Читать книгу Паломничество Ланселота - Юлия Вознесенская - Страница 8

Путина лосося закончилась, остались только креветки. Но во время путины охотиться на лосося из Европейского моря пришли стаи хищников-мутантов; лосось ушел, и большинство мутантов мигрировало за ним, но отдельные твари остались в Норвежском море и засели в фьордах. Ланселот не выходил теперь в море без отцовского ружья. Мутанты изрядно ему досаждали: они распугивали рыбу, подбирали всю живность в фьорде и даже крали приманки из ловушек, и он отстреливал тех, что попадались ему на глаза. Креветок становилось все меньше, и Ланселоту приходилось копить улов, чтобы продать на рыбном рынке пару ящиков замороженных креветок.

Возвращаясь с моря, он складывал улов в морозильную камеру, завтракал и вызывал Дженни – она вставала намного позже. Он желал ей доброго утра, рассказывал о лове, а потом они просто беседовали.

Дженни рассказала Ланселоту о своей семье. Как он понял, в семье Макферсонов перепутались родовые традиции и планетные обычаи. Имея право носить любую одежду, дома все носили планетную форму; по праздникам и в дни семейных встреч готовили натуральную пищу и ели ее в общей столовой, но в обычные дни питались по своим комнатам едой из общепланетной сети; жили в одном доме, но общались между собой мало, проводя время по своим комнатам у персоников. Все мужчины в роду Макферсонов по семейной традиции были военными, отец и четыре старших брата Дженни служили где-то на границе с Россией. Сами они редко бывали дома, а их жены, невыносимо скучные и унылые, сутками торчали в любовных сериалах Банк-Реаля. Заправляла домом мать. Она следила за тем, чтобы в доме был порядок и соблюдались приличия, но большую часть жизни тоже проводила у персоника. Обязанности слуг выполняли списанные из клон-армии покалеченные клоны, которых братья натащили полный дом, скупив по дешевке. Дженни целыми днями было не с кем перемолвиться словом, но зато она была свободна и могла заниматься чем угодно – в пределах поместья. Впереди ее ждало традиционное замужество: девушки Макферсонов обычно выходили замуж за военных.

Ланселот рассказывал Дженни, как идет подготовка к дальнему плаванью. Он уже пристроил к рулевой рубке камбуз и даже поставил там совсем маленькую чугунную плиту из матушкиной летней кухни. Дженни очень жалела, что он не может показать ей катамаран: из окон дома заливчик не был виден. Она была любопытна, как белка, и заставляла его поворачивать экран, чтобы разглядеть все уголки его комнаты.

– Зачем тебе вторая коляска, Ланс? – спрашивала она.

– Это старая коляска, я на ней езжу в душ.

– А почему у тебя в углу висит распятие?

– Я обещал матушке никогда не снимать его. Она была христианка.

– А что это за книга лежит на столике под распятием?

– Матушкина Библия.

– Ты ее читал?

– Нет.

– И я не смогла. У Библий какие-то странные переплеты: как только я брала Библию в руки, у меня начинал зудеть персональный код.

– Переплеты тут ни при чем. Матушка, у которой не было кода, предупреждала меня, что если я поставлю печать Мессии, то не смогу потом взять в руки Библию. Так уж устроен наш персональный код.

– А для чего он так устроен?

– Понятия не имею. Возможно, для того, чтобы люди не забивали себе головы христианскими сказками. Я свою Библию не читаю, я только пыль с нее смахиваю.

– Покажи мне другие книги.

– Пожалуйста! – И он снимал с полок книги одну за другой, показывал ей и рассказывал, о чем они, иногда читал вслух страничку-другую или просто пересказывал содержание.

Несмотря на строжайшую экономию, к середине весны Ланселоту не удалось отложить даже пятидесяти планет. Он уже сомневался, удастся ли ему собрать к началу лета всю сумму на ММ, а ведь нужны были еще и деньги на дорогу.

Торопился он по двум причинам, и первая была чисто навигационная: он должен был достичь Гибралтара до осенних атлантических штормов. Вторая причина касалась политики. Обстановка в мире становилась все тревожнее, каждую неделю передавались сообщения о новых провокациях русских на границах с землями Планеты. Месс все чаще говорил планетянам о необходимости спасения народов России и установления единого мирового порядка на всем земном шаре. Беседуя с рыбаками и торговцами на рынке, Ланселот видел, что люди всерьез опасаются войны.

