Читать книгу Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов - Страница 4

…Точнее, папиросы. Сермяжный беломор.

Я не был первым. Макс, кажется, тоже. Но меня он опередил.

– Спорим, закашляешься?! – говорил Макс, протягивая мне дымящуюся «гильзу» с табаком.

Ранняя зима. Крайний подъезд крайнего высотного дома. Излюбленное место прогулок для человека мужского пола девяти лет от роду.

– Закашляешься. Спорим?!

Макс не знал, что впервые я закашлялся беломором трех лет от роду, а сейчас я школьник младших классов. Сейчас это мой второй беломор. Времени между двумя «гильзами» прошло достаточно. Я сто раз видел по телевизору, как делают затяжку. Да и в жизни видел. Сперва втягиваешь дым в рот, потом достаточно резко – в легкие и спокойно выпускаешь. Главное, в середине процесса не подумать что-нибудь вроде «Да как же это?! Да что ж это такое! Да ведь…». Иначе дым остановится на полдороге, и горло взорвет приступ удушья.

– Давай, – сказал я, протягивая руку. Кажется, меня больше нервировала необходимость засунуть в рот то, что побывало во рту у Макса.

Набираешь дым, потом достаточно резко пропихиваешь внутрь и спокойно выпускаешь.

– Еще? – осведомился я с подчеркнутым безразличием.

– Д-докуривай…

Изумление в глазах Макса граничило с восторгом. Диаметры его мизинца и запястья моей руки совпадали. Громадина Макс стал очевидцем того, как формально равная ему особь, размерами смахивающая на зародыш, легко усвоила атрибут жизни настоящих мужчин. Макс всерьез считал себя настоящим мужчиной, хотя до полового созревания всем нам оставались еще годы.

Ясно различимый зов ниже пояса я ощутил задолго до самого первого школьного сентября. Катализатором послужило ослепительное декольте, увиденное в каком-то телефильме. Реакция вышла бурной и крайне неудобной, учитывая неприспособленность детских штанишек к столь осязаемой обузе.

Хорошо помню свою первую порнографическо-фотографическую карточку. На тему лесбийской «любви», кстати. Одна полностью обнаженная дама лежала навзничь, причинным местом в сторону объектива, а другая полностью обнаженная дама, с ничего не выражающим лицом, занесла руку, будто собиралась поискать у подруги вшей на лобке. Теплые мгновения… Качество снимка было очень, очень хорошим. Поэтому, когда его нашли на моем столе, вопрос «А ЭТО ЧТО?!» оказался нестерпимо риторическим. Легко дрожащими руками я взял фотографию (чужую! данную посмотреть всего на день!), разорвал и спустил в унитаз. О необходимости дышать вспомнил только минуты через три.

«А это что»… А это, господа дорогие, всего лишь начало!

Обмен социокультурными ценностями среди молодежи склонен к экспансии. В десятилетнем возрасте я уже являлся полноправным владельцем нескольких порноснимков и презерватива. Феноменальное изделие Баковского завода резиновых изделий. Подозреваю, что между тогдашними жевательными резинками и контрацептуальными разница отсутствовала.

У взрослых проблемы и обиход, связанные с телесным низом, вызывали эмоции самые разнообразные – от страха до стыда. Все это полагалось заталкивать под спуд умышленного забвения. Презервативы, продаваемые исключительно в аптеках, приобретать зачастую стеснялись. Ведь таким образом пришлось бы публично расписаться в ведении половой жизни, не регламентированной нуждой в детях.

Дети не стеснялись ничего. Ходили слухи об умельцах, способных налить в гондон ведро воды, после чего бросавших его с большой высоты на голову асексуальных взрослых. Я не мог позволить себе такой роскоши. Хотя и по назначению использовать реликвию не мог. «У тебя еще не выросло» – констатация факта, совершенная, когда меня «застукали» в момент очередного рассматривания маленького белого конвертика, могла бы с веским основанием относиться к процессу, но не к органу, который свойственно использовать в ходе процесса. От уточнений я, понятное дело, воздержался.

Облик чужой физиологии, та же фотопорнография, странный смех, обязательно сопровождающий любые упоминания о запретном, несуществующие слова, ходившие сплошь и рядом, – все это складывалось в некую интеллигибельную (привожу эпитет только из-за его звучания) сферу, обнимающую наше все самое-самое первичное, подобное нервной системе, формируемой у плода на ранней стадии развития.

Вот первый анекдот, услышанный мной в жизни. Заяц идет по лесу и последовательно находит морковки с надписями. Сначала с такой: «Кто меня съест, тот будет всегда петь». Заяц съедает. На второй: «Кто меня съест, будет всегда икать». Тоже съедает. На третьей предупреждение: «Будешь всегда пукать». На четвертой: «Будешь семью вспоминать». Он все это съедает, доходит до полянки, и тут начинается: «Ик! Пук! Тра-ля-ля! Вот моя семья!»

