Читать книгу Уна дышит эвкалиптами - Юна Летц - Страница 1

Мастхэв Соланки из Индии, всемирные крутые игры, аргентинское землетрясение, фейерверки в буддийском храме, чемпионат по метанию железнодорожных букв, а также новость о том, что викинги делали паруса из шерсти… Все это пульсировало в информационном поле, когда маленькое чудо на два месяца раньше положенного срока появлялось на свет. Лидер пассивной партии устроил штаб прямо в кровати, на одной из улиц Рима из фонаря потек свет. И тут он закричал: «Заааачееееем?!» Так он кричал во всю глотку, объясняя, что так сильно разогнался, стремясь дополнить собой текущие события, что влип в настоящую передрягу. Что это такое вокруг? Ни тебе воды для буль-буль, ни тебе ешь сколько хочешь без перерыва, а только колющая яркость и сухость от нахождения тела в постоянном напряжении гравитации.

Красный как слива ребенок орал во всю силу: «Нет, я сюда не пойду! Я не хочу сюда, заберите меня обратно!» Кажется, он был готов выкричать себя наизнанку. Он орал и орал, истощая запасы энергии в крохотном тельце, а потом уснул. И когда он проснулся, все было совсем по-другому. Он лежал в объятиях Бога и чувствовал любовь. Так бы и сразу, говорило это лицо. И чем больше эти руки обнимали его, тем сильней и крепче становилась его уверенность в собственной везучести. «Ну и счастье мне привалило!»

Об этой мысли свидетельствовала его улыбка, которая почти никогда не исчезала. Он даже спал, улыбаясь. И, конечно, улыбался в ответ на все, что он видел. Это было взамен «привет», так как речь пока еще в нем не созрела. Все, что он мог, это отрыгивать ее фрагменты вместе с овощами и слюнопеной.

Так он рос, глядя глазами импрессионистов на мир, перешагивая взглядом от одного впечатления к другому, но постепенно картинка начала становиться все более четкой, и однажды он увидел себя видящим. Ооого! Он помнит этот момент – когда началась запись его жизни. Это случилось первого мая на демонстрации, во время которой люди стоя ехали на машинах, держа в руках куски материи. Тогда же он осмотрел себя и понял, что он – девочка! Он сидел в белых колготках и платье в коляске и на голове по обеим сторонам болтались неудобные штуки, позже выяснилось, что это банты. Итак, наш герой оказался девочкой, но навсегда сохранит понимание того, что каждый из нас – существо, могущее воспринимать себя и так, и так, в зависимости от контекста. Тем не менее люди вокруг обращались к Габи как к девочке, и она приняла их приглашение в эту игру, так и быть, она. В процессе прогулки ей дали зеленый шар, мороженое и красный бумажный флажок, которым она могла делать заявления, выбрасывая его из коляски в лужу.

-–

Став немного постарше, она ощутила нестерпимую тягу возиться в грязи. Габи шла куда-то в сторонку и набирала полные руки земли, желательно влажной, а потом возвращалась и шмякала свои сокровища бабушке на подол, вызывая к жизни кипящую лаву речи, которая ее очень смешила. Габи любила, когда бабушка подскакивала и высоким голосом взывала к Бабаю, который придет и накажет девочек-хулиганов. Габи смеялась и обмазывала щеки грязью, а потом начинала рычать, изображая то самое чудище. «Боже свят!» – вскрикивала бабушка, и девочка рычала еще сильнее, громко топала ногами и делала страшные лица. Ни Бога, ни Бабая она никогда не видела вживую, но могла догадываться об особенностях их характеров.

Бабай – темный старик с серой бородой, который пугает детей. Он живет в одном волке с Кощеем, Бабой-Ягой, хмели-сунели и президентом их страны. Да-да, все нехорошие существа живут в волках, а все хорошие – в облаках. При этом хмели-сунели такой же живой, как и Муми-Тролль, только он меньше, это крошечное существо, которое обитает на кухне и питается их супом – Габи вычислила его по запаху.