В одном из своих выступлений Мессия вдруг объявил, что люди Планеты должны экономить не только еду, но и одежду. Зеленая пластиковая форма была упразднена, теперь всем планетянам разрешалось носить любую одежду, и это было бы совсем неплохо, если бы одновременно власти позаботились обеспечить людей этой самой одеждой. Жители Тронхейма прямо на глазах становились похожими на асов. За годы ношения униформы люди, жившие в тесных жилищах, избавились от запасов одежды, и теперь им приходилось носить то, что удалось найти в домах или купить с рук. Затем неожиданно была отменена бесплатная медицинская помощь, за исключением эвтаназии. Однако каждый восьмерик по-прежнему шли прямые передачи со стадиона в Иерусалиме, где происходили исцеления. Инвалиды и тяжелобольные продолжали стекаться в Иерусалим.

Ланселот и Дженни оба смотрели новости Планеты, но обсуждали их редко. Они чаще сравнивали красоту утренней или вечерней зари над Гебридами и над Тронхеймс-фьордом, поворачивая экраны персоников к окнам. Оба были увлечены своей обновленной дружбой. Дженни знала, что Ланселот вот-вот тронется в путь, и спешила с ним наговориться. Она перевела на его счет тридцать планет – все, что у нее было. Ланселот спокойно принял эти деньги, уверенный, что сумеет вернуть долг, как только встанет на ноги. У него был план после исцеления вернуться на остров, взять в аренду небольшую рыбацкую шхуну, собрать команду хороших крепких ребят и заняться рыбной ловлей всерьез.

В конце весны случилась беда. Поднимая со дна зацепившуюся за камни ловушку для креветок, Ланселот слишком сильно перегнулся через борт, забыв перед этим поставить коляску на тормоз – коляска отъехала назад, и Ланселот свалился в воду. Он умел плавать, работая только руками, без помощи ног: Кристенсены жили в окружении воды, и предусмотрительный отец с детства обучил его плаванью. Он не утонул и сумел, ухватившись за якорную цепь, подтянуться на руках и перевалиться через борт. Но сухой одежды, чтобы переодеться, на катамаране не было, и дело кончилось тем, что застарелая простуда перешла в бронхит. Ланселот изо всех сил сопротивлялся болезни, пытаясь лечиться домашними средствами. Он съел банку малинового варенья, извел все свои запасы лука и чеснока, потребляя их вместе с шелухой, но и фитонциды мало помогли. А хуже всего было то, что как раз в это время наступило обычное весеннее похолодание, в доме стало сыро и холодно, а он не включал отопление на полную мощь, сберегая батарейки Тэсла на долгое плаванье в Иерусалим.

– Тебе, наверное, уже надоело слушать, как я кашляю на тебя прямо с экрана? – спросил он Дженни во время очередной встречи.

– Мне за тебя беспокоиться надоело. Что там за врачи у вас, что не могут тебя вылечить?

– Они могут, только мне их метод не подходит: это все равно, что прибегать к гильотине для лечения головной боли.

– Что за мрачные шутки, Ланс?

– Мое дорогое величество, это не шутка. Врачи мне ничего не предложат, кроме эвтаназии, – я ведь безработный инвалид.

– Скажи, а градусник у тебя есть?

– Есть.

– Достань его и поставь при мне: я хочу знать, какая у тебя температура.

После того, как Дженни выяснила, что температура у Ланселота уже около сорока, она на некоторое время исчезла, а потом появилась с толстой потрепанной книгой в руках. Она принялась допрашивать его, глядя в книгу.

– Тебе легче дышать, когда ты сидишь, а не лежишь?

– Похоже, что так.

– Ночью ты потеешь?

– Иногда просыпаюсь мокрый как мышь.

– При кашле у тебя болят бока?

– Все болит.

– Я тебя про бока спрашиваю, сэр Ланселот!

– Ну болят, болят у меня бока при кашле…

– Если верить моему справочнику, Ланс, у тебя самое настоящее воспаление легких. Пневмония.

– Подумать только! Слушай, Дженни, а что это за справочник, по которому ты мне ставишь такие серьезные диагнозы?

– Это «Руководство по домашнему уходу за больными».

– Где ты раскопала этот раритет?

– Все на том же чердаке, в мамином сундуке с медицинскими книжками.

Дженни велела Ланселоту добраться до аптечки и перечислить имеющиеся в ней лекарства. Но по ее лицу он видел, что она встревожена и чувствует себя беспомощной, несмотря на свой премудрый справочник.

– Ты понимаешь, Ланс, это очень древняя книга, еще прошлого века, тут все названия какие-то незнакомые…

– Я понимаю и не очень на нее рассчитываю. Жуткие болезни, должно быть, были в прошлом веке?

