Читать книгу Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов - Страница 7

Еще в середине дня Николаю Александровичу доложили, что все командующие фронтами стоят за его отречение. Так что предложение думцев не явилось не-ожиданностью.

Манифест об отречении был фактически готов и содержался в его голове. Оставалось решить, в пользу кого передать трон и страну в придачу. В пользу царевича Алексея? Но сколько лет осталось жить мальчику? Лечащий врач Федоров заявил от имени науки, что царевич проживет совсем мало, еще около четырех лет. У дочерей не было склонности к политике. Они могли делать уколы раненым бойцам, рисовать, петь, танцевать, вышивать гладью, но от государственных дел их клонило в сон. Кому же отдавать? Брату Михаилу? Но он, кажется, нерешителен и трусоват, к тому же заядлый музыкант. Заберется в палатку на военном плацу и, пока идут учения, станет терзать гитару. Трень-брень, до мажор, ре минор… И к концу дня из расстроенных струн выйдет какой-нибудь милый музыкальный сквознячок – вальс или мазурка. Чем-то похож на меня. Живет иллюзией. Но у меня хотя бы есть ум, который наедине говорит мне правду. Есть ли ум у Михаила? Да разве у монарха должен быть ум? Совсем не обязательно. Должна быть интуиция. У меня ее, кажется, совсем нет. Плохо. Спать хочется.

Государь, подумав, открыл принесенную ему папку. Почувствовал, что внутри зазвенел велосипедный звоночек – солнечное сплетение сжалось, руки затряслись и во рту пересохло. Вот он, страх! Да, пожалуй, это не просто страх, а полновесный ужас. Морская волна неожиданно подскочила до девятого вала, который нарисовал господин Айвазовский. Только море было не снаружи, а внутри. Огромная гневная масса обещала снести обломок разума, за который уцепился растерзанный человек. Всему конец! Семье, России, миру!.. Как же так? Как отречься? В пользу кого? Ведь никто не подходит! Одно дело – изображать богоизбранного бюрократа прилюдно, а совсем другое – остаться со своей совестью наедине!..

Гучков не обманул. Листок был один. Напечатанный на пишущей машинке. Отречение в пользу Алексея. Но нет. Это мы сейчас поправим. Так нельзя. Я никогда не отдам своего мальчика на растерзание Государственной думе. Никогда не отдам министрам. Лучше Михаил. На него всё взвалим, его не жалко. Он, правда, всё провалит. Страны не будет, но вальсок-то останется!..

Приставив очки к носу, государь вчитывался в текст собственного отречения, написанного чужими людьми. В кабинете Председателя, где депутаты курили и дрожали от массы людей, переполнивших залы и коридоры Таврического дворца, составили эту небольшую поэму. Депутат сидел на депутате. С глазами, опухшими от бессонницы. С головой, свихнувшейся от вопроса: как при полете в яму избежать падения? Зависнуть на полпути. Но где парашют? И тут же испуганная машинистка в белой блузке с запахом пота, которые издавали ее подмышки, била клавишами надиктованный ей текст… А потом рассказала своему жениху о письме, которое она печатала.

Отречение пахло не только потом. Оно пахло дорогим табаком, смешанным с запахом дешевой солдатской махорки. От этой смеси тошнило.

– …вы не должны ни о чем беспокоиться, господа, – произнес генерал Рузский, разливая коньяк по рюмкам, – Государь – не враг самому себе. И он лучше нас понимает, что теперь нужно России.

В это время из кабинета государя раздался какой-то шум. Граф Фредерикс, погруженный в невеселые размышления о своей дальнейшей судьбе, вздрогнул и поднялся со стула… Быстрым шагом пошел в кабинет, и через минуту думцы услыхали его взволнованный голос:

– Врача!.. Скорее!..

Шульгин и Гучков переглянулись.

– А вот будет номер… Если государь император того… Умрет сейчас от кондрашки! – сказал Рузский.

Встал. Одернул на себе китель. Его расслабленность перешла в наигранную ярость.

– Сидеть! – страшно закричал он думцам. – Вы убили его… своей демократией!..

А вот это уже серьезно, – подумал Гучков. – Здесь нам костей не собрать. Если монархистов называют демократами, то жди виселицы.

