Читать книгу Дети богов - Юлия Зонис - Страница 2

Вернулся домой я задолго до рассвета. Квартирка моя в Солнцеве была не из престижных – по крайней мере не из тех престижных, которые агенты по недвижимости стараются впарить по-младенчески доверчивым богачам новорусского розлива. В этом доме квартиры планировались и оборудовались в соответствии с пожеланиями заказчика. Мои пожелания отличались сугубой функциональностью: подземный гараж, две просторные спальни и ванные, хорошая звукоизоляция, железные жалюзи на окнах и вместительный, в стенку встроенный сейф. Некоторые из свартальвов, переселившись на поверхность, стараются обставить новые жилища по последним каталогам Нидавеллира – однако я не был поклонником мраморных унитазов и базальтовых кушеток.

Задвинув жалюзи и отправив Нили в его комнату, я прошел в ванную. Там раскрутил холодный кран до упора и, присев на край ванны, принялся наблюдать, как белый бассейн заполняется водой. Когда вода подступила к краю, я закрутил кран, опустил руку в ледяную белизну и позвал: «Ганна. Гануся».

Некоторые могут заметить, что любовная связь с навкой – не образчик здоровых отношений. Некоторые даже способны глубокомысленно заявить, что ничем хорошим такие дела, по обыкновению, не заканчиваются; что кожа у навок всегда холодная и чуть влажная, как лягушачья шкурка – отсюда, мол, и фольклорный мотив земноводной Василисы – и что наследнику одного из древнейших кланов Свартальфхейма не пристало растрачивать семя на неживую плоть. Некоторые не ошибаются, что, однако, не дает им права совать нос в чужие дела.

История Ганны могла бы стать материалом для поэмы или судебного протокола. В Великую Войну она была санитаркой и, понятное дело, влюбилась в выхоженного ею симпатичного пехотного капитана. Симпатичный пехотный капитан ничего не имел против фронтового романчика с красавицей-хохлушкой. По утверждениям Ганны (которым я, впрочем, верил слабо), они даже оформили что-то вроде официального брака. Как бы то ни было, спустя пару месяцев ППЖ забеременела, как и положено людской природой. В противуречие природе и не желая расставаться с капитаном, от плода Ганна избавилась. Тут большая часть симпатичности с капитана слетела, как гонимая бурей листва – выяснилось, что служивый мечтал о ребенке. Или не мечтал, или просто надоела ему хорошая собой, да слишком уж прилипчивая любовница. Жизненный путь Ганны завершился в реке Буг. Жизненный путь капитана продлился чуть дольше, однако навки плохо умеют забывать и прощать. Страшно подумать, скольких парней увлекло на темное и холодное дно красивое личико Ганны и длинные черные косы, в воде струящиеся, подобно змеям.

Навка поднялась из ванны и протянула ко мне тонкие руки цвета алебастра.

– Любый мий, коханый, як я за тобою скучила! Чого ты так довго до мэнэ не прыходыв? Обийми мэнэ, прыгорны до свойих грудэй, щоб я и зитхнуты не змогла!

Я хмыкнул.

– Гануся, оставь, пожалуйста, свои трюки для поздних купальщиков в Истринском водохранилище. К тому же ты и так не дышишь.

– Мог бы и не напоминать, – обиженно сказала Ганна.

Она ступила на пол. С плеч ее, с волос и с бедер стекала вода, застывая на мгновения росяным бисером. И исчезли стены в потном кафеле, и раскинулся вокруг луг – разноголосье медовых трав. Потянуло откуда-то костерком. Далеко за холмом, в ночном, заржали кони, и загудела сопелка, и звезды сделались огромны и ярки.

– Я ведь и вправду люблю тебя, – прошептала Ганна, прижимаясь к моей груди. – Люблю тебя, глупый.

…Опрокинулось небо.

Мою мать зовут Инфвальт Белое Перышко, и впитавшие ночное небо глаза Ганны чуть-чуть – человеческим бессильным подобием – напоминают ее глаза.

Когда Ганна вернулась туда, куда она всегда возвращалась, я вышел на балкон и закурил. Ветер понес дымок над стадами приземистых гаражей и стайками длинноногих качелей. Приближался рассвет. На пустыре за многоэтажками бомжи жгли костер. Если приглядеться повнимательней, можно было заметить сползавшихся к костру тварей из темноты. Твари не имели названия, что, возможно, и к лучшему, потому что имя придало бы им силы. Сейчас они тупо радовались теплу – не тому, что излучало пламя, а тому, что в обилии изливали в окружающую пустоту перепившиеся растворителя и счастливые бомжи. Бомжам было не жалко поделиться с тварями теплом, и эта необдуманная щедрость одновременно и восхищала меня, и злила.

Выкинув вниз окурок, я вернулся в комнату, опустил жалюзи и включил лаптоп. Пора было пообщаться с моим консильере. Я довольно долго тянул с этой беседой, но события последних дней замолчать все равно бы не удалось.

Веб-камера уставилась на меня глазком-бусинкой, и на экране возникло недовольное лицо Ингри. Когда Ингри вгляделся в меня, физиономия его скривилась еще больше.

– Опять со своей утопленницей барахтался? Посмотри на себя, ты же серый весь, не рожа – теодолит. Она ведь из тебя жизнь сосет! Когда ты наконец поймешь…

– И тебя с добрым утречком, Ингри.

Ингри вздохнул.

– Тебе что, так сложно называть меня Амосом?

Мне было не сложно. Хоть Горшком. Так же безразлично я относился к тому, как же все-таки обозначить должность Ингри: «советник» ли, или позаимствованный у Пьюзо «консильере», или официальный «аналитик». Вот и «Амоса» он у кого-то позаимствовал, непонятно с чего воспылав неприязнью к собственному имени. Имена всех моих одногодков включают руну Ингваз, и это удобно – а вот, поди ж ты, помешанный на порядке Ингри тут решил отклониться от устава.

Когда жизнь моего папаши и его подручных оборвал уже упомянутый взрыв газа, мне пришлось срочно брать бразды правления компанией в свои руки. С Ингри я, будем честными, лоханулся. Он всегда казался тихим, неприметным пареньком – чем не советник? Я искренне полагал, что с этим тихоней смогу творить все, что левой моей ноженьке угодно, а он и не пикнет. Ошибка. Большая, грандиозная ошибка. Тихоня Ингри негромко, но твердо высказывал свое мнение по любому вопросу. Печально было даже не это, а то, что в конечном раскладе он всегда оказывался прав. Вот и сейчас…

– Ты сделал что?!

От возмущения консильере мой поперхнулся, и лицо его побагровело.

– Ты не ори особо, – предупредил я, – у вас там в Басре по дюжине жучков в каждой перегородке.

– Я и без тебя знаю, что у нас в Басре. А вот что ты творишь в Москве – это уже, Мастер Ингве, ни в какие ворота.

Если он начал величать меня «Мастером» – значит, дело пахнет керосином.

– Я что, должен опять объяснять тебе элементарные вещи? Неужели, о Князь-под-Горой, ты не понимаешь, как работает российская власть? Как работает любая власть?

Я поморщился. Ну все, пошла дудеть волынка.

– Любая власть, Мастер Ингве, следует двум простым принципам: купить или убить. На Западе покупательный принцип берет верх, причем лишь потому, что здесь принято платить долги: соответственно, организации, долги не платящие, через некоторое время обнаруживают, что им не на что покупать орудия убийства. И тогда убивают их. В России же, которая, как известно, наследует Риму, заново открыли великое правило Суллы Счастливого, развитое впоследствии Августом: если убить тех, кому должен, и отобрать их деньги, то можно и рыбку съесть, и на электрический стул не сесть. Может, поэтому у вас там и нет электрических стульев…

Ингри сморщил нос и мелко захихикал, будто отвесил невесть какой каламбур. Я кисло ухмыльнулся.

– Все это, безусловно, занимательно…

Если дать Ингри волю, он будет излагать свои геополитические выкладки часами.

– Все это, говорю, интересно и поучительно, друг мой Амос, но, если следовать твоей логике, я поступил ровно так, как предписано здешними обычаями.

– Именно! Именно это ты, Мастер Ингве, и сделал. Ты позволил силовикам твоими руками избавиться от неугодного им банкира, а сам улегся под этого… как бишь там… Афанасьевича. Ведь тот, кого он с твоего согласия назначил, наверняка будет больше отстегивать правильным людям, то есть касьяновским выкормышам, и драть в три шкуры с неправильных, то есть с нас. Погоди, мы еще доживем до того момента, когда придется платить за возможность перестраивать дедами прорытые шахты под их убыточные говноразработки. Неужели ты не понимаешь, что единственный козырь Свартальфхейма – в нашей чуждой человеку природе? Ни запугать, ни купить свартальвов невозможно, и смертные должны это понимать…

– И когда поймут окончательно, решат, что всяко легче и доходней от нас попросту избавиться – так, что ли? И вообще, с чего это ты так разошелся, друг? Покушались, в конце-то концов, не на тебя – не ты в консервной банке торчал под обстрелом посреди бела дня…

– Под обстрелом? Покушались? Не смеши меня, Ингве. Разве так покушаются? По-настоящему покушаются в темной подворотне, в офисе, в квартире любовницы, наконец. А не в центре Москвы, в трех шагах от Кремля. Тебя просто хотели слегка припугнуть и намекнуть, кто здесь главный – и у них это отлично получилось.