– И болезни другие, и лечили по-другому, а уж как ухаживали за больными – это просто кошмар! Я бы с собой покончила без всякой эвтаназии, если бы кто-нибудь из моих родственников попробовал так со мной обращаться!

– Как же они ухаживали за больными?

– Они их все время трогали! Они их ворочали, перестилали им постель, делали компрессы, уколы, перевязки – и все это голыми руками!

– Ужас какой! – засмеялся Ланселот. – Но это и сейчас делают в больницах, Дженни.

– Такие процедуры делаются под наркозом, чтобы не травмировать психику больных, и с соблюдением строгих гигиенических правил. Маленькой я однажды лежала в больнице, когда упала с дерева и сломала ногу. Конечно, за мной ухаживали медицинские сестры, но они все были в специальных защитных костюмах, в перчатках и в кислородных масках: голыми руками никто ко мне не прикасался и никто на меня не дышал. И мне, конечно, давали наркоз перед осмотром врачей. А здесь ничего не сказано ни про наркоз, ни про маски, ни про защитные костюмы. А какие картинки! Это просто кошмарники из Реальности, а не руководство по уходу!

– Покажи-ка.

Дженни полистала книгу, нашла одну из самых страшных, по ее мнению, картинок и показала ее Ланселоту.

– М-да-а… – сказал он и покачал головой.

На картинке был изображен лежащий ничком больной, а над ним склоненная женщина, раскладывающая у него на спине какие-то прямоугольники.

– Ты хоть знаешь, Дженни, что она делает с этим беднягой?

– Хочешь, я прочту вслух?

– Я тебе и так скажу: она ставит ему горчичники. Ты знаешь, что это такое?

– Нет.

– А что такое горчица?

– Представь себе, знаю! Это растение, из которого делается горчичный соус.

– Правильно. В старые времена было не три соуса, как сейчас – горчичный, соевый и томатный, а сотни разных соусов и приправ. И была просто горчица, такая очень острая паста, я ее помню. Матушка рассказывала, что в дни ее молодости горчица была нескольких сортов. Для лечения простуды из нее делали горчичники: намазывали горчицу на листы бумаги и лепили их прямо на голое тело. Матушка не раз ставила мне горчичники на спину.

– Жуть какая!

– Ничего особенно жуткого. Немного пощиплет, а потом становится просто жарко.

– Но твоя матушка, конечно, надевала при этом перчатки и маску?

– Никогда не надевала.

– Что ж, она прямо так и дышала на тебя?

– Прямо так и дышала. А когда заканчивала процедуру, обязательно целовала меня, если я вел себя хорошо и не капризничал.

Дженни смотрела на него расширенными глазами.

– Ланс, ты меня разыгрываешь? – спросила она жалобно.

– Ни чуточки.

– Скажи мне честно, Ланс, твой отец тоже притрагивался к тебе голыми руками?

– Конечно! Я не сразу научился одеваться самостоятельно, мне помогали родители. И не надевать же было моему отцу перчатки всякий раз, когда он хотел погладить меня по голове или похлопать по плечу.

– Ох, бедный ты мой Ланселот! Мало того, что ты родился инвалидом, так ты еще и постоянно подвергался личным прикосновениям!

– Что правда, то правда – подвергался. В нашей семье закон о личной неприкосновенности и правило о двух вытянутых руках нарушались постоянно.

– «Ни один планетянин не имеет право приблизиться к другому планетянину на расстояние, превышающее расстояние между их вытянутыми руками».

– К этому правилу есть примечание, в котором перечислены исключения. Ты разве не знаешь об этом, Дженни?

– Конечно, знаю! Исключения допускаются в отношении полицейских, тюремных и медицинских работников, супругов, а также родителей и их детей до двухлетнего возраста.

– Так тебя, Дженни, после двух лет никто не целовал и не обнимал?

Дженни отвернулась и покраснела.

– Ну так как же?

– Наша няня… Она была христианка и поэтому, наверное, постоянно нарушала «правило двух вытянутых рук». Но мы были маленькие и не понимали, что это плохо. Она нас не только целовала, гладила по волосам, она еще и… Нет, не могу!

– Что еще?

– Мне ужасно стыдно, Ланс!

– Ну открой уж и этот секрет, Дженни!

– Когда я не слушалась, она меня… она делала вот так! – и Дженни показала, как няня шлепала ее пониже спины.

– Подумать только, какое чудовищное нарушение личной неприкосновенности! – сказал Ланселот, смеясь. – С тобой, Дженни, не соскучишься!

