Читать книгу Под мягким светом лампы - Юлия Тарасюк - Страница 4

Попивая имбирный чай дома у Анны-Марии, они обсуждали современную моду и фантазировали, какими могли быть свитера во времена их прародителей. Их разговор шел плавно, петляя между модой, социальными новостями, изменениями в жизни их общих знакомых и благотворительности.

Их прервал вошедший Вильям – статный мужчина военной выправки с темно-русыми волосами и бородой. Его голос был тихим, но сильным. Ему бы служить в войсках, настолько он хорошо сложен и имел магнетическую силу повиновать других себе, но он был антрепренером и не в одной сфере. Со стороны глядя, казалось, что этот привлекательный мужчина больше подходит Агриппине, а не Анне-Марии, но, как мы знаем, люди, которые вместе, зачастую очень разные, и лишь при определенном ракурсе их лица похожи, как родные.

– Приветствую! – сказал Вильям, нежно поцеловав в макушку свою жену, а после и Агриппину.

Агриппину он любил, как сестру, имеется в виду, что он никогда не общался с ней по душам и не желал того, но он чувствовал в ней какую-то родную нить, схожесть на тонком уровне – скрытую ранимость и открытую вздорность характера. Он был улыбчив и оптимистичен на протяжении всего времени, какое его знала Агриппина, а это без малого шесть лет. И она искренне удивлялась, как человек может быть в приподнятом расположении духа постоянно.

Анна-Мария была застенчивой на людях, но в знакомой компании – очень веселой. Агриппе она напоминала пушинку одуванчика, а иногда капризную девчонку, которую сама Агриппина могла немного усмирить, как старый пес молодого щенка. Но фундамент их дружбы созидался на твердой почве несгибаемых принципов: чувстве собственного достоинства, безмерного уважения всего живого и чувстве долга помогать иным.

Вильям присел на диван к Анне-Марии, немного развалившись, что было для него не свойственно. Это был тревожный признак усталости, когда ему нужно было набраться сил не только ото сна, но и от присутствия жены, тишины, полумрака и немного виски в бокале, сидя перед их небольшим камином. В такие минуты Анна-Мария сидела на диване позади его кресла, в умиротворенном безмолвии вышивала или шила, на что она была очень талантливой. При определенных усилиях и положительной энергии она могла бы стать выдающейся мастерицей пусть не на страну и не на Европу, но на свой город Оденбург точно. Однако ее счастьем было сидеть за креслом мужа, шить ему модельный пиджак, аналогов которому не было, или же себе немного экстравагантное, но не лишенное женственности и утонченности платье.

Вильям не любил делиться тем, что происходит у него на работе, точнее работах. Бог знает, чем он занимался, кажется, он был заведующим ирландским пабом и цирюльней, выпускавшей в мир мужчин сражающих наповал неискушенных девиц своими бакенами или новомодной стрижкой. Были у него связи в банке или он там имел небольшой пакет акций, она точно не знала, да и особо никогда не интересовалась. Просто связывала воедино те крупицы информации, которые слышала от них. Делала это без какого-либо умысла, просто Агриппина имела цепкую память и природный дар структурировать знания в голове, будто по полкам, папкам и подпапкам.

Анна-Мария тихонько погладила мужа по руке. Она очень его любила, но выражала любовь спокойно и чутко. Эта семейная пара производила впечатление оптимистичных и верных своим убеждениям людей с сильным характером, правильными манерами и уважительным отношением к людям из любых слоев общества. Нужно признать, что на это нужна недюжинная смелость, непреклонный оптимизм, открытая душа, но с верными стражами вокруг – манерами, верой и уважением себя как личности. Никто не мог пробраться в их душу, если они того не хотели. Если на них шли с оружием – они вступали в дипломатичные переговоры, а иногда и в бой. Бои часто происходили тогда, когда их горячо любимые и, благо, далеко живущие родственники пытались указать на прекрасную дорогу в будущее, которую, по их мнению, Анна-Мария и Вильям не видели, как слепые котята. У них уже наготове была тяжелая артиллерия для отражения атак. И пусть они выходили с поля боя растрепанными, но все же воодушевленными победой, когда их тетеньки, дяденьки, бабушки, кузены и даже внучатые племянницы бежали с места битвы с громкими возгласами о том, что еще вернутся и покажут-таки, как надо жить.

Агриппина на все эти семейные сцены смотрела достаточно близко, но и на безопасном отдалении, будто сидела в первом ряду театра. Она посмеивалась и находила в этом какое-то самозабвенное удовольствие, как при просмотре динамического фильма.

Родные же Агриппины жили далеко, некоторые в этой стране, другие рассеялись по миру вплоть до Аляски. Агриппина однажды гостила там и была под большим впечатлением от мощи и силы стихий. Открытые в своих побуждениях, ее родственники устроили такой радушный прием, что она терялась в своих чувствах, то ли она была королевой, то ли лесной сказочной обитательницей, с которой не всегда знали что делать, но главное – вкусно накормить. Там на Аляске Агриппа работала с ними во дворе на равных. Они жили в небольшом поселке недалеко от шумной речки, куда бегали полоскать ноги в ледяной воде после насыщенного рабочего дня. И шок, получаемый от соприкосновения кожи с водой, перерастал почти в безудержный хохот. Она с младшими кузенами хохотала, пока живот не сводило судорогой. И после того, как они обтирали разгоряченные покрасневшие ноги рукавами своих кофт и засовывали их в носки и ботинки, почти наперегонки бежали к дому, откуда уже доносился до их урчащих животов запах спеченных к ужину булок.

Когда они садились за стол, легкий озноб уступал место разливающемуся по телу теплу. И тогда на их лицах проступали счастливые улыбки, и звучал беспричинный смех. Их теплые свитера с меланжевой вязью хранили тепло, а душа наполнялась запахами и звуками уютного пространства жизни. Агриппина чувствовала себя с ними настолько счастливой и беззаботной, что ей хотелось остаться там навсегда, посвятив себя хозяйственным заботам и мелким радостям жизни. Она любила каждый клочок земли, каждую пристройку и старую деревяшку. С заборов она бережно убирала засохшие с осени сорняки. Так радостно прошли почти три недели ее отдыха, и она уже собиралась домой. Родные ее уговаривали остаться, но она знала, что лучше уходить во время радостного возбуждения, чем на его спаде. Да и родным не хотелось мешать – им тоже нужно побыть самим. Все же и в деревне хочется уединиться со своей семьей и со своими мыслями. Укладывая вещи, она уже начинала тосковать по собственному миру, поэтому большого сожаления не испытывала, прощаясь с любимой местностью и дорогими ее сердцу людьми. В аэропорту она чувствовала себя уже той дамой, которая обрела границы и надела легкие доспехи.