Читать книгу Благодарю за любовь - Юлия Вознесенская - Страница 4

Еще не остыв от разговора с Региной, Виктор решил немедленно ехать к Жанне, если она сегодня не дежурит на радио: редакторы программ работали иногда и по выходным. Ему хотелось поскорей выложить ей все, что он думает о ее телефонном заговоре и об этой ее выходке с венком. А он-то думал, что это Регина додумалась до такого театрального действа! Ну да куда ей, мещаночке, ее «телевизионного образования» на это не хватило бы. Но вот как умница Жанна могла унизиться до телефонных переговоров с любовницей мужа – вот это было непостижимо, это сердило его и… успокаивало: если с Региной и в самом деле все рухнуло, так ведь, получается и кстати, что он не развелся с женой. Надо налаживать отношения с Жанной.

Он прошел по подземному переходу Восточного вокзала и поднялся на платформу. Уже вечерело, час пик миновал, поезда стали ходить реже, и он изрядно продрог на открытой с боков платформе, поджидая свою электричку. Ничего, сейчас он сядет в поезд, доедет до остановки Энгельшалкинг, а там пять минут хода до дома Жанны. Он не станет ничего выяснять, а попросит напоить его чаем. Жанна предложит ему поужинать и начнет хлопотать на кухне. Все-таки жена есть жена!

Нет, Жанна вовсе не такая холодная интеллектуалка, как он расписывал Регине, но какой женатый мужчина, соблазняя приглянувшуюся женщину, не пожалуется ей на свою жену? Вот только самого себя не стоило так накручивать против Жанны в угоду этой дурочке, теперь с ходу трудно перестроиться… Ничего, он с этим справится, настроится на нужную волну. Да он уже и начал. Теперь, чувствуя, что Регина ускользнула из его рук, и все связанные с нею планы рухнули, он отчетливо видел, как в сущности ничтожна эта капризная и жадная до эмоций мещаночка, одухотворенная разве что сексом и богатством своего умницы мужа. А уж тем более в сравнении с Жанной! Всего год прожила Жанна в Мюнхене, а уже сумела войти в нужный круг: среди ее новых приятелей оказались и крупный русский писатель, и старый русский художник, ученик Филонова, и пианист, международный лауреат, ну и, само собой, несколько знаменитостей, подвизавшихся на радио Свобода. Какие интересные вечера устраивала Жанна, как только устроилась на новой квартире! Именно новые друзья Жанны делали все возможное, чтобы и он, Виктор, получил работу на Свободе. Еще немного, и все бы получилось, но тут грянул скандал с Жанной, и все пошло прахом. Да, он был очень неосторожен… Но все еще поправимо, все еще в его руках!

Ежась на продувавшем платформу ветру и глядя на светло-лиловое полотно неба, расшитое кое-где ранними огнями и звездами, он вдруг вспомнил, что идея Приюта художников принадлежала, честно говоря, вовсе не ему, а Жанне. Это было прошлой весной. Из Ленинграда тогда чудом выехал Георгий Михайлов, коллекционер современной живописи и бывший политзаключенный. Уж чем он там насолил властям, этим Виктор никогда не интересовался, но факт был налицо: Михайлова, несмотря на его сопротивление, выдворили из страны, утешив его на прощанье – разрешили ему вывезти часть коллекции. Привезя в Мюнхен сотни две полотен, Михайлов решил устроить выставку и познакомить мюнхенцев с полотнами знаменитых художников-нонконформистов. Жанна приняла в подготовке выставки самое горячее участие. Она нашла и меценатов среди немецких галеристов, которые и помещение дали, и официально пригласили троих более-менее тихих нонконформистов в Мюнхен для участия в вернисаже. Робкие и счастливые художники приехали, но меценаты отказались оплачивать им гостиницу и содержание; пришлось Жанне пригласить их к себе на постой. До выставки еще оставалось какое-то время, и Михайлов накупил холстов, кистей и красок и усадил художников за работу. В квартире Жанны стало не продохнуть от запаха краски и растворителя, но она была довольна, готовила на всех еду и не жаловалась. Потом, когда на улице потеплело, найден был компромиссный выход: художников выставили работать на лоджию, и в комнатах очистился воздух. Художники сидели на лоджии рядком и молча работали. Вот Жанна и сказала как-то, глядя на эту картину:

– А хорошо бы купить большой дом где-нибудь в итальянской провинции и устроить в нем Приют русских художников.

