Читать книгу Солёное имя - Юлия Петрова - Страница 3

Я возвращаюсь в Город поздним вечером. Вокзал затих и погрузился в сон. Механический голос сообщает, что поездов больше не будет. Стою на перроне и с замиранием сердца вслушиваюсь в тишину станции. Дежавю или воспоминания?

Был такой же поздний вечер. Вокзал ждал, затаив дыхание. Волнение звенело в воздухе, пока не обратилось в резкие уверенные шаги. Они набирали силу из самой глубины, переходя на лёгкий бег, пока не смолкли у выхода на платформу так же неожиданно, как и возникли.

– Простите, я опоздала, – начали извиняться шаги.

Они приблизились и превратились в бардовые туфли на низком каблуке. Цвет давно поблек, краска облупилась на носках. Туфли остановились у детских ножек, обутые в башмачки на плотной подошве, и развернулись заострёнными носками к начищенным до блеска мужским ботинкам.

– Добрый вечер, – мягко ответил мужской голос, принимая извинения. – На самом деле мы сами только что приехали.

– Мне позвонили три часа назад и сказали, что сопровождающий с ребёнком прибудут ночным поездом. У меня не осталось времени, чтобы найти машину, – устало оправдывался женский голос. – Нам придётся переночевать в гостинице. Утром вы сядете в первый поезд, а мы на первый автобус.

Женщина устремила потёртые носки к детским башмачкам и впервые внимательно посмотрела на ребёнка трёх лет. —

– Ну, здравствуй, Сóле! Меня зовут Сервéра, я твоя бабушка. Теперь ты будешь жить со мной, дедушкой Атýром и тётей Паломой.

Девочка оторвала взгляд от обуви и посмотрела вверх, запрокидывая голову назад. Над ней высилась пожилая женщина с усталым, но строгим взглядом. Девочка ничего не ответила, а лишь крепче сжала руку мужчины.

– Ну, Соле, – мягко сказал он, – поздоровайся с бабушкой. Я тебе про неё рассказывал, помнишь?

Соле упрямо молчала, а для пущей верности засунула пальцы в рот и спряталась за мужчину.

– Соле, не бери руки в рот, – и мужчина опустился на корточки. Осторожно убрал Солину ладошку от лица и принялся вытирать слюнявые пальцы платком.

Взгляд Соле снова встретился с взглядом женщины. На женщину смотрели её собственные светлые глаза, переданные когда-то в наследство сыну, а от него – внучке. Она кивнула себе, убеждаясь в чём-то, и строгость в морщинах сменилась беспокойством.

– Нам пора, – обречённо сказала женщина.

Я задерживаюсь на перроне, пытаясь расслышать стук шагов. Что-то стучит глухо в глубине, или бьётся собственное сердце? Ещё одну минутку! Показалось. Я выхожу на улицу.

Помнится, рядом была гостиница. Решаю проверить догадку и направляюсь туда.

Пока женщина вела сопровождающего и Соле к гостинице, пришла ночная свежесть и влага захрустела под ногами. Соле оживилась и начала вертеть головой по сторонам, пытаясь разглядеть очертания домов и массивный фасад гостиницы.

В холле женщина попросила мужчину и Соле подождать, а сама исчезла в коридорах отеля. Холл казался огромным. Вверх уходила широкая лестница, укрытая красным ковром. Под потолком она раздваивалась и походила на изломанное дерево. Дорогое убранство давило на Соле. Гнетущее чувство, прежде неизвестное, навалилось всей тяжестью. Этот город, вокзал, влажный и вязкий воздух – всё слилось в общее впечатление чуждости места и людей, претендующих на близость. Соле стало страшно и захотелось уйти, но тут появилась пожилая женщина с ключом в ладони.

– Нам дали один номер. Думаю, разместимся, – сказала она.

– Я не хочу здесь спать, – возразила Соле своему спутнику.

Тот не успел ответить, как Сервéра остановилась на две ступеньки выше и очень резко произнесла:

– Ещё как будешь! И отныне будешь слушаться, – она сделала внушительную паузу и добавила: – Меня, дедушку и Палому!