Порой мне кажется, что Ингри слишком много времени провел среди людей – вон даже имя сменил – и это плохо сказалось на его умственных способностях. Печальное зрелище – бессмертный, подражающий человеку. Мы не слишком отличаемся внешне, однако внутри сделаны из совершенно разных материалов. Люди во всем подобны глине, которая так часто фигурирует в их мифах о творении. Недосушишь – разлезется под пальцами, перегреешь – растрескается. Из-за малого срока жизни душа их настолько пластична и подвержена изменениям, что достаточно и легкого давления. Поэтому однажды купленный человек всю жизнь будет продаваться, а однажды убивший останется убийцей. Мы, свартальвы, подобны породившему нас камню. Камень может обуглиться и оплавиться снаружи, камень можно раскрошить в песок, но кристаллы, из которых состоит порода, остаются все теми же – пройдись по ним хоть паровым молотом. Очень сложно разрушить кристалл. Поэтому мы можем сколько угодно продаваться и убивать, можем стать лососем, древесным корнем или женщиной, можем тысячу лет просидеть под землей, доить коров и рожать детей – суть наша от этого не изменится.

Так-то оно так, однако, прогуляв по свету без малого шесть сотен лет, поневоле заметишь: даже чистейшие кристаллы кварца подлюка-жизнь ухитряется вмять в свои сплавы…

– Протри глаза, экономист. Ну, потеряем мы на этом деле процентов десять…

– И ты так спокойно об этом говоришь? – ахнул Ингри по другую сторону экрана.

Нет, определенно, блеск златого тельца помутил разум моего советника.

– Кончай считать гроши, жмот, и взгляни на общую картину. Напряги свои пресловутые аналитические способности, за которые ты, между прочим, и получил место в правлении компании. Меня вызывают в Москву, якобы на срочное совещание в связи с падением прибыльности разработок. Тут мне устраивают бесталанное покушение, так?

– Так.

– Затем непосредственно покушавшийся, неплохо, кстати, осведомленный о моей пресловутой вспыльчивости – взять хоть бедного Карла – сам объявляется, приглашает меня в гости, заводит речи о незначительных кадровых перестановках в московском представительстве… Не кажется ли тебе, что овчинка выделки не стоит?

– Не понимаю.

– Это потому, что ты не ушами слушал, а кошельком. Послушай еще раз.

Почему-то я чувствовал себя неуютно в деревянных домах. Понимал, что сказывается старое, давно изжившее себя предубеждение, что честное дерево ничуть не хуже камня, а тем более – стекла, бетона и прогнившей арматуры современных построек, однако вот ведь – голос крови. Почему-то казалось, что коварная древесина так и норовит вспыхнуть, стоит лишь поднести к ней спичку.

Очутившись в гостиной Матвея Афанасьевича, я еще раз убедился в том, как плохо разбираюсь в людях. Обнаружилось, что полковник мой и сам отнюдь не чужд любви к артефактам. Комната была задушена коврами. Толстые ковры покрывали пол и тянулись вверх по стенам, ковры иранские и ковры туркменские, ковры с самыми разнообразными узорами. На коврах были развешаны: вполне настоящий дамасский клинок, чеченский кинжал в красивых чеканных ножнах, русская уланская пика и неплохая коллекция французских мушкетов семнадцатого века. Пригревал камин. На уютных оттоманках горами высились вышитые подушки. В зеркальном шкафу примостилось дружное семейство курительных трубок с чубуками из янтаря и красного дерева. Поверх ковров со стен пялились стеклянными очами головы невинно убиенных кабанов и оленей, и даже одна вполне страшная, оскаленная волчья башка.

В общем, Манилов мой стал то ли Собакевичем, то ли и вовсе лихим охотником Ноздревым. И не крыса уже вроде, а покрупнее зверь. Поопаснее. Хозяин расположился на диване и закурил трубку, ловко вставив вишневый чубук между черных перчаточных пальцев. Мне он предложил сигары «Монте-Кристо» в сувенирной коробке, но я удовольствовался своей початой пачкой «Кента».

Ничего особенно интересного за чаем хозяин мне так и не рассказал. Капитан Гармовой вышел в отставку в семьдесят пятом году, и с тех пор от души предался своему хобби. Обычная история кладолюбителя: порылся друг его в каких-то там курганах в Великой Степи, в княжьих могильниках Ладоги, на речке Калке. Упоминал вроде бы об Атилле – мол, меч его, то ли найденный пастушком, то ли врученный неистовому гунну самой Матерью Коней, и был тем самым проклятым клинком. Тут ничего нового я не услышал: если верить всем досужим россказням, в Европе в разные времена всплывало по меньшей мере двадцать Тирфингов. Все равно как с моим дедуней Дьюрином беседовать. Старикашка еще вполне бодрый, хотя и окончательно выжил из ума. У нас, бессмертных, и так-то память короткая, а когда это еще отягощено прогрессирующим Альцгеймером – совсем беда. Ты ему: «Дед, а дед, ковал или не ковал ты великий меч для русского конунга[1]?» А он тебе: «Вроде, и ковал. Для русского конунга. Великий меч. А, может, и не для русского, и не для конунга, и не ковал. И не меч. И не я. А где тут была моя плошка с кашей?» Порой, перечитывая людские летописи, удивляешься: как это один и тот же герой, чистокровный альв или полукровка, ухитрился и здесь покняжить, и там все разорить, и тому он был сыном, и этому, да еще и обзавестись не менее героическим потомством, причем до собственного рождения? Объяснение простое: бессмертным долгая память ни к чему. Это люди способны перебирать мгновенья, бережно низать из них четки, как из самых драгоценных бусин. Похоже, это им возмещение за слишком короткий век. Наше же прошлое сливается во что-то нелепо-цветное, калейдоскоп, где отдельные события тасуются и вскоре теряют всякое подобие порядка и смысла. Вот и приходится вычитывать о собственных деяниях из человечьих летописей и удивляться: батюшки, неужели и вправду это был я?

Возвращаясь к Тирфингу, первые страницы его истории задокументированы в северных летописях довольно точно, а с берсерком Арнгримом[2] и бешеными его сыновьями скрестить дорожки пришлось как-то раз даже и моему папаше. Однако на внучке Арнгрима Хервор летопись прерывается и начинается что-то несусветное. Несколько поколений викингов – со все разжижающейся кровью альвов в беспокойных венах – убивали братьев, отцов и друзей за треклятый клинок. Затем он вроде бы и впрямь достался великому гунну Атилле, однако после битвы на Каталуанских полях вновь перешел во владение вестлендеров. На несколько веков след меча теряется, а всплывает уже в детских побасенках и спекуляциях мошенников от истории. Мол, меч вернулся на родину с князем Рюриком и братьями его Трювором и Синеусом, а затем угодил во Францию как часть приданого дочери Ярослава Мудрого. Во Франции успела его воздеть хрупкая рука девственной Жанны, воздела, да только не удержала. Египетский поход Наполеона, опять же, вовсе не против турок и англичан был направлен, а против абиссинских пиратов, коварно похитивших меч у честного марсельского купца – потомка некоего барона де Реца. Созданная в тридцатых годах прошедшего века «Анэнербе» тоже вплотную занималась проклятым клинком, якобы почитая его германским наследием – стало быть, законным имуществом Третьего Рейха. Все это было скорее забавно, чем занятно, хотя некое зерно истины в человеческой болтовне имелось. Достоверно известно, что клинок помогал своему владельцу быстро вознестись над толпой – а потом служил причиной еще более быстрого и сокрушительного падения. И горе той стране, где у власти оказывался человек, одержимый Тирфингом. Молниеносный расцвет завершался неизбежными разгромом, и долгими – по человеческим меркам – годами расплаты.

Именно поэтому папаша мой сильно верил в германский след, и, особенно, в сокровище Отто Скорцени. Тайный схрон оберштурмбанфюрера он искал и в Германии, и в солевых копях Австрии, и в Швейцарии, и в Испании, облазил все альпийские озера – проигнорировав лишь Новый Свет, хотя лично я бы поставил на Аргентину. Однако батюшка считал, что дедово изделие не покинет старушку-Евразию. Отец спонсировал и работу Вальтера Хорна[3] – однако ничего, кроме золота, немец не обнаружил, да и то досталось в результате зальцбургскому архиепископу. Если бы за Святым Граалем гонялись с таким же усердием, как отец мой за проклятым клинком, реликвия давно бы уже была обнаружена, благоговейно отполирована и выставлена в Лувре на всеобщее обозрение.