Ночью бабушка всегда приходила в комнату не одна, а с Богом. Бог никогда не показывался, но Габи знала, что он видит ее, и ей всегда хотелось изобрести какие-то особые очки, чтобы она тоже могла на него смотреть. Бог не жил в волке, но не был паинькой, в ее иерархии авторитетов он был на первом месте – она боялась его подвести, старалась быть с ним хорошей девочкой и делать ему подарки, потому что мало ли что он мог сделать, честное слово, очень он был необычным парнем.

Она делала ему тарелки из грязи, которые запекала в духовке, из-за чего ей влетало от всех присутствующих в доме, она лепила ему облака из пуха деревьев и раскладывала по диванам, чем доводила маму до воя, она закапывала для Бога секретики из разбитых бутылок и цветов, а потом все вокруг удивлялись, почему рана так долго не может зажить. Ей нравился Бог, она хотела заботиться о нем. Ей было все равно, что он ни разу не сказал «спасибо», она просто делала это, как будто Бог был ее любимым питомцем, ведь настоящего у нее не было (из-за выдуманной мамой аллергии).

Так проходило ее детство, в веселье и радости, но однажды пришло известие, что Бога никогда не было. Приехал дядя, который сказал это с такой уверенностью, лежа в постели, что Габи аж вздрогнула.

– Нет, он есть, – сказала она тихо. – И я его знаю.

Дядя посмотрел на нее очень внимательно, потом рассмеялся и сказал, что имеет серьезное намерение подарить ей куклу. Но это сбылось не совсем так, как Габи ожидала, в этот же вечер его окончательно парализовало, и он лежал в комнате сам немного похожий на куклу. Впрочем, это продолжалось недолго, вскоре какие-то люди в кепках забрали его и увезли, Габи никогда его больше не видела.

-–

– Боже, давай поиграем. Ты будешь мной, а я тобой.

Она нарисовала маме цветочек на новых моющихся обоях в ванной, чтобы они были еще красивей, но та почему-то расстроилась, даже плакала. А через некоторое время ослепла прабабушка, которая иногда сидела с ней вместо няньки. Габи пыталась искать ее зрение, выспрашивала родных, где оно может быть, но они только отмахивались. В какой-то момент прабабушка перестала ходить по квартире, в доме появилось новое слово «туберкулез», и Габи отправили к знакомым, где она впервые увидела крест на стене, выйдя ночью по делам житейским. Ей объяснили, что это хороший знак и привет от прабабушки, которая пошла погулять по небу. «Вот везука – топтать облака», думала Габи, глядя из окна вверх, но в этой истории была какая-то печаль, которую она пока не понимала.

А потом еще бабушка, ее любимая Нэнни, упала в парке. Они только сейчас обсуждали перипетии царевича-волка, который намеревается красть принцессу, и тут бабушка падает. Она лежит на земле. Габи тянет к ней свою руку: «Вставай, вставай». И бабушка говорит: «Все хорошо». И потом она просто лежит. Подходят люди, о чем-то шепчутся, потом приезжает белая машина, бабушку увозят и возвращают назад в длинной коробке. Коробку заносят в зал. Бабушка в ней худенькая и какая-то не такая. Мама ставит тазик под коробку. Вокруг люди в черном, они плачут, но как-то чудно, громко и с завываниями.

Потом коробку выносят во двор, подходят люди, смахивают слезы рукавами, глядя на бабушку. Бабушка лежит. Наконец, ее вместе коробкой кладут на машину, которая медленно отъезжает, при этом какой-то мужчина кидает елочные ветки, а сзади идут люди с разными инструментами и играют медленную музыку, стараясь эти ветки обходить, не наступать на них – эта такая немного игра, обойди ветку с тромбоном, стараясь не сбиться с пути.