– Хорошо бы купить квартирку в Мюнхене и устроить в ней приют для самих себя, – поддразнил ее Виктор. Но позже, когда совсем рядом зашуршали деньги Артура, он вспомнил эту фантазию Жанны и сделал ее своей Мечтой – с большой буквы. И почему, собственно говоря, он должен отказывается от своей Мечты после разрыва с Региной? Да черт с ней, с Региной! Если друзья Жанны помогут ему устроиться на Свободу, то с американскими зарплатами можно очень скоро собрать деньги на первый взнос за какую-нибудь замшелую итальянскую виллу, недорогую, требующую большого ремонта. А ремонт сделают сами художники – это будет их платой за проживание. Конечно, это будет уже не вилла на Бренте, но…

Подошла электричка, он вошел, отыскал место у окна, сел и начал согреваться. Ему представился небольшой одноэтажный дом на берегу Адриатики, где-нибудь в Остии или Ладисполи. Сад, а в саду под апельсиновыми деревьями расставлены мольберты художников. Из дома выходит Жанна, стройная, в длинном черном платье (потому и стройная), с высокой пышной прической. Она подходит к мольберту ученика Александра Исачева белоруса Стефана, бросает взгляд на стоящую на мольберте картину, а затем садится позировать в плетеное кресло напротив. Через некоторое время хозяин Приюта русских художников, то есть он сам, в линялых джинсиках и простой рубашке с закатанными рукавами, подходит сзади к художнику и заглядывает через плечо: на полотне – портрет Жанны. На фоне темно-синего моря и лилового неба с яркими южными звездами. В ее темно-каштановых с рыжиной волосах яркая серебряная прядь, гармонирующая с серебряной лунной дорожкой на воде…

– Здорово ты все-таки умеешь работать со светом, Стефан! – одобряет он художника. Тот расцветает.

Он идет к другому художнику, Брусовани: у того на краю мольберта стоит его, Виктора, фотография, и он рисует с нее, разбрызгивая краску пульверизатором – у него это ловко получается, портрет подчеркнуто фотографичен. На портрете видно, как постарел Виктор, у носа пролегли две глубокие морщины много страдавшего человека, волосы его тоже поседели…

– Билетный контроль!

Перед вздрогнувшим Виктором стоял контролер. Черт побери, принесла нелегкая: ведь он забыл купить и пробить талоны на проезд! Можно было пуститься в объяснения, притворить ничего не понимающим эмигрантом, но на это не было ни сил, ни настроения, и он покорно протянул последние пятьдесят марок. Ладно, сейчас он приедет к Жанне, быстренько помирится с ней, поужинает и уведет ее в спальню… А завтра утром он одолжит у нее немного денег. Какая все-таки удача, что он не успел с нею развестись!

Жанны не оказалось дома. Виктор нажимал и нажимал кнопку звонка, но, конечно, ничего не выжал. Он звонил с таким отчаяньем, будто мог замерзнуть на улице, если его не впустят в дом. Трахнув кулаком по двери, он развернулся и пошел вниз по лестнице. Вышел на улицу, походил туда сюда по Энгельшалкингерштрассе, побродил в сквериках между домами, потом вернулся и снова позвонил. Жанны не было. И как же это он не догадался позвонить ей прямо с Восточного вокзала, может быть, тогда она еще была дома? А если и нет, то сидел бы там в тепле, за кружкой пива и ждал, когда она вернется… Но при воспоминании о том, каким прокуренным и кислым был воздух в пивной, каким невкусным, горьким показалось ему сегодняшнее пиво, какими унылыми выглядели посетители и официантки кафе, да и вся вокзальная публика, он решил, что лучше уж гулять на улице по свежему воздуху. И он снова отправился вышагивать поблизости от дома Жанны.

Небо потемнело еще больше, а звезды стали ярче. Потом с юга, со стороны Альп, стал накатывать белесый туман, от которого мороз еще усилился. У Виктора застыли пальцы на ногах и стало пощипывать кончики ушей и носа. Ехать домой? Разменять на билет последнюю десятку, оставшуюся после уплаты штрафа? А на вторую встречу с контролерами у него сегодня не было моральных сил. Идти домой пешком, топать через всю северную часть Мюнхена? О, нет, на это он неспособен! Он дошел до станции «Арабелла-парк», купил билет и успел на один из последних поездов, идущих в центр. В вагоне он тотчас задремал, привалившись виском к холодному стеклу окна.

