.

– А где лучше – в твоём старом доме или здесь? – продолжал допытываться он.

Вопрос показался девочке глупым – разумеется, ей жилось лучше в коммунальной квартире, потому что там была мама, были Ромка и дядя Сеня, смешная Танька-одесситка и ворчунья Варвара, там была другая – совершенно счастливая и беззаботная – жизнь… Неужели отец и в самом деле думает, что только из-за наличия красивых игрушек, дорогих нарядов и дефицитных продуктов дочь отречётся от своего прошлого? Поэтому ответила она осторожно:

– Ну… Я там просто больше привыкла.

Отец изумлённо вскинул брови и усмехнулся.

– Да ты, оказывается, дипломатка!

Вера не нашлась что сказать, потому что не знала значения слова «дипломатка». Отец ещё некоторое время с любопытством вглядывался в её лицо, а потом продолжил расспросы.

– Не скучно тебе, пока Динка в школе? Чем ты обычно занимаешься?

– Не скучно. Мы с Диной всё равно не разговариваем. Но со мной же остаётся бабушка… И ещё у вас много интересных книжек и пластинок, – великодушно признала Вера.

– А ты уже умеешь читать? – удивился отец.

– Конечно, – удивилась в свою очередь Вера: кто же в шесть лет не умеет читать!

– И какими книжками ты интересуешься? Или, может быть, предпочитаешь журналы? «Весёлые картинки»? – улыбнулся он.

– Журналы тоже люблю, но книжки больше. «Дик с 12-й Нижней», – начала перечислять она, – «Морская чайка»… эти уже прочитала, сейчас читаю «Приключения Тома Сойера».

Отец ошеломлённо заморгал. Старшую дочь, восьмилетнюю кобылку Дину, невозможно было заставить взять в руки книгу вне школьной программы. А эта шестилетка читает Твена, Збанацкого и Новогрудского! Кто бы мог подумать…

– Что ж, умница, – растерянно похвалил он. – Я в детстве и сам очень любил эти книги…

– А маму ты любил? – внезапно спросила Вера и совершенно огорошила его этим вопросом.

Отец даже поперхнулся чаем, закашлялся и вытер набежавшие слёзы платком.

– Э-э-э… Я… Ну, в общем… Да, конечно, любил.

– А почему вы не поженились? – простодушно спросила Вера.

– Понимаешь, я к тому моменту уже был женат на тёте Оле, – принялся сумбурно объяснять отец, чувствуя себя полнейшим идиотом.

– Значит, ты и её любил, раз вы сыграли свадьбу? – продолжала дочка свой безжалостный допрос.

– Ну, получается, что так…

– А разве так бывает? – недоумевающе произнесла Вера. – Ну, чтобы сначала полюбить одну женщину, потом другую…

– Бывает, – невесело и смущённо усмехнулся отец, – в жизни и не такое бывает.

На его счастье, с рынка очень вовремя вернулась бабушка и положила конец этому странному разговору.

– Саша! – удивилась и обрадовалась старуха, поставив увесистые сумки на пол в кухне. – Ты почему дома? Что-то случилось?

– В институте канализацию прорвало, – отозвался он. – Вот всех сотрудников до завтра и распустили, пока устраняют последствия аварии… А мы тут с Верой торт лопаем, положить и тебе кусочек?

– Только совсем немного, спасибо. – Римма Витальевна присела на краешек стула. – Не хочу портить фигуру.

– Мама, я тебя умоляю, – засмеялся Громов. – Ты и так в отличной форме, многие молодые девушки только позавидуют! Правда ведь, Вер?

– Правда, – вежливо отозвалась девочка, хотя на самом деле не понимала, чему тут можно завидовать.

Старуха, конечно, прекрасно блюла себя: всегда подтянутая, стройная, изысканно одетая… На улицу бабушка выходила в шляпке и тонких перчатках, сморщенный лоскуток губ был чуть подкрашен, седые волосы неизменно укладывались в старомодную причёску… Куда там сверстницам – уютным бабулям в цветастых ситцевых безразмерных платьях! Те пахли оладушками и домашним вареньем, и на их полных морщинистых лицах играли добрые славные улыбки. Приравнять Римму Витальевну к дворовым бабусям было просто нереально. Но всё равно… как бы она ни следила за собой, как бы ни ограничивала себя в мучном и жирном – всё равно она была старухой в Вериных глазах. Ухоженной, стильной, красивой старухой.