– Я хочу к маме, – на выдохе произнесла Соле и заплакала.

Мужчина посмотрел на Сервéру с укоризной. Он собирался утешить Соле, но женщина остановила его и жестом попросила отступить. Она спустилась и села на ступеньку рядом с девочкой, осторожно заглядывая ей в лицо. Соле отняла пальцы от мокрых щёк и увидела влажные глаза бабушки Сервéры, наполненные мягкостью и сочувствием. Бабушка раскрыла объятия и протянула руки к Соле.

Бабуля прижимала Соле к груди и слегка качала. Так они просидели, пока Соле не успокоилась.

***

Вчера почтальон вручил мне письмо: мятый, пожелтевший конверт, заштампованный печатями всех цветов и мастей, с маркой давно не существующей страны. Письмо шло тридцать лет и три года, заглянув в почтовые ящики и отбив пороги всех моих прошлых адресов прописки. Отправитель что-то напутал и вместо обратного адреса указал следующее: «Город. Нейтральные воды. Двор с розарием и шиповником. Второй этаж. Зелёный балкон». Детским почерком старательно выведено имя отправителя: Соле.

Я не поверила своим глазам.

Когда-то давно я знала эту девчонку. Каждый, кто знакомился с ней, говорил одно и то же: «Хм… Со-ле! – произнесёт, пробуя слоги на вкус. – Какое солёное имя!». Однажды она появилась на пороге квартиры, где доживали свой век старики-постояльцы, и осталась навсегда.

Письмо застало меня в дверях после недельной командировки. Не разрывая конверта, не раздеваясь и не разбирая чемодан, я вышла из дома и отправилась в аэропорт. Спустя пять часов, пересадку и часовой пояс, я оказалась в молодой, маленькой и независимой стране, которой едва минуло за двадцать. В столицу я прибыла уставшей и нервной. Я стояла у касс центрального вокзала, расплачиваясь за билет и сверяя время. От бессонницы и перелёта мир казался нереальным, как во сне. Сейчас я проснусь – и окажусь в своей квартире, и собственная импульсивность покажется глупой выходкой. Но вот билет, вечерний поезд нетерпеливо гудит на перроне, и я в нём.

Моя догадка о гостинице подтвердилась. Здание стоит на прежнем месте: пёстрый фасад не изменился, только обветшал. Холл съёжился, лестница, казавшаяся бесконечной, сейчас совсем не впечатляет, роскошь сменила древность, которую берегут и подчеркивают. Мне начинает казаться, что не было никаких десятилетий, просто пространство и время искривились, и меня снова перенесло из Страны великанов прямиком в забытую мной Лилипутию.

В гостинице я прошу номер на одного. Ключ еле поворачивается в замочной скважине, дверь со скрипом отворяется, застряв на середине. Она ни на миллиметр не поддаётся, а на полу остаётся глубокий дугообразный след. Приходится из последних сил проталкивать чемодан внутрь. Я закрываю дверь и падаю на кровать. Знаю, что не смогу заснуть. Слишком много воспоминаний роится в голове. Они, как голодные чайки, окружили меня, галдят, наскакивают друг на друга, толкаются, борются за право первыми напомнить, как это было.

Я замечаю на занавеске комара. Странно для поздней осени. Может, последний выживший в этом году?

Когда за окном темнело, бабуля гасила свет везде, кроме коридора, и начинала вечерний обход. Она закрывала окна и форточки, проверяла каждую щелочку, и только потом позволяла включить свет в комнатах. Это была первая часть ритуала. Когда постояльцы расходились по комнатам, бабуля брала веник и начинала второй обход. Она с пристрастием рассматривала белоснежный потолок, и если замечала комара, то резко, ловко, без жалости и сожалений накрывала его веником. Так продолжалось до тех пор, пока все комары не были уничтожены. Ритуал повторялся из ночи в ночь, пока не наступали холода.

