Читать книгу Закрытие Америки - Юрий Бриль - Страница 1

Правила сёрфера

Хороший денек обещался, не совсем обычный. Серега протянул таксисту 10 миль песо, а он сказал: нет сдачи – и денег не взял.

– Не верю! – восклицал мой друг режиссер. Мы шли по одной из центральных авеню Вальдивии и пытались осмыслить это невероятное событие. – Не верю в таксистов, которые возят бесплатно.

– Наш таксист поступил бы иначе.

– Даже если бы было чем сдать.

– Вот-вот!.. Что-то здесь не так…

– Может, он коммунист?.. Ну и в знак солидарности, узнав, что мы из России…

– Спроси у Пинночета, где эти коммунисты.

Как, неужели не всех?.. Трам-та-та-та-там! – на этот сакраментальный вопрос ответили барабаны. Весело молотят, пританцовывая на ходу, юные и не очень барабанщики, вокруг них вьются, крутят попками девочки топлес. Улицу заполонил народ: взрослые и дети, мужчины и женщины, собаки… Я было подумал: вакхическое шествие или какой-то чудом сохранившийся ритуал, уходящий корнями в далекое индейское прошлое. Нет, демонстрация трудящихся! Пригляделись к стикини – такие маленькие наклейки на сосках у девочек – там серп и молот. После чего обратили внимание на красные знамена – те же серпы и молоты. Какие еще вопросы? Правильная ориентация: «Верной дорогой идете, товарищи!»

Больше всего на свете латиносы любят стучать в барабаны.

Юный барабанщик Педро началвыстукивать свои первые самбо-ритмы на седьмом месяце в животе у мамы

Иногда просто так стучат, но чаще с определенной целью. Сначала стучат где-нибудь в парке под раскидистой секвойей, собирают толпу. Потом выстраиваются в колонну и идут на центральную площадь. Митинг, как правило, скучный. Какая-то пародия! Где пафос в речах, где проклятия буржуям, где клятва верности ленинизму, где, наконец, «Марсельеза», хотя бы тихонечко, вполголоса?.. Наши коммунисты, увидев такое, сплюнули бы и отмежевались.

– Не понимаю, что вам еще надо? – недоумевал Серега. – У вас стейк подают – 500 грамм. Куда больше?

– И какой стейк, заметь!

Коровки, не зная комбикормов, пасутся по всей Патагонии и нагуливают стейки превосходного качества. Со стейками мы разобрались: распиливали один на двоих – и нам хватало. А вино?!.. Прилавки рушатся – сотни бутылок от полутора долларов – какую выбрать? Мы подходили к владельцу магазина: «Пердонас, сеньор, сам-то ты какое пьешь?» В какую бутылку он тыкал, ту и покупали. И ни разу не ошиблись. Удивительно – вино из винограда! Наш в меру изысканный, воспитанный на портвейне «три семерки», вкус зашкаливало. Нам говорили: вино с надписью rezerva (резервное) – хорошее вино, бутылки с глубокой жопкой (вогнутым донышком) содержат более качественное вино, чем с плоской. Не такие простачки, чтобы на слово верить, – проверяли на практике. В чем и преуспели.

На широких улицах-полянах накрыты столики, дамы и сеньоры потягивают пивко (тоже, между прочим, отличного качества), витрины магазинов зазывают oferta(ми) (товар по выгодной цене). И что характерно, цены соответствуют нашим возможностям – да весь магазин могли бы сгрести! (А нам это надо!?) За спиной у Сереги рюкзачок, в нем видео- и фотоаппаратура, пачки перетянутых резинкой аргентинских песо, ну и доллары, разумеется.

– Флаги, обрати внимание, не побитые молью, не выцветшие.

– Уровень протеста соответствует уровню жизни.

Все классно, все соответствует. Послушайте, какого рожна вам еще надо?!.. Политические требования? Вот оно что?! Но это же абсурд! И в Чили, и в Аргентине на выборах победили социалисты. Невероятно, но факт: оба президента – бабы! (К слову, в Коста-Рике и Бразилии – тоже). Ребята, успокойтесь, вы уже добились всего, что только возможно.

Южная Америка радушно обнимала нас. На все мы смотрели сверху и вскользь, ни на чем особо не останавливая взгляда. Мы – путешественники, уехали от своих проблем, и не для того, чтобы вникать в чужие, тем более которых нет и не может быть.

Как учил меня мой наставник по сёрфингу Балу, выбирай волну, которую можешь оседлать, – и догоняй. И научись предчувствовать момент, когда волна подхватит тебя. Не упускай его. А когда ты на гребне и волна понесла – получай удовольствие. Получать удовольствие – это и есть главное в жизни.

В тот день мы еще сплавали на прогулочном катамаране. Обещанных интернетом фьордов в Вальдивии не оказалось, зато лиман выглядел весьма живописно. Мы сидели в каюте у открытого окна, любовались красотами, пили вино и услаждали свой слух музыкой и пением, что негромко доносилось с палубы. Два певца, сменяя друг друга, пели про любовь и кровь. Принесли куранто. Опять! Куда столько?! Пару часов назад мы уже боролись с этим удивительным блюдом. В тазиках, что нам подали, было три десятка ракушек, мидии и трубачи; увесистый кусок копченой свинины, полкурицы, макароны, початки кукурузы молочной спелости, картошка и прочие овощи. Победив куранто, мы как нельзя лучше разобрались в особенностях чилийской национальной кухни. Особенность-то одна: всего – да побольше. А нас еще удивляло, почему в Чили так много толстяков и толстушек.

Пошатываясь и широко по-маримански расставляя ноги, мы сошли на берег. Оглядели заплывшими глазами набережную…

Тут кипела праздная жизнь. Толпы гуляющих, музыканты, клоуны, жонглеры…

Нам бы вернуться домой, в хостел, – назавтра билеты в Сантьяго, следовало приготовиться к дороге: зарядить аккумуляторы, сбросить отснятое на хард-диск. Но мы увидели морских львов и котиков, и нас повело опять снимать. Даже не знаю, почему. На островах Огненной Земли наснимались мы этих ластоногих до изжоги. В Вальдивии, конечно, иной поворот, львы и котики особые – городские, как собаки или кошки. Днями они нежатся на сделанных для них плотиках, а плюхаются в воду только для того, чтобы поплавать в удовольствие или подхарчиться. На набережной, у самой воды, удачно расположился рыбный рынок. Рынок, надо сказать, исключительно богатый, такого разнообразия морских гадов я не видел даже в Акко. Разделывая рыбу, торговцы бросают животным потроха и головы. Ни к чему теперь им гоняться в море за рыбой. Полагаю, они уже и забыли, как это делается. Эти ластоногие ленивцы казались нам весьма забавными. Надо сказать, и люди, которые нам в тот день встречались, были трогательно милы: молодая пара приглашала нас в гости, обещая угостить настоящим поила маринас (супчик из морепродуктов), молодой человек приятной наружности и манерами английского аристократа предлагал нам прогулку по лиману на своем катере и совершенно бесплатно. И мы со всеми братались, всем тоже чего-то обещали и чувствовали

себя обласканными всеобщей любовью гражданами мира. Серега, гражданин Израиля, говаривал: «В любой стране я чувствую себя как дома». Никаких сомнений, Вальдивия подтверждала его высокий статус бродяги, помощника ветра. Ну и мой тоже, поскольку я находился рядом с ним, хотя бы в какой-то мере. Наши камеры были нацелены на морских котиков и львов, которые с удовольствием нам позировали. Шлеп! – из воды на камень набережной выплюхивался этакий килограммов под триста мешок с усатой мордой, туго набитый отходами рынка. Они забавно почесывались, протяжно зевали, жмурились на солнце… И мы рады стараться, в упор палили изо всех камер. Я уже заглянул своим Canon в самую пасть зевающего жирняги – фу, как она смердела рыбьим перегаром, даже отнесло! Баста, хватит, дальше некуда – гланды. И нехотя отклеил глаз от камеры. И тут передо мной – уже как в тумане – возник Серега.

– Рюкзак украли! – тихо, без всякого выражения, сказал он. Но весь его вид кричал, особенно громко и нелепо вопила вздыбленная шляпа. «Не верю!» – хотел я крикнуть моему другу режиссеру, но вместо этого снял с него шляпу – волосы торчали, как пружины у лопнувшего дивана.

