Читать книгу Сто лет и чемодан денег в придачу - Юнас Юнассон - Страница 10

После вечерней пресс-конференции Хлам взял пива и сел думать. Но сколько ни думал, понятнее не становилось. Что ли Болт похитил столетнего деда? Или одно к другому отношения не имеет? От раздумий у Хлама разболелась голова, так что он бросил это дело и, позвонив Шефу, доложил, что доложить ему вообще-то нечего. И получил приказ не покидать Мальмчёпинг и ждать дальнейших указаний.

Закончив разговор, Хлам вновь остался наедине со своим пивом. Ситуация складывалась препаршивейшая, Хлама бесило, что он не понимает ровным счетом ничего, и голова разбаливалась все больше. И он унесся в мыслях из дня нынешнего в дни былые: сидел и вспоминал юные годы в родном краю.

Хлам начал свою криминальную карьеру в Браосе, всего в паре миль от места, где теперь оказались Аллан и его новые друзья. Там Хлам, объединившись с несколькими единомышленниками, создал байкерский клуб «The Violence». Хлам был в нем главным: это он решал, какой ларек подлежит очередному взлому и конфискации сигарет. Название «The Violence» – «Насилие» – придумал тоже он. И он же имел несчастье поручить своей девчонке, чтобы вышила название байкерского клуба на десяти краденых кожаных косухах. Девчонка – звали ее Исабелла – грамотно писать в школе так и не выучилась, даже по-шведски, не то что по-английски.

Так и получилось, что Исабелла вышила на всех косухах «The Violins»[5]. А поскольку школьная успеваемость остальных членов клуба находилась примерно на том же уровне, никто ничего и не заметил.

Поэтому всех повергло в изумление письмо, которое в один прекрасный день пришло в адрес «The Violins» в Браосе от руководства концертного зала в Векшё. Отправители интересовались, не занимается ли клуб классической музыкой и если да, то не хотел бы он принять участие в концерте вместе с прославленным городским камерным оркестром «Musica Vitae».

Глубоко уязвленный Хлам решил, что это чья-то дурацкая шутка, и, отменив взлом очередного табачного ларька, поехал в Векшё – запустить булыжником из мостовой в двери концертного зала и тем поставить на место его зарвавшееся руководство.

Все шло по плану, покуда в момент броска кожаная перчатка не слетела с руки Хлама и не приземлилась в фойе вместе с булыжником. Тотчас поднялась тревога, так что вернуть упомянутую деталь гардероба не удалось.

Остаться без перчатки было скверно. В Векшё ведь он приехал на мотоцикле, и всю обратную дорогу рука у Хлама отчаянно мерзла. Но хуже другое – злополучная девчонка старательно вывела на перчатке имя и адрес Хлама, на случай потери. Поэтому уже наутро приехала полиция и увезла Хлама на допрос. На допросе Хлам объяснил, что руководство концертного зала само его спровоцировало. Между тем история, как «The Violence» превратились в «The Violins», попала в газету «Смоландспостен», и Хлам стал посмешищем для всего Браоса. От ярости он решил сжечь очередной ларек вместо того, чтобы, как обычно, ограничиться взломом. В результате болгарский турок, владелец ларька, устроившийся спать внутри, чтобы стеречь свое добро от воров, едва не расстался с жизнью. На месте преступления Хлам потерял другую свою перчатку (также аккуратно подписанную) – и спустя некоторое время впервые угодил за решетку. Там-то он и повстречал Шефа и, отсидев срок, почел за лучшее оставить и Браос, и подружку. Впрочем, клуб «The Violence» продолжил существование и по-прежнему щеголял в тех же скрипичных косухах. В последнее время клуб переключился на угон автомобилей с дальнейшим скручиванием спидометра. Что имело безусловный экономический смысл. Или, как выразился новый глава клуба и младший брат Хлама, «ничто так не украшает тачку, как вдвое меньший пробег».

Хлам время от времени контактировал с братом и всей компанией, но особой ностальгии по прежней жизни не испытывал.

– Нет уж, на фиг, – подытожил Хлам свои воспоминания.

Думать что о настоящем, что о прошлом было тягостно. Лучше взять еще пива, а потом, как велел Шеф, вписаться в гостиницу.