В номере почти нет мебели: кровать, тумбочка и громоздкое кресло. Такое было в моде в эпоху моих дедов. А ещё такое же было в доме, где росла девчонка с солёным именем. И первые воспоминания связаны именно с ним.

Кресло было гостевым. Огромное, почти двухместное, оно всегда стояло в углу большой комнаты – зала, где бабуля решала вопросы с постояльцами, или обедали всем домом, или смотрели новости и, самое важное, прогноз погоды. У кресла была выгнутая спинка, и оно неплотно примыкало к стене, оставляя небольшой зазор. Соле, в силу роста и возраста, отлично туда помещалась. Первые дни в новом доме она провела, прячась в кроличьей норе.

Через несколько дней после прибытия Соле заболела. Врач долго осматривал её глаза, щупал горло у самого основания черепа, что-то пытался разглядеть в подмышках, потом покачал головой и сказал: «Это желтуха, дорогие мои». Домашние вздрогнули как один. Бабуля так вообще зажала рот руками, а деда всё повторял: «Как же так, как же так?» Соле подумала, что болезнь как-то связана с жёлтым цветом. Возможно, у неё открылась ещё одна ал-лер-гия. Теперь на жёлтое. А ведь недавно ей подарили жёлтый свитер, и честно признаться, он ей очень нравился. А может, это всё из-за куриных желтков, которых она переела на днях? И теперь она медленно превращается в петушка, и жить ей придётся в зоопарке, и кукарекать каждый день ранним утром, извещая мир о рассвете.

А неплохая идея! Всё равно этот дом ей не понравился.

И только она начала воображать прелести перерожденной жизни, как доктор сказал, что ещё неизвестно, насколько запущена болезнь, а для этого нужна гос-пи-та-ли-за-ция. Что это за лизация, Соле не знала, но ей вдруг захотелось, чтобы болезнь была очень запущенной, и она начала превращаться в петушка уже сейчас. Но ничего подобного не случилось.

Через несколько часов ей стало совсем плохо, и в доме появились две отвратительные тётки, одетые по-докторски. От них пахло лекарствами, а из карманов торчали острые иглы шприцев в колпачках. Соле хоть и чувствовала себя слабо, всё же распознала в них поддельных врачей и успела спрятаться в норе. Она слышала, как весь дом ищет её, но не подала и звука. Прошло достаточно времени, но псевдоврачихи не уходили. Одна из них, самая толстая, сжимала в руке Солины красные штаны в крупную клетку. Она ходила по углам, тряся ими, выманивая Соле из укрытия.

Соле сама не поняла, как её обнаружили. Толстуха склонилась над дырой и притворно-ласково уговаривала сдаться. Соле упрямо молчала, вжимаясь всё глубже, как вдруг выгнутая спинка кресла пришла в движение и начала удаляться, а нора озарилась светом. Так её и поймали.

Оказалось, желтуха – это совсем не весело. Ни тебе петушков, ни зоопарка. Единственный плюс: жёлтое всё-таки носить можно. Соле постоянно кололи и давали горькие конфеты. Где это видано, чтобы конфеты водой запивали?! Ещё заставляли каждый раз звать сестру доктора, если хочется в туалет. У доктора не одна сестра была, а целая больница! Наверное, всю семью сюда работать позвал. Он часто заходил. Качал головой и спрашивал, где это Соле умудрилась желтуху подхватить? Смеясь, трогал за правый бочок, хмурил брови и смотрел куда-то в сторону, а потом снова вопрос повторял и напоследок добавлял поучительно: «Никогда не бери грязные руки в рот! И перед тем как что-то съесть, хорошенько это вымой! Ну, давай, лечись!» И уходил.

Соле почти не помнила больничную жизнь, потому что всё время спала, но она на всю жизнь запомнила жёлтое лицо девочки-подростка. Та постоянно утешала и подбадривала Соле и рассказывала о своей кукле. Говорила, что жить в больнице не так уж плохо. Она здесь уже три месяца, и ничего, привыкла. Следующее, что Соле помнила, как стая врачей ночью прилетела в палату и унесла девочку с собой. Больше Соле её не видела.