Как я уже говорил, в истории этой ничего нет нового – она стара, как утесы Нидавеллира. Однако, уже завершая наше чаепитие, хозяин обронил пару слов, заставивших меня насторожиться.

– А еще Володька рассказывал, – пропыхтел Афанасьич, истово дуя на блюдце с чаем, – у всех этих, проклятых, которые меч полапали. На ладони у них черное родимое пятно, примерно со старые пять копеек величиной.

А вот этого досужий болтун уже никак знать не мог. Я вспомнил ладонь деда, ладонь левую – дедуня у меня левша – ладонь мозолистую и твердую, как чугунная болванка. В центре этой ладони, пятном окиси на благородном металле, чернело большое пятно. Как раз величиной с советскую пятикопеечную монету.

– Так, – сказал Ингри, когда я закончил рассказ.

В глазах у него загорелись два азартных огонька – как и всегда, когда ему предстояло решить задачу, не имеющую решения.

– Как так?

– Раскладываем по полочкам. Карл перед смертью говорит тебе о том, что на него давят – раз. Причем не на него одного, а «на нас». Тут, конечно, может сказаться и вечная их привычка к круговой поруке, но если «нас» – это не просто СК-Банк и прилегающие к нему организации… Уже интересно. Два: Касьянов намекает тебе о какой-то предстоящей перемене власти. Три: через тебя силовики пытаются выйти на Тирфинг. Что мы имеем в сухом осадке?..

– Стоп, стоп. Разогнался. Какая перемена власти? Ну, сболтнул мой Афанасьич что-то такое сдуру, сменят им генерал-полковника на генерал-лейтенанта…

– А не скажи. Тебе ситуация в России кажется стабильной?

Куда уж стабильней. У власти больше четверти века сидела кучка темных дельцов, в народе именуемых олигархами, а в более компетентных кругах – некромантами. И распухший упырь, которого эта компашка дергала за ниточки, никуда со своего поста уйти не мог: хотя бы потому, что способность к самостоятельному передвижению давно утратил.

– Ну разве что труп совсем уж очевидно начнет разлагаться. Хотя нет, таксидермисты у них отличные еще со времен Третьего Отделения.

Ингри хмыкнул и положил на сцепленные пальцы подбородок, девственно гладкий после многочисленных сеансов электролиза.

– Представь, что кого-то эта ситуация перестала устраивать. И мы даже знаем, кого. Нет, имя я пока назвать не могу, но это может быть любой безвестный подполковник, да хоть твой Касьянов. Тут важны не люди, а организации.

– Полагаешь, чтобы скинуть труповодов, ему понадобился Тирфинг? Из пушки по воробьям…

– Нет. Я полагаю, что Тирфинг ему понадобится для того, что за свержением труповодов последует.

И тут уже я призадумался. Что-то за всем этим заговором теней ворочалось в окончательном и беспросветном мраке, что-то большое и неприятное. Я был свято уверен, что труповоды и силовики – близнецы-братья, даже, скажем прямо, близнецы сиамские, с двумя куриными башками и одним огромным желудком. Просто так саму себя эта птица жрать не станет, но вот если кто-то со стороны решился покуситься на курьеголового дракона, отсечь одну – а то и обе – башки… Тут бы Тирфинг – меч, с равной легкостью рассекающий железо, дерево, камень, и человеческую душу, и душу бессмертного – очень пригодился.

– Хорошо. Допустим. Я-то во всей этой истории с какого боку припека? Если касьяновский дружок и вправду пронюхал что-то о Тирфинге, почему бы им самим до него не добраться?

– А вот этого я тебе не скажу. Не знаю. Скажу другое: Господь смертных, как известно, хранит детей и пьяных, но ты еще не пьян и уже не дитя. Так что держись-ка ты от неприятностей подальше. Лучше всего – сворачивай наш бизнес в России и возвращайся домой. Если в мире опять всплывет Тирфинг, я лично предпочту отсидеться под землей.

Прежде чем я придумал ответ на эту паникерскую тираду, за спиной Ингри захихикало и жеманно просюсюкало по-арабски:

– Амосик, милый, ну ты там скоро? Пора в кроватку.

На заднике нарисовался юный Юсуф – одна из причин, по которым отсидеться в Нидавеллире Ингри не светило. Я постарался не подать виду, что заметил дружка моего консильере, но все же что-то такое на роже у меня, наверное, промелькнуло.

Ингри дернулся, а потом скривил губы в глумливой усмешке.

– По крайней мере, я, в отличие от почтенного Мастера Ингве, не страдаю некрофилией и эдиповым комплексом в особо тяжкой форме.

И отключил камеру.

Очень вовремя – ведь проклятие старшего из наследников Дьюрина вполне способно поразить и через всемирную сеть.

Следующая ночь застала нас – меня и Нили – в Сокольниках. Говорили, что в этом году кроты там особенно расплодились и изрыли все газоны. Пока я сидел на пенечке и любовался ковшом Большой Медведицы (в нашем фольклоре она именуется Тачкой, что отпугнет любого склонного к созерцанию полночных небес романтика), Нили усердно орудовал лопатой. Не успел я вдоволь насладиться звездным великолепием, как Нили бросил лопату и вручил мне теплый бархатный комочек. Кроты – не самая высокотехнологическая связь с подземельем, зато, как ни странно, самая быстрая. Протянуть кабель в чертоги Нидавеллира пока что никто не догадался. Да и стоит ли? Я нашептал кроту свой приказ и выпустил зверька. Через три дня Ингвульф, мой первый капорежиме, будет в Москве. А я в это время буду уже в Непале – куда, по словам Касьянова, пять лет назад удалился наш собиратель древностей.

«Sea King», задыхаясь и покашливая, дотащил нас до трех с половиной тысяч метров и тяжело опустился на плато. Пилот заявил, что лететь дальше на такой высоте и при встречном ветре отказывается – боится, как бы не накрылся двигатель. По плато несло мелким колючим снегом, выпавшим в этом году чуть ли не на два месяца раньше обычного. Близилась ночь. Мы выгрузили вездеход «Витязь» на гусеничном ходу, заблаговременно приобретенный у знакомых барыг с екатеринбургской базы. Вездеход, конечно, не помог бы нам добраться до монастыря, прятавшегося высоко в скалах – однако, прежде чем ломиться туда, имело смысл слегка осмотреться.

Ингри ухитрился проследить передвижения клиента – бывшего капитана советской армии Всеволода Петровича Гармового – до этого самого монастыря с маловнятным названием Недонг. Обычно Ингри достаточно пообщаться с ребятами из компьютерного отдела, поддерживающими плотную связь с теми службами, которые собирают данные по использованию кредитных карт и информацию о регистрации пассажиров. Нынешняя задача, однако, оказалась сложнее. Таинственный капитан за все платил наличностью, а, очутившись в Непале, избегал встреч с соотечественниками и назойливого внимания иммиграционных ведомств. Пришлось обращаться к помощи краснохвостых соек, по-местному именуемых кингуцу. Сойки – дальние родичи ворон, с которыми наша наземная разведка сотрудничает давно и плодотворно. Нельзя сказать, что ворона или сойка – самое незаметное средство наблюдения. Когда за тобой настойчиво следует стайка горланящих соек, поневоле задумаешься: то ли ты в кармане куртки позабыл горсть орехов, то ли твоя прическа напоминает им родное гнездо, то ли дело нечисто. Карлики-цверги для подобных целей используют мясных мух, что намного практичней. Однако отношения между свартальвами и потомками Мотсогнира далеки от дружеских: мы вытеснили цвергов почти со всех их исконных территорий, заставляя ютиться в заболоченных штольнях у самой поверхности, или, наоборот, на ледяной границе Нифльхейма. Говорят, что самые отчаянные устраиваются даже на окраинах эрликова царства[4]. Правда это или нет, но любви между нами издавна не водилось, так что ни о каком обмене информацией можно было и не мечтать. В любом случае, здесь речь шла не о прямом наблюдении, а о событиях пятилетней давности, и тут уж представителям вороньего племени нет равных. Память у них острая и фотографическая. Да, русский путешественник объявился в долине и, да, выспрашивал дорогу к монастырю. Если он и спустился обратно с гор, сойки этого не видели, так что Всеволод наш Петрович либо сгинул на пятикилометровой высоте, где располагалось святилище, либо подался в монахи, либо перевалил хребет и долго шагал пустынными перевалами, пока не выбрался на китайскую сторону. Китайские сойки и вороны сотрудничать с нами отказывались: у них имелся договор о неразглашении с правительством КНР. Учитывая массовую зачистку рисовых полей от воробьев, пернатых я понимал, сочувствовал и давить на них пока не собирался.