• • •

Уже почти стемнело, когда комиссар Аронсон вместе с инструктором-кинологом и полицейской собакой Кикки после долгой пешей прогулки вдоль железнодорожных путей от самого Видчэрра подошли наконец к Окерскому Заводу.

Собака всю дорогу ни на что не реагировала. Но когда троица приблизилась к брошенной дрезине, собака сделала стойку, или как это у них называется. А потом подняла лапу и залаяла. В душе Аронсона затеплилась надежда.

– Это что-то значит? – спросил он.

– Несомненно, – ответил кинолог.

И объяснил, что у Кикки есть разные способы указывать на объект, в зависимости от того, что она хочет сообщить.

– Так расскажите, что она имеет в виду! – сказал комиссар Аронсон, которого охватывало все большее нетерпение, и указал на собаку, по-прежнему лаявшую, стоя на трех ногах.

– Это, – сказал кинолог, – означает, что на дрезине находилось мертвое тело.

– Мертвое тело? Труп?

– Труп.

В первый миг комиссар Аронсон увидел внутренним взором, как член группировки «Never Again» убивает несчастного столетнего старца. Но потом новая информация соединилась с уже имеющейся.

– Да наверняка все наоборот, – пробормотал он и ощутил явное облегчение.

• • •

Прекрасная подала котлеты с картошкой и брусничным соусом, а к ним – пиво и настойку, «Старую датскую». Гости успели проголодаться, но прежде ужина хотели узнать, что это за зверь у нее в хлеву так ревет.

– Это Соня, – сказала Прекрасная. – Моя слониха.

– Слониха? – сказал Юлиус.

– Слониха? – сказал Аллан.

– Кажется, я догадался по голосу, – сказал Бенни.

Бывшего владельца уличной закусочной постигла любовь с первого взгляда. И теперь, уже со второго взгляда, ничего в этом отношении не изменилось. Непрерывно сквернословящая рыжая и пышногрудая хозяйка словно сошла со страниц какого-нибудь романа Арто Паасилинны! У этого финна, правда, нигде не написано про слонов, но это, решил Бенни, дело времени.

Слониха появилась тут год назад – августовским утром она стояла в саду Прекрасной и обрывала яблоки с деревьев. Умей она говорить, она рассказала бы, что накануне вечером сбежала из цирка в Векшё, потому что ей захотелось пить, – но служителю, приставленному к слонихе, захотелось того же, и он, вместо того чтобы исполнять свои обязанности, отправился в город.

В сумерках слониха пришла к озеру Хельгашён и решилась на большее, нежели просто утолить жажду. Прохладная ванна тоже не помешает, подумала слониха и побрела по мелководью.

Тут отмель неожиданно кончилась, и слонихе пришлось воспользоваться врожденным умением плавать. Логика слонов, как правило, отличается от человеческой, и слониха подтвердила это, переплыв на другую сторону залива шириной два с половиной километра ради того, чтобы снова выбраться на берег, – вместо того чтобы развернуться к берегу, который был от нее в четырех метрах.

Эта слоновья логика повлекла за собой два следствия. Первое состояло в том, что тотчас была констатирована гибель слонихи – персоналом цирка и полицией, которая в конце концов прошла по слонихиным следам до самого озера и залива пятнадцати метров в глубину. А второе – что в высшей степени живая слониха, никем не замеченная под покровом темноты, добрела до яблони в саду Прекрасной.

Всех этих подробностей Прекрасная, разумеется, не знала, но догадалась, когда прочитала о пропавшей и якобы погибшей слонихе. Прекрасная подумала, что у них в округе сейчас вряд ли бродит так уж много слонов, и предположила, что погибшая слониха и нынешняя, в высшей степени живая и находящаяся под ее присмотром, – наверняка одна и та же особь.

Прекрасная начала с того, что дала слонихе имя. Назвала ее Соней, в честь своего кумира Сони Хеденбратт[6]. Затем последовало несколько дней разборок между Соней и овчаркой Бастером, прежде чем оба смирились с фактом существования друг друга.

Потом наступила зима с вечным поиском еды для несчастной Сони, которая ела, соответственно, как слон. Очень кстати старик отец Прекрасной приказал долго жить и оставил миллион крон в наследство своей единственной дочери (двадцать лет назад уходя на пенсию, он продал свое успешное предприятие по производству щеток, а затем удачно распорядился деньгами). Теперь Прекрасная смогла оставить работу в регистратуре поликлиники в Роттне и все свое время посвятить деткам – собаке и слонихе.

