Читать книгу Тот самый - Юлия Вереск - Страница 6

Я стоял напротив маленькой репродукции картины Караваджо «Призвание апостола Матфея». Каждый раз я оказывался перед ней, когда хотел исповедаться. Она – мой священник и мой палач, я доверял ей все исповеди и откровения. Репродукция, приклеенная кусочками прозрачного скотча, висела на бежевой стене маминой спальни. На мой взгляд, поступать так с творением барочной эпохи – настоящее кощунство, но мама была непреклонна. Картина пережила не одну семейную бурю. Однажды я сорвал ее со стены, а тусклые уголки, намертво зафиксированные скотчем, остались на обоях, как оторванные крылья бабочек. Во время затишья я постарался приклеить репродукцию обратно. Та, местами затертая, с белыми полосами от сгибов, не несла в себе совершенно никакой ценности. Ее значимость заключалась в воспоминаниях, запечатанных в ярких образах Караваджо. Когда я заходил в мамину спальню, взгляд в первую секунду цеплялся за репродукцию: в одинокой комнате она смотрелась неуместной кляксой, как будто мама повесила на стену первое, что попалось под руку, чтобы спрятать плесневое пятно на обоях.

Мы любили слушать мамину историю, связанную с этой картиной. В рассказах мамы все время появлялись новые подробности, словно она забывала, о чем уже успела рассказать. Историю, которую мы слышали десятки раз, я знал наизусть. Может быть, то была красивая сказка, придуманная для нас. Прошлое нельзя изменить, но никто не говорил, что его нельзя выдумать. Если в выдумку поверит хотя бы один человек, значит, с чистой совестью можно считать вымысел реальностью. Мы садились у ног мамы, и она, пользуясь властью над нами, медлила и томно вздыхала, удерживая интригу.

– Когда я была беременна тобой, у меня совершенно ничего не складывалось в жизни, – однажды сказала мама, перебирая волосы у меня на макушке. – Все шло под откос, и я даже несколько раз задумывалась о том, чтобы прекратить мучения… Меня останавливало одно. – Она перевела многозначительный взгляд на Алису, и та быстро кивнула. В темноте Алиса казалась лучиком света. – Я не могла оставить ее в этом гадком мире, ведь у нас, кроме друг друга, никого нет, но и жить я так тоже не могла. Как только я забеременела тобой, Матвей, начались проблемы. Весь мир был против нас. Ужасный токсикоз, слабость, тонус… вечно отекшие ноги. У меня пучками выпадали волосы. Даже после родов жизнь не стала легче, да и ты выжил только благодаря акушерке. Родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи. Еще бы чуть-чуть, и… Наверное, случилось чудо.

– Ма, и что потом? – с восторгом спросила Алиса.

От нахмуренных выщипанных бровей на лбу появились тонкие складки, напоминавшие изломы на бумаге. Худое лицо мамы стало сосредоточенным. Казалось, она смотрела очень внимательно, но ничего не видела. Зрачки расширились, затопляя голубую радужку, а взгляд обратился в себя – в прошлое. Она перебирала воспоминания, бережно вытаскивая их на свет, будто те были старинными фотокарточками, которые могли рассыпаться от прикосновения. В такие моменты мы с Алисой особенно сильно понимали значимость прошлого. Мы мало в чем разбирались, но торжественность ощущалась даже в маминой позе: гордо выпрямленная осанка и приподнятый подбородок. Так она показывала нам, что жизнь ее не сломила.

Схватки начались ночью, когда мама возвращалась домой. Живот стал сжиматься, словно упругий мячик, а боль волнами проходила по телу, вонзая иглы в каждый миллиметр кожи. Копчик будто дробили молотком.

«Такую боль не может вытерпеть ни один человек. Никто, – подумал я тогда с восхищением. – Никто, кроме женщины».

