Читать книгу Волк советской эстрады - Юлия Волкодав - Страница 13

***

Так как в музыкальную школу Лёня попал в середине учебного года, ему пришлось догонять остальных. Со специальностью проблем не возникло, с Ильёй Степановичем они за несколько месяцев освоили программу первого класса и взялись за второй, а вот сольфеджио и музыкальную литературу нужно было как-то подтягивать. Попросить преподавателя, суровую Нину Константиновну, которая вела оба предмета, об индивидуальных занятиях стеснительный Лёня даже не догадался. А Нина Константиновна, ещё не подозревавшая, какой талант попал в её распоряжение, педагогической чуткости не проявила. Это потом она чуть не молилась на маленького Волка вслед за Ильей Степановичем, а поначалу Лёне приходилось туго. Одноклассников он чурался, стараясь лишний раз не открывать рот, чтобы не спровоцировать насмешки, приходилось самому разбираться в ладах, четвертях и тактах, потоке новых слов и понятий, причудливых закорючках на нотном стане. И тогда на новенького мальчика обратила внимание Катя.

Она появилась возле его парты, которую он ни с кем не делил, словно добрый ангел. Сначала Лёня увидел кончик толстой косы с белой ленточкой на конце, который упал ему на тетрадку. И только потом, подняв голову, встретился с карими глазами и пухлыми щеками, слегка розоватыми от смелости их обладательницы.

– Тебе помочь? Тебя ведь Лёня зовут, да?

– Да-а.

Он суетливо подвинулся, уронив сразу и тетрадку, и перо, и чуть было не перевернув чернильницу. Для Лёни вообще потрясением был тот факт, что в музыкальной школе девочки учатся вместе с мальчиками, в отличие от школы общеобразовательной, точнее, мужской гимназии, которую он посещал.

Оказалось, что Катя отличница, и всегда берёт шефство над отстающими – она сообщила это Лёне в первую же минуту общения. И рьяно взялась «подтягивать» новичка. Они занимались на переменах и после уроков, потом Лёня неизменно провожал её домой, таская заодно футляр со скрипкой. Подтянулся он быстро, если говорить честно, ему хватило двух-трёх занятий. Но очень не хотелось признаваться в этом Кате, и он ещё недели две обращался к ней то с одним, то с другим вопросом. Потом уже стало ясно, что Волк – новый отличник, Нина Константиновна начала его хвалить и ставить в пример. Если от класса требовалось хором назвать сыгранные преподавателем ноты, один ряд оборачивался на Катю, а второй на Лёню. Музыкальные диктанты списывали у них же. Лёня по-прежнему таскал Катину скрипку и отчаянно ревновал к Армену. Дураку-Армену, играющему на дурацких барабанах («Что там игра-ать-то, сту-учи себе и сту-учи, то-оже мне, инстру-умент!»), к тому же плохо играющему. Но Армен сидел с Катей за одной партой, и сидел там ещё до появления в классе Волка. Это, по мнению Лёни, было единственным препятствием их дружбе. Вот если бы не Армен, Лёня бы пересел к Кате. Катя к нему на «камчатку» пересесть не могла, потому что плохо видела и носила очки.

Из-за отдалённости парт, опять же по мнению Лёни, их общение было редким и мимолётным:

– Волк, ты домашку делал? Дай списать!

– Волк, у тебя гармония получилась? Дай посмотреть!

– Волк, закинешь скрипку домой? Я хочу с девчонками в «Смену» пойти, лень крюк делать.

И Лёня давал списать, делал второй вариант гармонии, тащил скрипку Кате домой, где, стесняясь, отдавал её Катиной бабушке, пока обладательница инструмента развлекалась в кино. И упорно не замечал, что в кино она пошла не с подружками, а с Арменом.

Словом, детские страсти начались в первом классе музыкалки и продолжались до седьмого, когда и произошло роковое объяснение.