– Смеешься… А когда наши родители узнали об этом, они возмутились и немедленно няню прогнали. Я скучала по ней и целый год шаталась по дому без надзора. Вот тогда я и нашла на чердаке книги. А потом меня отдали в закрытую школу-пансион, и с тех пор ко мне, слава Мессу, никто никогда не прикасался.

– Все понятно. Меня, к счастью, ни в какую закрытую школу не отдавали.

– А почему? Разве не было тогда школ для детей-инвалидов?

– Они и сейчас есть. Средняя продолжительность жизни детей в таких школах один-два года: ровно столько, пока длятся эксперименты над ними. Такие дети никому не нужны, кроме родителей, если те их любят, конечно.

– Ну хорошо, твои родители тебя любили. Но разве это давало им право издеваться над тобой?

– Дженни, они надо мной никогда не издевались, они меня очень любили!

– А поцелуи? А личные прикосновения? Не станешь же ты утверждать, что тебе это нравилось?

Ланселот начал было смеяться, но сразу же закашлялся.

– Ой, прости! Я совсем не хотела тебя расстраивать, Ланс!

– Ты меня не расстроила, а рассмешила. Дженни, а ты сама любишь детей?

– Не знаю, Ланс. Я их никогда близко не видела, только в новостях по персонику.

– Тогда тебе трудно понять… Постой! Ты как-то рассказывала, что у тебя есть ослик Патти и ты сама выкормила его из соски, так?

– Так.

– А тебе очень противно было к нему прикасаться?

– Ну что ты, Ланс! Ослик – это же не человек! И потом, он всегда был такой лапушка…

– Ты и сейчас его гладишь, треплешь за уши – где же твоя брезгливость?

– Ты говоришь глупости, сэр Ланселот. Трогать ослика, птицу, бабочку можно, хотя на них, конечно, полно микробов, и после этого надо мыть руки антисептическим мылом. К Патти, впрочем, это не относится: я его раз в неделю мою специальным шампунем для лошадей, так что он всегда чистый. А людей трогать нельзя потому, что этим ты нарушаешь зону их личной неприкосновенности, «зону комфорта». Нормальный человек не хочет, чтобы к нему прикасались другие, и это не столько из-за опасности инфекции, сколько из самоуважения. Понял теперь?

– Нет, не понял. У меня другие понятия о проявлении уважения к личности, – рассерженный Ланселот снова закашлялся.

– Не притворяйся, пожалуйста. Смысл «правила двух вытянутых рук» понятен каждому, у кого есть мозги и руки. И давай лучше вернемся к моей книге. Она хоть и страшная, но полезная. Тут сказано, что при сильном кашле надо приподнять больного и дать ему выпить горячее питье. У тебя есть горячее питье?

Ланселот показал на термос, стоящий на столике у изголовья.

– Приподнимись и выпей немного горячего чаю!

Ланселот послушался, и кашель затих.

– Вот видишь! – сказала Дженни. – И совсем необязательно трогать человека голыми ручищами, чтобы ему помочь.

К вечеру Ланселоту стало еще хуже, и Дженни заявила, что хочет остаться на связи с ним всю ночь:

– Ты постарайся уснуть, а я буду следить за твоим сном.

– Королек, не фантазируй! Ты представляешь, во сколько планет тебе обойдется такое ночное бдение?

– Ночью установлен льготный тариф.

– Да, но я-то спать не смогу, если буду знать, что прекрасная юная дева всю ночь глазеет на меня с экрана!

– Я тебе не дева какая-то, а друг.

– И все-таки я не разрешаю тебе ухаживать за мной по персонику. Завтра мне станет лучше, вот увидишь! А сейчас я хочу уснуть: я вспотел, споря с тобой, и устал.

И Ланселот прервал связь.

А наутро ему стало так плохо, что он уже не смог пересесть в коляску и подъехать к персонику, чтобы вызвать Дженни.

Потянулись дни тяжелой болезни. Ланселот уже не понимал, когда ночь сменяет день, все превратилось в один тягостный бред, сменявшийся полным забытьем. В редкие минуты просветления он пытался встать и добраться до персоника. Помочь ему король Артур, конечно, ничем не мог, но ему хотелось его видеть. После смерти матушки Ланселот ничем сильно не болел, и оказалось, что очень плохо болеть одному. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь просто был рядом с ним, и однажды Ланселоту даже привиделось в бреду, будто Дженни входит в его комнату, подходит к постели и кладет на его пылающий лоб прохладную руку, и бред этот потом несколько раз повторялся. Иногда король Артур превращался в симпатичного старого гнома с белой бородой и пушистыми, как у рыси, бакенбардами. А как-то вдруг обернулся маленьким серым осликом, только глаза у него были, как у Дженни – большие и похожие на каштаны.