За болью следовала тошнота. Мама упала на колени, растесав ладони асфальтом, но заставила себя подняться и пойти вперед. До дома оставалось несколько километров, и она решила дойти до единственной подруги, у которой как раз сейчас гостила Алиса. Как только мама вышла из парка, придерживая живот, деревья поредели, и перед ней появились одинаковые пятиэтажки. «Ты так жаждал жить, что полез из меня раньше времени», – сказала мама, поглаживая меня за ухом. Ее прикосновение я ощущал летним ветерком на коже. «Ничего я не хотел, иначе бы я это запомнил, – резонно заметил я. – Не отвлекайся, рассказывай дальше», – нетерпеливо поторопил ее я, ерзая на месте. Казалось, улицы, спрятанные вуалью из темноты, совсем опустели. Мама брела в одиночестве, придерживаясь рукой за серые стены. От очередной схватки ноги подогнулись, и она упала, инстинктивно выбросив руки вперед. Боль усиливалась. Она с трудом поднялась и зашагала, почти не разбирая дороги. Когда силы были на исходе, она остановилась перед первой попавшейся подъездной дверью. Пальцы потянулись к железной ручке, но, прежде чем дернуть дверь, мама навалилась на нее, а по ногам заструилась горячая влага. Как только в глазах начало темнеть, она ощутила руки, подхватившие ее под локти. Мокрые колготки прилипли к ногам, словно вторая кожа. Приглушенный голос вызывал скорую помощь. Мама оказалась в тепле квартиры. Крепкие руки усадили ее на стул, и, перед тем как провалиться в черную бездну, она наткнулась взглядом на репродукцию картины Караваджо. На пол, стекая по ладони, скатилась капля крови.

– Тогда я ничего не знала о картине, только название. Во время родов я пыталась детально вспомнить ее, чтобы облегчить боль, и это удерживало меня от обморока. Такая вот странная игра подсознания. Призвание апостола Матфея – как только я увидела ее, я поняла, что назову тебя в честь него.

Алиса слушала маму с восторгом – казалось, она сама проживала эту историю, погружаясь в липкий мрак холодной ночи. Внимательное выражение лица Алисы становилось восторженным: с чуть приоткрытым ртом она ловила каждое слово, будто редчайшую ценность. Алиса представляла себя сильной героиней, а я себя – крошечным кричащим младенцем в глубине темного парка.

История мамы состояла из множества черных пятен. Она никогда не рассказывала нам, от кого возвращалась ночью. Мы решили, что в ту ночь мама виделась с моим отцом. По нашим догадкам, он выгнал ее, и тогда начались преждевременные роды. Правду знала только мама, и она не собиралась делиться ею.

Призвание апостола Матфея – необычная картина. Из любопытства я много читал о ней, ища в себе сходства с Матфеем. Христос стоял не в центре, а в темном углу и указывал жестом на молодого парня. Я придерживался мнения, что Матфей – это парень, который пока что еще не поднял взгляд. Оставалось несколько секунд до того, как он узнает, что избран для важного дела. На полотне запечатлено мгновение, когда Матфей все еще находился в мире пороков, но уже был освобожден от грехов.

Сколько же мне отмерено до обретения главного предназначения в жизни? В минуты сомнений я, как и мама, вставал у старой репродукции, представляя, как она, раздираемая болью из-за меня, впервые увидела картину Караваджо.

Чем больше я вглядывался в картину, тем сильнее понимал, что мама ошиблась: между нами не могло быть ничего общего. Я – обычный парень, живущий обычной жизнью и мечтающий о совершенно обычных вещах.

В тот день, когда я выкурил свой первый косяк, я мечтал о том, чтобы отмотать время назад. Все было нормально до тех пор, пока не раздался крик Жеки. Мы бросились на звук. Жека лежала в песке, а ее запястье неестественно выгибалось. Кожа, натянутая поверх кости, казалось, вот-вот порвется. Кир придерживал голову Жеки у себя на коленях. По играющим под загорелой кожей желвакам я понял, как Кир был напряжен и испуган. Рядом с Жекой из песка торчал острый камень. Этот момент отпечатался в памяти настолько ярко, что я помнил его до каждой песчинки.

