Читать книгу Наличники - Юлия Шляпникова, Серебряная лиса - Страница 4

Каждое воскресенье Аня ездила к тетушкам на ужин. Дорога на автобусе занимала двадцать минут, хотя она жила на противоположном конце города, – таким маленьким он был. Последний участок пути Аня проходила пешком – по тихим улицам с одноэтажными деревянными и кирпичными домиками, в которых время замерло в двадцатом веке. Ее любимая улица начиналась у красивой старинной церкви с синими куполами и упиралась прямо в заросший овраг, куда в детстве они с бабушкой Ульяной ходили собирать лебеду. Та рассказывала, как в голодное военное время семья выживала благодаря этой траве. А для Ани первая весенняя зелень стала лакомством из детства.

По этой самой улице она ходила в свое время в школу.

Мимо флигелей дореволюционной кладки с высокими окнами, мимо деревянного двухэтажного дома-барака с красивейшей застекленной верандой, мимо красных кирпичных ворот во двор еще одного старинного флигеля, в котором до сих пор жили люди. Но ее любимицей была красивая кирпичная стена, выкрашенная в желтый цвет, обвитая уже много-много лет девичьим виноградом – нежно-зеленым летом и весной, цвета бургунди осенью. Стена примыкала к неказистому разваливающемуся дому, и его Аня всегда игнорировала. Исключение она делала для места между тротуаром и стеной, откуда каждый год робко и вместе с тем упрямо прорастала первая трава. Так начиналась весна в Джукетау.

Перейдя через дорогу к высокому серому дому с сохранившейся деревянной резьбой и аккуратными ставенками, Аня сворачивала в сторону последнего квартала перед домом бабушки. Он терпеливо ждал за углом – тот самый, в котором она выросла и который любила больше всех других в городе, хоть он давно лишился резных наличников, а дерево спрятал под пластиком. Сейчас бело-коричневый, а во времена ее детства – фисташково-зеленый, яркий и теплый. Перед ним росло высокое дерево – то ли можжевельник, то ли кипарис, хотя они вроде не росли в их климате. Но его посадила бабушка, а от нее всего можно было ожидать.

Снежок хрустел – за ночь выпал еще сантиметр, – мороз кусал за нос и щеки, и Аня куталась в шубку, предвкушая теплую домашнюю еду и болтовню за чашкой чая. Первым из-за угла вынырнул то ли можжевельник, то ли кипарис, а затем она увидела темную фигуру перед кованой оградой цветника у дома. Бабушка снова вышла ее встречать – и какая разница, что она уже три года как умерла.

Сколько себя помнила Аня, она умела видеть призраков. Первым был неотступно следовавший за соседом мужчина. Тогда еще совсем маленькая девочка с косичками и в любимых красных туфлях, она при виде него воскликнула:

– Дядя! Почему вы такой грустный?

Призрак удивленно посмотрел на нее и знаками спросил, к нему ли она обращается. Да только вот пока Аня общалась с ним, старшие родственники и сосед в ужасе смотрели на нее. Никто больше не видел его.

Потом бабушка объяснила, что это не самый лучший дар. Да, в их семье случалось и не такое, кто-то умел лечить, кто-то видел будущее, но призраки – это очень опасно. Однажды кто-нибудь из них наверняка захочет забрать ее с собой. Поэтому даже если она видит призрака, то не должна заговаривать с ним. Да и людей пугать не стоит – в мире взрослых это называлось галлюцинациями.

Шли годы. Призраки ее не пугали: Аня убедилась, что мертвый ничего не может сделать живому. Даже обнять по-настоящему. А в подростковом возрасте она начала понимать, что совсем не обязательно открещиваться от своего дара. Призраки могли рассказывать чудесные истории о своих жизнях. Потом она их записывала – на будущее, когда из какой-нибудь истории родится целый мир.

Но пользы дар ей не приносил. Только утешение – когда в пятнадцать лет Аня потеряла маму, умершую от сердечного приступа, она знала, что скоро та к ней вернется. Разве могла мать оставить свое единственное дитя в этом суровом мире без поддержки?

Когда Аня подошла к воротам, там уже было пусто.

Дом встретил ее едва уловимым запахом – особенным, только ему свойственным сочетанием дерева и выпечки. А еще – восклицаниями тетушек, радовавшихся ее приезду, будто она не с другого конца города добралась, а из иного мира.