Монастырь Недонг в долине пользовался недоброй славой. Местные говорить о нем отказывались, а если и говорили, то лишь в том ключе, что, мол, держались бы вы, белолицые, от этого местечка подальше. Если верить сойкам, Владимир Петрович мотивировал свое желание ознакомиться со святыней жаждой духовного просветления. Глядя на смуглые и неодобрительные лица обитателей долины, я в святости горного приюта и душеспасительных намерениях нашего путешественника сильно усомнился.

Внизу вовсю зеленели и буйствовали джунгли, а здесь поземка секла лобовое стекло вездехода. И без того невысокое закатное солнце так надежно было закрыто западными хребтами и тучами, что я даже пожалел о деньгах, потраченных на установку тонированных стекол, щитков и инфракрасных камер. В водительском кресле сидел Нили, а я устроился сзади и внимательно изучал разворачивающийся перед нами скалистый ландшафт. Абсолютно ничего интересного в ландшафте не было – скалы и скалы, с нависающими над ними более мощными вершинами, укрытыми полотнищами ранних снегов. Лишь однажды мелькнуло корявое деревце, украшенное, по обыкновению, желтыми молитвенными лентами – единственное пятнышко цвета в черно-белом пейзаже.

Если бы монастырь находился где угодно, а не в Гималаях, намного проще и безопасней было бы добраться по нему подземными тропами. Однако азиатские хребты с недавнего времени для нас закрыты. Царство Эрлика, изначально располагавшееся под Алтаем, разрослось до безобразия, захватив Тянь-Шань, Памир и горные районы Тибета. Это было обидно, это было разорительно – мы теряли старые шахты одну за другой – и, наконец, это становилось просто опасно. Если беззаботный путешественник отправлялся на прогулку по одному из больших азиатских туннелей и ненароком сворачивал не в тот коридор, больше его уже не видели. Самое обидное, что Эрлик изначально был из наших. Альв-полукровка, более известный во времена моего деда под именем Альрика Сладкоголосого, достаточно намутил воды, чтобы асы наконец обозлились и устроили на него настоящую охоту. Тогда-то он и подался в гуннские степи, а впоследствии откочевал за Урал. Не знаю, чем уж он так поразил тамошних шаманов – язык у мерзавца, по словам деда, был острее змеиного жала – однако те в испуге объявили его богом смерти и принялись приносить ему человеческие жертвы. Надо сказать, что век полукровок долог, долог, но не бесконечен. По всему, Альрику-Эрлику уже давно пора было упокоиться в могиле, однако тот и не думал помирать. Что неудивительно, поскольку жертвенная кровь – один из немногих способов раскатать жизнь полукровки до пределов, почти сравнимых с нашей вечностью.

Через пару часов поземка улеглась, а на утесе впереди затемнели какие-то пятна. Это была деревня шерпов, последнее в здешних краях людское поселение перед монастырем.

В хижинах помаргивали огни. Последним усилием наш «Витязь» вскарабкался по узкой дорожке к тому, что здесь считалось деревенской площадью, и Нили заглушил мотор. Против ожиданий, местные жители не высыпали из домов встречать чужаков, не приветствовали нас ни хлебом-солью, ни ружейными выстрелами. Было тихо. Было слышно, как на краю деревни гулко бухает здоровенная, судя по голосу, псина, и как снег скребется о стены построек.

– Что они все, вымерли? – проворчал Нили, выскакивая из вездехода. УЗИ, до этого лежавший на пассажирском сидении рядом с ним, телохранитель прихватил с собой.

– Спрячь автомат, – посоветовал я, открывая дверцу.

Будто в ответ на вопрос Нили, дверь ближайшего дома открылась и на пороге показался старик – а, может, и старуха, под несколькими слоями одежды не разберешь. Нили, все еще ворча, спрятал автомат под куртку. Старик спросил что-то на кангпо, которым ни я, ни телохранитель не владели. Увидев, что мы не понимаем, он помахал рукой, повернулся и скрылся в своем жилище.

– Будем считать это приглашением, – сказал я, и, закинув за плечи свой рюкзак, последовал за стариком в дом.

Старик оказался молодой и миловидной женщиной по имени Тенгши. Она разделяла дом с маленьким сыном и престарелыми родителями. Отец ее с грехом пополам говорил по-китайски, и мы выяснили, что муж Тенгши погиб в горах при темных каких-то обстоятельствах. Семья, как и весь их поселок, жила разведением яков.

Мы сидели на циновке. Электричества в поселке не было. Нили предложил притащить лампу из вездехода, но мне хватало и света масляного светильника. Нили вовсю уплетал лапшу из большой миски. Мне, как почетному гостю, выдали алюминиевую ложку, на которой, присмотревшись, я обнаружил клеймо Нижневартовского посудного комбината. Неисповедимы пути кухонной утвари. А, быть может, этой самой ложкой трапезовал капитан Гармовой, и оставил ее в наследство гостеприимным хозяевам? Я уже представил, как бравый вояка извлекает ложку из-за голенища армейского ботинка и протирает ее специально для этого хранимой ветошкой – но в ходе беседы выяснилось, что чужеземец в поселке не останавливался. Это меня малость насторожило: либо он нашел другую дорогу к монастырю, либо никогда и не собирался в эту нифлингову обитель и лишь отвлекал внимание от своей истинной цели. В любом случае, есть вероятность, что мы потеряли след – тогда поиски придется начинать заново.

Пока Нили насыщался, а я задумчиво прихлебывал чаек с тусклыми поплавками жира, из угла на нас таращился малыш Аншти. Круглые черные глазенки мальчика возбужденно поблескивали. За всю свою короткую жизнь он впервые видел чужаков. Даже люди из долины не заходили в это богами забытое местечко, предпочитая осуществлять торговые сделки в одном из нижних поселений.

Когда трапеза завершилась и разговор о здоровье родственников и скотины пошел на убыль, хозяева деликатно оставили нас одних. Нили немедленно растянулся на циновке. Я вынул из рюкзака карманное зеркальце и при неярком свете принялся соскребать отросшую за день щетину. Телохранитель мой возмущенно фыркнул. Сам он, как только мы покинули цивилизованную Европу, отринул всякое подобие маскировки и немедленно заплел бороду и волосы на затылке в традиционные косы.

– Ну что ты ворчишь? Хочешь, одолжу бритву, у меня и запасная есть, – поддел его я. – Тебя снежком присыпать, и как раз выйдет любимый местными сочинителями йети.

– Ты, Мастер Ингве, конечно, умный и все такое, – пробурчал Нили. – А только не свартальв ты. Нету в тебе истинного разумения, и весь сказ. Ты бы еще волосы на спине обрил.

– Нили, – вздохнул я. – Вынужден тебя разочаровать, но у меня на спине нет волос.

– А я о чем? Да ты на рожу свою голую, Мастер Ингве, полюбуйся. Не знал бы я твоего батюшку и твою почтенную матушку, точно решил бы, что с босяком – альвом путешествую. Да Хель меня забери, даже этот пидор Ингри…

Тут его ворчание стало неразборчивым. Я послушно посмотрел в зеркало. Из темного стекла пялилась на меня угрюмая и тощая рожа, какой у свартальва быть не должно. Странно-светлые глаза – как вкрапления серебряной жилы в прибрежном суглинке. Хорошо хоть кожа смуглая и волосы черные, а то и вправду от верхнего альва не отличишь. Где основательность черт, будто из базальтовой глыбы выбитых зубилом, привычным к сотворению каменных идолов? Из дешевой металлической оправы смотрело лицо Инфвальт – лишь пошире лоб и резче скулы. Недаром гадюка-Ингри утверждал, что странная, неестественная моя любовь к матери – всего лишь запущенный случай нарциссизма. Я хмыкнул и запихнул зеркало обратно в рюкзак. Вытянулся на циновке, закинув руки за голову, и прикрыл глаза. И совсем было собрался уплыть в подгорное царство: уже чудились высокие своды и стены в прожилках кварца, железняка и халькопирита, и вечно озабоченное лицо матери – но вот сейчас она увидит сына, и морщинки у переносицы разгладятся – когда кто-то подполз из темноты и дернул меня за штанину. Пока я раздумывал, какое высокогорное чудище могло забраться в хижину, в полумраке блеснули круглые глаза Аншти. Малыш дернул еще раз и настойчиво потянул к двери, шепча: «Катонгуп. Ама. Ама». На всех человеческих языках слово это звучит примерно одинаково.

Тенгши ждала на засыпанной снегом веранде. Женщина куталась в толстый платок, и все же, видно, ей было холодно. Я предложил хозяйке свою куртку, но она только покачала головой, приложила палец к губам и указала на перевернутое корыто. Я смахнул снег и уселся, неудобно подогнув ноги. Ветер завывал в километровой пропасти за селением, гремел листами жести на крышах. Тенгши присела на корточки рядом с корытом и вдруг явственно прошептала по-английски:

– Не ходи к монастырю.

От удивления я распахнул рот, и туда тут же ворвался ледяной сквозняк. Я закашлялся – но, заметив ее расширившиеся глаза, тут же прикрыл лицо ладонью.