У нас, малышни, данная, как сказали бы психологи, сюжетно-обсценная проекция с обширно выраженной анальной конвертацией имела бешеный успех.

Представление о том, зачем необходима разница полов, тоже имелось. Мой близкий друг принес эту весть в качестве Откровения – крайне схематично изложенного, но вполне верного по декларируемой технологии. Он рассказал, ЧТО именно и КУДА именно нужно засунуть для продолжения рода. Информация сливалась в полголоса, сбивчиво, с естественной для такого повода одышкой. Венчал Откровение грандиозный вывод: «Во сколько большие ребята знают!!»

Тактильные контакты исключались по определению. Знаки любви в виде ударов по голове вожделенного объекта монолитным портфелем существовали, похоже, только в кино. Моя личная тактильность проявлялась много раньше переезда в Город. Наличествовало кромешное детство; двор, заселенный старшими девочками – каждый раз одними и теми же; я – постоянно безумный. Мы частенько сидели рядышком в углу двора, на ветхом облезлом теннисном столе. Девочки лузгали семечки, подскорлупные чешуйки семечек усеивали их юбки, я же исполнял незнамо кем вмененную обязанность эти юбки отряхивать.

О, небеса!

Советские линялые девочки без перьев. Рядышком на столе. Ножки болтаются. Мертворожденный лепет. Буксующее умиление. Семечные чешуйки летят. Младенец без нимба их стряхивает. Рядом улыбаются бабушки. Лето. Детство. Раннее – очень – детство. Бабушки-чешуйки. Внеполовая идиллия. Вас, случайно, не тошнит?

А есть еще более раннее. Словно бы через неделю после изгнания из Эдема. Мы ходили в гости к крохотной прелестнице с длинными белокурыми волосами. То есть не прямо к ней, конечно, а… Ну, то есть… Она, кажется, ждала всегда и, не стесняясь, брала меня за руку. Как небесная жена небесного мужа. Прямо и откровенно брала, после чего мы шли в ее комнату. Там садились на диван. Она принималась гребнем аккуратно, нежно расчесывать мои волосы. Как небесная жена небесного мужа… Я сидел безропотно. Бог знает, что происходило тогда на самом деле… Ведь это Он… Он все выдумал и попустил.

* * *

Каждый порядочный продовольственный магазин в то время вывешивал для всеобщего обозрения план-схему раздела говяжьей или свиной туши. Своего рода аналог констатации «не попробую, так посмотрю». Ныне повсеместно разбросанные по прилавкам сочно-красные куски плоти не нуждаются в структурировании. На ценниках и так написано: рулька это или не рулька. Необходимость в рассуждениях и бесплодном сравнительном анализе отпала. Видимо, рассуждать легче о том, что по какой-либо принципиальной причине сейчас малодостижимо – будь то коммунизм, мясо или девичья задница.

Среди приличных людей младшего школьного возраста шли оживленные дискуссии на тему – что главнее. Причем буквально в такой постановке вопроса: что главнее – низ или верх. За неимением возможности убедиться воочию ограничивались доступными частями тела. Смотрели, например, на ноги, которые благодаря усиливающейся минимизации юбок с годами становились все более открытыми для голодных глаз. Лидирующее половое развитие девочек позволяло им отвечать взглядами не просто широкосочувствующими, но и напрямую оценивающими. Девочки опережали события – порой значительно. Любой роман становился достоянием пересудов. Когда разница в возрасте, измеряемая одним годом, кажется разницей поколений, влюбленная пара, где ей двенадцать, а ему пятнадцать, производит фурор автоматически. Такие пары были. Они порождали самые грандиозные слухи, толкования и предположения. Хотя, надо сказать, в летописи городских происшествий мог оказаться лишь один случай стопроцентной материализации всеобщих половых чаяний. Девятиклассница (не из последних, кстати, по успеваемости) взяла в рот на дискотеке. Ее революционный порыв, опередивший свое время как минимум на полтора десятилетия, шокировал местность от края и до края. Однако из Города возмутительница спокойствия не бежала, живет в нем до сих пор, а хулители ее, пользуясь тем, что читающих мысли среди нас нет, быстро исчерпали прокурорский энтузиазм и успокоились.

Кто бы мог объяснить тогда – что есть нормальная влюбленность, подлинная любовь, грамотное половое сношение?! Да и кто бы понял?!