Лидия – маленькая и пухленькая, с пронзительными серыми глазами и очень моложавая для своего возраста – и Евгения – высокая, худая, как модель, блондинка с васильковыми глазами – были так не похожи друг на друга, что их почти никто не принимал за сестер. Одна пошла комплекцией в пышку-мать, а другая – в стройного отца. Вероника, мама Ани, не была похожа ни на кого из них – кареглазая, кудрявая, не высокая и не маленькая и всегда печальная даже на детских фотографиях.

– Иди мыть руки! – скомандовала Лидия. – Обед на столе.

– Я уже чувствую запах. Ребрышки?

Лидия кивнула, улыбаясь.

Под ногами путалась Мисти – дымчатая кошка-абиссинка, которую Аня привезла тетушкам на один из новых годов в подарок. Она прижилась в деревянном старом доме, будто была для него рождена. Но гостей встречала как пес, жалуя только хозяек и Аню.

Из окна ванной открывался вид на заснеженный сад. Ветви яблонь качались под слабым ветерком, стряхивая снег. Только тропинка, проложенная в прошлое воскресенье самой Аней, чуть нарушала ровную белизну поверхности.

К ее приходу всегда готовились как к званому ужину: скатерть с узорами, салфетки из тонкой ткани, лучшие тарелки, высокие хрустальные бокалы для шампанского. Да и обед отличался фантазией – ни разу за год не повторялось ни одно блюдо.

Наверно, поэтому Сережка так старался ее поддеть при каждом разговоре – сыновей тетушки так не встречали, хотя оба приезжали пару раз в год, живя с семьями в столице.

– Как книга? – поинтересовалась Евгения, когда они перешли к десерту и обсудили новости недели.

Аня пожала плечами.

– Я все еще не до конца решила, что именно хочу сказать в этот раз.

– Ну, не переживай, как-нибудь напишешь, – улыбнулась Лидия. – Родные стены помогут.

А помогут ли они от разбитого сердца, хотелось спросить Ане, но она промолчала. Про причины своего побега из Города она особо не распространялась. Расстались и расстались, с кем не бывает. В конце концов, семья столько в нее вложила, как можно продолжать жить так далеко от нее? Вот и вернулась.

Город был ее прибежищем с пятнадцати лет, но она там так и не стала своей.

– Жить надо дома: где родился, там и пригодился, – вторя ее мыслям, резюмировала Евгения и налила всем еще шампанского.

– Кстати, а бабушка же тоже в молодости уезжала? – невзначай спросила Аня, надеясь, что тетушки разболтаются, как обычно.

– Ты путаешь ее с матерью. Бабушка Авдотья в конце тридцатых жила где-то на Урале, – учительским тоном начала Лидия. Профессия наложила на нее сильный отпечаток. – Потом вернулась сюда, в Джукетау, и вышла замуж за дедушку.

– Ты знала, что это был ее второй брак? – перебила Евгения. Лидия недовольно покосилась на нее, но та этого не заметила. – Отец выдал ее лет в семнадцать за какого-то более зажиточного кулака, но она отказалась с ним жить и вернулась к отцу.

– Крепкая была женщина, а характер какой крутой!

– Будешь такой, когда не мать воспитала, а мачеха. Уж в деревне не баловали, наверно, тем более неродную дочь. Они же только в конце двадцатых сюда переехали.

– А от чего умерла ее мать? – вклинилась Аня.

– Инсульт на фоне родильной горячки. Молодая была, немного за тридцать, – и Евгения печально вздохнула, явно вспомнив Анину маму, Веронику, которая была всего немногим старше Авдотьи, когда покинула этот мир. За столом повисла неловкая тишина, и Аня, сглотнув комок в горле и ощутив привычную дрожь в коленках при упоминании мамы, спросила:

– Вы так много знаете про бабушку Авдотью, но почти ничего про нее не рассказываете. Какая она была в молодости?

Тетушек как подменили. Обида на холодную, придирчивую мать так их никогда и не покинула, даже после ее смерти.

– Наверно, такая же гордая и резкая, как и во времена нашего детства, – бросила Евгения. Более мягкая Лидия лишь вздохнула и добавила:

– Она только вспоминала иногда, что они дружили большой компанией, в ней она и познакомилась с папкой. Там были и татары, тогда мамка, видимо, еще не взъелась на всех них за что-то.

– А бабушка хорошо говорила по-татарски?

– Никогда и слова от нее не слышала, с чего ты взяла? – удивилась Лидия. – Тогда татарский стал кухонным языком, а все татары стремились говорить по-русски и имена меняли на наш манер.