– Ты говоришь по-английски? Почему же раньше?..

Тенгши покачала головой.

– Это секрет. Я не могу сказать родителям, иначе они меня проклянут. Я хочу убежать отсюда и взять с собой сына. Я устроюсь внизу работать в баре или уплыву на пароходе. На теплом берегу много баров и туристы очень щедрые, а тем, кто говорит на их языке, платят больше. Я буду посылать деньги отцу и матери, а потом и их заберу отсюда…

Я представил, кем бы могла стать на теплом берегу хорошенькая горянка, и мне стало не по себе. Это как же должна задолбать жизнь на этой высоте, чтобы согласиться ублажать щедрых туристов по барам?

– Как ты здесь выучила английский?

– Меня учил один… человек.

Тенгши опустила голову, так что ее черные косы выскользнули из-под платка и упали ей на колени.

– Из тех, что внизу, в барах…

– Нет!

Если шепотом можно кричать, то это было криком.

– Он благородный человек. Он великий охотник и святой…

– Монах?

– Нет, он не монах. Он святее любого монаха, он – настоящий махатма. Он лечит голосом и прикосновением, и в его сердце нет страха. Он отомстил Тени за смерть моего мужа.

– Постой, постой. Какой Тени? Разве муж твой не разбился, упав со скалы?

– Так старшие велят говорить чужакам. Раньше у нас было много… какое это слово… поднимающиеся на горы…

– Скалолазы?

– Да, скалолазы. Из Америки, из Гоа, отовсюду. Мой муж был проводником и много получал за свою работу. Однажды, когда Ангшти только родился, мой муж повел группу в горы. Мы знали, что в горах появилась Тень, но дело было днем, весной. И никто не думал, что она решится напасть на несколько человек. Мой муж не вернулся, и не вернулся никто из тех, что пошел с ним, и с тех пор Тени хозяйничают на вершинах. Если человек из поселка гонит яков на продажу, он может прийти обратно через три дня с выручкой, а может исчезнуть навсегда. Поэтому я говорю тебе – не ходи к монастырю. Там больше всего Теней.

– А что они делают, эти Тени?

Тенгши снова испуганно оглянулась, как будто ожидала, что из вьюжного мрака на нее наброситься нечто. Даже мне стало зябковато. В вечных снегах и на кромке ледников обитают древние духи, и часть из них отличается скверным характером. Сверху снова грохнуло жестью. Тенгши вскочила и, кажется, готова была метнуться в дом, но я встал, обнял ее за плечи и произнес убежденно и спокойно:

– Не бойся. Никто тебя здесь не тронет.

Смертные верят таким вещам, особенно, когда их произносит рожденный в любой из частей Альфхейма. Очень часто это оказывается ложным обещанием, но я и вправду готов был защитить мою хозяйку от любых притаившихся в ночи страхов. Законы гостеприимства чтятся у нас свято. К тому же, я пока что слабо верил во всю эту историю с Тенями. Намного более вероятным казалось, что в горах угнездилась разбойничья шайка, которых со времен начала войны между Поднебесной и Лхасой становилось все больше. Где есть конфликт, там и мародеры найдутся, а заброшенное под облаками селение было совсем беспомощным. Разбойники вполне могли перейти границу, спасаясь от патрулей, и остаться в окрестностях деревни на зиму. Странно лишь то, что они задержались здесь надолго. Будь я грабителем, я нашел бы себе овечек пожирнее.

Я усадил Тенгши на корыто и укрыл ее плечи курткой, а сам присел на корточки напротив.

– Расскажи мне о Тенях и об этом… смелом охотнике и махатме.

Я не стал добавлять, что смелый охотник и махатма вполне мог оказаться предводителем шайки, положившим взор на симпатичную горяночку. Со времен распада Восточного Блока по Европе, Азии и Африке шаталось немало наемников, из тех, которые уже и сами не могли вспомнить, где их родина, и на каком языке звала их к обеду мать. Странным, опять же, было лишь то, что охотник действовал столь окольными путями. Знакомые мне представители этого племени, вместо баек о Тенях, просто-напросто перерезали бы всю родню Тенгши, а девчонку бы изнасиловали и утащили с собой.

Тенгши спрятала под куртку замерзшие ладошки и тихо заговорила:

– Тени водились на северном склоне с давней поры, и о них знали все старшие. Чудовища особенно сильны ночью, зимой – рассказывают даже, что, когда их становится особенно много, холода приходят раньше. Вот как сейчас. Но даже летом, даже при свете дня они опасны. Нам запрещено было играть далеко от поселка. У меня была младшая сестра, так она однажды погналась за ящерицей и забежала в скалы. Ее не могли найти три дня, а на четвертую ночь она появилась, и глаза у нее были черные, как душа Ямы. Отец схватил ружье и выстрелил ей в сердце. Я спала, поэтому только слышала выстрел. Мать не выпустила меня наружу, но старшая сестра рассказывала, что отец отрубил Хайти голову и похоронил в камнях за деревней, а тело сжег.

Я тихо присвистнул. Неужели байки о Нифлингах так и будут преследовать меня всю жизнь?

Тенгши заглянула мне в глаза и покачала головой.

– Я вижу, ты мне не веришь. Мой старший брат тоже не верил. Он обругал отца. Они страшно поссорились, и брат ушел из дому. Он пошел в нижнее село, хотел наняться там работать в лавку. Когда спустя две луны отец спустился в нижнее село со стадом яков, он завершил сделку и направился в лавку – купить нам ткани на платья, а заодно помириться с Тейгеном. Но Тейген так и не дошел до нижнего села. Нет, подожди, не перебивай: я вижу, ты думаешь, что он выбрал другую дорогу и сейчас, может быть, владеет фермой в долине. Только здесь нет другой дороги вниз.

Помолчав, она продолжила еще тише.

– Тени играют с человеком. Они – неживые и внутри у них чернота, но они читают твое сердце, как Владыка Яма читает в душах умерших. Они могут прикинуться кем угодно: твоей любимой, или твоим старым отцом, или сыном…

Как мне повезло, мысленно усмехнулся я, что любимая и отец у меня покойники, а сына нет вовсе. Кто предупрежден, тот вооружен, как справедливо заметил какой-то из смертных конунгов.

– И, когда ты подойдешь близко, – говорила между тем Тенгши, – они выпьют твою душу, и на ее месте поселится пустота, и ты станешь одним из них.

Ох уж эти вампирские истории – до чего же люди на них падки. В Свартальфхейме детям тоже рассказывают страшные сказки про Нифлингов, тварей из пустоты, чтобы малышня не бегала по заброшенным шахтам и не ломала глупых своих шей в старых раскопах. Однако любой здравомыслящий житель Нидавеллира, которому стукнуло хотя бы две сотни человеческих лет, отлично знает, что Нифлингов в природе не существует. Пустота – это просто пустота, пропасть, расстояние между двумя краями ущелья, заполненное ничем. Туда можно упасть и переломать себе все кости, это правда, однако пустота не кинется на тебя и не высосет из тебя душу. Пустоте нет до тебя никакого дела.

– С Тенями понятно, – сказал я, и в моем тоне, должно быть, прозвучало столько скепсиса, что Тенгши обиженно дернула головой. – А что за охотник?

Женщина неожиданно улыбнулась. Полагаю, она не знала, что я неплохо вижу в темноте и смогу разглядеть ее улыбку. Так улыбаются, когда думают о возлюбленном.

– Он появился в горах вскоре после того, как исчез мой муж. Он спустился с вершины – по крайней мере, никто не видел, как он выходил из долины. Он пришел к старосте, уважаемому Сакья Ишнорти, и предложил избавить нас от Теней. Однако староста испугался и прогнал его, так как опасался, что охотник лишь разозлит Тени, и они нападут на деревню. Мои родители пустили охотника в дом, потому что семья наша все еще горевала по Пелбару, моему мужу. Пускай чужеземец и не мог справиться с Тенями, он хотя бы не потакал их бесчинствам. А потом мы поняли, что он и вправду способен расправиться с порождениями зла…

– И как же зовут доблестного охотника?

– Он назвал мне имя, но оно не похоже на настоящее человеческое имя, поэтому я думаю, что настоящее он скрывает. Если о настоящем имени охотника прознают Тени, им намного легче будет заманить его в ловушку.

– И как же он назвался?

– Охотник попросил называть его Мистером Иаменом.

Иамен? Ничего, кроме английского «йомена», мне в голову не приходило. Кажется, Иаменом еще звали то ли негритянского, то ли индейского проводника из некогда прочитанной мной человеческой книжки, но вот охотник…

– Этот охотник – он белый? Европеец?

– Кожа его светлее, чем у тебя, и глаза светлее, а волосы черные с сединой. Да, я думаю, он европеец или американец.