Верочка уже знала, что в прошлом её бабка была знаменитой оперной певицей, награждённой почётным званием «народная артистка СССР», а также орденом Ленина. Ей рукоплескал весь мир, она пела на лучших мировых сценах – от Большого театра до Ла Скала. В её послужном списке были такие оперы, как «Евгений Онегин», «Снегурочка», «Свадьба Фигаро», «Аида», «Пиковая дама», «Фауст», «Травиата», «Отелло» и «Макбет»… Но в силу своего возраста девочка не осознавала всего масштаба величия старухи. Опера казалась Верочке страшно скучной. Она и вообразить себе не могла, даже не предполагала, что в будущем пойдёт по бабкиным стопам.

…А пропажу злосчастной кукольной тарелочки, к слову, сестра даже и не заметила. Что ей такие мелочи!

Вскоре состоялось Верино знакомство с близкими друзьями дома – Кондратьевыми. В один из выходных дней семейство заявилось к Громовым полным составом. Это были представители классической московской интеллигенции. Покойный дед Кондратьев являлся потомственным музыкантом и часто аккомпанировал бабушке Громовой на фортепиано во время сольных концертных программ. Дружили семьями: родители, дети и внуки. Правда, дружба старшего поколения оказалась не слишком долговечной – сначала умер дед Кондратьев, а затем – и дед Громов. Однако дети по-прежнему продолжали тесно общаться и ездить друг к другу в гости по праздникам.

Супруги Кондратьевы с интересом рассматривали Верочку, как диковинное животное в зоопарке. Их, конечно, заранее суховато ввели в курс дела, чтобы предотвратить бестактные неудобные вопросы (нельзя же было всю оставшуюся жизнь продержать девчонку под замком, как Рапунцель в тайной башне), но сама по себе внебрачная дочь Александра Громова была сенсацией, что ни говори.

Вере они не понравились. Кондратьев весьма плоско шутил, и даже шестилетней девчонке его хохмы не казались смешными. Вот эти постоянные нарочитые «ни себе чего» вместо «ничего себе», «побрился, когда резался», «будь здоров, Иван Петров», «извини-подвинься» выдавали в нём человека ограниченного и недалёкого, несмотря на высшее образование. А жена его, похожая на стрекозу, – тонкая и сухая, химически-кудрявая, в огромных очках на треугольном личике, смотрела на Верочку поистине с неприличным любопытством, и ноздри её трепетали в предвкушении дальнейших скандалов и разоблачений в семье Громовых.

– А из партии тебя за это… того, не попрут? – с восторгом и опаской одновременно спросил Кондратьев у друга.

Тот раздражённо махнул рукой:

– Сейчас не те времена. Да и кому, собственно, какое дело до моей личной жизни!

Снежная королева уязвлённо поджала губы. Любое – прямое или косвенное – упоминание о прошлой «личной» жизни мужа, то есть о его любовнице, приводило её в бешенство.

– Саш, а ты что, дал ей свою фамилию? – поразилась Стрекоза. – Могли бы, ну я не знаю, выдать девочку за какую-нибудь внучатую племянницу Риммы Витальевны из деревни…

– Во-первых, у меня нет родственников в деревне, – оскорблённо отрезала старуха, – а во-вторых, Вера не годится на роль бедной сиротки-приживалки. Она – дочь моего сына, моя родная внучка. И воспитывать мы её будем, как настоящую Громову.

Ольга покосилась на свекровь чуть ли не с ненавистью.

Что касается детей Кондратьевых, то те отнеслись к Вере абсолютно нормально. Их было двое: двенадцатилетний Илья и десятилетняя Надя. Илья вообще уже считал себя вполне взрослым и поглядывал на девчонок несколько свысока. Оба – и брат, и сестра – учились в музыкальной школе, Илья играл на скрипке, а Надя на фортепиано. Появление новой дочки в семье Громовых если и удивило их поначалу, то ненадолго: дети вообще быстро привыкают к новым обстоятельствам. Приняв как данность то, что у Динки теперь есть младшая сестра, они успокоились и принялись вести себя как обычно.