Потом пришла весна, и Соня снова смогла кормиться травой и листьями, а потом во двор приехал этот вот «мерседес» – первая машина после визита покойного отца два года назад. Прекрасная не имела обыкновения спорить с судьбой, поэтому ей никогда и в голову не приходило прятать Соню от посторонних.

Аллан и Юлиус сидели молча, осмысляя рассказ Прекрасной, а Бенни спросил:

– Но почему Соня так ревела? Наверняка у нее что-то болит.

Прекрасная изумленно вытаращила глаза:

– А это-то ты как расслышал, едрена сатана?

Бенни ответил не сразу. Сперва он приступил к еде, чтобы выгадать время для раздумий. После чего сообщил:

– Я ведь почти ветеринар. Какую версию желаете – длинную или короткую?

Все согласились, что длинная версия лучше, но Прекрасная сказала, что сначала они с Бенни сходят в хлев и почти ветеринар осмотрит Сонину левую переднюю ступню.

За столом остались только Аллан и Юлиус, оба недоумевали, как ветеринар с конским хвостом вдруг оказался незадачливым владельцем уличной закусочной в сёдерманландской глуши. Ветеринар с конским хвостом – кстати, это вам как? Правду говорят – порвалась связь времен. То ли дело при Гуннаре Стрэнге[7], тогда издали, бывало, видишь, у кого какая профессия.

– Представляешь – министр финансов с конским хвостом, – захихикал Юлиус. – Нет, вообще…

Бенни уверенно провел первичный осмотр Сони: ему уже приходилось заниматься подобным во время практики в Кольморденском зоопарке. Под вторым ногтем застряла веточка, отчего часть стопы воспалилась. Прекрасная попыталась вытащить занозу, но сил у нее не хватило. Бенни же это сделал за две минуты – при посредстве спокойной беседы с Соней и регулируемых пассатижей. Осталось снять воспаление.

– Нужны антибиотики, – сказал Бенни. – Примерно с килограмм.

– Ты только скажи, что именно нужно, а рецепты я беру на себя, – сказала Прекрасная.

Но ехать за рецептами следовало ночью, и чтобы скоротать время до поездки, Бенни и Прекрасная присоединились к общему застолью.

Все ели с большим аппетитом, запивая ужин пивом и «Старой датской», кроме Бенни – он пил сок. Поужинав, все переместились в гостиную, в кресла у камина, и предложили Бенни развить начатую тему и рассказать, почему он почти ветеринар.

Дело в том, что Бенни и его старший на год брат Буссе, оба из Эншеде, южного пригорода Стокгольма, в детстве проводили лето за летом у дяди Франка в Далекарлии. Дядюшка – которого никогда не называли иначе как Фрассе – был успешный предприниматель, владевший и руководивший целым рядом местных фирм. Дядюшка Фрассе торговал всем, от трейлеров до гравия, включая большую часть того, что попадает в интервал между тем и другим. Кроме сна и еды в его жизни существовала только работа. За плечами у него было несколько неудачных романов, потому что все женщины очень скоро уставали от дядюшки Фрассе, который только и делал, что работал, ел и спал (а по воскресеньям принимал душ).

Тем не менее в шестидесятые годы Бенни и Буссе регулярно ездили к дядюшке Фрассе на лето – их отец, старший брат Фрассе, считал, что детям нужен свежий воздух. С этим пунктом, впрочем, вышло так себе, потому как племянников тут же стали учить работать на камнедробилке в гравийном карьере дядюшки Фрассе. Мальчишкам это нравилось, несмотря на то что работа была тяжелая и дышать приходилось больше пылью, чем воздухом. Вечером дядюшка угощал их ужином и моралью, причем излюбленной темой у дядюшки было: «Вы уж выучитесь получше, ребятки, не то закончите как я».

Ни Бенни, ни Буссе не считали, что это так уж страшно – закончить как дядюшка Фрассе, по крайней мере, пока тот по оплошности не погиб внутри той самой камнедробилки, – однако дядюшка всю жизнь терзался тем, что недоучился в школе. Он едва умел писать, с трудом считал, не понимал ни слова по-английски и с грехом пополам мог сообщить, что столица Норвегии зовется Осло, взбреди кому-нибудь его об этом спросить. Единственное, в чем он соображал, был бизнес, благодаря которому дядюшка и сделался богат, как тролль.

