Читать книгу И прийдже Спиридоне. Здравствуй, чудо - Юлия Струкова - Страница 5

2. Лишь бы дитя не заплакало

Оглавление

Эти невероятные истории – отголоски времен ГУЛАГа. И то чудо, о котором в каждой из них пойдет речь – это не только чудо спасения ребенка, но и чудо материнской любви…

Девочка в посылке

Собиралась эта история по разрозненным воспоминаниям детства, затем дополнялась какими-то наблюдениями, случайно услышанными обрывками разговоров. И гораздо позже, когда я сама уже держала на руках собственного ребенка, об истории наших бывших соседей в Норильске рассказала мне мама.


Боришкевичи были с Западной Украины. Тетю Тамару в Норильск, что называется, приволокли за косы (и в прямом, и в переносном смысле). В 1946 году, когда по лесам отлавливали бендеровцев, она, на тот момент пятнадцатилетняя девочка, «попала под раздачу». По поручению своей мамы несла в лес узелок с едой, поскольку в лесу скрывался ее дядя (возрастом едва ли на год ее старше). Пытали и избивали ее жестоко, потом затолкали в скотский вагон (целый состав таких девчонок и молодых женщин отправили тогда в Сибирь). В Красноярске пересадили на пароход, довезли до Дудинки, а от Дудинки до Норильска восемьдесят километров гнали пешком. Дело было в сентябре, и в Норильске уже лежал снег.


Из детства сохранилось одно воспоминание. Тетя Тамара и мама сидели за большим круглым столом, и каждая делилась какими-то переживаниями. А мне было лет шесть, и я сидела как раз под этим столом, скрытая скатертью с кистями и павлинами. Тетя Тамара вспоминала то, что потом не давало мне спать по ночам…


Девочек-украинок гнали по промерзшей дороге до Норильска. Вдруг одна из них запела:


«Дывлюсь я на небо, тай думку гадаю,

Чому я ни сокил, чому ни лэтаю…»


И вдруг все, кто шел в колонне, дружно подхватили:


«Чому же ты, Боже, мне крылов ни дал,

Я б зэмлю покинув и в небо злэтал…»


Видимо, такой силы было это исполнение, что у охранников выступили слезы. Девочек начали избивать прикладами, таскать за косы, чтобы прекратили песню.


В Норильске работы велись на рудниках: независимо от пола и возраста в основном занимались тем, что перетаскивали на поверхность из рудника тачки с рудой. Правда, с прибытием новой партии заключенных-мужчин, женщин перевели на подсобные работы.


Это были первые четыре года ее юности. А потом, когда ей было двадцать, она встретила дядю Володю. Он был тоже с Украины, на начало войны работал водителем, его взяли в плен немцы, а после освобождения Украины уже нашими войсками, отправили в ГУЛАГ.


В начале пятидесятых для политических заключенных появилось послабление. Касалось оно только Норильска или было во всех лагерях, не знаю. Но в Норильске заключенным, объединившимся в семью, давали место в «семейном» бараке. Это был такой же барак, как и остальные, просто одна пара отделялась от другой матерчатыми занавесками.


Когда Тамара забеременела, и беременность была уже на седьмом-восьмом месяце, ее перевели на «легкий труд». «Легкотрудницы» ухаживали в медсанчасти за больными, стирали простыни и бинты, чистили и убирали. Тамара родила девочку, три месяца ей полагалось отпуска, а потом тюремные ясли – до года. А вот после года детей у матерей «изымали», направляли по детдомам, давали новые имена и фамилии, то есть, даже если получишь свободу, найти потом своего ребеночка вряд ли сможешь.


До года девочке, которую назвали Любой, оставался месяц, когда и придумали Тамара и ее начаьница-докторша план по спасению ребенка. Тамаре докторша как-то подарила свою старенькую кофточку, пожалела молодую старательную девушку. А потом врачиха увидела, какие красивые вышитые узоры появились на этой старой кофточке. Тамара оказалась великолепной вышивальщицей и белошвеей. Персонал медчасти в очередь становился за заказами, и по этому случаю ей даже делались небольшие послабления: раньше отпусками с работы, прикармливали – беременная все-таки. Владея ювелирными технологиями вышивания, мережки и т.д., Тамара для норильских медичек-модниц стала человеком незаменимым.