Так Габи поняла, что Бог наказывает девочек, рисующих на моющих обоях, забирая у них бабушек, и твердо решила не делать ничего дурного, но то и дело случались какие-то непредвиденные обстоятельства. Так однажды она взяла мамину марганцовку, нанесла на глаза и, когда смывала, обнаружила, что все ее лицо в крови. Габи позвонила маме на работу, та захрипела и положила трубку, перед этим тихо-тихо произнеся: «Еду». Инцидент был исчерпан после того, как мама взглянула на Габи, но потом пришлось помогать ей, неся бутылочку с надписью «корвалол». «Ох, Боженька, только не злись», – говорила девочка, глядя в небо, «я не нарочно». Она очень боялась шалить, но это получалось само собой.

-–

В школу она пошла со своим папой, который был немного навеселе, тогда она не понимала, в чем дело, только по реакции мамы можно было увидеть, что что-то не так. До какого-то возраста Габи не могла называть папу папой, потому что он был оборотнем. Он мог прийти среди ночи и рубить топором дверь, а они с мамой боялись. Он мог ломать и крушить мебель, и тогда они уходили в ночь на дачу, а иногда жили у маминых друзей. Так что Габи не могла обращаться к нему нежнейшим образом – в силу того, что он больше был похож на монстра, чем на человека, тем более отца. Внутри себя она называла его п. – это и пугать, и папиросы, и просто глухой звук. В ее первое сентября мама чмокнула ее, как всегда, пожелала хорошего дня и ушла на работу, а они с п. пошли в школу, где он заставлял ее позировать фотографу и улыбаться, в результате чего родилась фотография с самой натянутой улыбкой в мире. Габи стояла на линейке, смотрела на всех этих нарядных людей, но хотела только одного – по-маленькому. Она очень сильно хотела в кустик, но к п. она обратиться не могла, так как это же оборотень, а никого больше она там не знала, и сделала это в итоге в колготки.

Габи навсегда запомнила звук, который возникает, если шлепнуться мокрой попой на стул. Она сидела так на первом в своей жизни уроке и периодически подпрыгивала, чтобы снова услышать то чвяканье, которое казалось ей таким необычным. Когда они вернулись домой, она пыталась скрыть следы происшедшего, запихнув колготки в шкаф, но п. заметил это и начал ругать ее за то, что она не попросилась выйти. Габи пошла в угол – и это то, как началась священная пора школьной жизни, которая вся целиком будет развернутым повторением первого дня – с его хлюпающими звуками и угловатым наказанием за преступления, которые совершали смеховички, а виновата всегда была она.

Когда смеховички первый раз появились, она не испугалась, вежливо поздоровалась и попробовала вступить в контакт, но ничего не вышло, и тогда она попробовала их нарисовать, но вышло какое-то недоразумение, и тогда она написала им, написала, как умела, и это был прорыв, да. Да, вот что мне нравится, подумала она. И с тех пор в любой непонятной ситуации она утыкалась в книгу или делала ее сама, записывая свои состояния на листочках бумаги, руке, салфетке, но только не на обоях. На обоях она больше никогда не писала и не рисовала, никогда.

-–

Чего ждать от жизни в поселке городского типа, где после девяти лежащих людей на улицах больше, чем идущих? Что ждать от такого? Все шло к тому, что она показала бы Боженьке фильм ужасов по мотивам своей судьбы, но в какой-то момент Габи попала в волшебное царство воображения, и жизнь пошла по совершенно другому сценарию.

