Читать книгу Трус и воля - Юрий Аленко - Страница 11

Да, решившись написать первую главу, дал себе волю писать и дальше. До завершения было далеко.

«В череде очерков пройдет перед Вами, уважаемый читатель – моя жизнь. С юности. Имена могут оказаться случайными. Ничего обидного я, уверен, не написал. Всем моим персонажам с легкой душой желаю благоденствия и счастья!»

VOUS MON RAVISSEMENT, MON TOURMENT!

Каких-нибудь несколько лет назад казалось, что вспомню без труда что угодно из своей жизни. Но нынче почему-то прошедшее начинает затуманиваться. И если раньше с легкостью соотносились различные события ушедшего, сейчас они путаются.

Начну с ранних лет, когда у девочек были интересны глаза и прически.

Забавно: в юности обращаешь внимание именно на глаза, выражение лиц, а чем старше становишься, тем более опускается взгляд, и наступает время, когда больше интересуют ножки. А что в тех ножках, когда глаза интересней стократ?

В конце 50-х мы жили большим семейством на проспекте Обуховской обороны в доме 75 в квартире 13 на 5 этаже. Тогда как-то бегалось просто и легко, а время ребята проводили на улице. Там бывала большущая угольная куча (уголь для котельной). И появлялось развлечение: забраться на самую верхотуру. А оттуда спускались, усевшись на пятую точку. Вряд ли у родителей такие забавы вызывали радость, но не запомнилось, как ругали.

В начальном школьном возрасте меня показывали музыканту, он нашел абсолютный слух. Советовал развивать. Об этих словах я узнал только спустя десяток лет, рассказала мама. А в то время меня спросили – что покупать: пианино или аккордеон?

Стараясь судить здраво, я сознавал, во-первых, что нас в трехкомнатной квартире 11 человек, что пианино, пожалуй, будет лишним. А аккордеон на пике популярности и, к тому же, дешевле.

Вначале педагог приходил к нам домой, но вскоре я был определен в клуб при Пролетарском заводе. Клуб в четырех трамвайных остановках. Меня часто сопровождал дедушка, поскольку аккордеон тяжел.

В клубе занятия шли веселее. Нас было человек 15—20, играющих на баянах и аккордеонах. Уже после первых месяцев учебы составлялись когда квартетом, а когда и сводным оркестром.

Игра в оркестре – дело увлекательное. Мы чувствовали себя профессионалами. А учитель Равиль Алексеевич, выступая в качестве дирижера, заставлял следить за темпами. Но оркестр все-таки частенько «загонял» венгерский танец №5 Брамса. Перед выступлением договаривались, что в случае, когда темп исполнения безнадежно ускоряется, дирижер делает знак остановиться.

Не всегда дирижировал учитель, иной раз дирижерская палочка оказывалась в руках одного из старших учеников.

Были в клубе и танцоры. Мне помнится один эпизод. Володя Гроссман в венгерке и красивых сапожках подошел ко мне, лихо щелкнул сапогами и что-то про венгерские танцы сказал. Не помню, что именно, но никак забыть не могу выражения тепла и дружества, которыми лучился этот чудесный юноша!

Прошло несколько лет, и занятиям на аккордеоне я по заведенной привычке отдавал в день не более четверти часа. Так многие мои товарищи делали. А когда проучился уже лет семь, и предстояло сдавать экзамены по окончании восьмилетки, объявил родителям, что возня с аккордеоном заканчивается. Меня поддержал папа, но было решено бросать не сразу, а после музыкального экзамена.

Нужно было подготовить «Романс» Петра Ильича Чайковского. Папа просил не подкачать, и я взялся за разучивание.

До того момента процесс состоял в проигрывании с листа, потом еще пару раз – и запоминалось. Но романс Чайковского вызывал какие-то смутные ассоциации. После очередного отыгрыша хотелось сыграть в другой раз, меняя нюансировку. И я оставался недоволен результатом.

Так до самого экзамена промаялся. Получил «5».

Праздник, конечно. И мы с моим дружком по аккордеонической части пошли в туалет покурить. Тогда курение табака было для нас делом запретным. Но мы чувствовали такие мощные крылья, что решили процесс курения усугубить обращением с матерными выражениями. Минуты две, наверное, мы входили во вкус, а потом заметили, что на нас с пристальностью огромными от изумления глазами смотрит неведомо как оказавшийся рядом Равиль Алексеевич.

Немая сцена!