О сношениях вообще только говорили. Любовь могли показать символически – написать чернилами через крупный трафарет «ЛИКА», «ПЕТЯ» и ходить так по улицам. «ЛИКА» – на левой брючине, «ПЕТЯ» – на правой. Влюбленность же понимали следующим образом. Если окружающие знают о том, как вы прогуливаетесь иногда, взявшись за руки, – то, значит, влюбленность. Если еще не открылось, как вечерами вы сидите по подъездам, принимая собственное мычание за оживленный разговор, – и то, значит, влюбленность.

Робкое бормотание разума заглушалось голосом плоти. Всезнание, как научную дисциплину, постигали иногда откровенно шарлатанскими методами. Доходило до свального онанизма. Хотя наиболее ответственные моменты предпочитали переживать, конечно, в одиночестве. Каждый накладывал на себя руки, ведомый личной интуицией. Пожалуй, лишь результат – первый результат! – у многих схож по ощущениям.

Никаких тогда еще отработанных жестов и стонов, изгибов и выверенной работы определенных мышц. Нет! Нет! Только ошеломление! Одна только кульминация физиологии! Редчайший случай успешного следования заповеди «познай самое себя»!

Сперва готовность к неудаче (сколько их было!). Потом нечто странное – жар по жилам, горячие волны краской бьют в щеки. Уже не ты толкаешь природу – она движет твоей рукой. Движет правильно, все быстрей и быстрей. Ощущения нарастают. Момент приближается. Мыслей нет. Одни только нервные окончания. Все, что закладывалось еще до рождения. Весь смысл. Все прежде дремавшее. Складывается в единый таран. Он готов пробиться. Ни малейшего шанса для сомнений. О!.. Неужели оно?! Так ведь… О! Вот как!! О-о-о!.. Слишком остро. Руке невозможно продолжать… Все заканчивается само по себе… слишком ударно… неужели так всегда?.. сильно… слишком много… мокро… жжется… освободился… о-охх!..

* * *

Здравствуйте! Мы говорим о запретном. И неизбежном.

Именно как неизбежное зло… скорее, нелепость… Да. Нелепость.

Именно как неизбежную нелепость, я воспринимаю мальчиков, наверняка не успевших еще пережить первый оргазм, но утомившихся уже курить сигареты – одну за другой. Мы тоже уставали курить. Порой я возвращался с коловращением в кишках от количества потребленного за один раз никотина. Другое дело, что в молодости действительно не знаешь, да и не хочешь знать, а в возрасте более авторитетном не можешь объяснить. Слушать не станут. Остается уныло наблюдать за следующими поколениями, быть свидетелями того же самого дерьма, которого когда-то вволю нахлебался лично. Приходится с горечью убеждаться в том, что каждому возрасту – свое дерьмо. А бывают еще такие какашки, без которых и возраст – не возраст. Попробуйте объяснить это родителям. Легче доказать детям бесполезность взросления посредством табака.

Удивляет другое. Нынешние дети настолько же модернизированы, насколько апатичны современные мне взрослые. Кажется, сегодня можно курить на людях в любом возрасте, а докуривать – прямо у подъезда собственного дома. После чего совершенно спокойно заходить в квартиру и вопить насквозь воняющей пастью, как и мы когда-то вопили:

– Ма-а! А пожрать есть че?!

Мы, прежде чем исторгнуть подобный вопль, часами бродили в окрестных лесах, жуя молодые еловые лапы. Тщательно соотносили объем выкуренного с количеством съеденного. То и дело дышали друг другу в нос:

– Пахнет?

– Пахнет.

– Черт… – досада была неподдельной, – сильно?

– Не-е… не очень.

– Ладно.

В ход шла очередная порция елок.

– А сейчас?

– Сейчас не пахнет.

– Точно?

– Ну… пока до дома дойдешь, вообще не будет.

– Клево.

Я бы назвал это уважительным отношением к процессу. Когда процесс отвечал взаимностью.

А нынче курево другое. Вонючее. Авторитета марок не чувствуется. Можно ли воскресить прежний восторг, сопровождавший сбор различных «бычков», ценность которых обуславливалась единственным атрибутом – длиной. А целые сигареты – так это вообще! Как-то мы с другом за раз выкурили целую пачку целых. Дело было на окраине вавилонов, в яблоневом саду(!). Сейчас там вздымаются паскудные многоэтажки.

Надо сказать, что рассматриваемая нами тема подвергалась всевозможному табуированию со стороны как отдельных лиц, так и стереотипов, принятых в обществе. Вот забавный случай из детства.