Школа дружно готовилась к праздничному концерту ко Дню Великой Октябрьской революции. На Лёне, как на самом одарённом выпускнике, держалась чуть ли не половина программы – он аккомпанировал хору, играл фугу Баха из «Хорошо темперированного клавира» и ещё два этюда по мелочи. Репетиции шли ежедневно, занимая всё свободное время, но Лёня данному обстоятельству только радовался, так как Катя тоже репетировала, в концерте она исполняла отрывок из «Испанской симфонии» Лало, причём сильно фальшивила в финале. Но её преподавательница фальши почему-то не замечала, а Лёня мучился, разрываемый противоречием: любовью к чистому звуку и любовью к Катьке, сей звук из скрипки извлекающей. Когда во время генерального прогона она снова смазала концовку, он не выдержал и после репетиции подошёл к ней.

– По-ослушай, у те-ебя во-от тут нето-очно, – Лёня заглянул в ноты, которые Катька держала в руках. – Ви-идишь, тут соль ди-иез, а ты игра-аешь…

– А ты что, в скрипачи заделался? – вскинулась Катька, краснея, то ли от возмущения, то ли от верности Лёнькиного замечания. – Я же тебя не учу на пианино бряцать.

– Да-а не-ет, я про-осто слы-ышу, – опешил Лёня, не ожидавший такого отпора.

– Ты достал уже, зануда! Слышит он! Тоже мне, великий музыкант Большого Сочи! Только с тобой все и носятся, Волк то, Волк сё. Сиди вон за своим пианино и не лезь, куда не просят.

Катя прекрасно знала, что у неё неверная концовка, но правильный пассаж у неё не получался технически, и она играла, как выходит, надеясь, что никто не заметит вольной трактовки Лассо. Преподавательница, древняя старушка, ветеран школы, чуть ли с не дореволюционных времён учившая детей музыке, была уже глуховата и подслеповата, дорабатывала последний год и не требовала слишком многого от учеников.

Лёня хотел что-то сказать в своё оправдание, но тут очень некстати в зале появился Армен. К тому времени его давно уже отчислили из музыкалки за неуспеваемость, и теперь он приходил просто так, в гости, к немалому раздражению Лёни.

– Какие-то проблемы, Кэт? – небрежно поинтересовался он, подходя поближе.

– Никаких, – фыркнула девушка.

– Ты уверена? – Армен фривольно положил руки на талию Кати, с интересом разглядывая Лёню, будто впервые увидел.

– Ру-уки убе-ери, – прошипел возмущённый до глубины души наглым, собственническим жестом Лёня. – Не-емедленно!

– А то что? – усмехнулся Армен. – Слушай, задохлик, шёл бы ты отсюда. Я давно жду повода тебе морду набить. Что ты всё возле Катьки ошиваешься?

– Я оши-иваюсь? Это ты оши-иваешься! Ру-уки убе-ери!

Кто кого первым толкнул, никто бы не разобрался. Взвизгнула Катька, заревел Армен, на шум подбежали ребята, уже расходившиеся после репетиции. Они даже не сразу поняли, кто сцепился, а растащив, обалдели – Лёня, тихоня Волк, против бугая Армена? Причём потери значились с обеих сторон: у Лёньки шла кровь из носа, были разбиты костяшки пальцев, а у Армена заплывал глаз.

– Я тебя закопаю, слышишь, заика? – бушевал Армен, вырываясь из рук ребят.

Лёнька молча шмыгал носом, из которого тоже капала кровь, и тяжело дышал.

– Тихо, тихо, – вмешался Женька Курочкин, дерьмовый флейтист, но видный комсомолец. – Никто никого закапывать не будет. Совсем с ума посходили? Лёня, не ожидал от тебя. Ты же пианист, посмотри на свои руки!

Но Лёня смотрел только на Катьку, которая уже отдала Армену свой платок, и в упор не замечала его ранений.

– Чего вы не поделили? Ну? Лёня? Армен? Ты что вообще тут делаешь?

– Он за мной пришёл, – подала голос Катька. – А заика на него набросился.

Ребята засмеялись, слишком уж неправдоподобно звучало её, в общем-то, недалёкое от истины, объяснение.

– Ладно, всё, расходитесь, – махнул рукой Курочкин. – Выясняйте отношения за пределами школы, пожалуйста! Лёня! Береги руки, через два дня концерт!

– Да-а по-ошли вы со сво-оим ко-онцертом! – прошипел Лёня, вырвался из объятий все ещё державшего его пацана и вылетел из репетиционного зала.