Точный размер дядюшкиного состояния на момент кончины остался неизвестен. Погиб он, когда Буссе было девятнадцать, а Бенни почти стукнуло восемнадцать. Им позвонил адвокат и сообщил, что они оба упомянуты в завещании, но что тут есть свои тонкости, требующие очной встречи.

Буссе и Бенни встретились с адвокатом в его адвокатской конторе, где и узнали, что каждого из них ожидает неизвестная им, но значительная денежная сумма и достанется она им в день завершения обоими постгимназического образования.

Мало того – братьям под контролем адвоката будет ежемесячно выдаваться солидное индексируемое содержание в течение всего времени обучения, вот только учеба не должна прерываться, иначе выдача пособия прекратится, равно как прекратится она и для того из братьев, который завершит свое образование и сдаст соответствующие экзамены – ведь тогда он сможет сам себя обеспечивать. Ну, в завещании говорилось не только это, там были и другие более-менее заковыристые детали, но в общем все сводилось к тому, что братья разбогатеют, как только оба выучатся.

Буссе и Бенни тут же записались на семинедельные курсы сварщиков и получили от адвоката заверения, что, исходя из текста завещания, этого достаточно, «хотя, по-моему, ваш дядя Франк подразумевал что-то более фундаментальное».

Но на полпути к курсам произошли две вещи. Во-первых, Бенни окончательно надоело, что старший брат им вечно помыкает. Он столько лет терпел, а теперь хватит: они оба без пяти минут взрослые, так что пусть шпыняет кого-нибудь другого.

Во-вторых, Бенни вдруг понял, что ему совсем не хочется быть сварщиком, а способности его к этому делу столь скромны, что вряд ли позволят доучиться на курсах до конца.

Из-за этого братья некоторое время грызлись, пока Бенни не умудрился записаться на курс ботаники в Стокгольмском университете. По мнению адвоката, смена учебной специальности завещание однозначно допускало, лишь бы учеба не прерывалась.

Буссе успел завершить свое сварщицкое образование, однако не получил из дядюшкиных денег ни единого эре, поскольку братец Бенни продолжал учиться. К тому же адвокат в соответствии с завещанием прекратил ежемесячные выплаты Буссе – в соответствии с буквой завещания.

Тут уж братья разругались по-настоящему. Когда же Буссе как-то под вечер по пьяному делу размолотил ногами шикарный новенький 125-кубовый мотоцикл Бенни (приобретенный на щедро выплачиваемое содержание), братской любви пришел конец, окончательный и бесповоротный.

Буссе занялся бизнесом в духе дядюшки Фрассе, впрочем, имея к этому куда меньше талантов. Через какое-то время он перебрался в Вестергётланд, отчасти чтобы дать бизнесу новый старт, а отчасти – чтобы не видеть больше проклятого братца. Тем временем Бенни год за годом продолжал вращаться в университетских кругах. Ведь ежемесячное содержание, как сказано, было приличное, и, бросая курс перед самым экзаменом и выбирая себе все новые специальности, Бенни жил и не тужил, пока его братец, задира и дуралей, дожидался своих денежек.

Таким манером Бенни прожил тридцать лет, пока однажды ему не позвонил престарелый адвокат и не сообщил, что наследственные деньги кончились, что больше никаких ежемесячных выплат не будет и, разумеется, никаких других доступных денежных средств тоже больше нет. Так что братья могут попросту забыть про это наследство, сообщил адвокат, к этому времени уже достигший девяноста лет и не привязанный к жизни, похоже, ничем иным, кроме этого завещания, потому что всего две недели спустя он скончался в своем кресле перед телевизором.

Это случилось несколько месяцев назад – и Бенни впервые пришлось искать работу. Но одного из самых образованных людей Швеции ожидало разочарование: на рынке труда котировалось не количество лет обучения, а подтвержденный диплом.

Бенни, почти сдавший минимум десять академических экзаменов, был вынужден потратиться на покупку уличной закусочной, чтобы иметь хоть какое-то занятие. Бенни и Буссе, кстати, пообщались по телефону в связи с полученным от адвоката известием, что все наследство ушло на учебу. Интонации у Буссе при этом были такие, что планов навестить брата в ближайшем будущем у Бенни не возникло.