А ведь нас предупреждали. Да мы и сами знали, сами других предупреждали и были предельно осторожны. Серега в туалет ходил с рюкзаком, штаны снимал, но рюкзак оставался на плечах. В каком-то приступе идиотского охотничьего азарта, в минутном помутнение рассудка – память в камерах кончилась, а он продолжал строчить смартфоном… Будто Луна вдруг повернулась оборотной стороной, задницей – и все ахнули, увидев какая она… О-о, такое увидели!.. Словом, мир враз померк, стылый антарктический ветерок просквозил в ветвях тысячелетней секвойи – и беззаботно щебетавшие в ее кроне мелкие пичужки попадали на землю мерзлыми комочками… Весь этот праздно шатающийся бомонд враз исчез, подобрался клоун Родриго вместе со своими клоунскими шариками, пищалками и надувашками, убрался восвояси саксофонист Педро, растаяли в предвечерней дымке кружившие голову его фиоритуры, морские львы уплыли, птицы улетели. Где эти милые приветливые сеньоры? Где эти дамы с многообещающими улыбками? Пропал рюкзак – их след простыл. Похоже, все они – участники постановки, разыгранной специально для нас. Отработали – свалили, теперь получат гонорар. Из нашего рюкзачка. Да, сыграли как по нотам. Подозреваю, что и эти морские ленивцы исполняли далеко не последнюю роль.

– Халявщик! – крикнул я вслед уплывающему льву, который еще успел сглотнуть не глядя с лету рыбью требуху, брошенную торговцем.

Владелица кафе по нашей просьбе позвонила в полицию. Минут через десять подъехал джип, в нем трое карабинеров в зелененьких,

чистеньких формах с пистолетами на боку. Начали составлять протокол.

– Итак, что украдено?

– Всё.

– Всё – это что?

– Всё – это фоторюкзак.

Такой рюкзачок – мечта любого фотографа (чилийский, разумеется, не исключение). Продукт высоких израильских технологий цвета голубоватой березовой дымки с искоркой. Всем своим видом он говорил: надень меня. И устоять невозможно. Гибкими лямочками, опушенными изнутри сереньким девственным пушком, он нежно обнимал плечи. Надев его однажды, уже ни за что не хотелось снимать. Каждый раз, как впервые, Серега с трепетом расстегивал молнию, раздвигал дрожащими пальцами телесного цвета мягкое и вместе с тем упругое лоно, вставлял кеноновскую «эльку» 30 на 70. Или доставал, оглядывал ее, щуря глаз, дышал на просветленное, отливающее синевой стеклышко, пока не проступала на нем влага, тогда легким нежным касанием подбирал ее стерильной салфеткой. Или опять вставлял. Там еще в потаенных глубинах нежились фото- и видеокамера, цейсовский ширик, японский «sigma», телевик, профессиональные диктофон и микрофон. И уже на самом дне 4 тысячи баксов, 10 пачек аргентинских песо, обменянных по исключительно выгодному курсу. Но даже не это самое ценное, что было в рюкзачке. Там упакованные в хард-диск хранились полтора месяца съемочной работы, 800 гигов фото- и видеоматериала. Мы пропахали Огненную Землю, совершили несколько треков по Андам: поднимались на Фицрой и Торрес дель Пайне, исколесили Патагонию вдоль и поперек.

Наши труды, казалось, были вознаграждены: представьте, плывем по озеру на Огненной Земле с нашим другом Франциско – навстречу рептилия раза в три больше нашей лодчонки. Включили «соньку» – все засняли, как шумно дышит, как гребет лапами, как отплевывает воду. Потрясающий план! И где он теперь? Какие свидетельства мы можем предъявить научному миру? Бла-бла-бла? Кто поверит? Украли сенсацию гады!..

Список украденного составлялся около часа с особой тщательностью. Все переписали, вплоть до китайских салфеток и жидкости для протирки оптики. Затем мы сели с карабинерами в джип и поехали в их ментовку, в одно отделение, потом в другое; сидели, чего-то выжидая. Тут старшему позвонили на сотик – карабинеры сорвались с места, прыгнули в джип; мы тоже. Прямиком к набережной через парк, перескакивая через бордюры, по траве, пугая птиц и зайцев… Во работают: уже и след нащупали, очевидно, где-то тут в кустах, в зарослях ежевики, прятался преступник. Будем брать! Впереди с кольтом в руке, грациозно потрясывая пузцом, бежал капитан Валентино. Слева и справа от него, стволы наизготовку, два карабинера, за ними Серега, потрясая набухшими от ярости кулаками – ну, хана тебе, жалкий воришка! Я прикрывал группу захвата, на спине болтался мой рюкзачок, в одной руке Сanon 7D, в другой – Серегина шляпа – в машине оставлять вещички я поостерегся, мало ли. Красиво бежали, жаль, никто нас не снимал на пленку, получился бы полноценный детективный план. Пробежали, сделали круг, вернулись к машине и уехали. В итоге нам выписали справку о том, что мы лохи и нас обокрали.

– Ну и что в сухом остатке? – я достал свои личные баксы, надежно, как советовала Ольга Ивановна, зашитые в трусы, пересчитал – тысяча, плюс кредитная карточка, на ней еще тысячи полторы. – А ты говоришь, всё. Твой рюкзачок – далеко еще не всё.

– Хорошо, что я права положил в штаны, – обрадовался Серега, сунув руку в карман.

– А паспорт?

– Паспорт меня меньше всего волнует. Приедем в Сантьяго, найдем посольство, и мне за 15 минут выпишут новый.

В магазине, не сговариваясь, подошли к полке с вином в коробочках, купили за полтора доллара, а в хостеле на ужин сварили макарон.

После дешевого вина и соответствующей закуски потянуло на философию.

– Наше счастье, что нас только ограбили, а ведь могли еще и убить.

– Убить, а потом, что гораздо хуже, еще и ограбить.

– Удивительно: даже не покалечили. Вернуться в инвалидной коляске – что хорошего? А тут сидим, пьем вино – руки, ноги, голова целы, – будто не веря своему счастью, ощупывал себя Серега. – Скажи, что нам повезло!

– Еще как повезло! – соглашался я. – Да… Хорошо, что бывает хуже! Но было бы лучше, если на этом все и кончилось.

– Что ты имеешь в виду?

– Так, чего-то вспомнил притчу об Иове.

– И зря. Не надо вспоминать, – пророчески вздохнул Серега.

– Почему нет? Сценарий поучительный. Библейский Иов сначала утратил стада – мор напал на тельцов и овнов, потом сам заболел проказой, покрылся струпьями, затем болезнь выкосила родных. Что называется, черная полоса. За всем за этим, конечно же, стоял сатана. Легко любить Господа, когда у тебя все есть: и тучные стада, и крепкое

здоровье. А вот так: несчастным, убогим и сирым – полюбишь ли?

– Сравнил: Любовь к Господу – и шило в заднице. Не сиделось тебе на месте, хотел приключений – вот и получай!

Нам было крайне необходимо подвести философскую базу, докопаться до первопричины, почему так обошлась с нами судьба и есть ли в этом какой-то поучительный смысл.

– Это потому, что мы не послушали Ольгу Ивановну, – высказал я новое предположение. – Она посмотрела в лунный календарь и сказала: не покупайте билет на пятое число. Эту женщину я знаю уже много лет. Не поверишь, какие урожаи морковки она выращивает, а все потому, что каждое свое действие сверяет с лунным календарем. Я с ней всегда советуюсь, когда надо предпринять какое-либо важное решение, а тут проигнорировал – ни за что себе этого не прощу!

– О чем ты говоришь, мы с тобой полгода составляли маршрутную карту, расписали все до минуты.

– Заметь, Вальдивия не входила в наши планы.

– Повелись на интернетовскую дезу – фьорды захотели посмотреть. И где эти фьорды? Где? Покажите мне их!..

– Сами дураки!

– Вот тут я с тобой совершенно согласен. – Мы чокнулись и выпили за это.

«Ошибиться может каждый», – сказал бы мой наставник, опытный сёрфер и мастер жизни Балу, – но работу над ошибками выполняют далеко не все. А ведь ошибки для того и случаются, чтобы учиться на них. Первая ошибка: не знали особенности спота и выдвинулись на лайн ап ловить волну. Спот выглядел привлекательным, дул окрыляющий ветерок, красиво накатывали волны, но никто не подсказал, что под водой камни и рифы. Вторая ошибка: выбрали не ту волну. Переоценили свои возможности. По себе надо выбирать, в соответствии с опытом и умением. В итоге – накрыло гребнем, замесило с галькой и песком, но не выбросило на берег, а поволокло каналом в открытый океан. Теперь соображайте, что делать.

Плоды хваленой демократии

В

каждой стране есть плохие парни, но когда такое случается, обижаешься на всю страну в целом. Обидевшись, мы решили немедленно покинуть Воровскую Республику Чили. Выпишем Сереге новый паспорт – и адью!