– Чего встали? – крикнул Кир. – Тащите велики сюда. Нам нужно в больницу! Быстро!

Алиса дернулась, и только тогда я осознал, что она стояла рядом, мертвой хваткой вцепившись в мой локоть. Когда она разжала пальцы, на коже остались красные вмятины.

– Нет… – слабо запротестовала Жека. Лицо опухло от слез, верхняя губа блестела, а шея покрылась пунцовыми пятнами. – Вдруг там поймут, что мы… курили… – Она говорила медленно, делая паузы после каждого слова. – Если мой папаша узнает, мне конец!

– Ладненько… Тогда оставим тебя тут? – Алиса наконец очнулась.

– Просто… просто мне нужно отлежаться…

– У тебя рука сломана, – возразил я. Мне хотелось перестать смотреть на сломанное запястье, но взгляд будто прикипел к натянутой на кость коже. – Нужно в больницу! Никто не узнает. Оставайтесь тут, а мы сходим за великами.

Жека прижимала сломанную руку к груди, как перебитое крыло. Заплаканные серые глаза потемнели, а на щеках застыли слезы. До этой секунды Жека казалась мне той, для которой нет ничего невозможного; сейчас же я видел в ней испуганную девочку. Все же эта девочка была гораздо сильнее многих, кого я знал.

Я развернулся и побежал к лужайке, где был брошен велосипед. Все еще чувствуя скованность в теле, я старался идти быстрее, но мышцы словно онемели. Когда мы с Алисой вернулись, Жека старалась улыбаться и шутить, не желая показаться слабой. Я бросил на землю подобранную одежду и помог зафиксировать руку ремнем. Мы наспех оделись. Жека села на багажник, просунув здоровую руку в лямку рюкзака, а Кир занял мой велосипед. На второй велосипед сел я, а Алиса разместилась на багажнике.

Я совершенно не помнил, как мы добрались до больницы, но дорога казалась мне бесконечно долгой. Тропинки петляли между деревьев, как лабиринты, пот стекал по спине, а жажда душила горло. В голове крутились разные «если», и каждое из них пугало меня до дрожи. Если кто-нибудь узнает, что мы курили? Если Жека не поправится? Если мама узнает, что мы ослушались ее? Если мама узнает, что я целовался с парнем? Если, если, если… Всякое «если», словно тлеющий уголек, выжигало дыры на коже.

Когда мы остановились у входа в больницу, голова раскалывалась от боли. Кир повел Жеку внутрь, поддерживая под локоть, а мы с Алисой затормозили на бетонном крыльце. Мне казалось, что две реальности (наша семья и другие люди) соприкоснулись и в мире произошел сбой. Могли ли мы быть виновны в том, что случилось с Жекой?

– Охренеть, вот тебе и приключение, – прошептала Алиса, растирая ладонями лицо. Обгоревшая кожа слегка покраснела.

– Да уж, – только и смог выдавить я, глядя себе под ноги. Я наклонился, чтобы завязать шнурок.

– Полчаса уже давно прошло, кстати.

– Какая разница? Опоздаем или нет, все равно будет скандал.

Мы вошли в больницу. Длинные коридоры, выползавшие из мрака на бледный свет флуоресцентных ламп, внушали тревогу. Больница со стойким запахом медикаментов так или иначе всегда ассоциировалась у меня со смертью. Мне казалось, будто та бродит по коридору холодным сквозняком, выбирая, кому суждено покинуть это место, а кому – нет. У светлой стены в ряд стояло несколько стульев. На одном из них, под плакатом с инструкцией по оказанию первой помощи, сидел Кир и разговаривал по телефону. Пальцами свободной руки он сжимал переносицу, низко склонив голову. Кир напоминал призрака, затерявшегося среди одинаковых больничных стен. Мне вдруг захотелось успокоить его и вывести из длинных лабиринтов смерти, но я только привалился спиной к стене, чувствуя усталость. Воспоминания о больнице навевали тоску. Я до сих пор помнил, как милый врач с широкими усами накладывал мне шов на коленку. Казалось, игла застряла где-то под кожей и все еще беспокоила мою память.

