Читать книгу Материк север, где делают стеклянных людей (сборник) - Юна Летц - Страница 12

******

Почти в каждом городе работала общественная столовая, куда люди приходили, чтобы поесть. Раздатчица была очень добродушная женщина, но иногда на неё нападала апатия, она накладывала еду и говорила как будто в никуда: все мои особенности поедаются людьми, все мои особенности поедаются… Так она говорила – всегда одно и то же, и Гилберт однажды не выдержал, взял свой обед и спросил: а какие у вас особенности? Женщина остановила на нём взгляд, и они простояли так несколько секунд в ожидании её слёз, которые он хотел пить, чтобы довести до конца сюжет её тоски, но она вдруг начала резко смеяться: я весёлая, я хорошая, вот мои особенности, и Гилберт тоже смеялся, а потом он отложил свой обед и пошёл оттуда вон.

Эта злость, которая начала прорываться из него… Злость или боль? Боль – и прижечь бы антибиотиком. Он ходил и нанизывал на себя зло, он собирал его, производил и обматывал вокруг себя. Может, ему попробовать опять – вернуться туда, дёрнуть себя за виски? Кто его враг? Реальность – это враг. Это единственный враг – тот вид реальности. Как он боялся оставаться рядом с врагом, и страх, он сгущался в нём, тот страх, что кто-то чужой ходит по его жизни и выглядывает из его глаз. Что-то такое происходило: он сидел в своей комнате и его кусали вещи, к нему приходили окна, и он не знал, куда ему деваться, никто не мыслился виноватым, но реальность была враг. И Гилберт пытался говорить:

– Сознание, вот что у меня болит…

И где был его враг? Как его отличить от остальных? Может, это великан, который стоит на вершине горы, может быть, он даже человек, но это человек с таким большим непередаваемым будущим, что оно выдаётся вперёд, и он раскачивается, стоя на вершине горы, и нет перспективы удачно его рассмотреть, но то, что он даёт наблюдать, это зубы, которые растут у него по самому телу, как панцирь из зубов: он ест всем своим существом, он кусает и жуёт этот мир.

Не было такого существа, не было никого на горе. Не было символа врага, но и не было символа бога. Прошлая сцепка уже не работала.

То, что он видел там, это был белый твердеющий ком, и, чтобы разузнать, надо было подойти, и когда Гилберт подошёл, сомнений уже не осталось: это был зуб – огромный решительный зуб, который имела на него эта реальность: когда человек лишён шанса жить в развитом состоянии. Он уехал, но что-то волочилось за ним – это был зуб, и это был лось, прошлые конструкции мира (это «-лось»). Именно поэтому он хотел испарить себя, память испарить – уничтожить ту память, привязанную к объективной реальности.

Злая пружина внутри продолжала свой рост. Как он пытался укусить свои ноги, укусить свои волосы, только бы проснуться в это пространство материка, где овцы развешены по холмам как бытовая гирлянда, где живописные склоны, синие туманы – пространство, которое помогало заживать. Всё заживало в нём – только не ложь, только не обман. Мерзость не могла заживать. Стыд – это то, что он испытывал по отношению к этому материку. Тонкий булавочный стыд: лицо его кололо и ныло изнутри, и почему я такой уродец, почему я уродец? Птицы шипели в ответ. Трава, и уродец посередине травы. Он стоял там, пытаясь себя предъявить. Он ходил к этим зонам, где можно контактировать с миром, он стоял там, но насекомые не принимали его, небо не принимало его, время не принимало его.

Сверху была луна, а внизу были лунки для желаний, и в это можно было играть – живя. Всё живущее приспособлено для того, чтобы попасть в свою цель. Где же лунка для него самого? Будет ли он крот или он будет развлекать?.. Только бы найти свою годность… Годность – погода – то. То, что годится. Дождь – это годится, снег тоже годится, а Гилберт? Годен ли он, пригоден к чему-нибудь?

Пар от его жизни облаком висел над головой. Туман ползал под его ногами, как больное животное, и везде была длительность – так он раньше предполагал, но потом он увидел, что длительности вовсе и нет, есть одна мгновенная ежесекундная сила, которую люди вкладывают в себя, чтобы тянуться вперёд. И он тоже попробовал вложить, но длительность использовала привычные аргументы: счастье для тебя пока не готово, оно разобьётся. Каждый человек как змея, как свернутая возможность героя. Жизнь может проснуться всем космосом, а может остаться недосягаемой – надо подождать, подожди.

И Гилберт шёл по туману, он чувствовал, как осыпаются волосы, течёт кожа, выпадают зубы – мир, мысли о котором он так усердно испарял, возвращался назад, и странник начинал пить, проваливался в круг. Звенели бездны. В небе шла огромная примерка облаков, но он не смотрел на облака, он не смотрел на воду, он не имел права смотреть. Он был мистически саботирован. Локти скал выступали как древние угрозы. Алкоголики как способ отказа от себя, но он просто заходил, чтобы увидеть, кто его враг, увидеть и бежать от него, бежать так далеко, чтоб даже ангелы не могли отыскать.

Но ангелы были везде, воспоминания не покидали его. Оставленный извлечься из самого себя, Гилберт слишком приоткрыл входное отверстие, и старый мир начал пробираться своими копиями в мозг, и он чувствовал себя бедным, пустым, кривогорбым, болезным, ненужным. Вот он полетел, улетел, вот он успокоился, и белая борода, белая крыша, дом, который он никогда не любил, – ангелы ходили за людьми по пятам и вкладывали эти воспоминания в хаос.

На островах человек мог выбирать себя и не себя, жить из разных людей, и специальные макеты – сайты, на которых можно было рассматривать всевозможные жизни, как будто жить из некоторых людей. Считать себя собой было непростой операцией: за «я» приходилось бороться, вокруг было множество «я», но как из них выбирать, – и всякие попытки размножения оборотней – никто не замечал этой слабости и этого неумения найти себя и держать себя, и Гилберт тоже не замечал, пока не приехал на материк. И здесь все эти люди полезли из него. Вывод, который он надавил, был давно уже тут. Реальность – это враг, и однажды ты окажешься на материке, зайдёшь в этот туман, и найдёшь там действительную реальность, из которой получается жить. И крошечные материки – это пространство для развития: как раньше приезжали в монастыри, так теперь надо ехать на материк.

И можно было уже ликовать, осталось ликовать, и он пошёл в то самое место, где ангелы любили между собой ликовать, и он ликовал вместе с ними, устраивая лики над головой, выделывая из рук. Старая рутина сидела там, старуха, битком набитые виды, и синяя будда, которую он ловил на внутреннего червя, свернутого в бесконечность как знак. Под кустом бегали многие ножки, но тел самих не было, и что-то росло – то ли мох, то ли это нарастали мурашки, и всё было как мурашки. Ангел – чистейшей фантазии выдумка. Философ – это выдумка. На скалах сидели птичьи щёки. Он смотрел на себя через ангелов, и он не видел себя, но ангелы продолжали прибывать.

– Ты, ангел, помоги! – крикнул он невидимому существу.

И что-то говорило с ним. «Бреннур» – как ангел подержал это слово внутри и протянул человеку совет: неси его старому смотрителю, и Гилберт побежал, и там сидел укоснительный человек, прямо на башне, он говорил: придумай другую концовку, измени, измени очевидный финал. Если провалишь – никогда уже больше не попадёшь на материк, и всё это сотрётся у тебя из головы. Согласен ли ты победить? – Я не могу отказаться. Я должен победить.

И старец протянул ему слово, превращенное в заклинание.