В холле высотного офисного здания нам подтвердили, что именно здесь находится израильское посольство, и предоставили телефон позвонить. Ответили по-испански.

– Дайте кого-нибудь, кто говорит на иврите, – законно потребовал мой друг, гражданин Израиля. – Я позвонил в посольство?..

– В посольстве никого нет, – ответили опять же по-испански. Тогда он повторил свой вопрос по-английски.

– Мы в Чили разговариваем по-испански, – вежливо объяснили ему.

Как это никого? Понедельник, 11 часов – должны работать. Три часа мы торчали у дверей, периодически названивая. Ничего нового нам не сообщили. Тогда мы заказали кофе в кафешке с Free Wi-Fi и начали шарить по интернету в поисках какой-либо информации.

– Нашел! – рука дернулась, чашка с кофе опрокинулась, горячая кофейная жижа скапывала Сереге на штаны, но он не замечал этого. – «Профсоюзный комитет решил приостановить выполнение служебных обязанностей»… Они объявили забастовку! Какое у нас число?.. Как раз сегодня.

– Чтобы работники посольства?!.. Такого не может быть!

– У нас демократическая страна – все имеют право.

– Поздравляю! Вот она – хваленая демократия! Уж лучше как у нас. А что они требуют?

– Ничего особенного: достойной заработной платы, такой, например, как у врачей или учителей.

– Попробовали бы у нас забастовать, знаешь, что с ними было бы?..

Оставалось по моему паспорту устроиться в отель. На день, на два… Ну сколько они будут бастовать? Без документа здесь не продадут даже билет на автобус.

Целуй, целуй меня много!..

Н

е так просто найти в большом городе хорошее пристанище. Чаще мы заказывали гостиницу через интернет, но на этот раз потащились по городу с вещами. Наудачу. Пошли по главной авениде Бернардо О’Хиггинса и сразу же увидели отель.

– Зайдем?

– Ни в коем случае.

– Почему?

– Видишь, на окнах нет решеток?

– Согласен. В высшей степени легкомысленно оставлять мои раритетные желтые шорты в комнате, где нет на окнах решеток.

– Шорты, в которых ты щеголял на пляже в Эйлате и в тебя влюбилась креолка. А если еще вывести пятно от кетчупа, я полагаю, ты бы мог рассчитывать на взаимность принцессы Беатрис Йоркской.

Прошли еще несколько хостелей и отелей, в каждом мы видели какой-то недостаток. Однако тяжела поклажа! Мои два рюкзака, большой и маленький, огромная Серегина сумка на колесиках, которые натужно скрипели, предупреждая, что на такие переезды не рассчитаны. Зашли еще в один отель под названием Еl Desierto («Пустыня»).

– Ну а тут что тебе не понравилось?

– Видел, горничная выходила из номера? Заметил, взгляд у нее какой-то бегающий? Я не могу доверить мои горные немецкие ботинки отелю, где работают такие сомнительные горничные.

– Ботинки, в которых ты топтал снега Килиманджаро… Подклеить еще подошву – и на Эверест не слабо забежать.

Отели перестали попадаться, и мы подумывали о том, чтобы повернуть назад и пойти на риск, устроиться в «Пустыню», но встречный прохожий подсказал, что нужно пройти авениду Бразиль, где дальше, в переулках, располагаются сразу несколько хостелей. Все хостели, как на подбор, оказались сомнительными за исключением одного, который выглядел вполне прилично, поэтому тем более подозрительно. Но поскольку он был последний в этом районе, позвонили, вошли. Хостел чистенький, номер не тесный, но опять же недостаток: хозяйка Ана Мария чересчур вежливая. Уж так готова услужить, уж так… No pasaran! – научены горьким опытом. Невольно закралось подозрение:

– А чего она от нас хочет?

– Ничего особенного – денег, – раскрыл мои опасения Серега.

Спросили, сколько. 48 баксов. Приемлемая цена. Можно найти и дешевле, долларов 10–12 с носа будет стоить комната с кроватями в два этажа на шесть неприхотливых персон. Ладно, решили мы, устраиваемся. А вежливости и предупредительности мы противопоставим нашу чекистскую бдительность и рабоче-крестьянское хамство. Но дальше – больше. Утром следующего дня вообще произошло из ряда вон выходящее событие. Мы вошли на кухню, где нас ожидал скромный завтрак. Сделали бутерброды с маслом, заварили кофеек… И тут услышали песню. Клянусь, это была «Калинка»! За «Калинкой» последовали «Катюша» и «Подмосковные вечера».

– Вы даже не представляете, как вы нам угодили, – утирал слезы умиления Серега. – Как свалил из России, только эти песни и слушаю.

– Да, – вторил я ему, – это самые лучшие наши песни, золотой запас. Должен вам признаться, каждое утро, прежде чем сделать зарядку или почистить зубы, я включаю «Калинку», а вечером, если ко мне приходят гости, мы душевно поем «Подмосковные вечера». Эх, Ана-Мария, если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера! Именно подмосковные, а не какие-нибудь там тюменские или е-бургские. Так вот, если б знали вы, тогда бы поняли, что ничего другого петь и не стоит. А «Катюшу» поем в корпоративном хоре по праздникам. Например, на День защитника отечества.

В отместку мы с Серегой исполнили, как могли, приблизительно: «Bеsame, bеsame mucho!..» («Целуй, целуй меня много!..»)

Простая арифметика

Д

нями мы шарили по интернету в поисках информации. Сообщалось, что важный израильский министр собрался выехать за рубеж по государственным делам, но из-за забастовки не смог. Был отложен визит в Израиль нашего премьера Медведева. Пострадавшие, вроде Сереги, не имеющие государственного значения граждане в сводках новостей не упоминались. Хотя не он один был такой. Израильтосы – народ путешествующий, и с каждым днем прибавлялось число подобных ему растяп. Он отправил письмо в Комиссию по чрезвычайным ситуациям при министерстве иностранных дел. Ему ответили: да, парень, у тебя проблемы. Обращайся в министерство финансов – от него зависит, когда закончится забастовка.

– Ну и что дальше?

– Напишу министру финансов Яиру Лапиду, спрошу совета, что делать.

– Так запросто министру?

– У нас свободная страна, и каждый может написать письмо хоть Лапиду, хоть Нетаньяху…

– И даже самому Яхве!

Запросто, никакой бюрократии: пишется прошение и вкладывается меж камней в Стену Плача. Конечно, это не значит, что, написав, получишь ответ.

Лапид не ответил, а к Яхве Серега уже не стал обращаться – он вдруг осознал, что происходит.

– Меня удерживают против моей воли. Это – во-первых. На меня оказывают давление, чтобы я помог решить чью-то там финансовую проблему. Это – во-вторых. Стало быть, я – заложник. И что характерно, я взят в заложники не арабскими террористами, а своей родной государственной службой, и в тот самый момент, когда я больше всего нуждался в помощи и поддержке государства…

– Государства, которое преуспело в борьбе с террористами.

Прошла неделя, и я поймал нас на том, что всю неделю мы пялимся в нетбук и смартфон в поисках информации. Разве для этого мы затеяли нашу экспедицию?..

На карте Чили у нас еще оставались белые пятна. И мы решили, пока посольские террористы не угомонились, рискнуть, съездить куда-нибудь недалеко. Остановились на Лауке – до нее от Сантьяго около 2 тыс. км. В билетной кассе Серега протянул свои водительские права, которые по виду мало чем отличаются от чилийских или аргентинских удостоверений личности. Номер прошел – нам выдали билеты на самый север Чили, до Арики, откуда еще предстояло ехать в горы до деревни Путре.

Мы благополучно добрались до Путре, выбрали место для стоянки на краю деревни и к вечеру начали обустраиваться. Когда я влез в палатку, чтобы расстелить спальники, меня вдруг качнуло. «Что это с моей головой? – подумал я. – Не пили вроде, только собирались».

А Серега подумал: «Что это с моими ногами?»

Рядом пацаны гоняли мяч.

– Сейсмо (землетрясение), – сказал мальчишка, подбежав за мячом, снайперски угодившим в кипятившийся на газовой горелке чай.

Я налил в котелок воды и только наладил горелку, как снова матушку-землю пьяно повело куда-то не туда, и наш и без того нетвердо стоявший на земле газовый очаг с котелком повалились. Футбол как ни в чем не бывало продолжался, но недолго – с гор поднялась пыль и плотно накрыла долину с домишками Путре, с поспешившим к закату анемичным солнцем – мяч уже не разглядеть. Для здешних индейцев землетрясение – явление обыденное; деревне, с ее легкими постройками, подземные толчки разрушениями не грозили.