Люди сновали по коридору, иногда задевая меня локтями и плечами, но я был поглощен мыслями о пережитом дне. Солнце, покалывающее плечи, капли воды на коже, сухие теплые губы на моих губах… Голоса толпы сливались в неразборчивый шум. В больничном коридоре становилось тесно.

– Пойду узнаю, как там дела… – Алиса похлопала меня по руке и, поймав мой растерянный взгляд, слабо улыбнулась. – Эй! Не вешай нос! Из какой задницы только не вылезали Гранины, да? Все фигня! Знаешь, когда случится апокалипсис, выживем только мы и тараканы.

Я молча кивнул и улыбнулся, чтобы Алиса отстала. Она ждала от меня улыбки, и я дал ей то, что она хотела. Сладковатый дым, освободив легкие, подобрался к горлу. Тело не слушалось. Язык едва ли не прилипал к нёбу от жажды. В воспоминаниях ожил яркий образ: Жека, прижимающая сломанную руку к груди, как мать, прижимающая новорожденного ребенка. Я увидел, как кость неестественно натягивала тонкую кожу. Из-за приступа тошноты я, огибая толпившихся у кабинетов людей, быстро зашагал по коридору в поисках нужной двери. Закрывшись в кабинке, я склонился над унитазом и зажмурился: горло раздирала изжога. Меня рвало, и я цеплялся пальцами за фаянсовые края. Перед глазами плыли цветные пятна. Я ощущал себя переполненным сосудом, в который впихнули больше, чем он мог вместить. Слишком много впечатлений, слишком много мыслей. К любому слову в эту секунду можно было приписать «слишком», и это оказалось бы правдой. Сидя на холодном кафельном полу, я все больше понимал, насколько далек от образа святого Матфея. Я нажал на кнопку слива и вышел из кабинки.

Опустив руки под холодную струю воды, я держал их в таком положении, пока пальцы не начали неметь. Я сполоснул лицо и оглядел себя в заляпанном зеркале. Отражение мне совсем не понравилось: покрасневший рот с нечеткими контурами, острые скулы, веснушки, напоминавшие грязные пятна. Бледная кожа в неестественном свете лампы отливала нездоровой зеленью, а мутные глаза казались пустыми. Из отражения на меня смотрела тень человека, которым я не хотел быть. До тошноты во мне зрело желание выскоблить душу из этой оболочки и поместить ее в другое, более подходящее тело.

С мыслями о Жеке я вернулся в больничный коридор. Разум прояснился, и теперь белый свет ламп не резал глаза. Стены по-прежнему давили, а голоса людей пробуждали боль, вбивающую ржавые гвозди в виски.

– Скоро приедет ее папаша, – услышал я голос Кира рядом с собой. Алиса с закрытыми глазами сидела на стуле, подперев кулаком подбородок. На соседний стул опустился парень с огромным синяком на предплечье. Я невольно задержался взглядом на черно-лиловой кляксе, расползающейся по бледной коже.

– Ясно, – только и смог сказать я, сверля взглядом спины людей. Меня все еще знобило. – С ней все будет в порядке?

– Еще как. – Кир усмехнулся. – Знал бы, сколько от нее проблем было в детстве. Ее мама любит говорить, что поседела из-за Жеки раньше времени, а той хоть бы что…

– Наверное, ломать руку не очень-то приятно. По крайней мере, я бы не хотел проверять на себе.

– Да уж… Ты сам-то как? – Он посмотрел в мои красные глаза и добавил, заметив плохо скрываемую дрожь: – Тут довольно холодно.

