Читать книгу Долина засыхающих трав - Юлия Ванина, Юлия Ванина - Страница 14

***

Разве кто поймет грусть одиночества, когда рядом не то, что чужие, а волки в человечьей шкуре: каждый норовит отодрать кусок посытнее и демонстрировать свое превосходство тем, что по морде стекает чья-то кровь.

Если присмотреться к каждому, то каждый готов с умным видом тебе говорить о недопустимости такого пиршества, но за спиной сочно смакует твое нутро, выражая словами то, что хищники делают зубами – так это природа, говорят себе они, и заложена сия пищевая цепь для регуляции всего в природе, для порядка и системы, для ясности и верности планете.

А язык дан, если кто не задумывался над этой темой, для проталкивая пищи и выражения эмоций, но из поколения в поколение это стало забываться и столько придумано новый возможностей, например, говорить то, что не думаешь – это удобно: скажешь и потом, вроде бы как не при чем…

И ладно бы это говорить о себе любимом, так нет же – как правило, всё, что любо и дорого не тронет язык, а шершаво и склизко проходит по чужим жизням, до которых нет дела, но в которых всё течет гораздо красочнее, чем в своём скромно-убогом существовании.

Что бы не захотели сделать лучше и добрее, обязательно найдется славная доблестная парочка одноклеточных, которым из-за собственного страха скучно просто быть там, где они каждый измученный негативом день. Внутренности вылазят уже наружу, но даже больницы не дают временное облегчение – и после смерти или перехода в иное состояние что-то меняет для возврата в следующее.

Но так как большинство живут сегодняшним днем, утверждая, что заботятся о благе всего живого, ничего не меняется. И только через дикий дискомфорт, называемый земными, боль или страдания одноклеточные начинают делится. А с пониманием, что жизнь все-таки одна, приходит наслаждение и удовольствие, потому что ценится то, что даровано просто так, для деления и множения.

Эти мысли всё чаще приходили на ум, от них болела голова и немели ноги. Боль негодовала и ничего не могло снять её ни массаж, ни мысли, ни их отсутствие. Палатка была ненавистна, всё хотелось разодрать на куски и не вспоминать прошлое. Но оно дико билось в груди бешенным ритмом и жутким воем впивался в горло.

Сколько ей здесь еще? Кто-то мог ей ответить разве? Нечеловеческих страданий, как некоторые пленники, она не испытывала, но тошнотворная отдаленность и гнилое, насквозь пропахшее пьяным угаром и пошлыми языками, навсегда застыло в глазах каждого здесь. И совсем не важно – в каком тут статусе кто находится!

Здесь нет скромных, нет глупых, нет добрых… и, судя по всему, никогда не было… и не будет! Сколько это гнилье будет здесь жить, пить, есть, дышать, испражняться? Сколько будет мучить тех, кто не там и не в то время? Сколько будет насмехаться над душами орущих от истязаний и опускающихся от того, что все-таки сломили? Сколько еще будет продолжаться эта пародия на войну? Кто с кем воюет? Для чего? Кто остановит?

Где же были те, кто кричал, что все позади и все остановили? Где были те, кто сейчас нежатся в своих милых постельках? Они делают то же самое, только внутри себя и своей страны, навсегда похоронив свои честь и милосердие к незащищенным глупцам, верящим в справедливость. Где она теперь? В чьих заморожена губах, в чьих застыла зубах и чьей блеснула улыбке?

Гордо сообщая последние новости, они думают, что всё под контролем! А они знают: где сейчас пленных 53 человека? Здесь их слушают и гремят судейским смехом; знали бы они, что говорят те, кто потом продают людей на верную гибель в другие страны после того, как выпили с них последние соки!

Знали бы! А потом говорят о без вести пропавших, фото собирают и молятся за них! А что толку? Людей, может, и нет давно! Так что тут думать, что они сделали всё, что могли!

Когда—то она думала, что есть в мире справедливость и всех принесет к одному – мирной и благостной Фемиде, но как же – здесь она поняла, на что-то надеяться и молится – попросту нет смысла, т.к. все равно все уже решено и будет произведено тогда, когда все будет решено.

Хотя, судя по тому, что каждый думает о близком человеке, таком же, как и он, то не мудрено, что у них такая участь! Разве до попадания сюда кто-то думал, что у него все будет настолько обреченно? Нет! Жили и осуждали соседа и сожителя, не принимали их дары. Пусть даже и в виде опыта – всего всегда было мало.

А теперь – им всего с лихвой: и ночных слез, и пронизывающей боли, и затравленной обреченности – только теперь ничего не вернешь! И просят прощение у тех, кого лики уже не помнят.