Этому «сейсмо» мы также особого значения не придали. И вот ведь история: поставили палатку чуть ли не в эпицентре землетрясения и по существу ничего о нем не знали, другое дело – Ольга Ивановна, которая была в курсе событий, хотя и находилась за много тысяч километров от них. Штука в том, что по каналу-24 показывали репортаж, и она имела возможность воочию наблюдать все подробности стихийного бедствия: разрушенные дома, проломившиеся и съехавшие на дорогу крыши, перевернутые и заваленные обломками зданий и деревьев машины. Представьте себе, она даже видела Мишель Бачелет, срочно прибывшую в Арику. В трудный час президент была вместе с народом. Исключительно деловая, собранная, в строгом черном костюме, она вместе с сопровождавшими ее министром внутренних дел, председателем комитета по чрезвычайным ситуациям и прочими ответственными товарищами осматривала город, оценивая ущерб и на ходу отдавая распоряжения, как помочь людям. Надо сказать, плачевный опыт 2010 года, когда землетрясение унесло 524 жизни, кое-чему научил чилийцев. На этот раз, в 2014-м, власти своевременно организовали эвакуацию и свели к минимуму число жертв. В сводках значилось 6 погибших и двое пропавших без вести. Вот она пожала руку инвалиду-колясочнику, вот обняла девицу с перебинтованной головой. И некоторое время они с этой девицей шли под руку, а потом сели в машину и уехали. По горячим событиям этот сюжет показывали по каналам всего мира, потом его повторяли в Чили уже в урезанном виде, без девицы. Почему так, узнаете позже.

Мишель заслуживает всяческого уважения – мало кто знает, но она сама натерпелась страху с этим землетрясением, хотя как человек мужественный виду не подала. Ее вместе с ответственными товарищами поселили в отель на берегу моря, но поступило известие о приближающемся цунами – едва успели убежать от волны… А волна была не слабой, дошла до берегов Дальнего Востока, истратив свою силу до полуметровой высоты. 7,8 балла – не шутка.

Показывали также эвакуированных; люди спешно покинули свои дома, чтобы удалиться как можно дальше от города и подняться повыше в горы в более безопасные места. На телегах немощные старики и малые дети, рядом собаки. Они, как и Мишель, в трудный час тоже были вместе с народом. Да, собственно говоря, понаблюдав там за ними, за тем, как к ним относятся трудящиеся, я пришел к выводу, что они и есть часть народа, никем не угнетаемая, имеющая все права на достойную жизнь.

Как раз перед отъездом из Сантьяго я по электронке отправил сообщение, что мы направляемся в Арику. И теперь уверенная, что мы здесь, Ольга Ивановна вглядывалась в лица, пытаясь найти меня и Серегу, но, увы, не нашла – и на том основании сделала вывод, что мы лежим под обломками, окровавленные и бездыханные. Двое пропали без вести, и нас двое – простая арифметика, все сходилось. О моей незавидной участи узнали мои родственники и друзья. Обо мне было сказано немало хороших слов – жаль, что я не имел возможности их слышать. Есть у нас замечательная традиция: не говорить об ушедших плохо.

Вопреки мрачным предположениям Ольги Ивановны, мы благополучно продвигались своим маршрутом. Рано утром мы уже были в Арике, тут не задержались, пересели на другой автобус и уже одолевали серпантин горных дорог, направляясь в Путре, когда стало известно о надвигающемся землетрясении и была объявлена эвакуация.

Итак, мы забрались в палатку, подвесили над головами светодиодный фонарик, достали бутылку. Выпили на сон грядущий, поговорили, и я задремал с кружкой в руке, где еще оставался глоток вина, чего, должен сказать, со мной в жизни не случалось.

– Сон алкоголика прерывист и тревожен, – Серега заметил, что я проснулся. Ему тоже плохо спалось. Впрочем, в отличие от меня, в палатке ему всегда плохо спалось. Часто ночью он выбирался наружу, курил. Благо палатка у нас была с двумя входами, и ему не приходилось, наступая на меня, беспокоить мой сон.

Я допил остававшееся с вечера в кружке вино, испытав законное чувство гордости, что не расплескал во сне, не пролил, – и снова задремал. Время от времени земля уходила из-под меня, отталкивала, как недостойного сына, я терял ее на миг и навеки, болезненно всем сердцем ощущая свое сиротство. Утром вылез под палящее солнце с головной болью.

– А не заварить ли нам кофейку? – Серега уже запалил газовую горелку.

Надеясь, что голова поправится, я сделал себе покрепче. Стало только хуже.

Мы прошли по деревне в надежде найти какую-нибудь информацию о здешних красотах. Пусто, деревня как вымерла. Однако увидели магазинчик – дверь открыта. Зашли. На витринах все необходимое: вино, соль, спички, крупа, овощи, фрукты… Тащить сюда продукты не имело смысла.

– Оля, оля!..

На наше приветствие вышел заспанный индеец, позвал хозяина. Купив соли и сигарет для Сереги, мы выяснили, что здесь можно посмотреть. До здешних достопримечательностей разумнее всего было бы добираться на машине. Карлос – так звали хозяина магазина – за скромную плату вызвался повозить нас на своем пикапе.

Как-то я задался вопросом: какое озеро самое высокогорное в мире? Все сайты как сговорились: озеро Титикака. Ну да, озеро популярное. Но не сказать, что Титикака произвела на меня сильное впечатление – слишком уж обжитое: по берегам пасется скот, мелководье, заросли камыша и множество садков для выращивания рыбы. Бесспорно, это самое большое озеро в Южной Америке, однако находится оно на высоте 3500 метров, Чунгара же много выше – 4517. Но и это не абсолютный рекорд. В гималайских глубинах я поднимался к озеру Тиличо на высоту 4919 метров. Более высокогорного озера я не знаю. Как бы то ни было, Чунгару стоило посмотреть. От Путре до озера 60 горных головокружительных километров.

Утром мы выехали из деревни. Почему-то Карлос счел своим долгом показать нам пещеру, где живет пума. Оставив машину на дороге, мы долго и упорно карабкались в гору. Тут я и оставил свои последние силы.

– Ну и что, мы пещеры не видели?! – возмущался Серега. – Стоило тащиться…

– Одно радует, что хозяйку не застали дома.

Но Карлос расстроился, что пумы в пещере не оказалось.

Заехав еще в индейскую деревню Паринакота, душевно попив мате из листьев коки у друзей Карлоса, мы наконец добрались до озера.

Что это с моей головой?

Я

заметил, в горах, расположенных близко к экватору, граница жизни проходит на высоте около 4,5 тыс. метров. Постепенно растительный и животный мир скудеет, выше – голые камни, пустота, и даже птицы не летают. Здесь граница жизни была резко очерчена и проходила выше береговой линии метров на 50. У воды паслись альпака, пощипывая пышные желтые пучки любимой ими травы ичу. В акварельную гладь озера смотрелись окружавшие его горделивые вулканы, главенствовал самый могучий – Паринакота. Среди тех, что я видел, идеальностью пропорций с ним может сравниться разве что наш Ключевской. В недрах земли работала кочегарка, один из вулканов дымился. Отраженные, чуть колеблемые осторожной волной снежные вершины были настолько явственны и реальны, что я начал сомневаться, что первично, где отраженное и где отражаемое; казалось вполне возможным, что материальный мир выходит из зазеркалья этого озера. И возникал соблазн войти в него, чтобы заново чисто и ясно, как эта вода, прожить жизнь.

По границе миров – амальгамной глади Чунгары – чертили угольно-черные утки-нырки с белыми, как кусочки мела, клювиками – в разгаре брачный сезон – строили гнезда, с ооружая островки из водорослей и травы.

Я чувствовал себя бесконечно усталым, к тому же донимала острая головная боль. Именно – острая. Такое ощущение, что в мозгу застряла железяка – и движение головы, или даже мысли доставляет нестерпимую боль.

На следующий день Карлос должен был нас отвезти в термы, однако он явился и доложил, что сесть за руль не в состоянии, поскольку отмечал день рождения сына. Договорились перенести поездку на следующее утро.

Весь день я провалялся в палатке.

Серега то и дело склонялся надо мной:

– Как ты?

– Имею я право выспаться раз в жизни?

– Как себя чувствуешь? Может, не стоит ехать в термы? Что мы, терм не видели?

– Таких вряд ли. Возможно, эти термы – самые высокогорные в мире.

Разумно было бы отказаться от поездки и немедленно возвращаться в цивилизацию, тем более что в моем мерцающем сознании назидательно прокручивался сценарий Иова.