Тут Юлиус напрягся, опасаясь очередных слишком прицельных вопросов Прекрасной, например, как именно Бенни оказался в компании Юлиуса и Аллана. Но Прекрасная, спасибо пиву и «Старой датской», не слишком вдавалась в детали. Зато ей казалось – она вот-вот влюбится на старости лет.

– А кем ты еще успел почти стать, кроме ветеринара? – спросила она с заблестевшими глазами.

Бенни понимал, как и Юлиус, что события последних дней не требуют детального изложения, и поэтому обрадовался новому направлению, которое Прекрасная задала беседе своим вопросом. Ну, все-то он вряд ли вспомнит, сказал Бенни, за тридцать лет учебы можно ведь немалого добиться, если время от времени делать домашние задания. По крайней мере Бенни точно знает, что он почти ветеринар, почти врач-терапевт, почти архитектор, почти инженер, почти ботаник, почти филолог-преподаватель, почти тренер, почти историк и еще целая уйма прочих «почти». Это не считая ряда почти пройденных разных курсов, различного качества и важности. К тому же его можно смело назвать почти зубрилой, потому что несколько курсов он освоил одновременно, за один и тот же семестр.

Тут Бенни вспомнил, почти кем он является еще и о чем почти забыл. Он поднялся и, обратясь в сторону Прекрасной, продекламировал:

Воцарилось молчание, только Прекрасная еле слышно выругалась, залившись румянцем.

– Эрик Аксель Карлфельдт, – пояснил Бенни. – Я воспользовался его словами, чтобы поблагодарить за ужин и за тепло. Я не говорил вроде бы, что я еще и почти литературовед?

После чего Бенни зашел, пожалуй, слишком далеко, пригласив Прекрасную на танец перед камином, поскольку она ответила решительным отказом, объяснив, что есть же какие-то рамки, черт побери. Но Юлиус заметил, что Прекрасной это польстило. Она обдернула спортивную куртку на боках и подтянула молнию, чтобы предстать перед Бенни во всем блеске своей красоты.

Затем Аллан поблагодарил за ужин и откланялся, а оставшимся предложили кофе – если угодно, с коньяком. Юлиус охотно принял полный пакет предложений, а Бенни ограничился первой половиной.

Юлиус засыпал Прекрасную градом вопросов: и про хутор, и про ее собственную историю – отчасти из любопытства, а отчасти чтобы самому не рассказывать, кто они такие, куда направляются и по какой причине. Всего этого он успешно избежал, потому что Прекрасная разошлась и заговорила о своем детстве, о мужчине, за которого вышла восемнадцатилетней, а через десять лет выгнала (эта часть повествования особенно изобиловала кощунственной лексикой), о том, что детей у нее никогда не было, о Шёторпе, служившем родителям дачей, пока мать не умерла семь лет назад и отец не отдал хутор Прекрасной насовсем, о глубоко неувлекательной работе в регистратуре поликлиники в Роттне и о том, что полученные в наследство денежки подошли к концу, так что пора уже податься отсюда куда-нибудь еще.

– Мне ведь как-никак сорок три, – призналась Прекрасная. – Считай, на полпути к могиле, едрена сатана!

– В таких делах наверняка не знаешь, – осторожно заметил Юлиус.

• • •

Инструктор-кинолог дал Кикки новое задание, и она, ведя носом по земле, пошла в сторону от дрезины. Комиссар Аронсон надеялся, что соответствующий труп наверняка вскоре появится где-нибудь поблизости, но собака, пройдя каких-то тридцать метров вглубь заводской территории, забегала кругами, тыкаясь наобум туда-сюда, после чего умоляюще глянула на своего инструктора.

– Кикки просит прощения, но она не может сказать, куда направился труп, – перевел кинолог.

Однако перевод был довольно приблизительным. Комиссар Аронсон понял его в том смысле, что Кикки потеряла след еще возле дрезины. Но если бы Кикки могла говорить, она бы сказала, что тело совершенно точно несли еще на некоторое количество метров, прежде чем оно куда-то подевалось. Тогда бы комиссар Аронсон стал выяснять, какой транспорт уходил с завода в течение последних нескольких часов. Ответ оказался бы вполне определенным: за это время ушла только одна машина, тяжелая фура с прицепом, на Гётеборг, для дальнейшей перегрузки в порту. Если бы не это «бы», то были бы оповещены все полицейские посты вдоль трассы Е-20 и фуру успели бы тормознуть на обочине где-нибудь в районе Тролльхэттана. А теперь труп уже покинул пределы страны.