Наде не терпелось обсудить с Диной какой-то свой девчачий страшный секрет, и они, зашушукавшись, отошли в дальний конец комнаты. Верочка осталась с Ильёй. Тот был в два раза старше и потому, конечно, считал её совсем малышкой. Однако, задав ей какой-то дежурный вопрос о любимых мультфильмах, понял, что Вера – вполне интересная собеседница.

Что касается самой Верочки, то поначалу она отнеслась к Илье скептически. Подобных типчиков в её старом дворе детвора засмеивала самым безжалостным образом: слишком уж хорошо одетый и приличный пацан, одним словом – чистоплюй. К тому же у Ильи была комическая привычка утомлённо вздыхать, закатывая глаза, выражая тем самым своё несогласие с какой-либо ситуацией: «Госсспади…» После третьего «госсспади» Вера окрестила его про себя Иисусиком.

Несмотря на то что сёстры практически не общались друг с другом, от Вериного пытливого взгляда не укрылось, что Дина – вот сюрприз! – неровно дышит к Иисусику.

Внимание мальчика к младшей сестре вызывало у Дины куда более сложные чувства, чем просто ревность, – ведь Вера была соплячкой и потому за соперницу не сошла бы, но… всё-таки неприятно было видеть, как эти двое быстро сошлись. Уж казалось бы, что у них может быть общего, а вот поди ж ты… Надя с Ильёй не замечали разлившегося в воздухе напряжения, а вот Верочка насторожилась, покосилась на сестру украдкой и съёжилась, понимая, что симпатия Ильи выйдет ей самой боком.

Дина почувствовала себя ещё более уязвлённой, когда внезапно обнаружилось, что у Веры великолепный музыкальный слух. Самой Дине медведь наступил на ухо, и бабушка, бывало, горестно сокрушалась по этому поводу: мол, как далеко упало яблочко от яблони.

Музыкальные способности младшей внучки Римма Витальевна распознала случайно. В один из обычных будних дней, проводив остальных домочадцев на работу и учёбу, бабушка возилась на кухне с оставшейся после завтрака посудой, а Вера в детской слушала свою любимую пластинку «Питер Пэн и Венди» и с удовольствием подпевала:

На втором куплете бабушка отложила очередную тарелку и прислушалась внимательнее. Затем, оставив посуду недомытой, тихонько приблизилась к детской и ещё некоторое время стояла на пороге, не обнаруживая своего присутствия перед сидящей к ней спиной Верой, продолжающей беззаботно заливаться соловьём. И только когда песня закончилась, старуха деликатно кашлянула. Вера обернулась.

– Скажи-ка, детка, – ласково спросила её бабушка, – ты любишь петь?

Вера пожала плечами:

– Ну да, люблю… Меня в садике всё время просили выступать на утренниках. Потому что я не стесняюсь и очень громко пою. Я ещё и танцую хорошо, – добавила она без ложной скромности.

– Не сомневаюсь… Не могла бы ты пройти со мной в гостиную на пару минуточек? – попросила Римма Витальевна. – Мне надо кое-что проверить…

Немного недоумевая, Вера встала и проследовала за бабкой – туда, где стояло старое пианино. Усевшись за него, старуха наугад ткнула пальцем в какую-то клавишу.

– Ну-ка, пропой мне эту ноту… Просто повтори – голосом, понимаешь?

Вера хмыкнула – мол, чего ж тут непонятного – и послушно затянула:

– А-а-а-а…

– Прекрасно… А теперь – вот эту!

Вера взяла и другую ноту.

– А если вот так? – Бабушка сыграла гамму, и Вера послушно пропела:

– Ла-ла-ла-ла…

Римма Витальевна опустила руки на колени и несколько секунд смотрела на внучку с изумлением, словно видела впервые.

– Деточка, да у тебя абсолютный музыкальный слух!

Вера на всякий случай вежливо улыбнулась, ещё не понимая, какие привилегии ей это даёт. А бабушка уже оживилась, глаза её заблестели в предвкушении.

– Мы будем с тобой заниматься… Много заниматься! Кто знает, быть может, у тебя большое будущее… Ах, Верочка, как же ты меня порадовала!