Мы свалили свои рюкзаки в кузовок пикапа. В них – палатка, спальники и жрачка на пару дней, две полуторалитровых бутылки воды. От Путре до терм километров 15, но добирались не менее часа. Переваливая отметку 5 тыс. метров, мы в очередной раз зависли над пропастью, и я едва сдержал рвотные спазмы, – сомнений уже не оставалось, что термы Лауки – самые высокогорные.

Карлос уехал, обещая забрать нас на следующий день.

Термы были устроены в верхнем течении нагретой вулканическим жаром речки. Коричневые, ржаво-красные от железистых минералов скалы, обдаваемые паром, напомнили мне старые бани, куда я ходил с отцом в детстве. У самого русла прибрежные камешки искрились солью. Ближе к речке можно было видеть чахлые кустики травы, разбросанные тут и там округлые глыбы, обитые зеленым лишайником. Из дикого камня были сделаны запруды, выстроены купальни и сооружен вполне цивильный бассейн, чисто сверкающий голубым кафелем. И ни души. Хотя при въезде была предусмотрена будочка для смотрителя, который бы собирал деньги, но, видно, коммерческий расчет не оправдался, собирать деньги было не с кого – слишком далеко, нереально трудно добираться. Вот и отлично! – весь этот заоблачный СПА-комплекс был в полном нашем распоряжении. После скрюченных дней и ночей в автобусах нам представилась замечательная возможность смыть многодневную грязь, отмокнуть. Как говорят, дорвался вшивый до бани. Но это про Серегу: полный релакс – розовое телесное облако со счастливо заплывшими глазками – я же осторожно выбрался из бассейна, едва погрузившись.

До мировых стандартов горячий источник, недотягивал: нет саун, где попариться, нет медитативной музыки, чтобы расслабиться, нет кафешки, чтобы перекусить, и нет, самое главное, нежных массажных тайских ручек, которые бы плавно завершили чудесное

преображение тела, когда ты вдруг услышишь, как триллион клеток, твоих вассалов, поют тебе осанну, и почувствуешь себя справедливым и заботливым их Господином, считая, что достиг состояния самадхи. Зато отсюда, сверху, только высунув из воды голову, можно было любоваться открывшейся величественной панорамой: пустынные горы, снежные вершины вулканов. Серега блаженствовал несколько часов кряду. А я залег в палатку. Пришлось поставить ее у обрывистого берега горячей речки, другого ровного места не нашлось. Я Серегу предупредил, чтобы он ночью не вздумал выбираться через свой вход – легко можно было сломать себе шею, еще и ошпариться, скатившись в воду.

Интересное состояние: одновременно и жарко, и холодно. И я то покрывался потом, то стучал зубами, хотя был укрыт двумя спальниками. Боль звенела в голове острой нитью – одно резкое движение – и эта нить порвется…

– Вот приедет Карлос, – в который уже раз сказал Серега, склонившись надо мной.

Но Карлос не приехал. И еще день мы прождали его напрасно.

Ночью опять тряслась, уходила из-под ног земля, боялся заснуть – только подступала дрема, тотчас начинал задыхаться.

– Как ты? Тебя укрыть?.. Поспи.

Что это: инфекция, вирус?.. Мы перебирали все известные нам болезни и, как герои Джерома К. Джерома, находили признаки многих, если не всех, за исключением разве что родовой горячки. Горную болезнь я также поначалу гордо отметал. Мне, тертому перцу, поднявшемуся на 6 тыс. метров и сошедшему вниз своими ногами, не пристало глючить на пяти. Впрочем, даже физически крепкому человеку есть все основания заболеть уже на трех. Некоторые признаки совпадали: тошнота, отсутствие аппетита, энергии, нехватка воздуха… Первое средство от горняшки – побольше пить. Питьевая вода кончилась. Мало взяли – не рассчитывали здесь задерживаться.

Всякое бывало, приходилось, пили из копытца. Но эту речку мы до поры до времени в расчет не принимали. К такому источнику не хотелось прильнуть иссохшими губами, утолить жажду. Мало того, что горячая, соли в той воде было едва ли меньше, чем в морской. Невидимая за паровой завесой, речка змеилась в расщелине гор.

Больше пяти лет не дадут

Г

де мои калебас и бомбильо?.. Серега предпочел бы кофе, но у нас оставалась только пачка мате йорбы. В отличие от моего друга-кофемана, я стараюсь придерживаться местных традиций. В Египте пью чай из цветков гибискуса, в Индии – ти-масалу, здесь – мате. Если вино – то местное. Скажу так: и еда, и питье, и одежда, и мысли должны соответствовать климату, природе и укладу жизни того места, куда вас занесло. Поступайте по моему правилу, сеньоры, и где бы вы ни были, будете чувствовать себя как дома. Отдельно об одежде: в Е-бурге сама мысль надеть юбку мне показалась бы откровенно педерастической, а в Индии в юбке-тхоти я чувствовал себя вполне комфортно, и такая одежда – индуски врать не будут – шла мне к лицу.

Побрякивая котелком, Серега поднимался вверх по руслу, к вершине, где, шипя и клокоча, из огненных недр вырывался кипяток; вскоре он исчез в облаках пара.

Страшно хотелось спать, но, засыпая, я начинал задыхаться и в паническом ужасе таращил глаза, боясь опять уснуть. С подветренной стороны палатка была расстегнута – я видел русло ручья, обитые зеленым лишайником камни. И еще несколько валунов камуфляжного цвета. Что за чертовщина, один из валунов пошевелился,

обернувшись в кругловатого военного, по косогору спускались еще трое в форме спецназа: черные береты, поверх камуфляжа жилеты с карманами и подсумками. Неплохо вооружены: винтовка M-16, пистолет-пулемет «Хеклер-Кох», дробовик «Ремингтон» у каждого на поясе изогнутый тесак типа мачете.

Нас ожидали муторные процедуры установления личности. Район приграничный, за перевалом Боливия.

Я выбрался из палатки, ноги подгибались от слабости, но, изобразив бодрую улыбку жизнерадостного идиота, что, наверно, плохо вязалось с моим подозрительно измученным видом, я поздоровался первым. Рассматривая паспорт, капитан недоверчиво поглядывал то на меня, то на мою фотографию. Я давно не смотрелся в зеркало и как бы я удивился, увидев в нем доходягу-бомжа, нагло присвоившего мое «Я»!

– Ля Руссия?

– Из России. – Чаще всего, когда узнавали, что из России, в голосе стража порядка звучала нотка напряжения. И сейчас эту нотку я тоже отследил.

– Сколько вас и где остальные?

– Двое. Мой амиго ушел в Путре за продуктами. – Серега мог вернуться в любой момент, и тогда бы вскрылось, что он без паспорта.

– С какой целью вы здесь?

– Мы – туристы.

И я начал подробно описывать наш маршрут. И по мере того как я называл места, где мы прошли, я замечал, что у ребят возникает любопытство к моей скромной персоне. В паспорте стояли визы и штампики, которые ставятся при переходе границ, они подтверждали сказанное.

– А что такое Малави?

– Малави – это страна в Африке. – Мой послужной список путешествий за последние пять лет был отражен в паспорте, и он не мог не вызывать уважения.

– Здесь, в Лауке, с какой целью?

– О, здесь самые высокогорные термы в мире!

– Окей! – напряжение в голосе капитана сменилось благожелательностью. Вряд ли он задумывался над тем, что выполняет свою нелегкую работу в столь удивительном месте. – Родриго, – протянул он мне руку для знакомства. Потом достал смартфон и стал показывать мне фотки.

Это его девушка. И я говорил «перфекто чика» (очень красивая девочка). А это мишень, которую продырявил. «Супер», – хвалил я. А вот отжимает пудовую гирю и демонстрирует бицепсы. «Бодибилдинг? Отлично, результат налицо».

Он еще достал фляжку, приложился к ней, уронив струйку воды на расстегнутую форму и волосатую грудь, в сельве которой прятался маленький серебряный крестик. Я бы не отказался от глотка воды, сутки уже не было во рту ни капли. Жажда особенно не мучила – неприятной была только шершавая сухость в горле и во рту, но ни есть, ни пить не хотелось. Прощаясь, спецназовцы с чувством пожимали мне руку, вышли на дорогу и вскоре пропали из виду. Тут объявился Серега.

– Ну не придурок ли?! – расстроился он, узнав о том, что произошло. – Надо было попросить у них помощи. Вызвали бы по рации вертолет и доставили тебя в больницу.

– Доставили бы, не сомневаюсь. Но не меня, а тебя. И куда, ты думаешь?.. В кутузку – как подозрительного без паспорта. И устроили бы дознание.

– Я бы им показал справку из полиции, что у меня украли… А кстати, где моя справка? Он принялся рыться в рюкзаке. – Ах да, я ее оставил у Аны-Марии… Для сохранности.

