Читать книгу Птица навылет - Юрий Абросимов - Страница 4

Удивительная, в своём роде, компания восседала на обшарпанной приступочке дома за нумером 20 по улице Запредельной достославного нашего городка. Удивительная даже, я бы сказал, до некоторой катастрофичности. Решусь, пожалуй, описать её честно, не закрывая по возможности глаз и стараясь унимать дрожание руки, хватающей перо.

Прежде всего человеку неискушённому показалось бы диким самоуверенное восседание на улице, охваченной крещенскими морозами, освещённой полнотелой луной, в три часа ночи, когда самая последняя уличная тварь дрожащая давно уж околела, а тварь домашняя забилась в дальний угол трюмо, где таится укромно, в обнимку с женой, генерирующей для партнёра вожделенную теплоту. Но описываемые мною герои чувствовали себя, по-видимому, превосходно – отчасти из-за могучего одеяния, покрывавшего телеса некоторых из них, отчасти из-за того простого факта, что условия себе диктовали они сами, сами себе устанавливали законы, единолично и автономно решали, как им лучше жить, и являлись себе таким образом судьями, богами и предателями одномоментно.

Срединное место занимала более чем внушительная фигура мужчины по имени Ипат. Доведись ему родиться вождём индейского племени, он наверняка заслужил бы имя Воплощённое Спокойствие или, по крайней мере, Окончательный Итог. В колонии максимально строгого режима утвердился бы Ломовиком или Монументом. Но судьба зачала его неуколебимую натуру посередь Пиздецкой области, а именно – в самом Пиздецке, потому имел он лишь имя собственное, состоящее из двух слогов. Каких-либодополнений к имени (как то – отчества и фамилии) не предусматривалось, да это и правильно. Жил Ипат по-простому, с должным самоуважением, как стопудовый придорожный валун с надписью о том, кто что потеряет, если отправится в соответствующую сторону. Вид имел закоренелый, характер выдержанно-предводительский. Слова цедил редко, обстоятельно, порою сокращая их до нескольких букв. Компанию нашу, судя по всему, он и собрал, и руководил ею в данный момент. А покуда события не начались, с ошеломляющей отрешённостью смолил цыбарку, зажав её между большим и указательным сосисочного вида пальцами, торчащими из свинцового кулака.

Слева от Ипата ютился Федорушка – трогательный моложавый старичок, облачённый в ветхое пальтишко. Куцая бородёнка его силилась спасти шею от лютого холода, широко, по-детски распахнутые глаза лучились добротою, а на плешивой макушке чудом удерживался высокий колпак, напоминающий куличик нестандартно высокой формы. Последнее обстоятельство соблазняло Федорушку считать себя гномом, что, конечно же, не отвечало действительности, а призвано было, скорее всего, подстрекать окружающих ко глубокому умилению. Окружающие, впрочем, умиляться отказывались – наиболее близкие из них вообще ожесточались. Скажем, Ипат считал его бездарным шутом, юмор которого ничего, кроме слёз, вызывать не может, а Аглая Наглая (подробности о ней чуть ниже) открыто называла Федорушку «дешёвым пидарасом».

Федорушка не обижался. Он одинаково любил как женщин и мужчин, так и многих других божьих тварей. Но любовь эту, заражённую платоничностью, обременяла концептуальная вера в тщетность всего сущего. В любом коллективе Федорушка служил всепримиряющей величиной. На досуге помаленьку схимничал. Среди необдуманных поступков отдавал предпочтение возвышенным, эстетически опрятным.

По другую сторону от Ипата находилась Аглая Наглая, бескомпромиссный федорушкин критик. Хотя надо отметить, что критический запал Аглаи – бабы стервозного уклада, а точнее: подлой истеричной бестии – распространялся на всех, за исключением отдельных представителей рода людского, таких как Ипат, способных в полемике размозжить. Однако ж начинала Аглая подобно многим: с общедоступных принципов, типа родителепослушания, невинности, одуванчиков и тому подобного. Затем, как у всякого индивида, характеризующегося в первую очередь бесшабашностью, у Аглаи был жизненный период, когда от зверя человек отличается только благодаря документам, а его социальное значение равно статусу неодухотворённого отброса. Иными словами, Аглая крепко пила и делала это умеючи. За стопку водки на спор вылакивала графин спирта, закусывая его несколькими половниками столовой горчицы. Могла встать посреди глубокой лужи вверх ногами, оказываясь в результате по локоть в воде, после чего пускала радужные пузыри, многоцветность которых обуславливалась химическим составом организма. За бутылку (пустую) учиняла следующий фокус: брала здоровую специально откормленную жабу и, не жуя, проглатывала её. Порою та восставала супротив судьбы, упираясь в горле лапками. Фокуснице приходилось кулаками проталкивать жертву ближе к пищеводу, отчего зрители, поначалу настроенные скептически, к концу опыта в глубоком помертвении одаривали ведьму не только пустой бутылкой, но также и полной, с каким-нибудь джином. Аглая не отказывалась. Для демонстрации своего пренебрежения к экзотическим яствам ограничивалась тем, что полоскала джином зубы. Бутылке же из-под него перегрызала горлышко. Так она раньше жила.

Далее, по слухам, у неё развился любовный роман. Разумеется, с пришлым офицером. С ребёночком от него, которого, естественно, пришлось утопить. Со слезами горести, с криком на луну… Пережитое малость образумило Аглаю. Точнее, внешнюю часть её эпатажности задвинуло внутрь, а то, что скопилось к тому времени внутри – изожгло. Аглая превратилась в злобную, отчаянную шавку, способную профессионально бороться со скукой. За то и ценили.

Следующий женский член компании звался Ссизой. Имя довольно неудобоваримое, поэтому компаньоны называли её просто Сифой – так оно душевней выходило. Сказать что-либо определённое о ней представляется делом затруднительным, поскольку она числилась «серым кардиналом», то отдавала предпочтение тайнам, ехидству и сокрушительным ударам исподтишка. Умеренно молодая баба, мешковато сложенная, с лицом холодной и какой-то выщербленной конфигурации, Сифа любила тень и выходила из неё редко, будто опасаясь растранжирить влияние. Поговаривали, что её якобы сторонится даже Ипат, хотя ни глубинная оседлость ипатьевого характера, ни конспиративная сокрытость сифиной личины не давали наблюдателю повода для прений. Этот дуэт существовал, как две звезды, соседство которых продиктовано лишь наличием Вселенной. Гораздо больше странностей заключалось в отношениях Сифы и Аглаи. Между ними словно протянули некую струну. Из попыток кого-либо сыграть на этой струне наверняка получился бы похоронный марш, причём, обогащённый отзвуками взаимного торжества. Драк, впрочем, они не затевали, разве что любили друг над другом подшутить. Если, допустим, одна прикуривала, другая колола её шилом в зад.

Наконец, последний участник ночной сходки – паранормальное существо без пола и возраста, известное под обозначением Коля Андрей. Оно предположительно тоже являлось как бы женщиной. Во всяком случае, некоторые особые приметы подтверждали данный тезис. Среди примет наиболее выделялись спутанные русалочьи волосы (лицо в них постоянно скрывалось), впалая грудь и голос, который Коля Андрей никогда не подавала. Не выкинули её из этических соображений. Ипат безмолвно решил затыкать Колей Андреем возможные бреши в осуществляемом проекте, а сердобольный Федорушка, стараясь избегать взглядов Сифы, участливо поддакнул решению лидера команды. Колю Андрея приняли.

Таким образом, складывался безусловный вывод, что всех пятерых объединяло единое стремление, собрались они не просто так, и готовность их приближалась к полной боевой. Не хватало только средства для оперативного движения, каковое и ждали.

Пока суть да дело, Ипат досмолил цыбарку и сплющил её ладонями – затушил. Аглая вытянула из-за пазухи герметичную лохань, открыла её, булькнула три раза, закрыла. Услышав бульканье, Сифа угрожающе съёжилась. Федорушка тоненько хихикал, при свете звёзд он читал потрёпанную брошюрку «Как выжить в тюрьме». Коля Андрей замыркала, робко приваливаясь к Аглае. Та брезгливо отпрянула… Общество ждало своего часа.

Ровно в установленный срок напротив них затормозил крытый деревянный фургон. Водила подкрался к Ипату.

– Едем, стало быть…

Ипат вполголоса прогудел:

– Знамо.