Первый эпизод был связан с книгами, выкинутыми в мусор. Мама работала на картонно-рубероидном заводе, и иногда брала Габи с собой, особенно когда работала по выходным, что случалось довольно часто. Любопытное существо могло часами бродить по огромному производству и «ничего не трогать», как они договорились. Руками было нельзя, но глазами-то можно. Там было столько открытий! Какие-то непонятные штуки, большие листы досок, мотки блестящих полов. Однажды после окончания рабочего дня они с мамой вышли на улицу, и в этот момент случилось то самое переломное событие, которое фатальным образом развернуло ее восприятие мира в сторону вещей, никогда в зоне ее интересов не находившихся. Она увидела настоящую реку книг. Книги лежали в самом разном состоянии – открытые, закрытые, перевернутые, свернутые, по фрагментам, но все вместе они были рекой. Габи тогда не знала слова «перфоманс» и не могла снять это на телефон и выложить в инстаграм (мобильных еще попросту не было). Она могла только почувствовать это волшебство своим маленьким сердцем, вобрать его, сохранить там.

Да, это была река книг. Сюда сгружали брак, который потом перерабатывали в полы. Мама сказала: «Иди, посмотри, может, найдешь себе что-то для чтения». Габи нырнула в пучину чуда и вытащила книгу про Нильса и диких гусей, а еще обе части «Алисы».

Придя домой, Габи с жадностью рассматривала свои сокровища. Нильс оказался полностью целой книгой, у которой просто не очень ровно обрезаны края, а «Алиса» была по частям, которые держались на ниточках. Мама дала эту книгу переплетчику, который был нанят заводом для сшивания бухгалтерских книг, и с тех пор у нее была настоящая книга, такая же, как в школьной библиотеке. Она не знала, с какой начать, и читала их обе в один момент, немного «Нильса», немного «Алисы», как будто женила их, и это именно то, как сложится ее жизнь – несмотря на внешний подозрительный антураж она будет сплошным счастьем и дерзким волшебством.

Да!

– Мама, Нильс полетел в Африку на гусе, я тоже так хочу!

– Нет, Габи, люди так не умеют. Посмотри, какой гусь маленький, а какой человек большой.

– Но мама, Нильсу же как-то удалось! Я все же попробую, ладно?

Мама обычно уходила в свои дела и часть разговоров увязала в нигде, вопросы оставались открытыми и были для Габи в некотором роде дверями несмотря на то, что она все еще немного боялась Бога с его резкими выпадами событий, но также осторожно разрабатывала план – как ей попасть в Африку на гусе. И примерно через пятнадцать лет все получится.

А пока она бродила по тихим потокам книг, ища что-то, что унесет ее дальше из этого времени и событий. Ей нравилось путешествовать. Еще ей нравилось ярко одеваться, но мама то и дело притаскивала в комнату серую вязаную одежду – то рейтузы, в которых она проходит три следующих года в силу отсутствия внятной альтернативы, то свитер с некоторой попыткой узоров, который она также будет вынуждена надевать в школу чуть ли не каждый божий день. Только потом, через много лет она узнает, что все это были свитера из книг. Обложки бракованных изданий пускали на пряжу, из которой плели сетки, а мама схватывала их, распускала, а потом вязала одежду. Так, с ранних лет Габи была одета в книги, сначала буквально, потом тоньше, метафорическим образом.

-–

Мами, мамочка, мамуля. Она могла успевать все: работать, возиться с огородом, вязать рейтузы (этот пункт был печальной страницей истории), убирать и принимать гостей, ведя с ними светские разговоры, но у нее была одна главная отдушина, фаворит дел – мама была во власти бога духовки и сковороды. Каждый выходные она водружала на стол пирожки пяти видов, какие-нибудь запеканки, слойки с разнообразными начинками и прочий изящный специалитет. Дальше задача была в том, чтобы все это съесть, потому что остаться на следующий день оно никак не могло, да и не доесть что-то с тарелки – это очевиднейшим образом потерять силу. Так, запуганная красотами и запахами блюд, Габи запихивала в рты деликатесы в изобилии, надеясь избежать расправы в виде обиды и хмурого маминого лица.