Очередная пьянка-гулянка у взрослых. Дети – с извечным любопытством и относительной невменяемостью – тут же. Над столом висит амбреобразный коктейль, состоящий из спиртного перегара, одеколона, духов, сигаретного дыма и свежего пота. Все – советское! Устав следить за призрачной смысловой нитью в разговоре присутствующих, под взрыв нелепого, грохочущего ржания (идет чей-то самодеятельный конферанс) выхожу на кухню и застаю одну из участниц шабаша – даму лет сорока, преподавательской внешности, типа всю из себя знатную – с зажженной сигаретой. Разночтения исключены настолько, что дама подпрыгивает, судорожно прячет руку с сигаретой за спиной и от переизбытка чувств почти полностью утрачивает накопленный хмель. Кажется, она даже покраснела.

– А что вы тут делаете? – глумительно вопрошаю я, изгибая стан с особым, свойственным детскому возрасту кокетством.

– Пош… – вроде бы начала дама, но тут смачная дымовая струя вытянулась прямо перед ее носом. – КУ! РЮ! – взвизгнула она и, вращая слезящимися глазами, добавила: – Да! А подглядывать нехорошо!

Все бивисы и батт-хэды мира могли бы позавидовать улыбке, которая неудержимо овладевала моим лицом в тот момент.

Я это к чему все рассказываю. В прежнем обществе могли курить сугубо и преимущественно мужчины. Женщина с сигаретой, ребенок с папиросой, смешение полов – ничего такого в Советском Союзе не существовало. В общепринятом понимании. А в частном – случались даже перверсии.

Для нескольких моих друзей выпускной вечер сохранился в памяти не за счет особой атмосферы или поэзии расставания с привычным жизненным укладом, даже не за счет количества выпитого или криков, якобы помогающих солнцу вовремя подняться. Первое, что вспоминается избранным случайным свидетелям, – это две одноклассницы, которые начали вдруг (правда, на достаточно целомудренном отдалении от праздничной толпы) целоваться взасос. Причем так умело и самозабвенно, что темный подспудный осадок юнго-фрейдизма, хранимый всяким нашим современником, немедленно пришел у очевидцев в движение, закрутился в невиданный смерч. Клочья его нет-нет да и проплывают до сих пор внутри повествующих о том замечательном вечере.

В конце концов, мы стремимся веселиться! Иногда, ради веселья, устраиваются целые революции. Разговоры о целях, смысле и всепожирающим гуманизме начинаются потом. А сперва нами движет тандем из стечения обстоятельств и личной подсознательной тяги к радостному абсурду. Можно прибегнуть к психологии, а можно – к астрологии: объяснений не найти. По крайней мере, очевидных объяснений.

Кто вот сможет объяснить мне, почему мы в третьем классе тотально пристрастились к курению? Кто опять же сможет логически обосновать факт полного отказа от курения, после того как всю нашу шайку-лейку успешно застукали и «сдали властям»?

Когда слухи о страшном ЧП, о феномене отдельно взятого, ничем не примечательного, но какого-то всего насквозь порочного класса набрали силу, было забавно наблюдать за преподавателями. Они старались держать себя естественно. Очень старались. И почти всегда у них получалось. Откровенный разговор о веревке в доме повешенного состоялся лишь однажды. Не выдержала молоденькая учительница пения (век буду помнить ее роскошные платиновые волосы и холеные кисти рук с многочисленными перстнями).

– Ребята, – к концу своего урока произнесла вдруг учительница пения несколько охрипшим голосом. Видимо, терпеть сил не оставалось. – Ребята… я слышала… вы… Это правда?

Все поняли все и сразу. Движения в классе прекратились.

– Мне сказали, что… Я слышала, вы… КУРИТЕ?!?!!? (Именно в такой последовательности шли знаки восклицания и вопроса после констатации.)

Отступать ей было некуда. Да и не хотелось.

– Пожалуйста… встаньте те, у кого… у вас… с кем вы… курите.

Напомню: мы говорим о времени, когда учителя в школах еще служили авторитетами для учеников. Такие понятия, как «встань», «дай дневник», «выйди из класса», «завтра – с родителями», даже не обсуждались.

Итак, приглашение состоялось. Класс – практически весь! – начал вставать. Фигуры учеников поднимались над партами со скоростью грибов, растущих после летнего дождя. По мере увеличения числа тех, кто вынужденно отрабатывал явку с повинной, лицо «певички» деформировалось. Как должное, она восприняла двоечников с галерки. Тяжелее дались обитатели из середины класса – особенно девочки. Апофеоз же находился на расстоянии вытянутой руки. Первую парту занимал я – один из лучших учеников в школе, абсолютный отличник класса.

Выше я, кажется, обмолвился, что никогда не забуду ее волосы, пальцы и перстни. Лицо ее, после того как мне пришлось оторвать свою задницу от стула, я тоже никогда не забуду.

– И ТЫ?!?!?!?!?! – завибрировала она.

Позабыв о манерах и вообще о приличии, учительница пения тянула ко мне указательный палец.

Рефлекс сработал. Я психически улыбнулся ей в ответ.