Квинтет встал с приступочки, и тут выяснилось примечательное: за спиной каждого из них что-нибудь да таилось. Аглая закрывала собой гарпун, Ипат – прибор ночного видения, Сифа – чудной треугольный чемоданчик, а Федорушка – дудочку и гусли. Что приготовила Коля Андрей, никто не понял. Привстав, она быстро обернулась, схватила заначку и сунула её под волосы – видимо, проглотила.

Братия, ухватывая припасённое, стала грузиться в фургон. Атмосфера творящегося заключала в себе ответственность и традиционный комплекс навыков, свойственных перманентным революционерам. Дело затеивалось нешуточное. Исполнители его, пребывая в одержимости, действовали чётко, согласно, даже слегка рутинно. Водила же напротив – суетился, шёпотом вскрикивал, изморозно трясся. Он чувствовал себя в положении безгрешного человека, заранее осуждённого пострадать за всех. После того как группа погрузилась в кузов, водила его запер и вместе с Ипатом уселся в кабину. Конспиративно рявкнув, фургон покатился от города прочь.

Дорога предстояла трудная. Сначала ехали по сравнительно укатанному шоссе. С его окончанием открылась пересечённая местность. Колёса у фургона пришлось сменить на широкие полозья, сзади пристроили газовую турбину, она толкала всю конструкцию за счёт противоотдачи.

Вскоре обнаружилась инженерная промашка, допущенная в предварительных расчётах. Через лес на газу ехать было нельзя. Огонь из турбины мог попалить деревья, и группа рисковала в прямом смысле засветиться. Водила, к счастью, оказался смекалистым – сменил турбину на вертолётный винт. Правда, крутить его приходилось вручную, к тому же лопасти без разбору валили окружающую растительность. Но этот вариант представлялся более удачным, потому что побочные эффекты от него ночью из города не заметишь.

Так удалились они примерно километров на сто. И к пяти утра прибыли на берег легендарного пруда. Пруда Шестнадцати Аутсайдеров, названного так в честь команды гоп-туристов, впервые увидевших в окрестных местах Рыбу.

Много воды с тех пор утекло, разное говаривали. Дескать, Рыба та не простая, а из мяса. Мол, интеллигенции она в руки не даётся, и любые попытки изловить её холёными руками неизбежно заканчиваются моральным крахом. Видеть Рыбу толком никто не видел. Кажется, никогда. Показания гоп-туристов, в силу явно ощущаемой ненормальности, всем быстро приелись. Наскальные и литографические изображения трактовали рыбий образ всевозможно: то с пёсьей головой, то без неё. Рыболовы сами не знали, чего хотели от животного. Одни двусмысленно высказывались о здоровом образе жизни, другие предпочитали отмалчиваться и раздражённо сматывали удочки. Утверждалось, будто Рыба может исполнять желания. Хотя вопрос сей – сомнительный до крайности – состоял вовсе не в том, может ли она действительно исполнять их или нет. А в том, какие руки впервые обхватят скользкое рыбье тело. Проблема носила чётко выраженный философский характер, невзирая на обилие в нём мелкособственнических спекуляций.

Среди изловителей Рыбы различали профессионалов и дилетантов. Выживали, обычно, последние. Они же, в свою очередь, делились ещё на две категории: отчаянных поборников и планомерных воплотителей. Прототипами у первых значились вышеупомянутые шестнадцать аутсайдеров – разудалые хлопцы с ветром в голове и турпринадлежностями в руках. Их антиподы – «планомерки» – отличались разумом, вооружённым идейностью. Они не охотились за Рыбой, они её ловили – вдумчиво, тщательно, из поколения в поколение. Путём селекции ловцов были сформированы два культурно-первопроходческих лагеря: выдвиженцев и пареньнепромахов. Выдвиженцы разрабатывали Теорию рыболовли, пареньнепромахи – её Практику. Согласно преданию, основополагающий лозунг первого из выдвиженцев звучал так: «От Рыбы – к рыбе! От плавников – к окорочкам!» Современные его последователи продвинулись куда дальше и говорили уже на квазирыбьем языке. Переспорить их удавалось только пиявкам и некоторым другим помешанным на воде организмам. Впрочем, научная работа, осуществляемая выдвиженцами, приносила серьёзные плоды: количество пареньнепромахов, гибнущих во имя идеи, увеличивалось с каждым годом. Независимые эксперты, которые могли наблюдать работу практиков рыбной ловли, указывали на излишнюю гротескность смертей, приходившихся на долю типичных пареньнепромахов. Так, один из добытчиков Рыбы, упав с воздушного шара, разбился об водную гладь, другого завалило обломками старинного подводного замка, третий вообще скоропостижно умер, не успев даже выйти из дома и отправиться на рыбалку. Помимо безразличия к жизни, духовной неотёсанности и автоматической филигранности телодвижений, для пареньнепромаха требовалась ещё фортуна. А она, как известно, выбирает наилучшее. С этой точки зрения кандидатура Ипата являлась для Рыбы роковой. Подозревала ли она об этом там, у себя, на дне пруда? Трепетала ли всеми своими жабрами от безысходной участи? Сказать однозначно нельзя. Некоторые учёные, кстати, настаивали на том, что дышит Рыба с помощью насосов, периодически теряемых велосипедистами в окрестных лесах.

Не имеет смысла объяснять сейчас во всех премудростях и грандиозностях задумку, которую удалось осуществить Ипату и компании. Их подготовительные работы по излову легендарного объекта могли поражать воображение как местного аборигена, так и самого злокозненного мздоимца мировых столиц. Мы же обязаны придерживаться истины и справедливости, а в этой связи нельзя не упомянуть безымянных разработчиков-теоретиков, чьими интеллектуальными плодами пользовалась наша компания.

В частности, последнее поколение выдвиженцев установило, что, во-первых, ожидать от Рыбы можно всего, чего угодно, поэтому лучше её вообще не ловить. Во-вторых, выглядит она абсолютно по-всякому, а значит, считать Рыбой надлежит первый попавшийся предмет, выуженный из пруда. И, наконец, третье, самое важное, рассчитанное на непосредственно пареньнепромахов: двигаться Рыба предпочитает сверху вниз, подманить её можно при помощи народных музыкальных инструментов. Если играть достаточно весело, то Рыбу удастся почувствовать, а если при этом ещё и плясать – тогда, при радикально счастливом стечении обстоятельств, Рыба явится – причём так, чтобы ловцы не погибли. Представленную информацию выдвиженцы почерпнули из источников, вызывавших у многих серьёзное сомнение. Но поскольку оно (сомнение) возникало в основном у людей несерьёзных, их пошлый скептицизм подавляющим большинством исследователей напрочь отвергался. Многовековые традиции мышления предполагали некоторую возможность разработки логических стереотипов, касающихся естествознания как такового и биологии в частности. Количество рукотворного опыта стремилось уравновеситься с природной заданностью, что разумно вполне. Если бы подконтрольный человеку универсум вытекал за границы, отпущенные для него довременной константой, то полученная в результате конструкция обладала бы чрезвычайно аморфными очертаниями, что неизбежно знаменует собой беспрестанную эволюцию.

Отсюда берёт начало скепсис тех, кто подверг сомнению тезис о всеипостасности Рыбы. С другой стороны, и аксиомный характер заявлений о рыбьей готовности на всё породил двуехидный оскал у маститых натуралистов. Каким образом, вопрошали они, сообразуется ментальная напряжённость духа (особенно в горячих областях волевого спектра) с холодной, а проще говоря – фригидной начинкой плавникового организма, тем более, если учитывать тот факт, что плавников, как и прочих органов, понимаемых в протяжённо-буквальном смысле, у него нет? Подобная субстанция, вотягощённая тотальной самоотносительностью, безусловно должна авторасформировываться, причём со скоростью прямопропорциональной степени организационной халатности. Иначе биомиграционный процесс станет обратимым, и конечным его результатом явится сверхнормативный предмет, имеющий все признаки идеалистического примитива, ультраобусловленного вдобавок общеизвестным принципом «и нашим, и вашим».