Естественно, учитель пригласил нас в комнату для репетиций и объявил, что ни в коем случае не станет держать случившееся в секрете от родителей, которых и попросил вызвать.

Курение, сквернословие – и все это у сына! Отец ходил из угла в угол, в бешенстве размахивая руками, за окном редкими звонками ему вторили трамваи, мама пробовала успокоить, но вдруг поняла, что перед ней сын, допустивший практически преступление. «За что? Скажи за что ты нас? Почему ты такой?» – спрашивала меня, падая на диван.

Я каждую минуту стремился проводить на улице. А родители работали много, и дома оказывались нечасто. Папа, к тому же, учился на вечернем отделении Военмеха. В общем, дитя было без должного надзора. Однако детей в нашей семье любят.

Однажды, когда уже заканчивали восьмилетку, наша классная предложила на праздник Победы сходить в поход. Мы отправились, причем, я захватил с собой футляр с аккордеоном. Подобрать любую мелодию на слух было делом привычным, а ребятам нравилось напевать под аккомпанемент. Несли аккордеон поочерёдно. На остановках я играл.

При переходе из восьмого в девятый класс надо было выбирать школу. Выбрали родители. Школа была ближе к дому, к тому же, профилированная, с математическим уклоном. Но я-то стремился попасть в ту, куда пошли большинством ребята из нашего восьмого класса! Вышел небольшой скандал. Но поступить вопреки отцу не смог.

Впрочем, родители были правы.

В 1965 году на экранах кинотеатров появился замечательный фильм про ученых «Иду на грозу». Это был год, когда приходилось выбирать, в какой именно институт пойдешь. Передо мной стояла дилемма: или Театральный, или Политехнический. Политехнический – потому, что на день открытых дверей в этот институт собирались мои друзья: Юра Алексеев и Леня Разумов. Они-то были медалистами, а я обычный. И хотя по математике и химии у меня были твердые пятерки, пятерка была и по русскому и литературе, остальное тонуло в тройках.

Гений Даниила Гранина и прекрасная игра актеров в фильме тянули в обе стороны. Для решения сомнений пошел в драмкружок городского дворца пионеров. Там некто в сумеречной зале предложил прочесть что-нибудь. Что я знал наизусть? Конечно, из школьной программы что-то. После моего чтения слушатель от драмкружка покачал головой и объявил, что у меня решительно никаких данных! И это в первый раз повернуло судьбу в сторону от призвания.

В год, когда мы заканчивали школу, предстояло выдержать двойной конкурс в сравнении с тем, который бывал в ВУЗах до той поры. Мы заканчивали десятилетку, а рядом с нами подавали документы на поступление те ребята, которым пришлось учиться одиннадцать лет.

Готовились сами, речи о репетиторе тогда практически не было. Моя уверенность в знаниях математики была стопроцентной. Первый экзамен – письменная математика. Написав и сдав работу, я не сомневался в пятерке, ну, в крайнем случае – четверка была обеспечена. Но на следующий день обнаружил себя в списке двоечников!

Как разбираться, я не представлял. Зато была альтернатива при наличии ажиотажа – сразу перевести документы на вечернее отделение.

Казалось, конкурс был даже на подачу документов, важно было не прозевать. И я поспешил. Вскоре, не добрав нужного количества баллов, туда же перевел документы и Юра Алексеев. В случае зачисления на вечерний факультет, мы могли после окончания второго курса перевестись на дневное отделение, с понижением курса. Юра так и поступил. А меня ждали приключения.

На вечерний факультет мы с Юрой поступили легко. Из 25 возможных у меня лично было 24 балла. Причем, одного балла не добирал экзамен по непрофильной химии, остальные были сданы на пятерки. Удивительно, но Юрка набрал точно такой же балл.

Предстояло устраиваться на работу. Поступил лаборантом при кабинете физики в одну из ленинградских школ. Начались трудовые будни. Утром – в кабинет физики, вечером – в институт. Вся жизнь проходила в поездках, Политехнический – на другом конце города. Это больше 20 км, да при том, что на метро только две станции: от Московского вокзала до Финляндского. Остаток пути преодолевался наземным транспортом. Это была песня!

Первую сессию сдал на пятерки. Ведь нам предстояло переводиться на дневное, а с тройками перевестись невозможно.

Неудачная история с Валерией осложняла жизнь, конечно, но учебы не коснулась. Мы были в одном ВУЗе. Факультеты разные, и мне все казалось, что она где-то рядом, и неловко от того, что ее не замечаю.