Иллюзорный выход из кризиса, который содержался в картонной папке, в случае смерти государя становился запутанным, как отражение в разбитом зеркале. Выход искажался, двоился и троился, грозя не только подрывом управления, но и, пожалуй, полным внутренним хаосом. Выходит, что он и Шульгин убили Николая Александровича своим напором. Предположим, что трон унаследует малолетний Алексей при регенстве Михаила. Что тогда? Тогда депутатов, как цареубийц, посадят или казнят. А думе кирдык, всем фракциям и политическим оттенкам. Есть, конечно, свидетели, что с думской стороны не было предпринято ничего, что обещало бы трагический исход. Но все же ситуация была некорректной. Поздний приезд ночью. Вызывание государя на разговор в начале первого, когда нужно или спать, или мучиться бессонницей. Дворцовый переворот воплотился в августейший труп. В лучших монархических традициях России и всего мира. Когда уже закончится это средневековье? – тоскливо подумал Гучков. – Нету мочи терпеть. Когда мы уже перейдем ко всеобщим выборам? И попросим на трон достойного цивилизованного человека? Чем-то похожего на меня?

– Это скандал, – прервал его размышления Шульгин.

Он был бледен. Редкие волосы, зачесанные на лоб, лоснились от пота. Только закрученные усы провинциального фата по-прежнему кричали о мнимой победе.

В гостиную вошел министр двора.

– Прошу вас уйти, господа!.. – граф Фредерикс навис над ними, как тень отца Гамлета. – Государю императору нездоровится!..

– А наш документ? – выдохнул Шульгин.

– Он будет рассмотрен по выздоровлении.

И соврал. Пока потерявшего сознание Николая Александровича клали на кожаный диван, министр двора сжег листок с отречением на свече, что стояла на столике у окна. А потом долго махал руками и даже дамским веером, разгоняя едкий дым.

Шульгин надел свое легкое пальто из английского сукна, Гучков – шубу. И оба вышли на ветер, опустились с вагонной площадки в чернильную ночь, где текст был написан так плотно, что сливался в непроглядную тьму. Но тут вспыхнул магний. Гучков закрылся от него руками, а Шульгин надвинул котелок по самые брови. И тут же подумал: А зря!.. Уже и журналисты пронюхали! И фотографа с собой привезли. Наши снимки будут на первой полосе завтрашних газет. Но хорошо ли это?

– Хорошо, – ответил на его мысли Гучков. – Нас не смогут повесить без общественного скандала.

«А что трупу общественный скандал?» – хотел возразить Шульгин, но решил не пререкаться. Он почувствовал, что смертельно устал. Все было зря. И бессонные ночи в кабинете у Родзянко, и сочинение манифеста, и поиск царского поезда в занесенной снегами стране.

Опять зажегся магний. На путях стоял фотограф со своей треногой. Толпа журналистов, человек восемь или десять, обступила их со всех сторон.

– Какова цель вашей миссии?..

– Что сказал государь император?

– Когда начнется наше наступление?.. Немцы будут разбиты?..

Вопросы запрыгали и зазвенели, как медяки в кошельке.

– Победа не за горами, – важно ответил Гучков. – Она – на расстоянии вытянутой руки.

– Это ваше личное мнение?..

– Это мнение Ставки. Позвольте нам пройти, господа, – Гучков оттеснил от себя журналиста, толкнул фотографа и, запахивая на груди незастегнутую шубу, поспешил к своему вагону.

Шульгин замешкался.

– Каково настроение государя императора? – обрушился на него булыжник бесполезного вопроса.

Василий Витальевич с тоскою взглянул на Гучкова, который успел подняться в вагон.

– Государь работает с документами, – ответил Шульгин.

– Но ведь в Петрограде революция! – возразил журналист. Глаза его горели жаждой пустоты, потому что любая новость пуста – ее легко заменить на другую. А через день забудутся обе.

– То, что несколько сот человек вышли на улицу… это вы называете революцией? – и Василий Витальевич саркастически усмехнулся.

– Говорят, в городе нету хлеба!..

– Говорят, что кур доят. Дешевого хлеба нет, это верно. А дорогого в избытке.

– Значит, все хорошо?

– Не всё. Но будет. Будет всем хорошо. Очень хорошо. Вы сами потом спасибо скажете…

– Двести пятьдесят тысяч бастующих… – сказал кто-то с тоской.

– Врут. Это Англия распространяет слухи. Всё. Спасибо. До новых встреч…

Неся под нос околесицу, Шульгин запрыгнул на вагонную площадку и ввалился, как сугроб, в тамбур. Сзади захлопали, как снаряды, вспышки магния. Закрыть бы все газеты, – подумал он. – И моего «Киевлянина» в придачу!..