– У нее была подруга, – вспомнила Евгения, снова перебив ее. – Имя такое интересное, как ягода или камень.

– Фируза, – кивнула Лидия, у которой всегда было лучше с памятью. – А фамилию не знаю, не говорила.

– Думаете, из-за того, что они перестали дружить, бабушка и относилась так ко всем татарам? – догадалась Аня. Тетушки синхронно кивнули.

– Парня не поделили, наверно.

– Да точно, мамка еще вспоминала иногда его. Говорила, что подруга увела.

– Это он еще офицером, что ли, стал потом?

Аня слушала их разговор, и в ее голове все яснее складывался образ юной бабушки. Ульяна Красильникова была загадкой как для дочерей, так и для внуков. Очень требовательная, на грани перфекционизма. Единственными, что она любила, был сад и яблоня. О том, что тоже считалась ее любимицей, Аня узнала уже после смерти бабушки – от тетушек.

– С папкой они жили на соседних улицах, за углом, а вот этот офицер-то был из семьи побогаче, – продолжала Евгения.

– Его отец потом собственный дом отгрохал, по тем временам это вообще редкость.

– Она же говорила вроде, что он врачом работал, так что чему удивляться. Пока мог, заработал.

– Откуда вы столько знаете? – удивилась Аня.

– Я же в музее одно время работала, там была целая экспозиция, посвященная героям войны. Да и мамка иногда обсуждала с коллегами, которые приходили в гости. Близкой подруги-то у нее всю жизнь не было.

За окном медленно наползали ранние декабрьские сумерки. Аня поежилась, представляя обратный путь по морозу.

– Куда делся тот офицер?

– Так и дожил, наверно, тут свою жизнь, – предположила Лидия. – Мамка про него уже почти не вспоминала.

– Ну не при папке же! Он так ее ревновал к нему!

– Был повод?

Тетушки переглянулись и пожали плечами.

– Наверно, нет. Она же такая ханжа была, какая ей измена. И в голову бы не пришло.

Аня вздохнула и залпом допила шампанское, поминая про себя бабушку. Уж она-то любила этот напиток.

– Ладно, мне пора. Еще в магазин надо зайти, – засобиралась она.

– И не скучно тебе одной!

– У меня же есть Карамелька! И я всегда могу позвонить вам, – улыбнувшись, Аня расцеловала в обе щеки сначала Евгению, а потом Лидию. Новенькая посудомойка, купленная ею для них еще во времена жизни в Городе, справится с горой посуды куда лучше, чем она.

А ее ждут собственная квартира и подготовка к новой напряженной неделе.

Ночью Аня спала очень плохо. Часто просыпалась, переворачивалась с боку на бок, разбудив кошку, которая недовольно мяукнула и ушла спать в свою корзинку.

Наконец ей удалось крепко уснуть в третьем часу ночи. Сон перенес ее в просторную комнату со слабым освещением и высокими потолками. У длинного стола выстроилась вереница женщин. Аня проходила мимо них и удивлялась.

Вот мама, как всегда печальная, бабушка с любимой брошкой-бабочкой на груди, прабабушка – но не такая, какой ее запомнила по фотографиям Аня, а молодая, ясноглазая. Затем ей встречались незнакомые женщины – в повязанных на крестьянский манер платках, в вышитых фартуках и сарафанах, в ярких юбках-понёвах. Каждая улыбалась, тянулась к ней и стремилась погладить по руке. Странно, но ни тревоги, ни страха Аня не чувствовала. Только узнавание, будто давно виденные в детстве фотографии вдруг ожили.

Вереница предков уходила далеко в сумрак, но что-то остановило Аню. Напротив стояла красивая какой-то резкой красотой скуластая женщина. В ее карих глазах застыли тоска и жесткость. Темные косы по обеим сторонам лица не были спрятаны под платок, а свободно лежали на покатых плечах. Она была чуть ниже Ани, но казалась куда больше и солиднее, вызывая трепет.

Протянув к ней руки, она положила что-то прямо в ее ладонь и тут же сжала ее пальцы. Аня разжала кулак и удивленно уставилась на лежащую в них железную подвеску-рыбку – будто украшение для волос или подвеска с ожерелья, вроде того, что висело на шее кареглазой женщины. Но не прошло и секунды, как рыбка ожила, превратившись в серебряную уклейку, и тут же нырнула прямо в вены Ани. По телу словно прошелся электрический ток, и последнее, что она запомнила перед пробуждением, были слезы в глазах той женщины.