Поэтому, когда оставался месяц до года Любе, и ее должны были у матери отобрать, видя, как плачет Тамара, докторша решила ей помочь. У нее был приятель – летчик, с ним она и договорилась. Написана была справка о смерти ребенка, а Любочку, напоив маковым отваром (чтобы ребенок неожиданно не заплакал), запеленали и запаковали в посылку. Летчик, зная, что находится в посылке, довольно бережно положил ее рядом с собой. Еще недели за три Тамара написала своей матери на Украину, чтобы та ждала в Красноярске и нашла летчика с такой-то фамилией – он прилетит из Норильска. Большего она написать не могла. Через всю огромную страну мать Тамары добралась в Краснярск и встречала каждый рейс из Норильска. Наконец прибыл тот самый, летчик аккуратно передал женщине посылку, и так бабушка познакомилась с внучкой.


А потом, лет до семи Люба жила с бабушкой. Своих родителей она увидела, когда мы все вселялись в новый дом. На ул. Комсомольской, 30 мы с Боришкевичами оказались соседями. Туда-то и привезла бабушка Любу к родителям, уже освобожденным, но не до конца реабилитированным.


Малыш в чемодане

Эту историю рассказал мне тот самый бывший малыш, только теперь это был взрослый солидный человек, директор одной из томских гимназий. Я ее так и передам от первого лица.


«Мои родители поженились в студенчестве, на выпускном курсе, было это в конце войны. Они закончили медицинский и были направлены в Магаданскую область. Я родился, конечно, ослабленным, как и большинство, наверное, детей, родившихся в тех тяжелых условиях. После трехмесячного отпуска по уходу за ребенком мама вынуждена была сдать меня в ясли, я постоянно болел, и врачи не были уверены, что не умру до года. В это время отца вызвали в Москву, а мама должна была отработать еще год. Ей полагался месячный отпуск, и она подала заявление. Но начальник медчасти, понимая, что мама может и не вернуться (поскольку папа уже уехал из Магадана), решил, что ребенок останется в круглосуточных яслях.


– Да, вы вольнонаемная и имеете право на отпуск, – заявил он, – но ребенка с вами я отпускать не обязан.


Мама была в отчаянии. И тут ее выручил один из ее бывших пациентов – из политических заключенных. Надо сказать, что врачей на Колыме не хватало, и лечили они всех – и охрану, и заключенных, и начальство. И вот бывший зек, уже отсидевший, но не до конца отпущенный, «на поселении», который работал при медсанчасти, кажется, истопником, он маме и помог – в благодарность за то, что она его с того света вытащила.


Этот человек подрабатывал тем, что мастерил чемоданы – делал их из фанеры и обивал дерматином. Фабричных-то в ту пору не было, люди в основном ездили с узлами да с корзинами. А он мастерил очень неплохие, аккуратные. Промерив мой рост, он сделал для мамы небольшой чемоданчик и прокрутил в нем едва заметные дырочки, чтобы я не задохнулся.


Перед вылетом мама напоила меня успокоительным, чтобы не заплакал в неподходящий момент, и я почти сутки проспал. Самолеты были небольшие и ненадежные, лететь нужно было до ближайшей пересадки на поезд часов семь. Надежной оставалась только охрана, контроль на вылете и при посадке.


И вот мама, упаковав меня в чемодан и замирая от страха, подходит к контролеру, замерзшими руками приоткрывает застежки чемоданчика, и тут (вот уж действительно чудо!) она видит, что этот охранник – ее бывший больной, она даже вспоминает его имя и отчество! Порой в критические моменты жизни память нам действительно преподносит сюрпризы. Ведь за это время через ее руки прошли сотни больных.


– Ну как, Иван Макарович, печень больше не беспокоит? – спрашивает она заботливо. Иван Макарович, которого докторша вспомнила и назвала по имени-отчеству, разулыбался, вскользь глянул на содержимое приоткрытого чемодана, и посчитал неудобным рыться в женском белье докторши, которая ему так помогла.


В самолете, где помещалось человек четырнадцать, летчик посоветовал пассажирам положить вещи на пол. Может начаться тряска, не исключено, что кто-то ударится. От одной мысли, что ее больной годовалый сын будет лежать на ледяном полу салона, мать сама похолодела. Она крепче прижала к себе чемодан и сказала пилоту, что везет в министерство ценные бумаги, и ей велено довезти их в сохранности. Это подействовало, и больше ей не предлагали освободиться от багажа.


– Тот перелет стал для мамы самым тяжелым воспоминанием в жизни. Семь часов она сквозь рев мотора пыталась услышать мое дыхание и в то же время боялась, что я проснусь и закричу».


Времена, конечно, не выбирают. Но в любом времени есть люди, которые, рискуя если не жизнью, то уж точно – судьбой, помогают спасать ребенка. Я думаю о той докторше, о том летчике, о тамариной матери. Я думаю о том заключенном-истопнике, изготовившем чемодан для малыша. А еще – о невероятной материнской любви.

И прийдже Спиридоне. Здравствуй, чудо

Подняться наверх