Старуха наклонилась и поцеловала внучку в щёку. Это было первое физическое проявление её любви, и девочка сильно смутилась.

Однако ещё большее смущение овладело ею в тот же вечер за ужином, когда Римма Витальевна во всеуслышание объявила:

– А у нашей Верочки талант к пению! И слух, к слову, великолепный.

Отец улыбнулся ей, словно не удивляясь этой новости. А вот мачеху так и перекосило от злости.

– Вторая певица растёт? – язвительно поинтересовалась она.

Свекровь не приняла издёвки, а совершенно спокойно подтвердила:

– Очень даже может быть. Моя порода!

– Ну да, куда уж нам, со свиным-то рылом… – психанула Ольга, намекая на полную бесталанность собственной дочери и отчаянно злясь на Римму Витальевну за то, что поставила старшую внучку в такое дурацкое положение.

– Успокойся, Оля. – Отец примирительным жестом положил руку мачехе на плечо. – У Дины наверняка ещё проявятся способности… к чему-нибудь другому.

Однако настроение у Снежной королевы уже было безнадёжно испорчено.

– Ты хочешь, чтобы Вера ходила в музыкальную школу? – поинтересовался отец, но бабушка лишь покачала головой:

– Это пока ни к чему. Я лично буду давать ей уроки вокала. Мы будем заниматься каждый день. Правда ведь, Верочка?

Девочка лишь смущённо улыбнулась и неопределённо пожала плечами, понимая, что её мнение, по большому счёту, бабку не интересует – она уже все решила. Римма Витальевна не бросала слов на ветер и шла к намеченной цели напролом. Уж если она задумала вылепить из внучки певицу, то непременно сделает это.

Верочка и не подозревала, как страстно бабушка желает превратить её в достойную представительницу рода Громовых. Девочка должна была стать истинной леди, от макушки до пяток, и чем скорее – тем лучше. Именно поэтому старуха была категорически против любых воспоминаний внучки о прежней жизни в коммуналке, и она постаралась сделать всё, чтобы Вера не пересекалась больше ни с кем из бывших знакомых. Верочка очень сильно удивилась бы, узнав о том, что бабушка несколько раз ездила по её старому адресу в Подмосковье – нужно было завершить кое-какую бумажную волокиту. Визиты эти держались от девчонки в строжайшем секрете – иначе она непременно начала бы плакать и проситься тоже поехать, чтобы повидаться с соседями и друзьями… Ни к чему это, полагала старшая Громова. По той же причине она всякий раз недрогнувшей рукой указывала неверный адрес на письмах, которые маленькая Верочка писала своему другу, хулигану Ромке. В том, что мальчишка хулиган, бабка ни секунды не сомневалась – он донимал её постоянными телефонными звонками. Счастье, что ей удавалось сохранять эти звонки в тайне: Верочка ещё не настолько освоилась, чтобы самой подходить к телефону.

Начались нуднейшие занятия вокалом, которые Вера сразу же невзлюбила: ничего скучнее она в жизни не испытывала, а бабушка к тому же была весьма строгим и беспощадным педагогом. Пришлось учить нотную грамоту, делать утомительные вокальные упражнения, а также заниматься речевой и дыхательной гимнастикой. Более всего ненавистна была девочке распевка – она чувствовала себя полной идиоткой, бесконечно выпевая то бессмысленный набор звуков («да-дэ-ди-до-ду»), то не менее глупые фразы («вот иду я вверх, вот иду я вниз»). К тому же отныне Верочке запрещалось грызть семечки и орехи, а также пить газировку. Существенно ограничила бабушка также употребление мороженого, шоколада и мандаринов с апельсинами – они позволялись внучке редко-редко, лишь по праздникам. В свободное от занятий время Римма Витальевна старалась музыкально развить девочку – и вместо любимых детских пластинок отныне в доме звучала классика, а также всевозможные оперные арии, от которых у Веры сводило скулы. Она изнемогала от скуки, но, боясь расстроить и разочаровать бабушку, старательно делала заинтересованное лицо.

Спустя несколько месяцев, когда девочка уже вполне освоилась в новой семье и получила разрешение гулять во дворе самостоятельно, она выменяла у старшего сына дворничихи свою жар-птицу.