Проснулся он от громкого голоса в репродукторе: пассажирам предлагалось покинуть вагон, поскольку дальше поезд не шел. Виктор покорно встал и вышел из вагона. Это была станция «Лехель» – дивное местечко для любителей свежего ветра. Прождав в полном одиночестве минут десять на открытой платформе, Виктор подошел к доске с расписанием и в тоске убедился, что поездов сегодня не будет. Он спустился в переход метро, поднялся по эскалатору на студеную улицу, уже совсем потонувшую в промозглом молоке тумана, и поплелся к себе на Леопольдштрассе. Хоть в одном ему повезло: идти надо было через Английский парк, а выпитое пиво уже нещадно распирало мочевой пузырь, и в парке он сразу же справил нужду за первым попавшимся большим деревом. Впрочем, в такое-то время в парке и прятаться было не от кого.

Виктор брел через бледно-серый туман, кое-где пронизанный расплывчатым мутным светом фонарей, минуя черные деревья, шел как сквозь какую-то оледенелую безжизненную страну, и ему чудилось, что лютый холод уже проник до самых сокровенных клеток его существа, до глубин костного мозга, до потаенных и хорошо упрятанных половых клеток, и казалось Виктору, что в этой жизни ему уже никогда, никогда не согреться.

Домой он вернулся глубокой ночью, почти под утро. Негнущимися пальцами кое-как стащил с себя одежду и, уронив ее на пол возле кровати, забрался под холодное одеяло. Он не стал тушить свет, и последнее, что он видел засыпая, был исполненный грусти и сострадания взгляд беллиниевской Мадонны, опущенный к нему чуть-чуть свысока из-под тяжелых длинных век.

Проснулся он рано, не успев толком ни выспаться, ни согреться. Злым рывком подняв себя с постели, он пошел ставить кофе. Пока грелась вода, он прошел в душ и пустил такую горячую воду, какую только мог вытерпеть; вскоре кожа его размягчилась и согрелась, но внутри он был все еще полон ледяным ночным туманом. Одевшись, он выпил первую чашку кофе. Ему показалось, что он пьет напиток, настоянный на хорошо прожаренном и тщательно размолотом старом резиновом сапоге: он и не согрелся внутри, и не взбодрился, только во рту стало еще противней. Закурил. Сигарета показалась набитой прошлогодней сенной трухой, от нее только в горле засвербило. Он бросил недокуренную сигарету в пепельницу, вылил в раковину остывающий кофе и снова пошел в душ с надеждой на этот раз согреться по-настоящему. Опять долго стоял под струями кипятка, потом крепко растерся еще влажным после первого душа полотенцем, влез в остывшую одежду и заставил себя почистить зубы. После всех этих бодрящих процедур вторая чашка кофе и вторая сигарета уже были с явственным привкусом табака и кофе, только вот вкус их почему-то поменялся местами: кофе отдавал табаком, а сигарета – вчерашним кофе. Только тут Виктор наконец догадался, что простудился и простудился крепко. Забраться в постель, накрыться с головой и не высовываться? Да, это был бы прекрасный выход, если бы не дела: сегодня он должен, пока еще не поздно, увидеться с женой и все с ней уладить. Не может быть, чтобы с Жанной все было кончено: это не должно быть так, ему нужно, чтобы так не было! Он вспомнил, что вчера он, как последний дурак, поинтересовавшись тем, что Жанна сказала Регине, совсем забыл ее спросить – а что же она сама наболтала Жанне? И он тут же набрал телефон Равичей.

Подошел старший сын Регины.

– Робби, позови, пожалуйста, маму, – попросил Виктор, не называя себя, но и не пытаясь изменить голос – не до того было.

– Мам! Тебя дядя Витя зовет к телефону! – услышал он в трубке, и сразу вслед за тем:

– Халло-у-у?

– Регина, я должен с тобой серьезно поговорить.

– А я не хочу с тобой разговаривать. Я и трубку взяла только для того, чтобы сказать тебе: дорогой, между нами все кончено.

– Да понял я, понял… Мне нужно задать тебе только один важный вопрос.

– А я не хочу его слышать!

– Регина! Если ты бросишь трубку, я позвоню Артуру.

– Ну хорошо, спра-а-а-шивай.

– Что ты сказала Жанне о наших с тобой отношениях?

– Ах вот как! Тебя интересует Жанна, а не я!

– А ты хочешь, чтобы у тебя с мужем было все о-кей, но чтобы и отвергнутый любовник интересовался только тобой?

– А почему бы и нет? – кокетливо спросила Регина.

– Перестань кривляться. Ты возвратилась к мужу – я возвращаюсь к жене. Так что ты сказала Жанне?