– И не ходи за мной, заика! – уже в спину ему крикнула Катька. – Надоел хуже горькой редьки!

Потом была легендарная попойка с Борей в бамбуковых зарослях, с последующим купанием в ледяном море, и блаженное забытьё на старом топчане у печки.

Лёнька проспал школу и валялся до обеда, пока со смены не пришла Серафима Ивановна.

– Ты чего дома? – с порога поинтересовалась она, окидывая внука цепким взглядом.

– У нас се-егодня че-етыре уро-ока то-олько, – не моргнув глазом, соврал Лёня.

– А с руками что?

Бабушка полоскалась в умывальнике и переодевалась в домашнее, не прекращая допрос.

– Да та-ак, упа-ал неуда-ачно.

– Удачнее надо падать, – припечатала Серафима Ивановна с некоторым одобрением в голосе. – А к носу надо было лёд приложить или просто холодную тряпку. Так синяк будет неделю сходить.

Лёнька про себя чертыхнулся. Торопясь к приходу бабушки привести в порядок кровать и распотрошить портфель, создав видимость посещения школы, он совсем забыл посмотреться в зеркало.

Он надеялся, что бабушка сразу ляжет спать после дежурства, но та взялась за тесто.

– Капуста пропадает, пирожки хочу сделать, – пояснила она. – Если нечем заняться, иди вон капусту шинкуй.

Лёня принялся за капусту. Помогать по хозяйству ему нравилось, особенно когда дело касалось готовки. Он с удовольствием мог и картошки начистить, и даже нажарить, если бабушка уходила на сутки.

Лёня увлечённо шинковал капусту большим, остро заточенным тесаком, концентрируясь только на том, чтобы не попасть по пальцу. Вот, отличное занятие. И, главное, можно молчать. Почему бы ему не стать поваром? К чёрту музыку!

– А, кстати, тебе разве на репетицию не надо? – вдруг спохватилась бабушка, накрывая таз с тестом чистым полотенцем.

– Не-е на-адо, – буркнул Лёня.

– У вас же вроде концерт на днях?

– Бе-ез ме-еня обойду-утся.

– Так!

Бабушка решительно отставила таз, вытерла руки о передник и села напротив Лёни.

– Рассказывай!

Но ничего рассказывать он не хотел. Уж тем более не собирался посвящать бабушку в перипетии их отношений с Катькой. Если они вообще были, эти отношения. Сейчас ему казалось, что он всё выдумал – и дружбу, и её внимание. Как она там сказала? Зануда, задохлик и заика? Однако бабушка ждала ответа.

– Я бро-ошу му-узыкалку.

– Причина?

– Не хо-очу бо-ольше. Надое-ело.

Бабушка задумчиво на него посмотрела, дотянулась до папирос, лежавших на краю стола, закурила. Она курила со времён войны, принципиально «Беломор», ничуть не стесняясь ребёнка.

– Понимаешь, в чём дело, Лёня, – спокойно проговорила она. – Ты ведь не просто способный к музыке. У тебя талант. И поэтому бросить ты не можешь.

– Мо-огу. О-очень да-аже про-осто.

– Не можешь. Видела я твоего Илью Степановича на той неделе, на улице встретились. И он давай мне рассказывать, какой дар тебе дан свыше. Так вот, дурак твой Илья Степанович. Сам дурак и тебе свою дурь передаёт. Талант – это никакой не дар, Лёня. Талант – это кредит, который человек, его получивший, потом всю жизнь отдаёт с процентами. Тебе вот нравится готовить, да?

Лёня кивнул.

– Но ты можешь этого и не делать. Если я тебя не попрошу, ты не будешь готовить, вовсе забудешь про кулинарию. А не играть ты не сможешь, потому что к музыке у тебя талант, а не способность. Не ходи в школу, если не хочешь. Но тогда и к инструменту не подходи. И пианино давай продадим. Потому что если ты не доучишься, то это не игра, а халтура получается. Представь, что я бы не доучилась в мединституте и пошла бы людей оперировать. Допустил бы кто такое? Нет. Так что не хочешь – не учись. Но чтобы за пианино я тебя тогда не видела.