Я чувствовал напряжение и неловкость. Еще недавно мы целовались под довольные возгласы Алисы и Жеки, а сейчас стояли в больничном коридоре. Эмоции, переполнявшие меня, могли выплеснуться наружу от любого слова.

На загорелой шее Кира выделялся черный шнурок, половина которого пряталась под футболкой в синюю полоску. Раньше я не замечал его, а быть может, мне было все равно. Подняв взгляд, я посмотрел в голубые глаза. Я увидел в них беспокойство. Все время я считал, что оно неприменимо ко мне от посторонних людей.

– Нормально, – ответил я, пряча руки в карманы. – У меня все нормально. Ведь это не я сломал руку.

– Знаешь, я бы не хотел, чтобы из-за случившегося кто-нибудь из нас четверых расплачивался…

– Я никому ничего не скажу, – перебил его я, разворачиваясь. – Разве я похож на стукача?

Невесть откуда взявшаяся злость импульсом сжала кулаки, и я поднял руки, чтобы толкнуть Кира в грудь, но так и застыл. Я понимал, что был не прав.

– Нет, я не об этом… – Он проследил за мной взглядом, но не шелохнулся. Я опустил руки. – Просто в следующий раз не ведись на все, что предложит тебе Же. Иногда ее голову посещают безумные мысли. Научись говорить «нет». Это спасет тебя от многих ошибок.

Боковым зрением я уловил движение: Кир собирался положить ладонь мне на плечо. Я невольно отстранился, едва не зацепив локтем проходившего мимо мужчину. Кир убрал руку в карман.

Несколько долгих секунд мы молчали, игнорируя неловкость, возникшую между нами.

– Наверное, они чем-то похожи… – Я отстраненно посмотрел на Алису, которая уже разговаривала с обладателем синяка на предплечье.

– О чем ты мечтаешь?

Соображал я все еще медленно. Опираясь плечом на холодную стену, я покачал головой.

– Что?

– Говорю: какая у тебя мечта?

– При чем здесь моя мечта?

– Ни при чем. Просто выглядишь загруженным, решил тебя отвлечь.

– У меня все в порядке.

– По моим представлениям, порядок выглядит несколько иначе. – На губах Кира появилась улыбка.

– Я мечтаю о всяких глупостях.

– Разве мечты бывают глупыми?

Алиса перевела взгляд с парня на нас и ободряюще улыбнулась.

– Ладно, Матвей, идите домой. Все равно сейчас приедет отец Жеки. А я тут останусь. Пригляжу за Же.

– Наверное, это мы виноваты. Я и Алиса. Не следовало нам…

Вина поднималась во мне, как ртуть в раскаленном градуснике. Еще чуть-чуть, и она взорвется, вспыхнет жидким серебром и обожжет нутро.

– Никто не виноват. Просто так получилось…

– Нет, не думаю.

– Говоришь так, будто вы лично толкнули Же и сломали ей руку. Матвей, она сама упала. Слушай, просто иди и поспи.

Кир устало потер пальцами переносицу. В голубых глазах я видел отражение своего волнения. Он беспокоился за Жеку. Чувства переполняли и его. Любое слово, сказанное между нами, могло превратиться в искру на спичке.

– Ты не понимаешь, Кир, ты ничего не понимаешь! Зря я согласился пойти с вами…

– Это уж точно! – вспылил Кир. – Похоже, от тебя одни проблемы.

– Ты придурок.

– А ты, я смотрю, умеешь заводить друзей.

Он усмехнулся.

– Мы пойдем. – Я жестом подозвал Алису. – Нам лучше не общаться. Это была ошибка.

– Тебе виднее. – Теперь Кир говорил спокойно. Волнение за Жеку и усталость накладывались друг на друга, пробуждая нервозность. Кир совладал с чувствами и улыбнулся Алисе.