Наверное, она выз-до-ро-ве-ла и наконец-то вернулась домой к своей кукле.

А ещё Соле помнила ежедневные визиты бабули с голубым термосом в руке, где дымилось нежное картофельное пюре. И какой вкус был у этого пюре!

Клубы пара вырывались из термоса, обдавали жаром, напоминая о доме, его уюте и тепле. Бабуля с ложки кормила Соле, растягивая удовольствие, приправляя историями о постояльцах и соседях. Соле не знала и половины людей, о которых шла речь, но по заверениям бабули, они все передавали ей привет и ждали скорейшего возвращения.

В конце бабуля доставала книжку и с выражением читала, наделяя каждого героя собственным голосом. Соле смотрела в окно, где было только небо, и воображение рисовало ей далекие берега и страны с удивительными персонажами.

Соле недолго пробыла в больнице. Доктор был приятно удивлён, что организм так быстро победил болезнь. Он хвалил новое лекарство и Соле за терпение и смелость перед уколами. Но Соле-то знала: всё дело – в бабулином пюре.

***

Есть такие воспоминания, которые хранишь бережнее всего. Воспоминания, которые греют сердце в минуты одиночества или недуга. Такими моментами обычно не делишься, боишься, как бы тепло не расплескать, а только извлекаешь иногда из памяти с нежностью и любовью, как порой старики достают альбом со старыми фотографиями, на которых они молоды, беззаботны и полны надежд. Но пока Соле полна мечтами и ей не о чем сожалеть и нечего забывать. Её коллекция воспоминаний только пополняется.

Когда Соле выписали из больницы и она вернулась домой, её познакомили с постояльцами и Паломой, с приставкой «тётя». Палома рассмеялась, сказав, что тётя она только по статусу, а так до тёти ей ещё далеко, как минимум полвека. Паломе только исполнилось шестнадцать, и она заканчивала школу.

У Соле совсем не было игрушек. Палома весь день разбирала коробки и ящики в подвале и вечером принесла в охапке плюшевого медведя с оторванным ухом, пару кукол и набор посудки. И не какой-то там картонной или из пластика, а настоящей, как у взрослых: железные ложки с поварёшками, кастрюльки и ковшики, и керамические тарелочки с чашками. И ещё буфет. Бабуля сказала, что игрушка так называлась, когда она купила её для Паломы в детстве, но на самом деле это была кухня для кукол. Плита с духовкой, к которой примыкала стена из кафеля, и сверху два шкафчика. Все дверцы открывались, кнопки нажимались, сила игрушечного газа увеличивалась и уменьшалась поворотом регулятора.

Сколько супов и каш-малаш было сварено на этой кухне!

В доме всё и вся подчинялись ритуалам и традициям. Последовательность событий, выстроенная годами и отточенная до совершенства. Вечером, когда домашние были накормлены, напоены и смотрели последние известия, бабуля и Палома закрывались в кухне и варили кофе. Однажды Соле попросилась к ним и с того вечера стала постоянным участником закрытого кофейного клуба. Это была настоящая церемония. Бабуля и Палома пили кофе горячим, щедро разбавляя молоком и сахаром. Как бы плотно бабуля не закрывала двери и окна, запах проникал в каждый уголок квартиры. Неповторимый и чарующий, таинственный и волшебный, кофейный аромат разносился по окрестностям, пересекал «нейтральные воды» и разбивался об окна дома напротив.

Соле нравились вечерние посиделки: бабуля и Палома говорили вполголоса, мелкими глотками смаковали напиток и обсуждали всякие разности. В первый день своего членства в клубе Соле попросила бабулю разрешить ей отпить глоточек магического напитка, ну хоть чайную ложечку пригубить. Бабуля позволила, и Соле была пленена. Навсегда. На веки вечные. На вечность бесконечную. В общем, на так долго, что ни словом сказать, ни пером описать.