Лёня только плечами пожал. У него не было ни малейшего желания садиться за инструмент. Он вообще видеть не хотел ни пианино, ни ноты, ни двери музыкальной школы. К тому же и разбитые руки саднили.

Вечер того же дня ему запомнился особенно хорошо. В доме пахло капустными пирожками. Бабушка уже спала в своём закутке, а Лёнька слонялся по комнате, не зная, чем себя занять. На улице шёл дождь, типичный сочинский осенний дождь, от которого невозможно укрыться под зонтиком, и даже резиновые сапоги до колен не помогут. Можно только пересидеть его дома, желательно привалившись к печке. Вроде бы и не холодно, но промозгло, сырость пробирает до костей, и, если дождь идёт не первый день, а неделю, хочется удавиться от тоски. Лёня сгрыз два пирожка, хотя был сыт. Попробовал читать, но даже любимые «Мушкетёры» не полезли. Включил телевизор, но в дождь и без того слабый сигнал телеантенны постоянно пропадал, и кроме помех он ничего не увидел. В конце концов он всё-таки сел за пианино. Крышку открывать не стал, достал чистую тетрадку и от скуки начал по памяти расписывать партитуру популярной песенки «Бэсаме мучо», которую недавно они слушали у Борьки дома на патефоне. Борька с недавних пор свёл какое-то секретное знакомство, благодаря которому ему удавалось находить совершенно уникальные «заморские» пластинки. Пластинки попадали к Борьке на время, с возвратом, поэтому он слёзно просил Лёньку разложить «классную мелодию» на ноты. Лёньке, замотанному концертом, было как-то недосуг, а теперь вот появилось время. Хорошо было бы, конечно, снимать по слуху, но не бежать же сейчас, под дождём и на ночь глядя к Борьке. Да он и отдал уже, наверное, пластинку.

В одном месте Лёнька засомневался, открыл крышку пианино, начал подбирать. Бабушку он разбудить не боялся, если та заснула, можно было не то, что на пианино, на трёх тромбонах играть, она не проснётся.

– Ты что такое играешь?

Лёнька вздрогнул, обернулся. Олеся по-соседски приходила к ним, не стучась, а двери они никогда и не запирали.

– Да-а во-от, Бо-орька про-осил пе-есенку подо-обрать.

Он сыграл с самого начала, подпевая себе. Из слов он знал только рефрен «Бесаме, бесаме мучо», поэтому остальное заменил на «ля-ля-ля», но Олеся пришла в восторг.

– Здорово, Лёня! Это же здорово! А ты можешь послезавтра в клубе на танцах её сыграть? Все в шоке будут!

Пока что в шоке был Лёня. Он знал, что Олеся бегает в клуб на танцы, в надежде встретить, как она говорила, «женское счастье». Что под ним подразумевалось, Лёня не понимал, но в клуб пару раз просился. Олеся всегда отказывалась брать его с собой с формулировкой «нос ещё не дорос». И теперь пожалуйста!

– А ты ещё что-нибудь такое знаешь? – не отставала Олеся. – Живенькое, модное?

Лёня пожал плечами.

– За-автра схо-ожу к Бо-орьке, по-оищем ещё.

В музыкалку он всё-таки вернулся. И концерт к седьмому ноября отыграл, упорно делая вид, что не замечает Катьки. И закончил последний класс, хотя и без былого энтузиазма. Куда больше теперь его увлекала современная музыка, которую он неожиданно с помощью Бори для себя открыл. Успех на танцах в клубе у него был грандиозный – он раз десять сыграл «Бесаме мучо» и раз двадцать «Во Стамбуле-Константинополе», ритмичную, зажигательную песенку в стиле рок-н-ролл, под которую бешено скакали взрослые парни и девушки, осыпая смущающегося, хмурого пианиста бесконечными комплиментами. Бабушка за всеми этими событиями наблюдала молча, но когда он принёс ей диплом об окончании музыкалки с бесконечными пятёрками и аттестат зрелости с бесконечными трояками, поинтересовалась:

– И что ты намереваешься делать дальше?

Лёня пожал плечами. Он уже присмотрел себе занятие – в одном из прибрежных кафе требовался тапёр, и его брали с огромным удовольствием. Но стоит ли говорить об этом бабушке, он пока не решил. А через несколько дней приехал отец.