– Эй, что случилось? – Алиса встала рядом со мной. – Оба выглядите так, будто кто-то умер.

Мы с Киром смотрели по сторонам, только чтобы не встречаться взглядами. Я ощущал легкий укол совести за сорванную на Кире злость. Я злился, потому что он был прав. Я не умел заводить друзей.

– Может быть, и умер, – непринужденно сказал Кир. – Нельзя спасти утопающего, если он с таким упорством рвется обратно в свое уютное болото. – Он с легкой улыбкой смотрел на Алису, но я знал, что эти слова предназначались мне. Мы оба это знали.

– Ничего не случилось, – отрезал я. – Можешь передать ему, что мы уходим.

Алиса перевела взгляд с меня на Кира, а после – с Кира на меня.

– Можешь передать ему, – сказал Кир, барабаня пальцами по ладони, – что мне все равно.

– Я все еще ничего не понимаю, но мы и правда пойдем. Прости и пока. – Алиса неловко помахала ему рукой.

Я схватил Алису за запястье и потащил к широким двойным дверям в конце коридора. За спиной я услышал отдаляющиеся шаги Кира. Злость во мне утихала, уступая место сожалению.

Наши жизни соприкоснулись и тут же оттолкнулись друг от друга.

– Вот придурок! – воскликнул я, как только мы вновь оказались в духоте улицы.

На крыльце я чуть не врезался в мужчину: он быстро бежал вверх по ступенькам. Его лицо от крыльев носа до уголков губ рассекали две глубокие морщины. Возможно, это был отец Же.

– Извините, – пробубнил я себе под нос.

– Нечего смотреть себе под ноги!

– Вот козел… – прошептала Алиса.

Когда мы добрались до дома, уставшие от долгой езды на велосипедах, темнота накрыла город плотным куполом. Нас ждала тишина. Она заполнила пустотой каждый темный уголок, вытеснила через оконные проемы все звуки, впитала свет, и теперь наш дом погрузился в небытие.

Мама начала без прелюдий, задевая только там, где всегда болит. Мы, самые близкие люди, безжалостно ранили друг друга. В этом и заключалась опасность ссор: мы не осознавали, что нельзя вернуть сказанные слова. Они навсегда останутся внутри нас.

– Где вы шлялись весь день? Только посмотрите на себя… Хотите, чтобы вас считали бездомными?

«Может, у нас и нет дома?» – мысленно спросил я.

Бездомные – это значит без дома. Дом – это любовь и забота. Было ли у нас с Алисой что-то из этого? Если мы были без любви и заботы, значит, мы были без дома. Без-дом-ны-е.

– Ма, все в порядке. Мы просто гуляли, вот и все. – Алиса сделала первую попытку. – Забыли о времени. Телефон разрядился.

– Забыли? Я потратила на вас столько времени, сил, денег! А вы неблагодарные… не можете хотя бы раз сделать так, как я прошу.

– Ничего же не случилось! Никто не умер! Как будто ты в нашем возрасте не делала ничего подобного…

Я сидел на кухне и молча слушал доносящиеся до меня голоса. Чем громче они были, тем дальше становились друг от друга Алиса и мама.

– Ничего, говоришь? Ты еще слишком мала, чтобы что-то понимать. Ты хотя бы можешь представить, сколько денег я на вас потратила? Сколько трачу до сих пор, и во сколько мне обходится этот чертов дом с ржавым водопроводом!

– Так давай продадим его! Ну давай!

– Нет, это память моей сестры! Как ты смеешь мне предлагать такое…

– Да ты ни разу о ней не вспомнила!

– Заткнись! Не смей об этом говорить. Закрой свой рот…

– Мама, да у нас никогда нет денег! Мне стыдно, понимаешь, я…

– Стыдно? Так иди и найди работу. Я растила и ращу вас одна!

– Но я школьница!

– Посмотри, во что ты одета… Что это за топик? Перед кем ты так вырядилась?