Оппоненты данных гуманитариев яростно расплёвывались. Начиная с длинного перечня эпитетов, присущих, по их мнению, этим псевдоучёным и не имеющих настоятельного отношения к сути обсуждений, они затем переходили к более конструктивной аргументации, неопровержимая логичность коей заключалась в следующем. Как бы там ни выходило, но Рыба есть всенепременно существо надстоящее, по сравнению с известными нам жизненосителями. Тем не менее, существует она внутри системы представлений, а не вне её, иначе, о чём тогда вообще можно было бы говорить?! А раз так, следовательно, наличествовать могут только два варианта. Либо Рыба – Абсолют, но такой вариант устроит лишь хитроумного сумасшедшего, либо она – Неабсолют, однако с претензией. По всей видимости, тут просто следовало говорить о более высоком уровне бытийственной трансформации. Вместе с тем, каждому понятно: если располагать достаточным аппаратом научного анализа, вполне реально получение объективных, хоть и не полных сведений о вышестоящем при наличии одного только нижерасполагающегося. В частности, вся история того же естествознания служит доподлинным very well для указуемой методы. По её применении надлежит дожидаться своего часа. А когда час настанет, то и проблема снимется. Отсюда, – подводили черту защитники рыбьей неоднозначности, – видно, что, ведя разговоры о Рыбе, дело нужно иметь с рыбой. По малому узнается большое.

Рассуждая так, они брали обыкновенную треску и публично смотрели ей в глаза. Результаты незамедлительно сказывались. Сначала вычитать хоть какую-то информацию в мутных тресковых зрачках удавалось наиболее воинственным приверженцам Иерархической теории. Затем число узревших истину начинало расти и росло неуклонно. Тайну рассмотрели последовательно: специалисты узкого профиля, после них – широкого, затем – неспециалисты, а там уж и откровенные неучи сподобились, их мамки, бабки, сынки прыщеватые и даже собака Мерзавка из пиздецкого шапито, умевшая считать до четырёх и восьми десятых. Человеческий разум традиционно одержал сокрушительную победу. Учёных зауважали ещё больше, философов запрезирали ещё пуще. Спустя 14 лет со дня начала изысканий на тему трески, изыскатели составили Большую Толковую Энциклопедию Рыбных Понятий, Значений, Утверждений, Инсинуаций, Формулировок и Ругательств. Энциклопедия включала в себя 18.300 терминов, первым из которых значился «АБОРТ», а последним – «ЯХТА».

После того как страсти чуть поулеглись, встал извечно сакраментальный вопрос «как быть?», в широких кругах общественности более известный под формулировкой «что делать?» Совершенно метафизическим образом получалось, что делать, в общем-то, нечего. Онтологический барьер между причиной изысканий и изыскателями не преодолён. Можно сколько угодно жрать треску, в упор на неё глядя, но к Рыбе это имеет отношение сравнительно малое. Интерес к ней начал расслаиваться. Мыслящий люд всё дальше удалялся в дебри заумствований, постепенно уже близясь к обсуждению тигров и пауков, а люд простой вооружался удочками, сачками, мотыгами и обрезами, после чего уходил рыбачить. Зачастую навсегда.

В известном смысле, Ипат готовился к последнему, решительному штурму. К поступку многогранного свойства и столь же многогранного качества, сколь универсальным был коллектив, собранный для спецоперации. В случае дефицита решимости, авангардную роль исполняла бы Сифа. Окажись, что маловато отчаянности – подключается Аглая и царапается, и кусается, и крутится бешеной лисицей. Придёт скорбный час – вперёд выступит Федорушка, покропит святой водичкой, потрясёт бородкой. На худой конец, случись что, можно подстелить Колю Андрея – всё не так холодно спать будет. И за всем этим, как обелиск, как Александр Македонский, как асфальтоукладчик из молибденовых сплавов – Ипат. Крепкий, могучий, здоровый. Защитник…

⁂

В пять часов утра по среднепиздецкому времени фургон затормозил недалеко от берега. Вертолётный винт рефлекторно дёрнулся, и одна из лопастей рубанула вековой дуб. На беду Ипат как раз вылезал из кабины. Огромное дерево, доживая последние мгновения своей исторической жизни, решило напоследок отметиться, выбрав местом падения человека не менее огромного, чем оно само. Два организма столкнулись, водила с перепугу икнул. Послышался обширный звук тупого удара, и в ту же минуту небо на востоке прочертила молния. Рухнувший дуб глубоко ушёл в снег. Вскоре за корявым стволом показалась невредимая фигура. Ипат озабоченно шарил рукой в районе уха.

– Ебит… – озабоченно выругался он.

Ухо отсутствовало. Рука окрасилась кровью.

– …т-твою! – внятно закончил Ипат, скатал небольшой снежок и заткнул им пострадавшее место.

Водила боялся выдохнуть. Подойдя вплотную, Ипат угрюмо посмотрел ему между глаз.

– Прибыли, стало быть, – пискнул водила тоскливым голосом, – как есть.

Ипат выдержал душераздирающую для водилы паузу, вынул что-то из кармана, сунул тому за пазуху.

– Лады…

После того как отомкнули кузов, группа ловцов бодро выскочила наружу и, невзирая на метровой глубины сугробы, стала легкомысленно прохаживаться взад-вперёд, делая явно бесхитростный вид, рассчитанный на то, чтобы водила не думал лишнего.

Водила, в общем-то, и не помышлял. Его, конечно, интересовало многое, но, случайно встретившись с Ипатом взглядом, он враз растерял все свои интересы, кроме одного – остаться в живых. Уже завёлся мотор, лопасти начали постепенно раскручиваться, и тут ко всем впечатлениям добавилось последнее.

Дверь кабины неожиданно распахнулась. Прямо перед собой до смерти перепуганный водила увидел голову предводителя: дублёную кожу, колюче-проволочную щетину, массивный подбородок, увенчанный тонкой ниткой жестоких губ, и острые пронзительные зрачки, один глаз обрамляла кровавая кашица из утерянного уха.

Изображение Ипата слегка покачнулось в водительском сознании. Ипат степенно положил сосисочный палец поперёк линии рта.

– Молчок!..

И дверь кабины захлопнулась.

В тот же миг фургон словно подбросило. Реактивно громыхнуло, послышался свист, повалил дым, и машину унесло в обратном направлении. Изловители Рыбы остались наедине с судьбою.

Враз закипела работа. Теперь, когда чужое соглядатайство растворилось в пространстве, команда раскрепостилась полностью. Выяснилось, что, несмотря на кажущуюся катастрофичность любого из рыболовов, дело они знают отменно. Коллектив сплочённо двигался, функции одного гармонировали с обязанностями другого. Движения отличались лаконизмом, мысли – отсутствием. На всех легла печать профессионального культа, состоящего из махровой самонадеянности, веры в правость и стремительного натиска.

Усмотрев означенное место, Федорушка вырыл в снегу ямку – довольно комфортную и красивую. После чего раздобыл дровишек и возжёг на дне ямки аккуратный костёр. Аглая ему помогала. Действовали они споро. Единственные разногласия возникли по поводу того, чем добыть огонь: спичками или трением друг об друга двух кусочков коры. Федорушка схлопотал подзатыльник за умственную отсталость, и подготовка двинулась по вновь установленному курсу.

Торопились в угоду часу «икс», который наступал с момента подавания кукушкой голоса. Она должна была гавкнуть четыре раза, а следом воровато закашляться. Сие означало знак ко старту. Точного стартового времени не знал даже Ипат. Все имеющиеся знания ограничивались приметами. Самая важная из примет – молния на востоке – осуществилась. Потому и шевелиться требовалось сравнительно молниеносно.

Вынув из чудного треугольного чемоданчика Сифы автоген, Ипат начал методично его настраивать. Сифа тем временем, достав оттуда же несколько толстых книжных томов, разложила их у себя на коленях. Она погрузилась в чрезвычайно глубокие размышления: замысловато шевелила бровями, иногда указывала рукой в сторону пруда, бормотала какие-то шаманские заклинания, а под конец даже погрозила небу кулаком.

Неприкаянной оставалась Коля Андрей. Потыкавшись в четыре стороны света, безмозгло побродив между участниками команды, она вынуждена была отойти в сторонку, привалилась к первому попавшемуся дереву и стала издавать тупые гортанные звуки – нечто среднее между «о» и «й». Звучала она то и дело, с краткими неравномерными интервалами, потихоньку раскачивалась, как бы сокрушаясь. Сквозь русалочьи волосы просматривался ужас пополам с отчаянием, но остальные старались её муки игнорировать. Федорушка, правда, и на этот раз не в силах утерпеть, встрял с пресловутой сердобольностью.

– Мается, болезная. Ишь, как её забирает!

Сифа прервала эзотерические бормотания и гневно осадила старика:

– Уймись, хрычёвник! Оставь. Не родная она нам. А будешь скулить – вычеркну!