Кажется, в маме умер целый народ шеф-поваров, потому что она умудрялась сотворить из подручных веществ такие изыски, что можно их было нести к королевскому столу. Особенно сильно ей нравилось устроить секретик – сделать что-то многокомпонентное и потом пытать едящих, что там, внутри. Иногда она могла смешать мясо и яблоко, иногда – полить рыбу сахарным желе, но она не отходила от традиционных продуктов, например, не меняла вид муки, доверяя только пшеничной, не предавала любимого сливочного масла, несмотря на все поклепы, которые валились на него отовсюду, и доблестно использовала белый сахар, несмотря на огромное количество возможностей чем-то его заменить.

Мама не любила предметы еды как есть, она любила их в виде многоярусных блюд с непременными соусами и добавками. В итоге к шестидесяти годам родительские медицинские карты напоминали «Одиссею», написанную кремом и пудрой. Они лечили то одно, то другое, но связать это как-то с рационом не приходило им в голову. Еда – это еда, а болезни – это совсем другое. Мама была пиротехником – не в смысле фейерверков, а в смысле пиров, она хотела праздновать каждый день с шиком. А как? С помощью «Муравейника»! Или давайте сегодня устроим день «Птичьего молока»! И вуаля, сделано.

С годами мама все усиливала свое рвение к кулинарии и готовила теперь на целую ораву людей, что-то замораживала, что-то раздавала и все время говорила о недостаточном количестве денег, при этом связать две эти темы – огромного количества еды и скудных средств никто не решался, а для мамы это были просто совершенно разные миры.

Серость и жадность, очень дурной хлеб, архитектурная разруха и отсутствие культурного кода – вот то, что некоторые замечали в этих краях, но для мамы мир состоял из смешных очаровательных поделок еды, добытой (очень удачно!) из купленных по акциям в скверных магазинах продуктов.

Так они и жили. Мама продолжала готовить на семь человек, удовлетворяя свои амбиции в хлебосольности и пирогосладости, а отец внедрял в себя булочки и плюшечки с энергией голодного с Поволжья (тоже мамина метафора), потому что ему нельзя было худеть: на работе могли подумать, что у него рак и тогда пошли бы шептания, а то и увольнение. Даже при отсутствии аппетита он старался вместить в себя побольше маминой еды, чтобы подстраховаться от возможных гонений.

А Габи? Она была очень толстой и очень нелюдимой девочкой в вязаных рейтузах и, лежа в ванной, мечтала отрезать весь этот жир на животе ножницами. Она молилась, чтобы это все куда-то ушло и рисовала вокруг пупка ботиночки, а иногда – когда у нее было дурное настроение – зубы, потому что чувствовала себя тем самым волком, который съел Бабая, Кощея, качающегося бычка, горящую карусель и большой пучок ящериц, которые бегали внутри и смеялись над ней, жаля своими острыми языками.

-–

Весной все вокруг расширялось, распухало, листья вырывались из почек, обочины зацветали, в лесу появлялись поляны подснежников, таких огромных, что они были похожи на птиц. Кажется, они вылетали из земли, выталкивая из пучин небытия кусочки постельного белья, праздник и тоненький, неслышимый ухом, но лишь глазом звон. Похожие на мятые колокольчики, звонкие в своей аутентичности, они как будто желали раззвонить новый мир – вот, смотрите, какая радость, наконец-то тепло и можно попихаться с лучами – кто кого, это же весело.

В теплую сухую погоду члены семьи Габи садились вчетвером (!) на тоненький черный мотоцикл «Минск» и ехали в деревню, напоминая статуи, пригвожденные к сидению строгим наветом папы: ни в коем случае не двигаться в сторону, чтобы чего не вышло. Один раз, когда они уже почти доехали до деревни, папа остановился и повел их в сторону небольшой чащи. «Вот тут будет твой лес», – сказал он Габи восторженно. «Что это значит?» – спросила она. «Мы будем называть этот лес твоим именем». Растерявшись от такого щедрого подарка, по дороге обратно к мотоциклу она не могла выкинуть из головы, что ей подарили настоящий лес. Осталось только придумать, как с ним играть.