Вторая сессия сдана с успехом. Летом укатил на Черное море, где был с Володей – двоюродным братом – с недельку, а потом решил съездить к деду в станицу Марьинскую на Ставрополье. Дедушка Семен обрадовался. Хотя я был молодой здоровый остолоп, он не позволял делать что-либо, кроме как рвать малину или съездить на велосипеде за хлебом. Хлеб там белый, вкуснющий. А яблоки страшно дешевые, их отдавали перекупщикам почти даром, ведро – за десяток-другой копеек.

Станица Марьинская в полусотне километров от Пятигорска. Регулярно курсирующий автобус позволял совершать наезды. В ясную погоду Эльбрус в Пятигорске виден розовой дельтой на горизонте. Все города края в пределах досягаемости, билеты продавались за копейки, и можно было в один день оказаться и в Минводах, и в Кисловодске.

Осенью снова Политехнический. Сессия сдалась на отлично. Наступила пора каникул. В Новый год абсолютно нечего делать, и я стал ходить в кинотеатр. Во всех кинотеатрах показывали одну и ту же кинокартину, не надо было далеко ехать, потому что кинотеатр «Спутник» рядом с бывшей школой, всего в пяти остановках на автобусе.

Тогда студенческая карточка на все виды транспорта стоила три рубля. Она всегда была в кармане, давая свободу перемещаться в любой район города.

Поехал к Володарскому мосту, а в кинотеатрах шел замечательный фильм «Я вас любил… или сочинение на вольную тему». Светлый такой фильм. Но я не собирался смотреть его второй раз.

Скучно дома. Кино что ли посмотреть? Поехал к «Спутнику», а там та же картина: «Я вас любил… или сочинение на вольную тему». Ладно! Что делать? Взял билет, благо билет по 25 копеек, и пошел второй раз.

Смотрел вполглаза. Потом стал следить за музыкальным развитием действия. И этот фильм стал надолго светочем, почти наркотиком. Довлело и то обстоятельство, что Валерия была музыкантшей, любит классику, Баха. Как-то все не доходило до посещения филармонии или Капеллы – честно признаться, лень и боязно. А в кино – чудная музыка балетов Петра Ильича!

Гостиный двор, не чета нынешнему, был в конце 60-х демократичен, доступен и прост. На углу Невского и Перинной на первом этаже отдел грампластинок. В нем подолгу продавались одни и те же, но, как вскоре для меня выяснилось, все-таки шедевры.

Сумок через плечо не встречалось, так что по городу передвигался, имея в руке портфель достаточно вместительный для учебников и тетрадок – места хватало и пластинкам. Захожу как-то раз в Гостиный двор, и нахожу этот музыкальный клондайк. С тех пор тот рубль, который определялся на обед, уходил на покупку пластинок.

Проигрывателя дома нет, только магнитофон, купленный мамой в подарок за окончание первого курса. И я ходил через дорогу в квартиру двоюродного брата Миши – он давал мне ключи, там была радиола, и можно слушать музыку, находясь в одиночестве!

Первой пластинкой оказалась с подборкой сцен из балета «Спящая красавица».

В нотном магазине рядом с Домом книги можно купить из собрания сочинений Петра Ильича Чайковского любую книгу. Чайковский был блестящим музыкальным критиком. Я стал читать из того собрания. У Чайковского часто встречались похвальные отзывы о музыке Вольфганга Моцарта.

Правда, в моей коллекции ко времени приобретения альбома с тремя пластинками симфоний Моцарта была уже Первая симфония Петра Ильича. До сих пор не нашел ничего столь чарующего!

А вот симфонии Вольфганга Теодора Амадея Моцарта были все на одно лицо! Как так? Чайковский ими восторгается, а у меня вызывают недоумение?

И я стал слушать одну и ту же симфонию подряд два, три, четыре раза. И… влюбился! Нет, теперь невозможно спутать 25-ю соль-минорную симфонию с такой же 40-й!

Я курсировал по Ленинграду, и вот у Гостиного двора на остановке троллейбуса увидел Виолетту Хуснулову. Исполнительницу главной роли в магическом фильме «Я вас любил». Виолетта стояла в компании с одной девушкой. Направлялись, как выяснилось, к Московскому вокзалу.

Кто не смотрел фильма «Я вас любил… или сочинение на вольную тему», много потерял! Рекомендую! Хоть фильм отнесен к разряду для детей и юношества, лично на меня фильм оказывает действие магическое!