Ипат предупреждающе хмыкнул, и Сифа осеклась.

– Да я что ж… – оправдывался Федорушка. – Я как лучше хотел. Дело-то не шутошное. А то вон как надысь глумились над человеком, глумились, а он возьми, да и заплакай.

– Это ты про кого это? – спросила Аглая.

– Да про соседа мово бывшего. На верхней полке который спал, надо мной. Хороший был человек. Даром што писался шибко. Да это уж с кем не бывает. Иной раз пьёшь-пьёшь водичку, а она всё никак. Зато в другой раз так разберёт, прямо страшно становится.

Костёр вскоре догорел. Они расчистили место от золы и углей, Ипат взял сапёрную лопатку и несколькими энергичными взмахами расшвырял отогретую землю. Глазам компаньонов предстала круглая чугунная крышка, закрывавшая вход в какой-то ход, похожий на канализационный. Никаких следов ручек или других возможных приспособлений для открывания крышки заметно не было. Люк выглядел герметично запаянным и неприступным.

– Добре… – откомментировал Ипат. В его руках вместо лопатки появился автоген. Вспыхнуло голубоватое пламя.

– Давай, Ипатик! Давай, родимый! – радовался Федорушка. Он притопывал на месте от нетерпения. Драное пальтишко его распахнулось, колпак сбился на затылок и сплющился, но Федорушка забыл обо всём, окончательно заворожённый разворачивающимся действом.

– Распрыгался, козёл бескопытный, – заворчала Аглая, – а как ещё всё повернётся, кто знает? Варили-то летом, хрен знает каким инстру́ментом.

– Фигня… – холодно молвила Сифа, – а то ты Ипата не знаешь.

– Ипата-то я знаю. Да неужто уж всё так гладко пройдёт? Глянь, глянь, на пламя-то. Покривело!

Ипат звучавшие вокруг разговоры оставлял без внимания. Он делал дело, не забывая смолить очередную цыбарку.

Коля Андрей чуть угомонилась, прекратила издавать звуки и теперь безмолвно чесалась, елозя спиной по древесному стволу.

Операция по удалению крышки близилась к финишу. Коллектив взволнованно замер. Ещё чуть-чуть и автоген заглох. Ипат решил открыть вход на манер консервной банки – резал по окружности, но не полностью, оставил узкую перемычку. Потом, опираясь на неё, крышку отогнул, обхватил двумя руками, повернул раз-другой вокруг оси, вырвал и отбросил подальше. Раскалённые края пожгли ему ладони, от кожи на руках валил едкий дым, но Ипат даже не поморщился – так только, поплевал слегка и вытер об штаны. Призрак улыбки тронул его лицо.

– Стои́т, – подтвердил он.

Компанию потрясло громовое «ура». Все сгрудились перед отверстием в земле, восхищённо рассматривая уходящие вниз стены и каменную лестницу. Её Ипат летом собственноручно сколотил из ветхих бетонных ступенек. Лестница опускалась в самые недра, стены которых покрывала облицовочная плитка с изображениями цветка грязнодуха.

Пока что всё продвигалось без осложнений. Общество решило наскоро перекусить, а для этой цели спуститься в подземелье, благо там не гулял ветер. Единственный лестничный пролёт, примерно одиннадцатиметровой длины, заканчивался обширной площадкой, своеобразным холлом. Сифа обошла его вокруг и зажгла несколько трёхсвечников, торчащих из стен. В помещении сразу стало уютнее.

Они расселись прямо на земляном полу. Как водится, из чудного треугольного чемоданчика появилось необходимое – вилки, ложки, штопор. Ипат взял себе бутерброд с бараньей ногой, Федорушке дали ватрушку и пук укропа, Аглае досталась миска щей, Сифа ограничилась яблоком.

– За чтоб! – провозгласил Ипат, первым отхлебнул из бутылки и пустил её по кругу.

Колю Андрея пригласить не догадались. Она осталась наверху и, только свесив голову вниз, сквозь волосы робко взирала на трапезу остальных участников мероприятия…

⁂

Воспользуемся моментом и отвлечёмся ненадолго, чтобы разобрать некоторые любопытные подробности диспозиции, специфики помещений, в которых разовьются дальнейшие события; расскажем об их смысле и предполагаемых характерных особенностях.

Как уже упоминалось, согласно последним данным ихтиосемантики, Рыба двигается, преимущественно, сверху вниз. Подманивать её надлежит игрой на всяческих музыкальных инструментах, одновременно соблюдая правила всецелой безопасности. Лучший для рыболовца вариант излова – поддонный. Разрабатывать его Ипат начинал в одиночку, ещё полгода назад, постепенно завлекая к себе в помощь нужных людей, – так сложился известный нам коллектив. Непосредственный акт ловли Ипат задумал осуществлять глубокой зимой, когда лёд на пруду немыслимо крепок. Таким образом, если Рыба попытается выкинуть какой-нибудь фокус – скажем, захочет подняться на поверхность и улететь, – путь к небесам ей преградит мощный ледовый заслон. Риск в таком случае хоть и ничтожно, но снижается.

Среди множества народных музыкальных инструментов-приманок они, по компетентному совету Федорушки, выбрали гусли – вещь наиболее завораживающую и проникновенную (опять же по федорушкиному разумению). Для того чтобы исполнитель много не болтал, Аглая насоветовала присовокупить к гуслям ещё и дудочку – заткнуть ею федорушкин рот. Тогда, с одной стороны, не будет лишних слов во время ловли, а с другой – значительно расширится полифоническая гамма.

Разумеется, громадную трудность представляла задача отгорожения подводного мира от мира поддонного – причём так, чтобы не лишить себя возможности крепко ухватить подплывшую Рыбу (ухватить, само собой, в воде), а затем стянуть её вниз, к рыболовам. В какую-то минуту загвоздка казалась неразрешимой, но неожиданно из тени на свет вышла Сифа. Она порекомендовала хитроумную систему шлюзов под названием «Тройной обспуск». Согласно принципам системы, надлежало затаскивать Рыбу не прямиком в подземелье, а в промежуточную междустанцию, вода из которой откачивалась с помощью насосов. В случае удачи, рыболовцы могли спокойно забрать добычу с получившейся искусственной мели.

Шлюзовые камеры сооружались исключительно из гладкоствольных заострённых осиновых кольев. Сверху Ипат ради убедительности покрыл их толстыми листами нержавеющей стали. В целях гуманизации колья пришлось испещрить надписями, типа «мы – твои друзья!» и «не бойся нас, мы тоже не будем!»

Оставался последний вопрос – чем Рыбу ухватывать? Спустя полтора месяца обширных конфронтационных дискуссий, сошлись на следующем. Поскольку ухватывать Рыбу следует нежно (исходя из принципов терраинкогнитства), но вместе с тем и запанибратски (во избежание фиаскоидных эксцессов), изловителям пришлось смастерить конструкцию, удовлетворяющую одновременно требованиям природных аналогий, местечковой антропоморфности и максимально допустимой простоты. Другими словами, искомое рассчитывали ухватить двумя раковидными клешнями. Их металлический каркас обтянули высококачественной оленьей кожей, на окончаниях под кожу вживили массу личинок, червей, моллюсков, приправили их ряской. Кроме того, начинку сдобрили изрядным количеством специй, вплоть до извращённо экзотических. Таких, например, как квинтэссенциальная вытяжка из листовых прожилок кинзы. В угоду административному порядку каждую из клешней снабдили синим проблесковым «маячком». Но без сирен! Чтобы обезопасить себя от акустических метаморфоз.

Безусловно, команда пыталась предусмотреть любые возможные причуды. Подземное «градостроительство» не ограничивалось глубокой норой, расположенной на заданной глубине и тянущейся в одном направлении к прудному центру. Мудрость Ипата, точнее, его искушённая прозорливость, народила бесчисленное множество ходов, переходов, заходов и уходов. В частности, наиболее сложным оказался переход от четвёртого куста бузины бездомной (в июне, справа от преддверия) к поваленному валежнику, расположенному чуть левее по азимуту Большой Медведицы (в период с 15-ого по 22-ое декабря), а самый дальний уход заканчивался глухой стеной из разноцветного туфа на подступах к Пиздецку. Общая сеть разответвлений напоминала паутину, сооружаемую пауком вида Latrodectus Mactans, и не подразумевала особого смысла. Просто этот коридорно-коммуникационный ансамбль был грандиозным, как сама Рыба, и столь же многозначным. Тем самым Ипат хотел если уж и не поразить рыбье воображение, то, по крайней мере, уравновесить её значимость с мастерством рыболовов.