Ей было лет семь, когда это произошло, и с тех пор каждый год они заезжали по дорогу в деревню, чтобы смотреть на этот подарок. Деревья становились выше и плотнее, названий их она тогда не знала, но радовалась, что они такие красивые и научилась обнимать их, что станет позже хорошим способом получить дружескую поддержку. Хочешь реальной помощи – обними дерево.

Дедушка с бабушкой жили в деревянном доме, большая комната которой была обклеена газетами, на которых каждый из них своим цветов ручки подчеркивал важные слова, а другой мог комментировать. Иногда они подчеркивали отдельные слова в большом тексте и потом ставили знак вопроса, это помогало им говорить на более глубинные темы, чем ощипка кур.

Потом, спустя много лет, она вспоминала их разговоры жестами и думала, что это довольно неплохой способ выбросить из головы ненужные вербальные накопления. Слова «плюрализм», «демократия», «инфляция», «экономика» и многие другие нельзя было показать жестами, это были ментальные образования, их нельзя было передать на пальцах, но только через слова. Иногда она думала, как бы ту или иную фразу показали бабушка с дедушкой, как бы они передали ее с помощью жестов, и тогда она становилась яснее.

-–

Работать учителем английского в монастыре или научиться водить воздушный шар? Что выбрать? Габи стояла перед витриной возможностей и хваталась то за одно, то за другое. И все было хорошо, и не то, не то нельзя было получить, потому что большую часть времени она боролась с тем, чтобы не угодить в одну из тех ям, что повсюду расставлены в небольших городках.

Если наблюдать за другими жителями этого местечка, кажется, их задача была в том, чтобы регулярно утруднять себе жизнь, думая о бренности бытия и глядя в глаза неотвратимой тщетности каждого дня, а также красной пасти алчного правительства, седого деда с косой и прочих мифологических грымз, от которых так легко избавиться, если не думать о них. Но человек опять открывает новости – как маньяк. «Сделайте мне тяжко!» И – пожалуйста.

Габи смотрела на людей воrруг, какие они были страдивариусы, все время жаловались на что-то, все время отрицали саму жизнь: нет, я не живу, я маюсь, говорили они, и у них постепенно забирали – чудо за чудом.

Нет уж, так не пойдет, решила Габи и перестала слушать их назидания. Ей интереснее было брать в голову дерево, чем шум новостей, она слушала деревья как BBC (продолжая обнимать их), она слушала ветер, не пропускала ни одной передачи дождя, радуясь тому, что можно подвернуть свое лицо под небо и помыть самим им. Ей нравилось взаимодействовать с привычными объектами по-другому. Она любила выращивать коней. Она изгибала пластиковые бутылки таким образом, что там выступали морские коньки. Казалось бы, разве это занятие, но сами попробуйте, сколько коньков вы сможете проявить на своих бутылках на очередной вечеринке? Весело!

Что она еще делала? Габи растила себе руки. Как? Тактильно. Она трогала и продолжалась в предметах, траве, животных, людях, деревьях, она трогала и продолжалась. А что? Чем не идея?

Теперь она думала, что самое сладкое – открыть свою смысловую реальность. Она поставила в микроволновку туфли и пошла наслаждаться свежим гипнотическим утром, позволяя ветру перемен развевать свои волосы и делать настроение пышным, а походку изящной. Лицевой нерв зафиксировал первые признаки улыбки.

И уже скоро Габи знала, что у нее золотые волосы, что она пьет воду из рук самого Бога, что она может соединиться со всеми явлениями мира, оболочка таяла, снег падал ей на голое тело. Она сидела там, среди руин великих идей, наполненная очаровательным воодушевлением и спокойствием многосотенлетнего маяка, который будет светить несмотря ни на что.