С бумагами мы оба не ладили. Я в свою очередь признался, что потерял свою страховку. Оставил со всякими, в основном ненужными, бумагами в хостеле у Хуана в городке Пуэрто Наталисе. Сейчас я даже не помнил название компании, где страховался.

– Это плохо, – помрачнел Серега. – Это очень плохо. На серьезную врачебную помощь теперь рассчитывать не приходится.

– Это еще что, – в тон ему сказал я. – Хуже, если тебе придется отправлять меня «грузом-200» на родину… Дорогое удовольствие – таких денег тебе не собрать.

– А вот этот вариант ты должен исключить.

– Как скажешь, амиго… Ладно, утащишь меня на вершину этой горы…

– Зачем это?

– По тибетскому обычаю. Правильный ритуал, называется – небесные похороны. Доверишь мое больное, изношенное тело кондорам – они знают, что делать.

– У-у, – проскрипел зубами Серега, – как ты мне надоел!..

Заварили мате.

– Пей! – настаивал он, – ты должен это пить.

Я давился, обжигался и пил это. И выпил. И отошел за палатку, где меня чуть не вывернуло наизнанку. С некоторым облегчением я снова зарылся в спальник и тотчас провалился в сон, как в яму. «Дринк!» – теперь мне приказывал мой танзанийский друг Ники. Больше года прошло с моего восхождения, но уже не раз повторялось во снах, что я снова и снова штурмую Килиманджаро. Ники тычет меня кулачком в бок и сует бутылку с водой. – «Дринк, Урий!» Снова и снова я карабкаюсь на высоту, прихлебывая воду по маленькому глоточку. Знаю, что это выше моих сил, но я должен подняться, преодолеть себя. – «Поле-поле, слоули-слоули», – подбадривает он меня. Он бывал на вершине не раз, но ему больше, чем мне самому, хотелось, чтобы и я на нее забрался. Пить не хочется, но я знаю, что надо пить, – иначе не дойти до вершины, горняшка одолеет.

Меня зовут Хури

П

ей! – Открыл глаза. – Серега протягивает кружку с водой. С трудом вспоминаю, где я. Стуча зубами о железный край кружки, пью до дна. Настоящая чистая, холодная вода. И снова проваливаюсь в темную беспамятную яму, вся тяжесть земли давит на грудь – дышать нечем. Сбрасываю пропотевший спальник, судорожно хватаю воздух… Совсем светло, палатка нагрелась от солнца. Сереги нет. Чуть приподнявшись, я немного раздвинул молнию. В щелочку увидел край бассейна, ноги Сереги, свисающие с бортика. Раздвинул молнию чуть больше – еще одни ноги. Распахнул, откинул полог – на бортике сидела девица с перебинтованной головой, побалтывала ногами в воде.

– Проснулся?!..

Они подошли ко мне.

– Это Сильвия, – представил девицу Серега.

– Хури? – ткнула она в меня пальцем.

– Юрий, – поправил я ее.

– Хури, – повторила она.

– Ладно, пусть так, – согласился я.

– Будем тебя лечить, – Сильвия раскрыла изящный кожаный не-

сессер, я выхватил глазом золотое тиснение на крышке: «Дорогой Мишель от…» Вытряхнула кучу разных таблеток.

– Это, кажется, от давления, – сказал Серега. – Пей.

– Пей, – сказала также Сильвия и подложила еще одну таблетку, – это желудочные.

– Эта ампула очень ценная – сильнейший антибиотик, пей, – сказал Серега.

– А это современное от вируса, пей!

Гора таблеток росла.

– Не смешите меня, – сказал я, – когда я смеюсь, у меня голова дергается – жила внутри головы напрягается и может лопнуть.

– Если давление не снизить, она и лопнет.

– Откуда я знаю, какое у меня давление! Может, наоборот, пониженное.

– Поможет. Организм гораздо умнее тебя, выберет, что ему надо, – уверенно сказал Серега.

– Пей, – Сильвия подкладывала еще целую горсть фармакологической отравы.

– Слушай, что тебе говорят, – настаивал Серега.

– Кто она такая, чтобы я ее слушал?! Я эту Сильвию вижу в первый раз.

– Знал бы, кто такая, слушал.

– С какой стати?

– А сковородкой по башке не хошь?

Сильвия уже успела рассказать о себе Сереге – как все без исключения женщины, она доверилась ему.

Одним из двух наиболее пострадавших от землетрясения городов Чили был Икике, что находится неподалеку от Арики. Там среди прочих зданий разрушилось самое основательное – женская тюрьма. Рухнула стена, и заключенным представилась внезапная возможность досрочно выйти на свободу. Интересная статистика: часть женщин, примерно треть, привыкших считать тюрьму своим домом, осталась у разрушенной стены; 289 ударились в бега, 137 в скором времени одумались и вернулись, 152 возвращаться в тюрьму не пожелали. Министр юстиции Гомес прокомментировал это событие так: «С юридической точки зрения это не побег, а перемещение в более безопасные места», – и немедленно организовал охоту силами спецназа и полиции за теми, кто, как он выразился, «переместился». Наша Сильвия была в числе этих переместившихся. Упавший на голову кирпич несколько помутил ее рассудок, тем не менее она сообразила, что непреднамеренное убийство – серьезная статья, сидеть еще долго и надо быть дурой, чтобы не воспользоваться неожиданно выпавшим шансом.

– Как ты похож на моего Фабио! – вдруг обняла меня Сильвия, – у него были такие же пегенькие усики, такое же бледное лицо, и он так же грустно улыбался.

– Это которого ты по башке сковородкой?

– А не надо было говорить, что стейк не прожарен. Он был прожарен, еще как прожарен!

– Какая разница, я, например, люблю underdone (непрожаренные), – заметил Серега. – Плохо то, что сковородка у тебя под рукой оказалась чугунной. У нас такими давно никто не пользуется.

– Да, все дело в сковородке, – согласился я. – Дерьмовое у вас правосудие, не разобралось, припаяло девчонке шесть лет ни за что ни про что.

– Он умер не от удара. Просто подавился стейком, – уточнила Сильвия. – С испугу.

– В таком случае о твоей вине и речи быть не может. Твоя история достойна попасть в учебники юриспруденции как пример вопиющей судебной ошибки, – подытожил Серега.

Я пригляделся к Сильвии: лицо правильных черт, хотя и несколько грубоватое, огромные черные глаза демонически блестели, выдавая младенческую, отдавшуюся страстям душу, из-под повязки буйно выбивались вьющиеся волосы. В крепком ее телосложении, в резких угловатых движениях чувствовалась скрытая сила, выплескивалась через край нерастраченная энергия. Короче, про таких у нас в Е-бурге говорят: конь с яйцами.

– И ты хочешь, чтобы я слушал эту стукнутую кирпичом на всю голову мухеру (женщину)?! – возмутился я. – Ладно, как скажешь, – и давясь, затолкал в рот всю аптеку.

Должен признать, мой организм оказался умнее меня – вскоре мне, в целом, полегчало.

Сильвия принялась готовить обед. Последнее, что у нас осталось: макароны, банка туны, завалявшаяся в рюкзаке, – руки не дошли выбросить (не умеют чилийцы делать консервы) и суп из концентратов. У Сильвии в бутылке было еще со стакан воды, которую мы выпили, смакуя, как драгоценное вино. Бросила в кипяток макароны, а когда они набухли, вывалила в них туну. Пачку концентратов просто развела в воде, догадавшись еще посолить и без того жутко соленое пойло.

– Ну как? – строго спрашивала Сильвия.

Чугунной сковородки в нашем хозяйстве не было, но все равно хвалили:

– М-мм, упрели макароны, так приятно похрустывают на зубах.

– Супчик, я вам доложу, универсальный, его можно не только есть, а также использовать как суперклей, – к слипшимся намертво пальцам приклеилась еще ложка.

– Заклей свои ботинки – они давно просят каши, вернее, супчика, который сварила Сильвия.

После обеда Сильвия, попросив не смотреть на нее, разделась и пошла к речке стирать свою одежду, а мы переместились к бассейну. Опустили ноги в горячую воду, сидели на бортике, следя за полетом кондора, – ему полюбилось наше место, и он кружил над нами так низко, что можно было рассмотреть белый шарфик вокруг шеи, дряблые старческие щеки и крохотную шапочку, надвинутую на самый клюв.

– А вот скажи, совсем другое дело, когда женщина рядом. Варит, стирает… В следующее путешествие обязательно возьмем одну-две.

– Да, нехитрые радости быта, а как приятно! Я вот о чем подумал: стиральная машина – вредное изобретение. У стиральной доски есть неоспоримые преимущества: мало занимает места, способствует хорошей физической форме, а главное, мысли женщины не идут далеко от стирки и есть гарантия, что не окажутся там, где не следовало бы им быть.