Самое любопытное однако же заключалось не в технической оснастке и не в идеологических пертурбациях, а в том, что никаких предварительных планов относительно утилизации добычи, её применения или мало-мальского использования строить было невозможно. Характером своим, неординарностью, мифологичностью и всяческими другими параметрами Рыба начисто отвергала даже малейшую возможность присесть на камень, подпереть голову кулаком, задуматься, а самое главное – додуматься до чего-нибудь конкретного, реального и понятного. На этот счёт компания располагала определённым мнением, но поскольку драка уже началась, мы вынуждены прервать разглагольствования и перейти к исполнению своих прямых обязанностей, то есть к освещению происходящих событий.

⁂

– Пидарас! Пидарас! – изменённым голосом вопила Аглая и со всего маху била Федорушку миской по голове. – Пидарас! Пидарас!

Бедный Федорушка тщетно пытался кричать. От неожиданности он вдохнул укроп и проглотил воздух.

Сифа, хоть и поддерживала Аглаю мысленно, для порядка сперва уколола её шилом в зад, а только потом, в целях сохранения общего менталитета в парламентских рамках, постаралась, опять же тщетно, схватить Аглаю за руку и вырвать миску. Рука мелькала столь быстро, что Сифа регулярно промахивалась. Федорушке с каждым мгновением доставалось всё больше.

Обструкция произошла из-за малой федорушкиной удовлетворённости съестным рационом. Неожиданно для присутствующих он достал консервную банку. В банке же находилась не какая-нибудь там ветчина или филе колбасы, а сардины, бланшированные в масле. Как только Аглая прочла надпись на банке (а она первой её заметила), то безжалостно набросилась на простодушного старичка. Пошло и поехало так, что никто даже моргнуть не успел.

Приостановил Аглаю голос Ипата.

– Э? – спросил Ипат.

– Сама знаю! – огрызнулась та. – Сглазит, пидарас – вот что. Рыбу спугнёт!

Довод показался весомым. Ипат угрюмо набычился. Его жестокие губы пропустили целых три слова:

– Сигнал пусть сторожит.

– Точно! – согласилась Сифа.

Вдвоём с Аглаей они схватили Федорушку и поволокли вверх по лестнице. Старик ошарашенно заглох. По пути они до смерти перепугали Колю Андрея. Существо метнулось куда-то вдаль и оттуда, с почтительного расстояния наблюдало вынос тела на поверхность земли.

Федорушку предали снегу, наказав бдительно прослушивать эфир, выжидая гавканье кукушки. Напоследок Аглая ещё раз воспользовалась сардинами. Треснув ими старика по голове, сказала: «Тут жри свою падаль, вшивый свинтус!» и вместе с источающей презрение Сифой немедленно удалилась в подземелье.

На небе пыжилась луна. Час «икс» неумолимо двигался навстречу. Начались завершительные приготовления. Ипат регулировал герметичность шлюзовых отсеков, Аглая устанавливала микрофон, настраивала подводные громкоговорители и эквалайзер, Сифа приматывала бечёвкой гарпун к прибору ночного видения – то был в некотором роде залог, символизирующий единение передовой техники с заветами предков.

Всё сложилось как нельзя лучше. Едва установили оптику, вскрыли ящики со взрывчаткой и насадили червя на подстраховочный крючок, как прибежал оглашенный Федорушка с выпученными глазами.

– Лаяла! Лаяла!

Его бородка сползла на сторону, изо рта откровенно несло консервами.

– Ну? – угрожающе спросила Аглая. – А потом?

– Потом?.. – озадачился Федорушка. – Потом поперхнулась.

– Добре, – молвил Ипат.

Он поднял вверх громадный кулак. Остальные упёрлись в него своими кулаками. Мгновение остановилось… В помещение тихо вползла Коля Андрей.

Ипат сдвинул брови и дал отмашку:

– ПРЫГ!!

Общество бросилось занимать места, согласно боевому расчёту. Включился центральный пульт управления, контролируемый Сифой. Головной компьютер показал, что режим гравитации, сбор космической энергии, давление, температура и реакция зрачка на свет соответствуют заданным параметрам. Слышалось тоненькое скрежетание – осциллографы усердно вычерчивали ломаные кривые.

– Звук?

Голос Ипата был твёрдым, руки обхватывали манипуляторы клешней.

Аглая наклонилась к микрофону:

– Ловись… Ловись, ловись…

Чуть повернула регулятор низких частот и добавила уровень на правый канал.

– Ловись… Ловись, большая и маленькая… Ловись… Норма!

Она повернулась к Федорушке и мотнула головой. Тот стоял наготове: вместо колпака – головной телефон, на шее висели гусли, изо рта торчала дудочка.

– Ту-ту, – сообщил Федорушка о полной готовности.

Наступал всемирно-исторический момент. Длиннейшая эпопея приготовлений, сомнений, криков, бития морд, научно-исследовательских конференций осталась позади. Теперь, по-видимому, всё должно было свершиться. Они прекрасно, конечно, понимали, что это – экспедиция. Всего лишь экспедиция – далеко не первая и только в их правоте, в их сугубо личной убеждённости последняя. Но какое им было дело до других! Не другие находились сейчас на передней линии, разграничивающей тайну с задохшейся обыденностью. Не другие подошли к финальному рубежу, за которым через считанные минуты должно произойти важное.

Чувствуя глубоко внутри себя нечто, напоминающее лёгкую взволнованность, Ипат водил глазами по длинному ряду телевизионных дисплеев, отражавших информацию с камер наблюдения. Камеры висели по всему внутреннему лабиринту и давали ловцам возможность контролировать обстановку вплоть до самых отдалённых уголков подземных катакомб.

На участке ХЕК-98 внимание Ипата привлекла слабо мотивированная, как ему показалось, тень. Сперва он машинально повёл взгляд дальше, но потом всмотрелся в экран повнимательней и глухо зарычал. Мощной ладонью он вогнал в пульт кнопку синхронизации. Теперь и остальные участники заметили, что не более чем в ста метрах от них, здесь же, под землёй, кто-то прячется. Тень еле уловимо подрагивала, а потом вдруг съёжилась и втянулась за пределы видимости.

– Из-ме-на!!! – взревел Ипат.

Раздался оглушительный вой – заработала сигнализация. Аглая в бешенстве выскочила из командного отсека и помчалась разбираться. Федорушка метнулся ей помочь, но Ипат строгим жестом приказал осадить. Коля Андрей, в мечте о бегстве, рухнула, как подкошенная, на пол. Ополоумев, она долбила головой стену, а ногами вертела в воздухе, словно ехала на велосипеде.

Сигнализация орала до тех пор, пока не кончилась солярка, затем наступила уничтожающая тишина. Собравшиеся ждали развязки. Они расслышали сначала далёкую невнятную возню, вслед за ней более отчётливые звуки ударов, истошный вопль «пидарас!», и в помещение ввалились двое: Аглая и… водила. Заикающийся, мокрый, глупый водила. Его колотила крупная дрожь, ноги заплетались. Разъярённая Аглая шинковала его ладонями, как капусту – по лицу, по шее, в грудь, в живот.

Федорушка, не в силах перенести столь ужасного побоища, всплеснул руками, запричитал, забегал. Страшась близко подойти к Аглае, он подошёл сзади к водиле и, призывая к умиротворению, пронзительно гуднул в дудочку. Для того произведённый аккорд оказался заключительным. От водительских штанов немедленно расплылся характерный запах.

Аглая с визгом отскочила, Сифа брезгливо зажала нос.

– Свят, свят… – опешил Федорушка. В растерянности он уронил инструмент.

Действовать оставалось Ипату. Он и приступил: свинцовая пятипалая длань ухватила злоумышленника поперёк туловища и двинулась с ним к выходу.

По дороге водила всхлипывал и лепетал.

– Я больше не буду, – говорил он, – правда, не буду. Честно-пречестно. Я только посмотреть хотел. Я никому не расскажу. Отпустите меня, дяденька. Ну, пожалуйста. Я буду вас слушаться, я больше не буду. Ну, пожалуйста, дяденька…

Мольба не действовала. Ипат вздымался по лестнице наружу, крепко держа пойманную жертву. Поднявшись на поверхность, он набрал полную грудь воздуха, размахнулся и с богатырским присвистом запустил водилу в сторону Пиздецка.