Двенадцатилетний Фархад, не по годам серьёзный, чумазый, черноглазый и вихрастый, славился среди дворовой ребятни тем, что был постоянно голоден. Если кто-то из детворы выходил из дома с едой, Фархад коршуном кидался в сторону жертвы, торжествующе вопя:

– Сорок восемь – половину просим!..

По негласному закону двора после этой присказки невозможно было не поделиться угощением с другим. Поэтому, даже не видя Фархада поблизости, дети, выходя на улицу с каким-нибудь лакомством, предпочитали заблаговременно выкрикнуть:

– Сорок один – ем один!

Маленький узбек был рад абсолютно всему – пирожку с капустой, яблоку, да даже простой горбушке хлеба, густо присыпанной солью. Вера деловито сторговалась с ним на три бутерброда с ветчиной за свою жар-птицу. В семье Фархада из религиозных соображений никогда не ели свинину, и отведать настоящей ветчины было тайной заветной мечтой мальчика. Сбегав домой, Вера, неумело орудуя ножом, быстро соорудила три толстых бутерброда с нежно-розовыми ломтями ветчины и вынесла их в подъезд, где Фархад уже поджидал её на лестничной клетке между вторым и третьим этажами.

Мальчишка жадно заглатывал кусок за куском, подставив под подбородок ладонь – чтобы не потерять ни одной крошечки, торопливо глотал, жмурился и фыркал от наслаждения. Верочка терпеливо ждала. Доев последний бутерброд и высыпав в рот крошки, Фархад с сожалением вздохнул, затем засунул руку в карман и извлёк вожделенный брелок.

– На, получи!

– Спасибо… – прошептала Верочка, боясь поверить собственному счастью и пятясь назад, чтобы поскорее скрыться в недрах квартиры, в безопасности – а то вдруг он передумает?..

Жар-птица серьёзно не пострадала за эти месяцы в чужих руках. Только не хватало одного пёрышка в хохолке. Но это, в принципе, была такая мелочь, на которую не стоило обращать внимания.

А Фархад, кстати, в лихие девяностые выбился в люди – то есть в «братки». Приобрёл авторитет в кругу таких же бандитов, напялил хрестоматийный малиновый пиджак и лихо расправлялся с недругами, одновременно крышуя сеть «комков». Его младшая сестра (та самая, что некогда донашивала шмотки за Верочкой), красотка Севара с оленьими глазами, стала скандально известной моделью – её обнажённые фотографии появлялись на первых полосах газет типа «СПИД-инфо». Когда Вера вернулась в Россию из США, до неё долетели слухи о том, что Фархад теперь – уважаемый бизнесмен, владелец сети отелей, а сестра его – классическая дама с Рублёвки, вышедшая замуж за порядком потрёпанный, но увесистый денежный мешок. Неизвестно только, как отнеслась дворничиха Насиба к такому повороту в судьбе своих отпрысков…

В конце последнего дошкольного лета на Веру свалилось нежданное-негаданное счастье. Отпуска у отца и мачехи одновременно выпадали на август, поэтому ими были немедленно приобретены путёвки в семейный санаторий «Морская звезда». Оставив бабушку на хозяйстве, все остальные отправились на юг, в Одессу – «в цветущих акациях город у Чёрного моря», как пел уже знакомый Верочке по бабкиным рассказам Леонид Утёсов.

Римма Витальевна, оказывается, была с великим певцом знакома и даже приятельствовала с ним и его подругой, балериной Антониной Ревельс, ставшей впоследствии его второй женой. Громова частенько получала приглашения в дом на Каретном ряду, рядом с садом «Эрмитаж», где собиралась вся богема советской Москвы, – Утёсов не выносил одиночества. В последние годы он сильно сдал, болел, но гостей принимал по-прежнему с удовольствием. И рядом всегда находилась верная Ревельс. «Тонечка ведь славная, милая, безобидная, как младенец, – рассказывала бабушка, – даром что её сейчас все пытаются очернить, называя хитрой, расчётливой и чёрствой стервой. Я же не знаю человека преданнее и невиннее её…»

Верочка, откровенно говоря, слушала все эти старухины воспоминания вполуха: кому могли быть интересны рассказы о людях, большая часть из которых уже померла?! Впоследствии, конечно, жалела, казнилась: надо было впитывать рассказы бабушки каждой клеточкой души… Но осознание, как обычно, пришло слишком поздно – когда Громовой уже тоже не было в живых.