Виолетта снималась еще в одном фильме той поры, он о Мариусе Петипа и называется «Третья молодость». У девочки пронзительно синие глаза. Конечно, у каждого свой эталон красоты, но для меня она именно пронзительно красива.

Увязался следом, и скоро мы с Виолеттой ехали в электричке, она жила рядом со станцией Фарфоровский пост. Дом был в каких-то четырех километрах от моего, правда, по прямой. Виолетта всю дорогу старалась избавиться от моего присутствия. Но я таки проводил ее до дверей дома.

Ухаживание за балериной – дело непростое. У меня так и не получилось. Хотя в то время на несколько месяцев я, наверное, стал достопримечательностью улицы Зодчего Росси, помногу часов подпирая стену, держа в руках цветы или пластинки.

Впрочем, вскоре не нужно было занимать руки, потому что о моем существовании узнала одна из педагогов училища. Вера Леонтьевна через вахтершу предложила мне передавать Виолетте цветы и пластинки. И за несколько месяцев я перетаскал их множество.

Иногда Виолетта появлялась в компании со своими друзьями. Я увязывался за ними, ловя глазами чудесный профиль молоденькой балерины. А к моменту, когда мне предстояло сдавать экзамен по математике, у них ожидался выпускной спектакль в Мариинке.

Накануне того дня мой двоюродный брат Володя дал 8 рублей. Это были довольно большие деньги. Почему Володя дал их, так и осталось неясным. Но мне пришло в голову, что смогу купить гвоздики для Виолетты.

Утром я отправился на экзамен. Экзамен сложный, многие его не сдали, а я был, вроде бы, и готов, но казалось, что мое место у Кировского театра, у Мариинки, что я опаздываю. Поэтому подошел к нашему преподавателю Овчинникову, вернул ему билет с вопросами и сказал: «Олег Николаевич! Мне нужно идти, я не могу сейчас сдавать экзамен». Он сказал: «Но вам придется пересдавать его осенью!» – «Да, конечно», – прошамкал я и устремился прочь.

Накупив гвоздик, наконец, оказался у вожделенного театра. Спектакль начинался вечером, и я все время до начала прошатался около. Наконец, когда стало ясно, что все участники выпускного спектакля уже внутри театра, я просто отнес цветы и попросил администратора передать Хуснуловой.

Стояла чудная солнечная погода, конец июня, пора белых ночей. И такая прозрачная ночь уже стала опускаться на Ленинград, когда ватага учеников Вагановского училища высыпала на площадь перед Кировским театром. У Виолетты в руках была часть моих гвоздик, очевидно, остальными цветами она поделилась с подружками. От их группы отделился статный парень, он подошел ко мне, назвался Валерой и сказал, чтоб я не волновался, что здесь у Виолетты только друзья, и что сейчас они намерены идти пьянствовать в общежитие училища. Меня не приглашали, и там мы и расстались, как оказалось, до конца осени.

Разумеется, к той белой ночи я знал уже и музыку Рахманинова, и музыку Римского-Корсакова, Брамса, а вот Баха было пока в коллекции совсем немного. Дни проходили в ожидании сладких моментов свидания с радиолой. Мама купила и радиолу, когда узнала об увлечении музыкой.

По утрам просыпался пораньше, часов в 5, а когда и в 3 уже был на ногах. Включал радиолу и слушал музыку. Уровень звука ставил на минимум, чтоб никому не мешать!

Потом шел на работу, оттуда – в институт, и снова – к радиоле. Слушал музыку до первого, а когда и до второго и третьего часа ночи. Так проходили дни, проходили недели, так прошло несколько месяцев. И я, не испытывая дефицита сна, был совершенно счастлив! Голову каждую минуту полнили волшебные звуки. Когда это были не звуки воспроизводимой с пластинок музыки, звучала музыка своя, приводя в совершенный восторг!

И я задумал стать композитором.

Недолгие колебания, и я направил стопы в ленинградскую консерваторию. Выслушал один из проректоров. Я просил принять меня в консерваторию. Передо мной стоял пожилой мужчина одного роста со мной (лет сорока, на самом деле, но в моем тогда юном возрасте сорок лет представлялись почти старостью). Он выслушал слезную просьбу и указал на стоящий в кабинете рояль, предложив сыграть.

– Сыграть? – опешил я – Но я на рояле не умею! – за окном было лето, и слышно было пение птиц.

– А на чем умеете? – проректор смотрел испытующе.

– На аккордеоне.