Долго стоял, смотрел, как тело лазутчика, уменьшаясь в размерах, растворяется на небесном фоне… Скоро оно пропало из виду.

– Каналья, – процедил Ипат, ухмыльнувшись, впрочем, сравнительно добродушно. Он кратко высмолил очередную цыбарку и вернулся на исходные позиции.

Они теряли драгоценное время. Пришлось суетиться, пересматривать принципы обеспечения безопасности, перепроверять часть внутренних территорий, размораживать аварийный ступор вычислительных систем и делать многое другое. Обратный отсчёт начался в восьмом часу утра, когда до исхода часа «икс» оставалось совсем немного. Вернее, совсем почти ничего не осталось.

Пять. Открылись ворота дальнего шлюза.

Четыре. Замелькали синие «маячки» на клешнях. Состояние гидравлики – нормальное.

Три. Акустика: коэффициент детонации – минимальный, коэффициент гармоник – умеренный, диапазон воспроизводимых частот – от 3 Гц до 31 кГц.

Два. Ипат в целом удовлетворён работой механизма.

Один. Пошла трансляция из-под воды.

Ноль. Голос Аглаи: «Смотри, пидарас. Если подведёшь, я твой нюх вытопчу!»

СТАРТ!

– О-о-ой, моро-оз, мо-рооо-ооооооз! – вывел Федорушка хорошо поставленным голосом и ущипнул гуслярные струны.

Это прозвучало столь исконно, что окружающие даже не вспомнили про дудочку, которую старичок потерял в общей суматохе. Он прекрасно справлялся и без неё.

Пропев вступление, Федорушка виртуозно зарядил длинное струнное соло. Даже Сифа, позабыв о холодной неприступности, открыла рот. Ипату, впрочем, удалось сохранить выдержку и трезвый рассудок, но исключительно благодаря служебному долгу и тотальной занятости. Ипат манипулировал клешнями-уловителями. Те – пока вхолостую – исправно клацали. Вода была слишком мутной. Мощности прожекторов не хватало, чтобы просветить её. Оставалось надеяться только на чудо.

А Федорушка старался вовсю. Он играл то левой рукой, то правой, перед собой и сзади; изрядно разыгравшись, опустился на четвереньки – подключил к игре сначала одну ногу, потом другую; наконец, не удовлетворившись исполнением на двадцати пальцах, дополнил их носом; и всё это время безостановочно пел какое-то дикое попурри на древне-пиздецком диалекте. Песня его взмывала к ледяным вершинам, низвергалась прямо в ад, летела с вихрем, слезилась в зарослях пихт – бренчала, трещала, кричала, пищала, рвалась и терялась, лилась и сморкалась. Федорушка умел! Песнь он иллюстрировал животными танцами. Животными, как Рыба. Он приковал к себе взоры всех, кроме Коли Андрея, в панике бежавшей, и Ипата, чей взор приковал к себе другой объект – таинственный, непознаваемый. Уже секунд сорок, высверливая глазами монитор, Ипат следил за ним. Точнее, за ней. Он понимал это с ослепительной ясностью, хотя наблюдал, скорее, бесплотный мираж, нежели что-то материальное. Видел какие-то дрожащие, перекрывающие друг друга силуэты.

Ипат затаил дыхание и сглотнул слюну так, что щетина на кадыке оцарапала низ подбородка. Ловко манипулируя джойстиками, расставил клешни в стороны, повёл их вперёд, повернул вовнутрь – добыча оказалась точно посередине.

– С Богом, – прошептал Ипат, сорвал пломбы с Главного рычага, разбил защитное стёклышко и потянул рычаг до упора.

В мёртвой тишине они услышали, как там – по ту сторону – клешни сомкнулись. Но не плотно – звук был тупым, с гулкой отдачей. И в знак подтверждения загорелось табло с надписью «НАША ВЗЯЛА!» Из внутренних динамиков рванулся праздничный туш сводного городского оркестра.

– Урр-ра-а-а-а-а-а!!!

Аглая радостно визжала, Федорушка крестился вдоль и поперёк, Сифа добыла из чудного треугольного чемоданчика бутылку шампанского, каковую и шарахнула об головной компьютер.

НАША ВЗЯЛА!

Все бросились к Ипату, хотели его качать, но не подняли. Ограничились лобызаниями.

Да, это была великая минута! Великая, по сравнению с любым событием минувших дней, да и грядущих, наверное, тоже. Миропознание сдвигалось с точки застоя.

Салют победителям! Слава борцам! Долой оппортунизм конформистов!!!

Оставалась заключительная фаза. А именно – выуживание добычи. Страсти радости пришлось на время утихомирить. Все затаив дыхание смотрели, как Ипат двигает манипуляторами. Задание было не из лёгких, на его каменном лице выступила и застыла микроскопическая капелька пота.

Федорушка внутренне молился, Аглая зло и еле слышно шептала: «Тащи её, дрянь такую, тащи… не дай сорваться…» Сифа присела за ящиком с огнетушителями – внешне спокойная, но со шныряющими глазами.

Атмосфера накалялась. В шлюзах кипел процесс – одни створки затворялись, другие растворялись. Пойманный объект удерживался пока вполне надёжно. Удержится ли до финиша? Не сорвётся ли?

На междустанции зарыгало с неописуемой силой, насосы полностью откачали воду. Соответствующий компьютер слегка погудел и выдал на дисплей вопрос запроса: «Изволите принимать?» Ипат вдавил кнопку «Y».

Двери, ведущие из шлюзовых камер в командный отсек, дрогнули и двинулись в разные стороны. Компания замерла.

«Операция закончена…» – устало выдохнул компьютер.

В помещение въехали клешни. Здесь они казались огромными, потому что заняли добрую треть площади, и отвратительными из-за внешнего вида. Ил, пополам с хорошо настоянной грязью, покрывал их жирным слоем, сверху прилепились старые газеты, презервативы, фрагменты обуви; в дополнение ко всему прицепился драный парик и торчала чья-то обглоданная вставная челюсть. Клешни держали нечто бесформенное, значительное по размерам и явно живое. Оно слегка подрагивало, причём абсолютно беззвучно, типично по-рыбьи.

На правах старшего Ипат приблизился к добыче первым. Он выключил маячки и включил расслабление пневматики. Сифа взяла для подстраховки гарпун, наблюдая за происходящим в прибор ночного видения.

Зловеще шипело. Клешни медленно размыкались, выпуская пойманную добычу. Томительная пауза тянулась целую вечность…

В какой-то момент показалось, что…

– Назад!!! – визгнула Аглая.

Ипат не понял. Что-то мелькнуло перед глазами – зелёное, скользкое – сильно дало в грудь, в воздухе со свистом пролетело.

Б-А-Х!!!

Гарпун вонзился в стену, отчего прибор ночного видения сорвался, с хрустом брякнулся. Стекляшки от объектива разлетелись вокруг.

Тут и Федорушка завопил:

– Убёгла, окаянная!

Ипат опомнился почти сразу, но момент был упущен – клешни опустели.

Из глубины коридора слышался быстро удаляющийся топот.

– Я! Я догоню! – вызвалась Сифа.

Ипат её осадил, сунул радиопередатчик, сам взял другой, Аглае скомандывал: «Вниз!», Федорушке: «Вверх!» и начал облаву.

Такой вариант предусматривался. Согласно ему, жертву следовало гнать к заранее оговоренной точке окольными путями, чтобы сойтись всем вместе в один и тот же момент и там повязать Рыбу окончательно. Она, конечно, могла уйти и на улицу, но такой исход представлялся неприемлемым. Вернее, его просто не хотели представлять – слишком трагично он выглядел. Забаррикадируй ловцы уличный выход чем-нибудь тяжёлым изнутри, Рыба спокойно бы просочилась сквозь щели и оттуда, уплотнив пробку, похоронила бы участников экспедиции заживо. Дополнительных выходов на поверхность не существовало.

Федорушка выскочил на улицу, осмотрелся и понял, что им повезло. Следы рыбьего хвоста, равно как и плавников, отсутствовали напрочь. Снег демонстрировал только отпечатки аглаиных кед, сифиных босоножек, ипатовых сапожищ и собственных федорушкиных лаптей.