– Гениально, и как только ты додумался?!.. Пойду, может, Сильвии надо помочь, к тому же она просила выложить наше барахлишко, чтоб постирать…

– Мы обещали не смотреть в ее сторону.

– Обещали… Э-э, если хотя бы вспомнить, кому из женщин и что я обещал.

– Глянь!.. Эти ребята совершенно некстати.

Снизу по дороге поднимались мои знакомые спецназовцы. Теперь их было семеро, целое отделение. Мы выскочили из бассейна как ошпаренные.

Сильвия развешивала на веревке свои рваные джинсы и трусики, напевала популярную у латиносов песню про команданте Че. Смысл примерно такой:

Любить тебя мы учились

с высот постигшей утраты…

Бедняге не во что было переодеться – только детская, не по размеру майка.

– За тобой, Сильвия!

– Не смотрите! – она присела, тщетно натягивая майку, чтобы прикрыть уязвимое место, обозначенное образующими мысок черными шелковистыми прядками.

– Спецназ – не поняла?!..

– Да, а что делать?

– А что тут сделаешь? Сдавайся. – Жалко было Сильвию, но больше себя самого – только-только разглядел – она была дико, необузданно хороша.

– Как сдавайся? – окончательно смутилась она, – в таком виде?

– Тогда беги, – сказал Серега. – Нет, лучше ныряй в палатку.

Сильвия, помешкав секунду, полезла в палатку, оглянулась, махнула еще нам рукой, задвинула молнию.

– О, ми амиго! – я обнял Родриго, как старого друга.

Родриго достал смартфон и показал фотку. Это была Сильвия.

– Знаете эту женщину? Видели?

– Первый раз видим, – в один голос сказали мы.

– А эту?.. Эту? – он показал еще несколько фоток.

– Этих и подавно. – Мы плохо говорим по-испански и выразились, наверно, как-то неаккуратно. Родриго посуровел.

– Это опасные преступницы. Возможно, они прячутся здесь.

Стенки палатки шевелились – понятно, не от ветра. Вот проклятье, чего ей не сидится спокойно?!

– Это что? – один из спецназовцев сорвал с веревки сушившиеся трусики Сильвии. – Мокрые.

– Это что? – повторил Родриго.

– Это что? – также сказал и я.

– Трусики, – сказал Родриго, – женские.

– Ну не мои же, – сказал я.

– Слава богу, что не твои, – сказал Серега. – А я было подумал: «Неужели и ты тоже?!..»

– Чтобы я надел трусики в цветочек?!.. Да я лучше голым в Большой театр, в оперу…

– Откуда они здесь?

– Да, интересно, откуда?.. Нас не было – мы уходили посмотреть на пуму. – И Серега начал рассказывать про пещеру, которую нам показывал Карлос.

Родриго кивнул своим товарищам – они заглянули в раздевалки и в будочку смотрителя. Собственно, все было на виду, искать негде. Родриго направился к палатке.

«Копец! Доигрались. Дерьмовое чилийское правосудие! Если за разжигание костра в неположенном месте дают пять лет, то какой срок нам придется тянуть за укрывание опасного преступника?»

– Не бойся, – угадал мои мысли Серега, – больше пяти лет не дадут.

Родриго подошел к палатке и дернул за молнию…

Пусто. Сильвии в палатке не было. Расстегнув вход со стороны горячей речки, Сильвия тихонечко выскользнула, спустилась вниз, и укрытая облаками пара, сквозанула вверх по руслу.

– Ты что, амиго, не доверяешь? – возмутился я.

– У меня задание, и я его обязан выполнять.

– Да ладно, понимаю… А что это у тебя? – на груди у Родриго красовался знак парашютиста. – Сколько раз прыгал?

– Пять, один раз ночью.

– Больше не прыгай, не советую.

– Почему?

– Не поверишь, но раньше я был таким же высоким, как ты. И надо же было увлечься!.. Прыгнул 114 раз и… и уменьшился в росте на 10 сантиметров, – я не врал, я пересказал историю, которую мне поведал один чудак из общества ДОСААФ. Лично я ни за какие коврижки прыгать с парашютом не стану.

– Правда? – Родриго глубоко задумался. И я отметил, что задуматься никому не вредно. В данном случае, задумавшись, человек хотя бы на минуту отвлекся от навязчивых мыслей о служебном долге.

– Мой тесак лучше твоего корво, – продолжил я наступление в том же направлении, указывая на тесак Родриго. Я вынул из рюкзака свое привезенное из Индии кукри-мачете. Оно у меня было вместо ножа и топора, но главным образом для того, чтобы колупать коконады. Херак! Херак! Херак! – три удара – и готово, прикладывайся – живительная кокосовая водичка орошает тебя изнутри, как желанный дождь иссохшую, растрескавшуюся землю. Большая ошибка природы, что здесь (а в России особенно) не растут кокосовые пальмы.

Сравнили мачете, то и другое очень похожи, но склонились к тому, что мое лучше, потому что на нем больше зазубрин.

Родриго вызвали по рации. Он отошел в сторону, поговорил. Солдаты уже сбрасывали камуфляж, чтобы поплавать в бассейне, но приказ офицера тотчас заставил их одеться.

– Суровая у вас служба, – посочувствовал Серега. – Еще бы! – с гордостью сказал Родриго.

Мы попрощались, я очень надеялся, что теперь окончательно. Они построились, зашагали в ногу и запели. Смысл песни примерно такой:

Мы солдаты Чили,

Защитники высоких гор.

Мы поднимаемся к вершинам, где сверкает снег,

И совершаем подвиги во благо отечества!

– Где моя одежда? – тихая, как тень, выглянула из-за палатки Сильвия.

– Забрали твою одежонку в качестве вещдока.

– А как же я?..

– Так походи. У тебя все на месте – какие проблемы?

– Jihos de la putas! (сукины дети!) – выругалась она. – Mierda (куча дерьма)! Я им покажу! – И она рванула было вслед за спецназом, Серега догнал ее, схватил за шиворот – майка с треском разодралась чуть ли не надвое.

– Покажи, покажи… Ребята молодые – оценят.

– El desvergonzado (бесстыдник)! – она села на землю и заплакала.

– Стоит так расстраиваться из-за тряпок?!

– Мне элементарно нечего надеть.

– Все женщины так говорят… Слово в слово. Но ты первая, с которой я готов согласиться. Ладно, что-нибудь придумаем. – Серега достал из рюкзака свои желтые канареечные шорты. – Примерь – должны подойти. За ним это водилось: он иногда совершал безрассудно щедрые поступки, за что я его и ругал, но тут чего-то сам пошел у него на поводу, решив распрощаться со своими старыми добрыми горными немецкими ботинками. К тому же я отдал ей еще ни разу не надетую желтую майку с вышитой на груди мордашкой гуанако.

– Кошмар! На кого я похожа?! – хлопнула она себя по бедрам, в шортах они выглядели еще могучее. Ботинки ей тоже не жали.

«Порнография», – подумал я. – Что интересно, когда она была голой, такого определения мне не пришло на ум.

– Ты похожа на невинного желтенького цыпленочка, – однако сказал я.

– Правда? Фабио тоже называл меня цыпленочком.

– Достала со своим Фабио!.. Ладно, на первое время сгодится, а потом, будет случай, украдешь что-нибудь поприличнее.

– Зачем ты так говоришь?! Я порядочная женщина.

– А несессер откуда у тебя?

– Мишель подарила.

– Ага, подарила… Президент великой воровской державы, какой без сомнения является Чили, подарила свой несессер несчастной беглой заключенной. Прямо со своими свечами от геморроя.

– Я просто помогла ей нести, а потом мы как-то неожиданно расстались, и получилось, что подарила. А несессер был вовсе даже не ее. И вообще не понимаю, о каких свечах ты говоришь.

– Да ладно, мне-то что?! Не вмешиваюсь, это ваши чилийские внутренние дела, – и я пошел в палатку, – боль в голове опять вонзилась острой железякой.

Серега устроился спать на земле. Выбирая, куда улечься, прощупывал ладонью, где она теплее, согревается внутренним дыханием вулканического жара. Сильвия подлегла ко мне в палатку.

Обрывки снов и бреда, долгая лоскутная ночь. Задыхался, бормотал что-то вроде молитвы, прося всемогущую сущность, которая мутно светилась передо мной в ночи, спасти и ощущал успокоительно-прохладную ладонь Сильвии на лбу, она ворковала что-то, укрывала спальником. С рассветом наступила ясность и отчетливое понимание: горная болезнь может зайти слишком далеко. Есть предел, точка невозврата. А может, она уже пройдена? Сколько альпинистов погибло, уже спустившись с гор и находясь в безопасном месте.