– Ну, поскольку вы задумали стать композитором, вам все же более подошло бы умение играть на фортепиано. Знаете что, молодой человек, тут неподалеку есть музыкальное училище имени Александра Порфирьевича Бородина. Отучившись в нем, вы смело можете поступать в консерваторию!

И я пошел в училище Бородина, Александра Порфирьевича. Там сообщили, что получить образование в училище практически для такого уже восемнадцатилетнего перестарка невозможно. Что гораздо перспективней учиться у частного педагога. Дали телефон, сказали, что учительницу зовут Инна.

Инна проживала вместе с мужем, маленьким ребенком и матерью на 4-й Советской улице. Договорился о занятиях раз в неделю с месячной оплатой уроков в сумме 16 рублей. Пару лет спустя узнал, что на самом деле за уроки Инна берет с ученика в месяц не 16, а 20 рублей. Конфуз, конечно, но Инна отказалась брать доплату.

Замечательная музыкантша, Инна была ученицей блестящей пианистки Есиповой. И под руководством Инны за полгода я прошел путь 5-ти классов музыкальной школы. Об этом стало известно после устроенного Инной экзамена, на котором были ее товарищи-музыканты.

Надо признать, что в то время я уже не работал. Мама разрешила, когда после серьезного со мной разговора стало ясно, что хочу бросить институт с тем, чтобы учиться на композитора.

Мама решила, что бросать институт не нужно, но что работать мне на время учебы не обязательно, более того, что она будет платить и за частные уроки.

Мама покинула мир в 2003 году. Я остаюсь перед ней виноват, да и перед отцом – тоже. А папа моих занятий музыкой в студенчестве не одобрял, ему мешали звуки пианино.

Мама была классным врачом-терапевтом и почти до самой смерти работала, даже когда была на пенсии – не хотели ее отпускать! А папа преодолел путь от чернорабочего, учась на вечернем в Военмехе, до начальника цеха завода «Большевик». Цельный и волевой человек!

Когда приглашенные моей учительницей педагоги, конклав музыкантов определили мне класс как после 5 лет обучения в музыкальной школе, Инна задумала показать талант своему знакомому композитору. С ним они учились в консерватории. Мне сказала, что нужно что-нибудь сочинить для того, чтоб не идти с пустыми руками.

Она немножечко, наверное, не доработала, выпустив меня с тем ничтожным опусом, который я вымучил, придумав банальное оформление романсом пушкинского стихотворения «Слеза». Получившуюся муть попытался представить на встрече композитору, тот поморщился и сказал Инне негромко о том, что ничего особенного во мне не находит.

Мягко говоря. И это был второй случай, когда я поверил специалисту в то время, когда надо было верить в себя!

Конечно, я не бросил заниматься сразу, а еще года полтора телепался, занимаясь через пень-колоду все меньше и меньше, находя причины для отлыниваний. И когда все-таки стал устраиваться на работу в марте 70-го, будущий начальник Рэм Анатольевич Житников, узнав о том, что я еще и музыке учусь, кинул взгляд, и заметил: «Это совершенно невозможно!»

Но лаборантом кафедры Квантовой электроники в Политехнический я был принят. С тех пор жизнь повернула в другую сторону.

В конце ноября 68-го случайно узнал, что Виолетта занимается с ансамблем Моисеева в спортивном зале одной средней школы, специально приспособленном для танцев. Отправившись туда однажды, так же случайно застал всех на месте. Ждать пришлось с полчасика. После чего Виолетта, уже знавшая о том, что я здесь, нашла компанию для похода в кино.

Кинотеатр был «Колизей», что смотрели, уже не помню. Помню только, что главное было не на экране, любовался на профиль пленившей меня девушки. Зал местами надо мной потешался. Впрочем, были и такие, что находили мое поведение романтичным.

Преследовать Виолетту с ее спутником я не стал.

А зимой гонялся за тенью. И чтобы не праздновать труса, шел в очередной раз за фетишем.

Одна такая девушка, когда я увязался за ней, согласилась слушать взволнованные речи о том, какая чудесная Виолетта и как я увлечен ее глазами. Я проводил девушку до парадного подъезда ее дома на Охте, где мы стояли на морозе, и она целый час мерзла, а я все говорил и говорил. Наконец, сосед высунулся из форточки и прокричал мне:

– Что ж ты, парень, ведь совсем девушку заморозил!

Я опомнился, и мы расстались.

Чудесная девушка! Чудесная встреча! Она так терпеливо и с таким вниманием слушала! Вот скажите, как не любить этот мир после таких встреч?