Я полный ценностей музей, я сад, богатый диковинными образцами, я река, полная удивительных рыб, я лес, полный зверей, я книга, которая осветила мир. Ого, какая я!

Так, в один из теплых сентябрьских дней Габи обнаружила свое эго. Оно бурлило внутри и требовало внимание. Она надела черный плащ в пол, туфли на тракторной платформе, покрасила волосы в цвет баклажана и после этого получила все права на переход в первое лицо. «Я», – сказала Габи и этим раз и навсегда сменила ракурс взгляда на мир. Так она начала исследовать свою идентичность, взяла ответственность за образ себя в пространстве, стала экспериментировать с одеждой, словами, методом говорить и пробуя на ощупь, вкус и цвет все, что встречалось на пути.

Габи просыпалась с полнейшей нежностью к девочке внутри, ей нравилось наблюдать за ее поведением, она играла с ней, давая ей право ходить босиком по траве и разбрасывать волосы по ветру.

Бог стал показываться все чаще. Все, что жило в скрытых мирах, все эти арки деревьев, поляны звезд, разноголосые гладиолусы, все эти абдоминальные маковки, все эти бенвенути и большой бульдог – все это было как подпорка для сердца, которое падает, но если есть на что, то оно не может разбиться. Сотворить батут, соломочку, плацдарм, грот, куда можно плюхаться, приземляться, вутюживаться – и при этом не погибать, а продолжать этот разговор с разными существами.

Парчовый харп, арфа настоящего, соединять по цветам, получая новые рисунки (живой фотошоп). Спасибо, мир, ты такой смешной, – говорила девочка и росла, росла, росла внутрь, несмотря на то что это было страшно непопулярным и даже немножечко стыдным занятием в этих местах.

-–

Мама была пиротехником, а папа Фениксом. Если в детстве отношение к отцу было у нее было более чем ясным: пьющий человек, который притесняет семью, то со временем Габи присмотрелась и заметила, что у него есть что-то на плечах. Она увидела, что он тащил такой непосильный крест, что как только ноги передвигал. Родиться в семье глухонемых, воспитываться среди людей, говорящих то звуком, то рыком, проводить время с медведями из людей. Его то и дело тошнило криками, он изрыгал из себя различных существ, которые плодились от угнетений физических возможностей своего организма. Он зажигался от любой мелочи и не умел сам себя погасить. Раз за разом на глазах родных он сжигал комнату, потом квартиру, потом мосты, чем больше расходился огонь, тем легче ему становилось. Он был Фениксом, потом она поняла это.

Все чаще он уходил в гараж, где собирал и разбирал машину, медитируя над деталями целого, а также слушал пение соловьев, а еще иногда ловил их и смотрел им в глаза, как бы спрашивая: «Зачем это все? Зачем создан мир?»

Соловьи в руках не могли ответить, но на ветке – вполне. Правда, он не понимал, что именно они говорили, но чувствовал некое соединение с их плавными речами, но не мог внедрить это в жизнь, все еще не умел радоваться просто так. Как мне стать обычной птицей, не самосжигающейся? Как мне научиться жить? – таковы были его внутренние вопросы, которые приходили к нему какими-то шумами, он не мог распознать, что именно спрашивается и продолжать гнать себя изо дня в день, как обузу, и спотыкаясь о собственные страхи, и впихивая в себя булки.

-–

Когда сны переходили в розы, запоминавшие собой красоту мира, когда горы записывали на себя твердость характеров, а прибои были символом удачи, в те самые времена родилась Габи, Габриэль. Она была очень остроконечной, на голове у нее был колпак, и ноги заканчивались двумя тонкими мысками. Присмотревшись к своей натуре, она поняла, что, должно быть, она волшебница, и начала всячески использовать эти умения для привлечения финансовой выгоды. Но так, конечно, не работало. Поэтому она снова и снова садилась и слушала рассказ мамы про реки книг и истории, которые происходили за кулисами букинистического разлива.