Наутро Аня привычно принялась за работу. Она твердо решила ни на что не отвлекаться, а вечером купить что-нибудь к чаю и наведаться к бабушкиной подруге – ведь после рассказа тетушек уже не сомневалась, что это и была Фируза. Вдруг та расскажет что-то интересное о бабушке и их молодости? Мысль, что она может просто не захотеть или не суметь в силу возраста с ней поговорить, Аня настойчиво отгоняла. Тем более не хотелось думать про того сурового парня, видимо, ее внука.

Покончив с работой на сегодня, Аня быстро собралась и, забежав в пекарню у дома, села на автобус до центра. Она вышла на давно знакомой остановке – рядом со школой, которой было отдано одиннадцать лет жизни. Дорога вела мимо нее – трехэтажной, построенной из красного добротного кирпича в начале прошлого века. Аня отметила, что окна их класса еще горят – наверно, Лилия Рафаиловна задержалась на работе после уроков. Надо как-нибудь к ней наведаться, когда будет время…

Мимо детского дома, флигеля больницы, деревянных домов – и вот он, тот самый бежевый дом. Калитка была не заперта, в сумерках мерцал единственный на квартал фонарь, и Аня, поежившись от холода, постучала в ворота – звонка так и не заметила. Было немного тревожно: вдруг все зря, да и зачем она вообще беспокоит старушку? Наверное, за давностью лет та уже все позабыла, кроме имени бабушки. Или это простое совпадение и она тут совершенно ни при чем.

– Что вам нужно? – раздался голос, и Аня вынырнула из мыслей, увидев того самого молодого человека. В этот раз он выглядел еще недружелюбнее, а голубые глаза покраснели, будто он их долго тер или переносил линзы.

– Извините, я бы хотела поговорить с бабушкой, которая тут живет. Мне кажется, она знала мою… – начала Аня, но он ее перебил:

– Опоздали. Фируза Талгатовна ночью умерла.

Аня опешила и не нашлась с ответом. «А вот если бы пошла на психологию, как хотела сначала, научили бы хоть тому, что говорить в таких случаях», – мелькнуло в голове.

– Простите, я не знала, – пробормотала она и вдруг вспомнила про пирог. – Возьмите, пожалуйста, я тут принесла, думала, чай попьем. Помянете.

Молодой человек посмотрел на нее, потом на пирог и снова на нее. Только сейчас до Ани дошло, что покрасневшие глаза у него от слез.

– Спасибо, – немного удивленно сказал он и забрал протянутый пакет. – А вы откуда ее знали?

– Я и не знала. Может, помните, пару дней назад она выскочила на улицу, я тогда проходила мимо и не дала ей упасть.

– Теперь припоминаю. Вы, похоже, напугали бабушку, она потом весь вечер просила позвать какую-то Ульяну.

Аня всполошилась, стыд и вина затопили ее, поэтому она покраснела и пробормотала:

– Простите, я не хотела…

– Бабушка тяжело болела, так что это был вопрос времени, – пожал плечами молодой человек. Но весь его вид говорил о том, что он всего лишь храбрился. – Что вы хотели от нее услышать?

– В прошлый раз она, видимо, приняла меня за мою бабушку – назвала по имени. Вот я и решила, что они дружили когда-то. Может быть, она бы смогла рассказать что-то про их молодость, я как раз пишу книгу про бабушку, историю ее жизни, – принялась она врать, ведь книгу хотела написать совсем об ином, но эта идея только что пришла ей в голову и показалась неплохой.

– Вряд ли бы она что-то вспомнила – деменция. Как звали вашу бабушку? Буду разбирать бумаги, может, найду что-нибудь.

– Ульяна, до брака Красильникова, – загорелась Аня. – А если найдете, сообщите, пожалуйста! Вот мой номер!

Порывшись в сумке и быстро нацарапав на бумажке из блокнота свои контакты, она протянула ему и сообразила:

– Соболезную вашей утрате.

Молодой человек устало кивнул и сказал:

– Если что-нибудь будет, я вам сообщу. Меня Руслан зовут.

– Аня, очень приятно. И простите еще раз за беспокойство!

Снова кивнув, Руслан закрыл калитку. По скрипу снега Аня поняла, что он ушел в дом. Постояв еще минуту, переваривая весь разговор, она развернулась и пошла обратно к остановке.