Она стала умолять бабулю сварить ей кофе. В обычной ситуации бабуля была бы непреклонна, но, видимо, кофе преобразил и её. Она посмотрела на часы, потом на Палому, и сказала непривычным тоном полным сомнения:

– Пожалуй, можно дать немного? Как ты считаешь, Палом? Ведь не так поздно, Соле сможет заснуть? Сварим пол-ложечки, молоком разбавим так, что и вкуса не останется. Как ты думаешь?

Палома только пожала плечами, не отрываясь от чашки. Она либо пила его, либо просто держала близко, вдыхая аромат. Бабуля встала и приготовила первый в жизни Соле кофе с молоком. Это было незабываемо!

Но следующим вечером ей было строго отказано в кофе. И сколько бы бабуля ни делала глотков волшебного напитка, ничего не менялось. Её строгость и бескомпромиссность снова взяли верх. На слёзную мольбу она отреагировала жёстко, одарив Соле сердитым взглядом, а напоследок добавила фразу, разбивающую все детские надежды:

– Детям это нельзя! Разговор окончен.

Приговоры из Страны великанов никогда не обжаловались в Лилипутии. Наверное, в этом есть первая трагедия детства – слушать великанов и ждать, когда сам станешь одним из них и начнёшь раздавать запреты направо и налево. В тот самый момент в сердце Соле зародилась главная мечта: поскорее вырасти. Однажды она даже напишет об этом в высшую детскую инстанцию – Старику Зази́мку, а сейчас она расплакалась, низко склонив голову, и очень горько. Она собиралась уйти, но бабуля прижала её к себе.

– Ну, ничего, ничего, – гладила она Соле по спине, а другой рукой утирала слёзы, – я знаю кое-что повкуснее – чайное кофе!

– Чайное кофе? – переспросила Соле. – Это как?

– Сейчас я тебе приготовлю, а ты скажешь: похоже на кофе или нет?

Бабуля вскипятила воду, налила в чашку заварку из маленького чайника, которая настоялась за день, обретя чёрный цвет и терпкий вкус. Затем разбавила кипятком, добавила молока, не забыв про сахар. Запах и вкус, конечно, были не кофейными, но приятными. Однако цвет! Цвет был кофейно-молочным. И самое главное: чайное кофе можно было пить когда угодно и сколько угодно.

***

Я не замечаю, как комната посветлела. Несмотря на тяжёлые плотные шторы, утренний свет всё же проникает внутрь, очерчивает контуры пространства, изменяет цвета. Чистый свет нового дня так и просит раздвинуть, сорвать эти гадкие занавески, чтобы дать теплу и свежести наполнить комнату самой жизнью, напомнить ей о былых временах. Я встаю с кровати, подхожу к окну, хватаюсь за шторы и раздвигаю их. Передо мной Город, тот самый, у моря, где осталось детство.

Воспоминания – то же море. Входить надо осторожно, ощупывая ступнями дно, кожей привыкая к воде.

Как только солнце утвердилось в городе, я беру такси и еду в порт.

Еду по Городу и не узнаю. Его давно нет, как и страны, которую принято звать Родиной. Она распалась как несчастливый брак, и Город вернул себе прежнее, девичье имя. Он стал меняться, а люди стали изменять себе. Нет больше той улицы, той площади, того бульвара и проулка. Они осиротели, утратили имена. Пока живо имя, найдутся люди, которые помнят о тебе и могут рассказать твою историю: кем ты был и откуда пришёл.

Человек без воспоминаний – никто. У каждого есть история, которую нельзя переписать. Разве что, забыть. И я забыла. Там, где хранились воспоминания, теперь бескрайнее чувство оторванности и потерянности. Больно возвращаться туда, где ничего нет. Туда, где никого не осталось, кто мог бы рассказать историю девчонки с солёным именем.

Бабуля всегда говорила, если забыл, зачем шёл и куда, надо вернуться в прежнее место и вспомнить.