Возрадовавшись, старичок ринулся обратно, присоединяться к погоне. По пути он заскочил в командный отсек к Сифе узнать, есть ли какие новости от Ипата. Сифа всё это время тщательно ловила сигналы радиопередатчика, но Ипат подал реплики лишь дважды. В первый раз он приказал кому-то молчать, а во второй раз кого-то позвал: «Цып-цып-цып». Сифа пребывала в полном недоумении. Подчиняясь приказу, она сидела в центре управления, но чем дольше сидела, тем меньше сил оставалось у неё для выполнения приказа. Соблазн вмешаться не давал жить нормально. Федорушка, к сожалению, ничем помочь не мог. Он схватил план-схему подземелий и вприпрыжку убежал. По его расчётам погоня находилась примерно в трёх километрах отсюда, на противоположной стороне пруда.

Старческое сердце то и дело болезненно дёргалось, дыхание спирало, но Федорушка бежал, не снижая темпа, под азартным влиянием охотничьей одержимости. Один только раз он остановился сверить чутьё с картой и жутко перепугался. Где-то совсем рядом, прямо за стеной (внутри стены!) сверху вниз пронёсся мужской вопль – могучий, но отчаянный. Предсмертный какой-то. Словно человек летел ничем не сдерживаемый, куда-то падая. Федорушка узнал его – то кричал сам Ипат. Его это был голос, тут уж перепутать трудно.

«Господи…» – озадачился старичок. И вспомнил. Ведь были ещё вентиляционные шахты, которые вели к центру Земли!

Федорушка, похолодев, выронил карту. Враз ослабевшие колени его подогнулись.

– Не-ет! – закричал он. – Не-ет. Не на-а-до-о-о!

И побежал опрометью, не разбирая дороги.

И куда, скажите на милость, бежать теперь, и зачем? Какая теперь Рыба – Ипата потеряли! Как же теперь без Ипата?..

Жгучие слёзы застилали глаза, из носа текло.

Погибнем без Ипата. Все погибнем, как есть. И Рыба не спасёт. Порешит только всех, непременно порешит. Никому отныне не выйти. Никогда. Потому как кончено всё, кончено всё… Ушёл человек, будто струны оборвал – ни сыграть, ни спеть и ни сделать.

Да, но как же оно двигалось тогда? Как жило, на чём всё держалось? На авторитете, возможно? Не только. На удальной силе? И с нею – не так. На чём же тогда? И на ком теперь?.. Аглая знает, что ей делать. Сифа – тоже. Федорушка… и он иногда по случайности ведает. Так почему ж всё пропало, отчего всё исчезло? Ипата нет, Ипата нет… Да ну и что! – и что… – и что… – и что… Молчание и страх… Погибель и надежда… Федорушка бежит.

Федорушка бежал, как сумасшедший. Сперва он даже не понял – что́ изменилось. Свист в ушах, топот ног, тени.

«Сюда! Сюда!»

Ничего теперь не вернуть, никогда не исправить…

– Сюда, пидарас! Сю-дааа!!

Стоп! Аглая кричит?

– Не слышишь?! Давай же сюда, пидарас!

Федорушка круто развернулся.

Аглая кричала откуда-то справа, из глухой подворотни. Голос пронзительный, вперемешку с рычанием, руганью. Кто-то остервенело возится, кого-то бьют.

Федорушка вылетел из-за угла и остолбенел: Аглая дралась с малопонятным существом – (РЫБА!) – размером много больше, обрюзглым, тяжёлым, воняющим тиной, до странности бесформенным. Хотя существо оказывало достаточное сопротивление, оно заметно пасовало перед соперником. Аглая озверела настолько, что умудрилась подмять Рыбу под себя. По исключительно женской привычке, она жаждала вцепиться Рыбе в морду ногтями. Это ей почему-то казалось решающим методом.

Федорушка топтался на месте, опасаясь приблизиться.

– Чего стоишь, пидарас?! – в бешенстве заорала Аглая. – Ноги ей, ноги держи!

Вместо характерного рыбьего хвоста туловище Рыбы заканчивалось двумя трубовидными отростками. Они быстро сгибались и хлопали Аглаю по спине.

Пересилив отвращение, Федорушка навалился грудью на эти «ноги». В нос ему ударил терпкий йодистый аромат водорослей.

Аглая, наконец, изловчилась. Руками обхватила голову Рыбы.

Что-то вдруг щёлкнуло, откинулся прозрачный щит, и рыбья голова раскрылась.

Со страху Аглая завизжала.

Из глубины головы на неё смотрело… лицо! Человеческое лицо.

Федорушка, не поняв, в чём дело, продолжал лежать ничком, обхватывая инородное тело. Но реакция Аглаи его насторожила.

– Чего там? – спросил старичок, еле переводя дух. – На кого похожа? На плотву, али на окуня?..

Аглая молчала в полном изумлении. Лицо Рыбы было… человеческим. Абсолютно! Имелись даже щегольские усики на верхней губе.

– Я протестую! – рявкнула Рыба. – Вы у меня за это ответите! Перед законом!!

Воспользовавшись замешательством врагов, она дёрнулась поактивнее и освободилась. Но убегать не стала. Начала стряхивать с себя передними плавниками ил, вместе с водорослями. Плавники, кстати, чертовски напоминали руки.

Федорушка и Аглая сидели на полу, удивлённые до крайности. Рыба энергично счищала с тела разнообразную подводную гадость, и чем успешнее происходила чистка, тем заметнее становилось, что это вовсе не тело Рыбы, это…

– Скафандр! – вскрикнула Аглая.

Её психопатическая натура дала очередной сбой – переход от удивления к злобе произошёл мгновенно. Ведьмой подлетела она к существу и вцепилась в него двумя руками.

– Признавайся, гад! Кто тебя подослал?! Будешь врать – раздеру, как старую газету!

Шпион, однако, без усилий сохранил видимое спокойствие. Он убрал с себя вражеские руки и голосом, преисполненным достоинства, отчеканил:

– Цель моей миссии доступна одному мне, а также тем, кому я обязан собственным просветлением! Других она не касается.

– А как, – спросил Федорушка, – звать тебя, добрый молодец?

– Ми-сте-ер… Плюу-у-угг! – с гордостью представился шпион. – Особо уполномоченный Комитетом ради избежания допуска во имя пресечения в целях охраны.

Он сунул под нос изумлённым ловцам позолоченную цацку с надписью «За Сбережение Природных Ресурсов».

– Пи-дара-сс-с, – зашипела Аглая. – Вот кто Рыбу задумал у нас выкрасть! Нарочно плавал, чтоб в заблуждение ввести.

Её лицо побагровело.

– Смерть паскуде!

– Но-но-но! – забеспокоился мистер Плюгг. – Я буду жаловаться! Рыба – достояние всеобщее! Много вас здесь таких… ходит. И каждый удочку забросить норовит. А приоритеты? Я может Рыбе больше по душе!

– Конкурент, – молвил Федорушка приговорным голосом.

– А вот и нет! А вот и нет! – быстро залопотал Плюгг. – Мы охраняем, мы берегём… бережём, то есть. Она – общая: и наша, и ваша. Никто!!! – сорвался он вдруг на крик. – Слышите, вы?! Никто не посмеет к ней прикоснуться! Это говорю вам я! Солдат!

Лицо у Аглаи мертвенно побледнело. Даже Федорушка, богомольный Федорушка выразил подобие хищного оскала на своей физиономии.

– Нет-нет-нет, вы не успеете! – заверещал Плюгг. – Не успеете, не успеете! Они уже, наверняка, взяли её! Они, наверное, поймали! Должны были поймать! Уже время! Уже поздно!

– Кого поймали? – спросила Аглая.

– Кто поймал? – испугался Федорушка.

Плюгг живо почувствовал смятение оппонентов. Его мимика обогатилась гримасами надменности и плохо скрываемого злорадства.

– Ваши лазы обнаружили почти сразу же. Их только идиот мог не заметить. А мы – не идиоты! Мы умело ими воспользовались. Мы воспользовались всей вашей системой, и теперь Рыба попадёт в надёжные руки. Она достойна избранных! Уж мы-то знаем, о чём с ней говорить. Наши идеи переживут многих. И я горжусь, что могу отдать за них жизнь! Поэтому…

Он отставил ножку салонным образом.

– Поэтому делайте со мной, что хотите.

Заключительные слова шпион, впрочем, произнёс как бы через силу, точно сам в них глубоко сомневался. Он сильно вспотел и казался скорее безмозглой жертвой, нежели идейным героем.

Аглая начала бесноваться.

– Наймит! – брызгала она слюною. – Пидарасный наймит! Признавайся, мудила, где скрываются твои ублюдки?! Куда они дели Рыбу?!