Вот что это было такое в действии. Раз в несколько дней приходили вагоны. Когда это происходило, они бежали туда первыми – сотрудники картоноделательного отдела. Заходили в вагоны и заныривали всем телом в тонны книг, купались, как в бассейне. Нет, не так. Они ждали, пока книги выгрузят, потом деловито садились у этой кучи смыслов, садились и ждали, когда оно придет. Чудо. И вот он приходило. Оно шло по дороге, золотое и сильное, оно несло в узелке звезды, и куда высыпет – там начнется млечное торжество. И они ждали, ждали, то и дело открывая книги, а потом находили – денежку или какое-нибудь украшение, или письмо, или открытку. Но больше всего они хотели денег. Денег – чтобы жить как им нравится. Купить индукционную плиту. Поставить печку в гараж. Приодеться в пальто из чистой шерсти. Попробовать марципан или чизкейк. Купить себе целую тучу конфет, а детям на праздник заказать шарики. Шарики – синего, желтого, белого, изумрудного – всех цветов, а может, и с надписью. Жить. Дарить подарки, ездить за границу, купить машину – поменять старое корыто на новую машину, свежую и красивую. Отнести соседу долг и пирог в придачу. Отдать все кредиты в один день. Встать и выпить апельсинового фреша. Они ждали, когда чудо высыпет на них звезды и начнется торжество.

Они ждали и до сих пор ждут. Сидят в той же самой теплоте неслучаемого, готовят из акционных товаров еду, смотрят телешоу, ходят пешком по дороге жизни и что ни день очень сильно хотят денег, очень сильно. Но деньги приходят к ним в очень коротких штанишках, деньги приходят, садятся, они не выросли, это дети-деньги, они такие же, как двадцать пять лет назад, они приходят и говорят: у нас задержка развития, мы деньги, и мы должны расти, но вместо этого мы никуда не движемся, ходим в одних штанишках, пьем пустой чай, у нас нет игр и времяпрепровождения, мы просто застряли и все, – так деньги говорят. И мои родители смотрят на них, с жалостью и сочувствием: «деточки», и начинают кормить пирогом с яблоками, и мама вяжет для них рейтузы, чтобы ножки не мерзли, распуская книги из библиотеки, и деньги убегают далеко-далеко, в самую даль, в отель «Хилтон» в Западной Германии, они сидят там и говорят: мы никогда не пойдем в Россию, даже в составе экспедиции, даже как специальные гости, мы будем маленькими деньгами в отеле «Хилтон» и постепенно вырастем, наблюдая за местным образом жизни, но туда, в глубинку мы не пойдем.

-–

И тогда мы с деньгами сели, поговорили и решили, что они не будут носить рейтузы и не будут есть жирную пищу на ночь, особенно с майонезом, но придут к моим родителям и дадут им еще один шанс – вырастить их, воспитать как нормальное существо, дадут им шанс прожить свою жизнь вверх, а не вниз. Деньги кивнули, и мы побежали вместе, стуча башмаками о брусчатку разных стран мира, через леса объятий, через Африку с его гусями, через шоколадного Айболита и поля фламинго, ласково колосящиеся в Чаде жирафа. Мы побежали обратно к моим родителям, чтобы родить их, вписать их в эту новую обстановку мира.

И мои родители сели и позировали – для Бога, который все-тки был, чтобы он лепил их заново, чуть поменял конфигурацию глины и объяснил им законы пластичности.

Так они позировали перед верхним миром. И не прошло и трех месяцев, как они купили новый холодильник. Не в этом сила? Поживите с холодильником, которому двадцать лет.

А деньги уже подросток, они пришли на мое место и занимаются смешением небов и земляний, ломают стереотипы, а родители души в них не чают. И кормят, и поят, и верят в них, и дарят им лес и объятия, а раньше они казались им привидениями.