Впрочем, в то лето девочка ещё не задумывалась о подобных тонких материях. Важным было другое: она впервые в жизни едет не куда-нибудь, а на самое настоящее море! И – что было совсем уж невозможно осознать – она полетит туда на самолёте! Ромка бы умер от зависти, если бы знал. Вообще, все мало-мальски значимые события своей новой жизни Верочка привыкла мысленно пересказывать Ромке, живо воображая его реакцию и предугадывая, что он мог бы ей ответить по тому или иному поводу. То, что от него не приходит писем, удивляло и огорчало её, но она и мысли не допускала о том, что друг забыл её. Наверное, ему просто сейчас не до корреспонденции…

Бабушка была не особо довольна, когда узнала об этой поездке. Вернее, она была недовольна участием в ней Верочки, поскольку настроилась на усиленные занятия вокалом вплоть до школы. А тут – ни много ни мало – три недели перерыва!

– Вере обязательно лететь с вами? – спросила она сына холодно, когда тот, довольный, торжествующе помахал перед носом у матери путёвками. – Я вполне могла бы оставить её при себе, мне это не трудно. Мы неплохо ладим и это время провели бы с пользой, весьма продуктивно…

Верочка, присутствующая при разговоре, похолодела от ужаса. Не может быть! Неужели её не возьмут на море?! Однако, к её удивлению, отец горячо возразил Римме Витальевне:

– Ну что ты, мама. Мы берём Верочку с собой не потому, что так надо, а потому, что я этого хочу. В конце концов, она моя дочь… Ты же сама об этом мечтала, не так ли – чтобы я исполнял свой родительский долг? Ну и потом, ты эгоистично не думаешь о том, каким подарком эта поездка станет для девочки. Она ведь никогда прежде не бывала на юге… Уж всяко лучше, чем сидеть в пыльном душном городе.

– Ну, мы могли бы съездить на дачу… – начала было бабушка с сомнением, но затем перевела взгляд на внучку и наткнулась на её умоляющие глаза.

– Тебе и вправду хочется в Одессу, Верочка? – спросила она, смягчаясь. Та молча кивнула, из суеверия даже на секунду боясь поверить, что счастье всё-таки возможно.

– Ну, тогда решено. Поезжайте! – Старуха махнула рукой. – Кстати, Вере нужно будет купить панаму, пляжные тапочки и купальник. Но, Саша, поклянись мне, что не дашь ей простужаться – пусть не сидит подолгу в воде, не ест много мороженого, и никакого лимонада, слышишь?

– Слушаюсь! – отчеканил сын, шутливо приставив ладонь к виску.

Бабушка, пропустив иронию мимо ушей, перевела взгляд на внучку.

– А ты пообещай, что без меня будешь регулярно делать упражнения и распеваться.

– Обещаю! – пискнула Вера.

Полёт промелькнул для неё, как один миг. Казалось – вот только-только поднялись по трапу, расселись в салоне на мягких удобных креслах, прильнули к иллюминатору, чтобы полюбоваться пеной облаков… и уже из динамиков доносится: «Товарищи пассажиры, наш самолёт начинает снижение, пристегните, пожалуйста, ремни и оставайтесь на своих местах». Вера даже расстроилась, что всё прошло так быстро. Однако её сестра и мачеха перенесли полёт не так уж легко – лица обеих имели зеленоватый оттенок, и отец, опасаясь, что их может начать рвать, предусмотрительно держал наготове бумажные пакеты.

Выйдя из здания аэропорта, Громов тут же взял такси до санатория – и думать было нечего о том, чтобы добираться на общественном транспорте в таком состоянии.

Вера не бывала прежде нигде, кроме Москвы да своего родного городка, и Одесса произвела на неё ошеломляющее впечатление. Это был прекрасный, солнечный, пёстрый и живой город. Пока они ехали в «Морскую звезду», она радостно вертела головой в разные стороны – всё было ново, всё интересно… И запах… О, что за дивный запах! Москва так не пахла… Вероятно, то был запах моря, догадалась девочка. А ещё – запах незнакомых цветов и одуряюще аппетитный аромат жареной рыбы.