Федорушка еле её удерживал.

– Молчишь, ссаный кот?! Ну, я тебе устрою! Я сама их найду! Я обшарю систему сверху донизу! Я выцарапаю им яйца! Все выцарапаю, до единого!

Она резко повернулась к старичку.

– Веди его к Ипату, слышишь?! Быстрей веди! Там он заговорит по-другому. А я побегу на поиски. Надо найти пидарасов быстрее. Иначе они сделают из Рыбы снулую селёдку!

Робкие попытки Федорушки вставить хотя бы слово закончились безрезультатно. Аглая взъярилась настолько, что любые намерения перечить грозили летальным исходом, причём неизвестно для кого. От греха подальше Федорушка согласился. Он и правда сомневался в том, что ему в одиночку удастся справиться с конвоированием, но Плюгг, почему-то быстро обмякнув, сам выразил готовность проследовать куда угодно, видимо считая свой долг выполненным, а геройскую честь незапятнанной. Он являлся заурядным человеческим фанатиком, несмотря на завидное умение притворяться жабродышащей тварью.

На том и расстались: Аглая с воинственным кличем побежала вглубь катакомб, а пленник, в сопровождении конвоя, направился в противоположную сторону. Федорушка хотел привести диверсанта в командный отсек, чтобы передать Сифе. В присутствии неё старичок рассчитывал вздохнуть поспокойнее.

Рассчитывал, честно говоря, совершенно напрасно. Сифа тоже догадалась о гибели Ипата. Услышав его предсмертный крик по рации, она немедленно покинула свой пост и ушла на помощь остальным. Морально Сифа была крепче Федорушки, поэтому не расценивала кончину Ипата как заключительный аккорд. Во-первых, смерть предводителя пока нельзя было считать доказанной, а во-вторых, будь он и в самом деле мёртвым – что с того? Главное позади. Они имеют комплекс первоклассных сооружений, где всё продумано до мелочей. Дело закрутилось серьёзное, а в любом серьёзном деле существует риск прийти к финалу с потерями. Потерян руководитель – допустим. Это наилучший способ проверить устойчивость коллектива и всей идеи в целом. Если выдержат, если не развалятся – значит, чего-то стоят. А они вряд ли развалятся. Ипата есть кому заменить.

Сифа хитро улыбнулась. Аргументы в пользу оптимизма отличались известной толикой конструктивности. Но к ним прилагалось кое-что в довес. Он беспокоил Сифу куда сильнее, чем обнадёживали вышеприведённые доводы. Дело портила интуиция, которой Сифа по праву гордилась. Интуиция, как гарант распознаваемого будущего, светоч происходящего и уверенность в прошлом. С некоторых пор интуиция уводила стрелку предчувствий в сторону от оптимизма. В чём опасность, Сифа не понимала. Она просто чуяла её нутром, безотказным нутром своим. Малоприятные ощущения исходили от какой-то потери равновесия. Словно уплывала из-под ног почва. Словно твердь уже глубоко внизу, но что-то ещё держит Сифу, му́тит ей настроение, вселяет апатию, надвигает катастрофу. Ощущения имели характер наркотического дурмана – очень слабого, исключительно душевного. Однако на психику они действовали ощутимо, порождали чётко формулируемые ассоциации.

Сифа нервничала, сама тому удивлялась, начинала злиться, отчего нервы играли вдвойне. Возможно, на неё давило одиночество, некоторая оставленность. Одна в кромешном подземелье, средь мокрых стен. Редкие лампочки, выкрашенные в цвет гнили, раскачиваются на тонких мохнатых проводах. Ломаная тень, норовящая сначала наброситься сзади, а потом обгоняющая вполне безобидно. Гулкая тишина…

Иногда она останавливалась, прислушиваясь. В одну из таких остановок ей почудились тихие крадущиеся шаги где-то справа. Здесь был поворот. Сифа повернула, прошла метров тридцать и когда уже подумала, что ослышалась, разглядела впереди на земле тело. Оно было плохо освещено, да к тому же лежало, скорчившись, к ней спиной. Чуть помедлив, Сифа подошла к лежащему и слегка толкнула его ногой. Тот не пошевелился. Сифа нагнулась и разглядела колпак…

Она осторожно перевернула труп старика. Шею Федорушки залила кровь, губы кривила то ли улыбка, то ли последнее слово. Он был тёплым, но дышать перестал.

Интуиция оказалась стабильной. Чутьё – могучим. Дело – проигранным.

⁂

Сифа успокоилась. Нервность сразу исчезла, наступила прострация. Хотелось смеяться громко-громко, только вот страх мешал. Мешало одиночество. А ещё – кратковременная потеря ориентации.

Сифа встала и пошла. Без направления и цели. Оставляя за собой всю отыгранную жизнь. Прошлое, которое покрывалось уже мемуарной корой, выпячивая одни ничего не объясняющие детали и скрывая другие. Она готовилась вспоминать прошлое, оставляя эмоции в стороне. Подчиняясь судороге малодушия, готова была поведать о нём любому, кто подвернётся. Совершенно постороннему человеку. Абстрактному чинуше или пошлому лизоблюду. Однодневке, перекати-полем несущемуся поперёк течения её жизни. Хотела повествовать о том, как они ловили Рыбу. Как они начали её ловить и как закончили. И кто был с ней рядом – до и после. Она будет стараться вспоминать, рассказывать точно, не упуская подробностей. Она напряжётся и вставит умное слово. А умное слово потянет за собой следующее; слова станут виться, плести свой узор. Она попробует упорядочить узор словес и высказываний, в соответствии с тем, что происходило на самом деле. С тем, что она сама хотела изобразить. Возвысить. Хотела, пыталась. Потом, исчерпав тщетность мук, опустила руки. И успокоилась. Встала и пошла без направления и без цели…

Кто-то здесь бормотал. Далёкий женский голос, напоминающий рыдания. Сифа мотнула головой, чтобы отогнать сковавший её дурман.

Действительно, знакомый женский голос.

Она помнила то место. Довольно большой закуток, который они вырыли для разнообразия, а применения ему так и не нашли.

Сифа продвинулась дальше и с опаской посмотрела за угол.

Увиденное её поразило. Спиной к ней, на коленях стояла Аглая, которая без удержу несла малопонятную чушь, била поклоны и рыдала взахлёб. А перед Аглаей…

Сифа упорно отказывалась сознавать главное, поэтому начала с мелких деталей. Сперва она умственно привыкла к русалочьим волосам Коли Андрея. К тому очевидному факту, что они лежат на земле, что они – лишь дурацкий парик. Затем разум Сифы воспринял странные лохмотья рядом с париком. Лохмотья вперемешку с… чем-то, больше всего напоминающим человеческую кожу – такую знакомую и вместе с тем такую отвратительную. Потому что сбросили её, как одежду. Заодно с одеждой. А то, что осталось… то, что раньше существовало под личиной Коли Андрея, явилось теперь сущностью, наотрез отказывающейся вмещаться в разум Сифы, её сознание. Тем, что раньше было так желанно. Представляя главную ценность. Из-за которой они теряли друг друга.

Аглая, кажется, понимала суть преображения намного меньше Сифы. Рыдания мешались у неё с рассказами о прожитой жизни, с надеждами, обращёнными в будущее, с колыбельными, которые она когда-то пела своему потерянному ребёнку, с жалобами на близких, больную поясницу и общее несварение, с желанием одних убить, других заставить говорить правду. Отдавала ли она себе отчёт в произносимом, думала ли хоть изредка, или спала в зачарованном мареве, опутавшем её дни и ночи, погасившем её звёзды, а её саму пустившем по адскому кругу, имя которому – видимая жизнь?

Рыба внимательно слушала. На её голове блестела крохотная золотая корона.

Сифа молча опустилась на корточки, уткнулась лицом в колени. Вкруг неё летали слова. Разные слова – длинные и короткие, тихие и громкие. Они роились, струились, журчали. Один узор менялся другим. Одно рыдание заглушалось следующим.

Чьё это творение – слово? Чему оно служит? Если слово одно, оно может пропасть, если слов много – от них отвернутся. Тогда останется только рыдать, биться головой в пустоту, в неё же исповедоваться, никого не видя и ничего не понимая. Чтобы слова вились, летели. Закручивались маленькими вихрями, складываясь в пустопорожний стилёк – безо всякого смысла и чуда. И уступили, конечно же, молчанию. Навсегда.