Это было странно. Кажется, хозяйка моя сомневалась. Когда я только ступил в верхний мир, я часто путал белых с азиатами – но лишь потому, что все смертные казались мне на одно лицо. Сейчас я бы никогда не ошибся, а вот в голосе Тенгши уверенности не было. Однако кое-что в ее словах навело меня на мысли. Сроки появления таинственного охотника, по крайней мере, совпадали с восхождением в горы нашего любителя древностей. Я порылся в нагрудном кармане и вытащил распечатку той единственной фотографии капитана Гармового, которую мне удалось вытащить из армейских архивов. Фото было чуть ли не двадцатилетней давности и очень плохого качества, и все же…

Щелкнув зажигалкой, я осветил листок.

– Посмотри внимательно. Это, случаем, не твой Мистер Иамен?

Тенгши вгляделась, склонившись над фотографией. Ветер трепал выбившуюся из ее косы прядь, и за воротник куртки засыпался мелкий снежок. Взяв бумажку и повертев ее в плохо гнущихся от холода пальцах, женщина вернула листок мне.

– Это может быть он, но Мистер Иамен старше, и у него нету этих глупых планок… Он сказал мне как-то, что не любит военных…

Тут хозяйку, видимо, поразила какая-то мысль, потому что она вскочила с корыта и попятилась к двери.

– Что?

– Ты пришел, чтобы убить Мистера Иамена? Или увести его в долину и посадить в тюрьму? Я подумала, что эта машина, на которой ты приехал – это машина военных, и у твоего друга было оружие…

Я был настолько далек от такой идеи, что на мгновение растерялся. Резким движением скинув с плеч мою куртку и плеснув юбкой, Тенгши исчезла за дверью. Я остался, дурак дураком, на холодной веранде. Одно было понятно – утром нам придется отсюда убираться, и рассказов про охоту на Теней я не дождусь.

Хозяева пробудились еще до рассвета для привычного ухода за скотиной. Мы тоже не стали дожидаться восхода солнца. Я смущенно поблагодарил Тенгши и ее родителей на мандаринском диалекте (Тенгши на меня и не взглянула) и оставил им несколько смятых американских долларов и пачку непальских рупий. День мы провели в вездеходе, отогнав его от деревни на пару сотен метров – в тесноте, духоте и спровоцированной ими перебранке. Нили, разумеется, купился на историю с Тенями, как и положено всякому большому ребенку.

– Нили, – тщетно взывал я к его разуму, – легенды о подобных существах есть у всех народов, и каждому должно быть очевидно…

– Во-во, – перебил меня телохранитель. – если легенды есть у всех народов, каждому должно быть очевидно, что это не пустая болтовня.

– Нили, тебе сколько лет?

– Весной стукнет девятьсот пятнадцать, – гордо откликнулся детина.

– И за все эти девятьсот пятнадцать лет сколько раз тебе приходилось встречаться с Нифлингами?

– Ровно столько же, сколько с Вотаном и его Дикой Охотой. Однако ты же не сомневаешься в том, что Отец Битвы существует?

Если честно, и на этот счет у меня были сомнения, но я предпочел держать их при себе.

– Хорошо, – я попытался зайти с другой стороны. – Даже если допустить на минуту, что Нифлинги есть на свете и здешние скалы ими кишмя кишат – что нам-то они смогут сделать? Мы, как-никак, не дети и не невежественные крестьяне.

– А Нифлингам все равно, дитя ты, крестьянин или князь Альфхейма. Им, Мастер Ингве, надо жрать. А жратве, понимаешь ли, все едино, когда ее жрут – фазан она в перьях или лапша «Доширак».

«Доширак» меня добил.

– Ладно, – говорю, – если тебе так уж невмоготу и поджилки трясутся, иди обратно в деревню. Только пешочком, потому что вездеход я тебе не отдам.

Нили посмотрел на меня, как на полного идиота. И правда, глупая, детская выходка. Солнышко над нами светило ярче яркого, пуская веселые зайчики по склонам.

Разумеется, все истории о том, как прямой солнечный свет превращает свартальвов в камень – чистые побасенки. Однако прогулка под лучами полдневного светила и вправду не сулила нам ничего хорошего: судороги, слепоту, онемение конечностей вплоть до полного паралича. Отсюда, верно, и повелись рассказы про камень. С чего бы у нас развилась такая аллергическая реакция на невинный солнечный спектр – загадка, над которой уже который век бьются лучшие умы Свартальфхейма. Умы более практические, из интендантского ведомства, снабдили нас комбинезонами из светоотражающей – а заодно и маскировочной – материи, лыжными шапками и темными очками, закрывающими пол лица. И все же даже в таком наряде без крайней необходимости разгуливать при дневном свете не рекомендовалось.

Так мы и прогуторили до ночи. Когда на Гималайский хребет пали благословенные сумерки, мы приготовились к вылазке. Нили нацепил бронежилет, а меня заставил надеть под куртку мифрильную кольчугу – дедово наследство. Если честно, я и не сопротивлялся особо, поскольку мифрил весил на порядок меньше кевлара. Хотя и не упустил случая подколоть Нили:

– И как, по-твоему, эта древняя ветошь защитит меня от Теней?

– Никак, – хладнокровно ответил Нили. – А вот от автоматной очереди, которой нас вполне может поприветствовать капитан Гармовой или кто он там есть – очень даже.

Возразить было нечего. Оба мы взяли по автомату с запасными рожками и по пистолету, а Нили вдобавок еще закинул за плечи боевую секиру. Это я уже комментировать не стал, все равно бесполезно. Пыхтя, Нили повесил на другое плечо рюкзачок с инструментами, с которым не расставался ни в шторм, ни в штиль – и мы тронулись.

Дорога наша пролегала вверх, сначала по относительно ровной поверхности. Ровная поверхность, впрочем, была обманчива, потому что хранила осколки древних осыпей. Ступишь не туда – и покатишься кувырком по склону до ближайшей расселины. Потом щебеночные поля закончились и тропка – то, что Нили счел тропкой – запетляла между скалами. В небе высыпали звезды, маленькие и холодные. Ветра не было, и щеки даже под капюшонами курток ощутимо покусывал мороз. Я уже начинал завидовать Нили с его бородищей – сквозь такие заросли редкая пурга пробьется. Было очень тихо, так что падение каждого камешка из-под ноги пыхтящего впереди телохранителя звучало, как пушечный выстрел. Я научился двигаться бесшумно, когда гостил в зеленой Эйре у далекой родни. Племена Богини Дану все же намного ближе к асам и ванам, чем к черным или светлым альвам, потому в наших сварах хранят строгий нейтралитет – и совсем не прочь обучить молодого наследника Чертогов-Под-Горой кое-каким из своих трюков. Как раз сейчас, когда мы завернули за очередное скальное плечо, один из их трюков и пригодился. Нили, недовольно бурча, искал, куда бы поставить свою здоровенную ступню, когда я схватил его за плечо и прижал к скале.

– Что? – прошипел он.

На время вылазки мы договорились общаться по-русски – ибо, как ни прекрасно наречие Свартальфхейма, для быстрого обмена информацией оно не годилось. Немало битв было проиграно нами лишь потому, что командир тратил на проговаривание приказа в три раза больше времени, чем противная сторона.

Я молча выдернул пушинку из шерстяной опушки капюшона и подул на нее. Пушинка немедленно обернулась мошкой и полетела налево, за скалу.

– Что там?

– Там тепло. Похоже, костер.

Нили принюхался и одобрительно кивнул головой.

– Хороший трюк. Хотя мы могли бы воспользоваться инфракрасными очками…

– Заткнись, – попросил я и опустился на четвереньки, так что макушка моя надежно скрылась за валуном. Нили поспешил присесть рядом. Так, прячась за камнями, мы добрались до небольшой площадки, где уже отчетливо пахло костром. Пригнувшись, я высунулся из-за валуна. Расщелинка между двумя высокими скалами была пуста, хотя в кострище еще пробегали искорки, и вверх от углей тянулся легкий дымок.

– Совсем недавно ушли, – прошептал Нили под ухом.

– Это я и без тебя вижу, – ответил я и пригляделся к моей мошке. Та, сверкая – ну точь-в-точь одна из выплюнутых костром искорок – облетела площадку и вновь вернулась к огню.

– Ну?

– Подковы гну. Ничего живого рядом больше нет.

– И это значит…

– Что рядом больше нет ничего живого и теплого.

– Как насчет мертвого и холодного?

Но я уже встал во весь рост и подошел к костру. Разгреб ботинком угли. Топлива было немного, так что костер и впрямь прогорел совсем недавно. Странно, что это вообще был уголь. Обычно местные обогревались чем-то вроде кизяка, а туристы – газовыми горелками. Принюхался. Поверх запаха гари ощутимо несло бензином, а из-под серого пепла высовывался кончик желтого пакета. Э, да здесь просто бивуак какой-то туристический затеяли: угольки из пакета, растопка. Кто бы тут ни резвился, явно это были не пресловутые Тени.

Нили подошел ближе и поинтересовался:

– Что дальше?