Помню запах её шершавых горячих рук. Строгость в голосе и снисходительность в выцветших глазах. Размеренный стук. Это стучит сердце дома. Тихое, сонное дыхание, лёгкие шаги, перезвон посуды. Еле заметные прикосновения тарелок. Бабуля накрывает стол к завтраку. Боится разбудить преждевременно, нарушить тишину утра. Но цитрус вперемешку с пряностью уже приятно щекочет нос, а трамвай весело звенит за окном вместо будильника. Приятное эхо из стаи мурашек бежит по спине, ударяется о затылок и разбегается по волосам. Волна за волной. Кажется, открой я глаза – и снова увижу бабулю, разливающую чайное кофе по чашкам. Я дома, мне шесть, день только начался.

Нужно только вернуться…

В порту идёт дождь. Или это бриз? В любом случае, чувство неуютное. Кораблей стало меньше. Лодки, выброшенные на берег. Некоторые лежат на боку, как будто задыхаются без воды, без моря. Песок вязкий и липкий. Даже через ботинки проникают холод и влага. Я вспоминаю, что осенью сильные отливы, поэтому корабли не навещают Город до весны. Моря так мало. И оно подалось вслед за птицами в тёплые края. Небо нависает над портом, угрожающе собирает облака, превращая их в серое войско. Всё же быть дождю.

Много-много лет назад, задолго до рождения Соле, на месте Города была рыбацкая деревня на берегу узкой бухты в форме полумесяца и протяженностью с километр. С обеих сторон дугу обступало плоскогорье. Кто проезжал мимо Города или останавливался на ночь, не подозревали о существовании моря. Местным это было на руку. Они хранили море в секрете.

Маленькая и непримечательная деревушка приглянулась Большой стране только из-за моря. Большая страна предложила деревушке «руку и сердце» и стать одной из девяти жён. Та согласилась. При условии сохранения свобод вероисповедания, традиций, обычаев и языка. Спустя полвека совместной жизни в деревушку стали селиться первые иноземцы.

Иберы бежали от военного диктатора. Деревушка приняла их, предложив облюбовать берег бухты с мягким климатом и затяжным летом. Бухта отдалёно напоминала беженцам родную Иберию. Благодаря иберам деревня быстро превратилась в посёлок с каменными домами. Спустя десять лет в посёлок потянулись греки, спасаясь от гражданской войны. К ним присоединились корейцы, русские и татары. Деревушка высилась вширь и распространялась ввысь, пока однажды не стала Городом. Открывались университеты, строились заводы, появился аэродром.

Бежали в Город со всего света женщины, старики и дети. Больше всего сирот было из Иберии. Им быстро находили приют и семью среди коренных жителей или таких же беженцев. Одной из таких сирот была мама бабули Сервéры – ибера Соледад.

Спустя тридцать шесть лет диктатор умер. Некоторые иберы решили вернуться домой. Но не Соледад. К тому времени она вышла замуж за названного брата из семьи, которая её приютила. Так она осталась в Городе. У них родилась дочь Сервéра.

Сервéра закончила местный университет. Через год она вышла замуж за русского парня, с которым встречалась будучи студенткой. Когда обоим было по двадцать пять лет, у них родился сын – Николас. Но семьи не получилось, и Сервéра с ребёнком вернулась к родителям.

Спустя несколько лет в Город прибыл иберский корабль. Он пришвартовался в порту на неделю. Тем же вечером на берег в компании офицеров сошёл старший лейтенант Атýр, чтобы отпраздновать недавнее повышение. На одной из улиц он увидел Сервéру и остался в Городе навсегда. Они поженились, и у них родилась дочь, которую назвали Паломой, в честь матери Атýра. Атýр полюбил пасынка – Николаса как родного сына и даже хотел усыновить. Но Сервéра строго отрезала: «У Николаса есть отец. Он будет носить его фамилию, пока сам не решит сменить её». Атýр не стал спорить, но продолжал называть Николаса сыном. Когда родилась Палома, Николасу исполнилось десять лет.

Я отворачиваюсь от моря и вижу старые постройки жилого квартала. Между двумя домами есть зазор, через который еле просматривается зелёный балкон второго этажа. Когда-то там жила девчонка с солёным именем.