– А почему ты мне груби-и-ишь?

– Прости, больше не буду. Так все-таки что ты сказала Жанне?

– Нет, если ты собираешься разговаривать со мной в подобном то-о-оне…

– Дура! Нет, ну какая же ты все-таки дура! – прошипел Виктор и швырнул трубку на аппарат. Ладно, с этим придется самому разобраться. Хорошо, что у него еще есть деньги на метро: он сейчас поедет к Жанне и будет сторожить возле ее дома, как украденный пес, вернувшийся к хозяйке с обрывком чужого перегрызенного поводка на шее… Кстати, этот образ надо запомнить и не забыть ввернуть его Жанне. Соседи его знают, он им позвонит и они впустят его в подъезд. Там тепло. Он будет ждать Жанну возле ее дверей, как украденный пес… Хотя про это он уже думал. Жена придет и впустит его в дом, накормит и обогреет, и весь их разлад забудется, как страшный сон, приснившийся во время болезни. Вот это надо будет тоже запомнить.

С вечера он забыл поставить к батарее свои зимние ботинки, и теперь обнаружил, что они как промокли вчера насквозь, во время его полубезумного шествия через Мюнхен, так и остались мокрыми и холодными. Он со злостью швырнул их обратно под вешалку и достал из шкафа свои кроссовки: обувь хоть и не совсем по сезону, но зато сухая. Виктор замотал шарф вокруг шеи, натянул куртку и решительно шагнул за дверь – и едва не растянулся поперек коридора: его правая нога угодила прямехонько в середину вчерашнего елового венка с розами. Проклятье! Он стряхнул его с ноги, поднял и оглядел в сумраке коридора: да, венок тот же самый, только розы привяли. Да, это вовсе не Регина, это Жанна прислала ему венок после разговора с Региной и теперь нарочно избегает его… Он вернулся в квартиру и, не снимая ни куртки, ни шарфа, сел на кровать и задумался.

С Жанной он познакомился во Франкфурте-на Майне, на конференции издательства «Посев», куда его затащила Милочка. Они жили с Милой в крохотном городишке Эпштайне, в Таунусе: невысокие горки, маленький замок на холме, остатки римского водопровода, игрушечный городок в низинке и беломраморный, в виде беседки, памятник Мендельсону на склоне горы… Славное было местечко. Он тогда ходил на курсы немецкого, а Мила работала в «Посеве». На конференцию съехались русские политэмигранты и писатели из разных стран, было несколько знаменитостей, тут можно было завязать интересные знакомства, однако сама конференция проходила на взгляд Виктора довольно скучно – сплошная говорильня. Два дня читались и обсуждались доклады, в основном на политические темы, а Виктору политика была скучна, и вопреки тому, что в зале присутствовали люди, известные всему миру, он считал политику прибежищем бездарностей. В отличие от многих, приписывавших себе вымышленные заслуги в борьбе с советским режимом, он искренне, хотя и не вслух, гордился тем, что никогда ни к какому диссидентству причастен не был, не участвовал даже в движении «культурного андеграунда». Но Миле все эти люди и их скучные разговоры были интересны, и он таскался за нею, добродушно скучал и снисходительно наблюдал публику. Кое с кем Мила его познакомила, но теперь он уже и имен не помнил, не только что лиц, ведь с тех пор прошло уже семь лет. Из всей толпы его интересовали, как всегда, только женщины, а по-настоящему он заметил двух: графиню Елизавету Николаевну Апраксину, красивую старую даму в изысканном туалете, про которую Мила шепнула: «Это один из лучших детективов Европы и гроза КГБ!», и Жанну, длинноногую красавицу лет тридцати с пышной копной каштановых волос.

Только вечером второго дня конференции стало веселее: был устроен бал с концертом и ужином. Так случилось, не без стараний Виктора, помнится, что они оказались за одним столом – графиня Апраксина, Жанна и он с Милой, и они неплохо провели время. Душой маленькой компании стала графиня Апраксина: она рассказывала анекдотические истории из жизни всех трех «волн» русской эмиграции, отпускала точные и не без перца замечания в адрес присутствующих, хотя о многих говорила с искренним уважением и даже, похоже, с любовью: кажется, она тут знала всех. Виктор тоже был в ударе: он говорил комплименты и танцевал со всеми тремя дамами, не исключая Апраксиной: именно с нею он сорвал аплодисменты всего зала за блестящее, чуть-чуть гротескное исполнение танго: Виктор изображал страсть, а графиня – гордое высокомерие.