– Дальше…

Я снова задумчиво копнул ногой уголь. Следопыты из нас получились паршивые – это искусство не слишком-то нужно в подземных чертогах, где перемещаться можно только по прорезанным в камне коридорам, а коридоры все учтены и закартографированы. Однако ясно, что далеко от своего жилища – где бы оно ни находилось – Мистер Иамен с мешком углей уйти не мог. Если, конечно, топливом его не снабжали деревенские жители, что тоже вполне вероятно.

– Дальше…

Горла моего коснулось острое и холодное, и негромкий голос сзади сказал по-английски: «Не двигайтесь». Я не мог повернуть голову, чтобы увидеть, кто стоит у меня за спиной. Изо всей силы скосив глаза, я обнаружил, что к горлу моему любовно прижимается лезвие катаны. Серебряное острие холодно поблескивало. Нили справа дернулся, но стоявший сзади спокойно сказал: «Вы, с бородой, бросьте автомат, секиру и что еще у вас там есть, и перейдите на ту сторону кострища». Нили уставился на меня. Хотел бы я оглянуться на того, кто так ловко нас подловил. Если бы в руках у него был европейский клинок, я легко бы мог кинуться в сторону, и деньки наглеца были бы сочтены. Однако остро заточенный японский меч к шуткам не располагает. Я чуть прикрыл глаза, и Нили, ругаясь на всех известных ему наречиях, принялся избавляться от оружия. Он бросил на камни лязгнувший автомат, с ворчанием скинул с плеча секиру и уже сделал шаг вперед, когда стоящий у меня за спиной насмешливо прищелкнул языком. Нили вытащил из-под куртки пистолет и присоединил к УЗИ и секире. Снова дернулся перешагнуть костер, но неизвестный наш противник сказал тихо и убедительно: «У вас еще наплечная кобура, метательный нож в рукаве и два пехотных ножа в ботинках». О ножах в ботинках, кстати, не знал даже я. Проклятия Нили сделались так ужасны, что у живых и лежащих в могиле предков моего пленителя волосы должны были встать дыбом и трепещущая плоть отслоиться от костей. Когда груда оружия заметно подросла, Нили наконец разрешили отойти. Он встал напротив, с ненавистью глядя за мое левое плечо. Жаль, что я не мог увидеть отражения в его глазах. Судя по углу, под которым располагалась катана, противник был ниже меня ростом. Рука, освободившая меня от автоматного ремня, а затем старательно обшарившая мою куртку и карманы штанов, оказалась небольшой, но крепкой.

Когда я был избавлен от всего, что хоть отдаленно напоминало оружие – включая, кстати, и электрический фонарик – стоявший за моей спиной сказал: «Теперь можете медленно обернуться». Лезвие слегка отодвинулось, но отнюдь не опустилось. Я сжал зубы и медленно развернулся. В глаза мне ударил яркий электрический луч. От неожиданности я вскрикнул и отшатнулся, закрыв лицо рукой. Если бы пленитель мой вовремя не убрал клинок, с запястьем и правой кистью я мог бы распрощаться.

– Реакция зрачков нормальная, даже слишком, – задумчиво произнес он тоном профессора-окулиста, осматривающего больного глаукомой. – У вас повышенная светочувствительность? Много времени проводите в темноте?

Слегка проморгавшись, я сощурил ослепленные очи и уставился на говорившего.

Он и вправду был невысок, даже низок по человеческим меркам – мне под подбородок – и сложением хрупок. На покрытом альпийским загаром лице выделялись глаза, чуть выпуклые и очень светлые. Острый нос, тонкие губы, небольшой подбородок. Мелкие, нервные черты то ли школяра, то ли хищника из семейства куньих, и заметная проседь в волосах – хотя лицо его было молодо, лет тридцать пять – тридцать семь. Впрочем, я еще плохо умел определять возраст смертных. Такая же, как и на нас с Нили, куртка-ветровка, камуфляжные штаны, на ногах – армейские вибрамы. Через плечо небрежно перекинута перевязь с ножнами от катаны. Он не был похож ни на охотника на вампиров, ни на махатму. И, как бы дурно ни пропечаталось имевшееся у меня фото, он точно не был капитаном Гармовым.

При более близком знакомстве человек по имени Иамен оказался гостеприимным хозяином. Убедившись, что Нили не намерен воспользоваться секирой по назначению, он разрешил ему подобрать оружие и отдал мне УЗИ и «беретту». Мы проследовали за новым знакомцем чуть выше в скалы и вышли к шалашу, сложенному из здоровенных каменных плит. В Средиземноморье в таких шалашах часто ночуют пастухи, а что делал шалаш в пустынных тибетских горах, неизвестно. Ясно одно – постройка была сложена задолго до того, как мистер Иамен пожаловал в эти края. У входа трепыхались традиционные желтые ленточки.

Внутри шалаша нашлось еще несколько мешков с углем, канистра с бензином, запас продовольствия и толстый спальный мешок. Имелся и сильный электрический фонарь, но мы удовольствовались светом от вновь разведенного костра. На огне мистер Иамен подогрел колобки из ячменной муки. Вдобавок к колобкам он оделил нас полосками сушеного мяса яка. Когда я слишком пристально уставился на пакеты с углем, хозяин наш пояснил:

– Не люблю навоза и керосина. Уголь я покупаю в лавочке внизу, а туда его доставляют со склада из долины. Я как раз возвращался из лавки с припасами, когда обнаружил здесь Тенгши. Вы совсем перепугали бедную девочку, и она не побоялась подняться сюда в одиночку и предупредить меня о вашем визите.

Значит, костер внизу был заранее запланированной ловушкой. Ничего не скажешь, умно. Иамен между тем продолжал:

– Бедняжка почему-то решила, что вы американские военные, и явились в горы затем, чтобы со мной расправиться. Представляю, как ей было страшно карабкаться сюда в одиночку. Домой, конечно, я ее проводил – хотя меня очень не любят в деревне.

Я хмыкнул.

– И, посветив мне в глаза фонариком, вы убедились, что Тенгши не права?

Иамен поднял голову и поглядел на меня через костер. Странное дело, но под взглядом его светлых глаз мне стало не по себе и шутить расхотелось.

– Посветив фонариком, я убедился, что у вас в порядке зрачковый рефлекс. Поверьте, не все, побывавшие ночью в горах, могут этим похвастаться. Что касается теории с военными – я пока не слышал, чтобы боевые секиры поступили на вооружение штатовского спецназа.

Лицо мое, наверное, закаменело, потому что он усмехнулся.

– Да, я понял, кто вы такие. И не удивлен. Поверьте, на своем веку мне приходилось встречать намного более причудливых… существ.

Нили утробно зарычал и злобно уставился на мистера Иамена. Ему не понравилось, что какой-то смертный нагло именует нас «существами». Я успокаивающе положил руку ему на плечо.

– Что более забавно, это то что вы, Ингве, старший в паре – да, я сразу заметил. Вы ведь полукровка?

Теперь утробно зарычать захотелось уже мне, однако я ограничился смешком.

– Не вы первый так думаете.

– Я ошибся? Извините.

Вежливый. Вежливый смертный, запросто говорящий о своем знакомстве с чужаками. Умеющий опознать свартальва и даже заметить мою инаковость, и не побоявшийся приставить к горлу опознанного свартальва очень острый меч. Какие еще сюрпризы таились в этом маленьком человеке? Для проверки я закинул удочку:

– Вы всегда ходите по горам с серебряной катаной? Тенгши была, похоже, очень напугана рассказами о каких-то Тенях…

Смертный улыбнулся. Улыбка эта не коснулась глаз – просто уголки рта чуть поднялись вверх.

– О, Тени существуют, можете быть уверены. Что же касается моего меча – странно, что вы не захотели осмотреть его поближе, я слышал, свартальвы интересуются хорошей кузнечной работой…

Я мог бы заметить, что осмотрел меч достаточно близко – даже слишком близко, на мой вкус – но вместо этого молча принял клинок из рук хозяина. Меч, конечно, оказался стальным: редкое по нынешним временам изделие холодной ковки, с ручной заточкой и серебряным напылением. Самое оно для охоты на нежить…

– Значит, Тени есть. И вы вправду на них охотитесь?

– Должен же я чем-то зарабатывать на хлеб и уголь. Хотя как раз здесь мне платят не особенно охотно. Но в этих краях настолько сильное заражение, что приходится работать на добровольных началах.

Мистер Иамен так спокойно, между делом это сообщил, будто охота за Тенями – самое подходящие занятие для смертного. С другой стороны, что я знаю о Тенях и об охоте на них? И тут Нили, до этого слушавший наш диалог в угрюмом молчании, меня удивил. Он пнул ногой костер и обвинительно ткнул пальцем в мистера Иамена.

– Хватит впаривать нам пустую породу по цене магнитки! Скажите лучше, что вы просто застращали невежественных дурачков нелепыми сказками, чтобы тянуть из них последние гроши.