Всего три недели спустя молодой египетский охранник сидел в грузовом трюме парома, который только что миновал Суэцкий канал, и мучился от невыносимой вони. Наконец он не выдержал. Намочил тряпку, обвязал ею рот и нос. И открыв один из деревянных пеналов, все понял. Там лежал полуразложившийся труп.

Египтянин призадумался. Идея оставить труп на месте, чтобы тот отравил ему оставшийся путь, привлекала его не слишком. К тому же в этом случае ему самому не избежать длительного полицейского допроса в Джибути, а что такое полиция в Джибути, это всякий знает.

Вариант выкинуть эту падаль тоже не радовал, но в конце концов охранник решился. Сперва вынул из карманов трупа все мало-мальски ценное – за труды человеку что-то ведь тоже полагается, – а потом спихнул тело за борт.

И то, что некогда было долговязым малым с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине, с легким всплеском превратилось в корм для рыб Красного моря.

• • •

Компания в Шёторпе разошлась около полуночи. Юлиус ушел спать на второй этаж, а Бенни и Прекрасная уселись в «мерседес», чтобы посетить поликлинику в Роттне после ее закрытия. Уже проехав полдороги, они обнаружили на заднем сиденье Аллана под одеялом. Аллан проснулся и объяснил, что поначалу вышел подышать свежим воздухом, а потом решил воспользоваться машиной в качестве спальни, ведь с его коленками подниматься снова на второй этаж – это чересчур, денек и без того выдался ох какой долгий.

– Мне же как-никак не девяносто лет, – напомнил он.

Так дуэт на ночном задании превратился в трио, но это мало что меняло. Прекрасная изложила свой план несколько более подробно. Им следует проникнуть в поликлинику с помощью ключа, который Прекрасная забыла вернуть, когда увольнялась. Там надо будет залогиниться на компьютере доктора Эрландсона и от имени Эрландсона выписать рецепт на антибиотики на имя Прекрасной. Понадобятся, разумеется, его логин и пароль, но с этим никаких проблем не будет, сообщила Прекрасная, потому что доктор Эрландсон мало того что надутый индюк, он еще и адский болван. Когда их поликлинику компьютеризировали, именно Прекрасная объяснила доктору, как выписывать электронный рецепт, и она же придумала ему и логин, и пароль.

«Мерседес» подъехал к месту задуманного преступления. Бенни, Аллан и Прекрасная вышли из машины – оценить обстановку, прежде чем перейти к действиям. И что характерно – как раз мимо проехал автомобиль, причем водитель посмотрел на трио с таким же изумлением, с каким вся троица воззрилась на него. В Роттне и одно-единственное живое существо, которое не спит после полуночи, уже сенсация. А в эту ночь таких оказалось в четыре раза больше.

Автомобиль скрылся, и на местечко вновь опустилась темнота и тишина. Прекрасная провела Бенни и Аллана в поликлинику через служебный вход и далее в кабинет доктора Эрландсона. Там она включила компьютер доктора Эрландсона и залогинилась.

Все шло по плану, и Прекрасная радостно хихикнула, прежде чем разразиться продолжительной кощунственной тирадой: вдруг оказалось, что выписать рецепт на «кило антибиотиков» просто так не получается.

– Пиши – эритромицин, рифамин, гентамицин и рифампин, по двести пятьдесят граммов каждого, – подсказал Бенни. – Так мы купируем воспаление сразу с двух сторон.

Прекрасная глянула на Бенни с восхищением. Потом предложила ему сесть и самому вписать то, что он только что сказал. Бенни сделал это и еще добавил некоторое количество средств первой помощи – на всякий случай, чтобы два раза не приезжать.

Выбраться из поликлиники оказалось не сложнее, чем туда проникнуть. И дорога домой прошла без инцидентов. Бенни и Прекрасная помогли Аллану подняться наверх, и когда стрелки часов приблизились к половине второго ночи, в Шёторпе погасла последняя лампа.

Бодрствуют в такое время немногие. Но в Браосе, что в паре миль от Шёторпа, один молодой человек лежал без сна, изнемогая от мучительного желания покурить. Это был младший братец Хлама, новый глава «The Violence»