И это Нили, который битые сутки убеждал меня в том, что округа просто кишит Тенями! Прежде чем я успел привести его в чувство увесистым пинком, мистер Иамен насмешливо заломил бровь и спокойно ответил:

– Вам, Мастер Нили, угодно самому убедиться в существовании Теней?

– Да, нам угодно! – задиристо ответствовал мой телохранитель.

Я, если честно, не слишком удивился бы, если бы хозяин наш вдруг прошипел изменившимся голосом: «Так убедись же!» – и, перегнувшись через костер, выжрал бы из Нили душу. Вместо этого он разбросал угли и, подобрав лежавшую на камнях катану, встал. Не говоря ни слова, охотник на Теней развернулся и направился в темноту.

– Эй, вы куда? – удивленно завопил Нили.

Мистер Иамен оглянулся.

– Если хотите посмотреть, как это делается, идите за мной. Автоматы и прочий хлам можете оставить здесь, а вот секиру захватите.

Мы засели за камнями. Существо, расхаживающее внизу в бледном свете луны, человеком давно уже не было. Оно шагало неуверенно, спотыкаясь, загребая щебенку косолапыми ступнями и наталкиваясь на скальные обломки. Руки его болтались вне всякой зависимости от движений тела, а то, что некогда было лицом, по-мертвецки белело в сумраке. И еще у твари начисто отсутствовала аура. На месте ее оказалась холодная и внимательная пустота.

Скажу честно – это было не самым подходящим моментом для того, чтобы обнаружить, что Нили смертельно боится покойников. Рослый, могучий свартальв трясся, как малое дитя. Зубы его клацали так громко, что, обладай упырь внизу нормальным человеческим слухом, он бы давно нас заметил. Полюбовавшись с минуту, я обернулся к мистеру Иамену. Он внимательно наблюдал за умертвием и на нас не смотрел.

– Достаточно, – прошептал я. – Мы убедились. Давайте отложим охоту до другого раза.

Мистер Иамен оглянулся на меня, и я едва сдержал вопль. Вместо глаз на лице его посверкивали маленькие зеркала. Нили сзади задохнулся и жалобно застонал.

– Заткнитесь, идиот, это просто линзы.

Присмотревшись, я понял, что человек прав.

– Вы же не хрена не видите в них, – прошипел я.

– Все, что мне надо, я вижу прекрасно, и наружные органы зрения мне для этого ни к чему. Когда Тень захватывает новое тело, она всасывается в человека через глаза. Линзы защитят меня, хотя и ненадолго. Важно уловить тот момент, когда Тень покинула прежнее тело, и нанести ему такие повреждения, чтобы оно не могло больше функционировать. Например, отсечь руки, ноги и голову. Еще лучше разрубить пополам, но это требует уже определенной тренировки.

Опять он говорил этим несносным лекторским тоном, который я возненавидел еще со студенческой скамьи. Прежде, чем я успел спросить, что же предлагается делать нам, человек встал во весь рост и шагнул из-за каменной ограды.

Он шел легко, играючи, походкой опытного фехтовальщика, выходящего на арену для показательного поединка. Тень внизу прекратила свои бессмысленные блуждания. Невероятным движением существо вывернуло руки, развернуло шею на сто восемьдесят градусов – мне даже послышалось, как скрипнули терзаемые связки – и спиной вперед пошло на человека. Идя, Тень менялась. Я плохо видел происходящее, но мне показалось, что вокруг Тени возникло черное клубящееся облако. В первую секунду облако оставалось бесформенным, а потом спотыкающаяся уродливая фигура исчезла, и на месте ее появилась Тенгши. Она шла, протянув к Иамену руки, она ковыляла босиком по острым обломкам, спешила из последних сил, звала, жалобно распялив рот, молила о помощи. Тень набежала на Иамена, но едва различимым движением тот отпрянул – и сверкнула под луной серебряная катана, разрезая морок. Однако Тень была слишком быстра, и лезвие ее не задело. Облако схлынуло на мгновение, и снова показался нелепо корчащийся мертвец, и снова с жутким треском, описав полукруг, развернулась голова. Иамен теперь обходил Тень по все сужающейся спирали, чуть поводя острием катаны. Башка Тени следовала за ним. Вдруг, словно мертвецу наскучило ожидание, голова трупа качнулась из стороны в сторону, а затем бледный уродец пропал. Там, где он стоял, объявился старик – самый неуместный здесь старик в фетровой шляпе и с тростью, с газетой под мышкой, похожий на пожилого школьного учителя. Подпрыгивающей походкой он заспешил к Иамену. Трость явственно стучала по камням. И снова – мгновенное соприкосновение, блеск меча, откат.

К третьей атаке Тень готовилась намного основательней. Мертвец встал на цыпочки, вытянулся, запрокинул башку к луне и завыл. Это был безнадежный и унылый вой. Нили снова застонал и заткнул уши. Ничего человеческого не было в этом вое, лишь монотонные тоска и угроза. Иамен, казалось, смущенный воем, отступил на несколько шагов, подняв перед собой катану. Рукоятку меча он держал обеими руками. Лезвие застыло вертикально у него перед грудью. Вес тела он перенес на левую, отставленную назад ногу, и застыл в этой странной позе. Тень опустила башку, перестала выть и, задрав вдруг руку, весело помахала охотнику ладонью. Двух пальцев не хватало – похоже, Иамен все же успел добраться до мертвеца катаной. Тень подняла уже обе руки, свела их на мгновение над головой, а затем опустила, расставив в стороны под прямым углом к телу. И закружилась в танце. И не Тень уже это была, а длинноволосая женщина – сложно сказать, молодая или старая. Ее широкая юбка вздулась колоколом, ноги выступали по щебенке мелко, тщательно и очень быстро. Она плясала вокруг Иамена, все сужая круги, а тот не двигался, лишь медленно поводил головой, не сводя с танцующей взгляда. Тень вскрикнула дико, торжествующе – и тут тучи закрыли луну. В полном мраке я различил только хриплый выдох Иамена и новый, торжествующий вскрик тени, а затем подобное змеиному шипение – и тут, врубаясь в плоть, хакнула сталь. Звякнуло стекло. Иамен закричал, и это был крик боли. Луна показалась снова, и в нелепом оцепенении я обнаружил, что на узкой площадке уже не две фигуры, а четыре. Одна из них была безголова, но две другие быстрой спотыкающейся походкой приближались к Иамену сзади, от дальних скал. Человек стоял, прикрыв глаза рукой и опустив катану, и не видел новых пришельцев. Безголовое тело рухнуло на камни. Иамен вытащил что-то из глаз, что-то, блеснувшее на его ладони двумя пятнышками мрака. Я все ожидал, что вот он сейчас обернется и заново начнет жуткий танец – но он не оборачивался, а двое были уже почти у него за спиной – и тогда, сорвав со спины причитающего Нили секиру, я кинулся вниз…

…и, споткнувшись, конечно же, о булыжник, загрохотал с невысокого обрыва. Пропахав носом щебенку, я сплюнул набившуюся в рот грязь и задрал голову. Надо мной возвышался мертвец. Покачивающаяся башка смотрела на меня задумчиво и как бы оценивающе. Я попытался нащупать рукоятку секиры, но секира отлетела в сторону. Мертвец нагнулся. Черные дыры глазниц надвинулись, задышали… Но тут маленькая крепкая рука схватила меня за шиворот и отшвырнула в сторону – да так основательно, что я со всего маху приложился спиной о скалу, и дух мой вышибло вон. Сморгнув набежавшие на глаза слезы и с усилием пытаясь втянуть в легкие воздух, я смотрел, как мертвецы окружают Иамена. Судя по тому, с каким трудом ему далась первая победа, шансов у охотника не было. Я захрипел и попытался подняться. Не знаю, что толкало меня в этот чужой, вовсе не нужный мне поединок. Почему-то я не мог просто так наблюдать, как умирает разделивший со мной в своем доме трапезу человек – пусть трапеза и состояла из сухого ячменного хлеба, а дом был продуваемым ветром шалашом в горах. Иамен между тем выронил катану. Меч зазвенел о камни. Дело совсем плохо, подумал я и рывком вздернул себя на ноги…

…и опять ошибся. Иамен задрал голову к низким тучам, точь-в-точь как за несколько минут до этого тень, и завыл. Вой его был не менее тоскливым и яростным, но содержался в нем и некий членораздельный, хотя и непонятный мне приказ. Хлопнув ладонями над головой и уже знакомым жестом разведя руки, Иамен заплясал. Он плясал между двух подергивающихся мертвецов, и плясали вместе с ним скалы, в такт дыханию его двигалось небо, зеркальным глазом его, одним-единственным, была белая оскалившаяся луна. Плясали мертвецы. Я ощутил, как и меня втягивает в страшный танец, и с огромным усилием заставил себя отвернуться. Негоже живому смотреть на пляску некроманта.

Из-за скал раздались отвратительные звуки. Нили рвало.