Утром мы прощались с Сильвией.

– Хуже всего расставаться, когда знаешь, что навсегда, – сказала Сильвия. – Вы, русские, хорошие парни, я вас не забуду, – мы поочередно обнялись, и она пошла в сторону перевала, к Боливии.

– Подожди! – крикнул я. Кое-как доковыляв до нее и отдышавшись, сказал: – Давай проделаем одну штуку. Называется – ритуал племени ямана. Ты не против? Дай ладошку, и вот тебе моя. – И я потер свою ладошку о ее, неожиданно теплую и приятную. – Чувствуешь, как наши ладошки притягиваются друг к другу? Теперь мы намагничены, и это означает, что рано или поздно мы с тобой встретимся. В этой жизни я тебе не гарантирую, но в следующей, уж ты мне поверь, – обязательно.

– Тогда давай еще потремся, чтобы не так долго ждать.

– Давай, а потом для надежности, как учил меня шаман ямана, нужно еще сделать вот так. – И я припал к ее губам.

– Ты это все придумал? – сказала потом она.

– А то как, – признался я. – Ты не обижаешься?

Она покачала головой.

– Ну если не обижаешься… – ее губы пылали, как цветок психотрия, и я не устоял, чтобы не наброситься и не сорвать напоследок еще несколько горячих лепестков.

Вскоре мы простились и с Серегой. Оставив меня в палатке, он пошел за помощью в Путре. Мы полагали, что одного дня ему будет достаточно, чтобы добраться до деревни.

Лежал в палатке, весь в поту, весь во власти накатившего на меня безотчетного страха: сегодня все должно решиться. Каждая минута, секунда промедления грозит необратимыми последствиями. Кондор продолжал кружить над нашим лагерем, и это действовало на нервы.

Прошло не так уж много времени, когда я услышал тарахтение мотора. В пикапе кроме самого Карлоса сидели его сын Хуан и Серега – встретились на дороге.

К нашему стыду, выяснилось, что мы напрасно поносили за глаза нашего друга. Когда трясло, лихорадило Землю, случились оползни, и в нескольких местах дорогу пересыпало камнями. Дорожные службы не торопились ее расчищать – понятно, что никакого стратегического значения она не имела, и Карлосу, чтобы пробиться к нам, пришлось это делать самому с помощью сына и без всякой спецтехники.

Два часа, что оставались до автобуса, мы просидели в деревенской столовой. Похлебали индейского супа из мяса альпака с овощами и молочными початками кукурузы, отпивались мате де кока. Считается, что этот напиток помогает легче переносить недостаток кислорода. Возможно, но у меня лично заметное облегчение наступило тогда, когда мы скатились с гор. В какой-то момент закололо в пальцах, и я отчетливо почувствовал, как капилляры наполняются кровью. Весь я начал оживать. В Арике уже вполне пришел в себя, хотя коленки еще подгибались от слабости и немного подташнивало.

Вечером мы загрузились в автобус и через день и две ночи были снова в Сантьяго.

Заговор шпионов

П

олшестого утра, звякнув колокольчиком, мы вошли в хостел – и угодили прямо в объятия Аны-Марии. Ждала! И комнату для нас приготовила. Однако мы ее огорошили, сказав, что сегодня же уезжаем. Хотелось еще до отъезда на родину успеть в Перу на Мачу Пикчу. Получим паспорт – и на автобусный терминал.

Попросили Ану-Марию набрать посольство. «В посольстве никого нет», – ответили по-испански…. Что?.. Они все еще бастуют?!.. Серега залез в интернет и выудил свежую инфу: забастовщики устроили пресс-конференцию, созвали послов, аккредитованных в Тель-Авиве, и обратились к ним с просьбой поддержать забастовку и содействовать…

– Как ты себе это представляешь?

– Очень просто. Они собрали своих коллег и сказали: «Господа шпионы…»

– Почему – шпионы?

– А ты думаешь, чем они занимаются? Шпионить – их основная служебная обязанность. Так вот, они сказали: «Господа шпионы, следуйте нашему примеру, мы должны показать всему миру, кто хозяин положения. Вся политика, все деловые связи, вся экономика держится на нас, на шпионах. Какой получится бетон, если в него не положить цемента? Никакой. Дерьмо собачье! Так и наша работа: стоит нам прекратить шпионить – все рухнет, рассыплется в прах. Следовательно, наша заработная плата должна соответствовать нашей значимости».

– Допустим, а что дальше?

– Шпионы выслушали израильских коллег и молча разошлись. Не готовы, не созрели. Пока…

Надежды на то, что чилийская полиция найдет наш рюкзак, было мало, но я все же настоял на том, чтобы отыскать IPA (International Police Association) и справиться там: вдруг хотя бы паспорт подбросили.

Нас встретил сеньор в белой рубашке, при галстуке и эталонной бородке бальбо, волосы аккуратно с помощью крема зализаны – hombre hermono – красавец, сошедший с витрины парикмахерской. На рукаве эмблема IPA с девизом – «Servo Per Amikeco», что на языке эсперанто значило: «Служба через дружбу». Нам этот язык знаком: Ана-Мария, можно сказать, без натяжки трындела на эсперанто, смешивая и безбожно коверкая английскую и испанскую лексику.

– Не в службу, а в дружбу, – обратился к нему по-английски Серега и рассказал, с чем мы пришли.

Он слушал нашу историю, не скрывая удовольствия.

– Классика! – потирал руки сеньор. Да он, сука, гордился высоким уровнем отечественного воровского профессионализма. На его звонок по телефону, цокая каблучками, вышла женщина с ноутбуком. – Капитан Росси, – представил он, – она вами и займется.

Мы уединились в глубине холла, присели к столу, и Серега в который уже раз стал пересказывать эту самую классику – я же думал о том, что красивых женщин в Чили не так много, может, всего три: Мишель Бачелет, Сильвия и вот еще одна – Росси. Глядя на нее, я не мог усомниться в том, что успех нашего безнадежного дела гарантирован.

Росси связалась по телефону с Вальдивией – паспорт не подбросили, и у нас теперь появились основания полагать, что русские плохие парни не в пример лучше плохих чилийских парней, потому что они, случается, подбрасывают документы – и это мы должны гордиться нашими плохими парнями! Опять застряли на списке украденного. Сверяли, чего и сколько. Когда дошли до китайских салфеток для протирки объективов, Серега сказал мне по-русски:

– Создается впечатление, что им далеко не все равно, что у нас украли.

– Сочувствуют все-таки.

– Наоборот, у меня сильное подозрение, что эти ребята тоже на-

деются принять участие в дележе нашего рюкзачка. А ты гордился, что коррупция – исключительно российская духовная скрепа. Шире смотри на вещи.

– Имейте в виду: по чилийским законам безвизовое проживание ограничено тремя месяцами, – вернулась к разговору Росси.

– Я никуда уезжать не собираюсь! – вдруг заявил Серега.

– Это как?

– Без паспорта никто не выпустит.

– Получайте новый – какие проблемы?

– Исключено – в посольстве бессрочная забастовка.

– Шутка? – засмеялась Росси.

– Можете проверить.

Росси позвонила куда-то, ей подтвердили, что так оно и есть –

забастовка.

– Дело в том, что я решил остаться, – сказал Серега. – Мне как раз подходит ваш климат. И главное, люди отзывчивые: попросишь денег – дают.

– Вы вообще-то что?.. Кто? Чем занимаетесь? – опешила Росси.

– Никто, ничто и ничем не занимаюсь. И горжусь тем, что не работал ни одного дня в жизни. Будьте любезны, подскажите, куда обратиться за социальным пособием и где мне, наконец, харчеваться?

– Э-эй, ты что городишь?! – сказал я Сереге по-русски.

– Я хочу, чтобы они меня выдворили отсюда, другого способа вернуться домой я не вижу, – объяснил он мне так же по-русски.

Правильно, а что ему оставалось?! Я тоже включился в разговор.

– Вы его не слушайте… Не то еще наговорит. Должен вам сказать, мой друг тяжко болен шизофренией и не в состоянии отличить реальный мир от собственных фантазий. Увы, тут можно только посочувствовать. История болезни семейная: два брата – дегенерата, две сестрички – истерички, два племянника – неврастеника, два деверя – шизофреника…

– Вот как! А с виду как будто в порядке… Мм… такое обманчивое впечатление… – Капитан Росси щелкнула зажигалкой, закурила.

– А вот это, – отодвинул я зажигалку, – надо держать от него подальше. Видите ли, еще в детстве была история… сестра, брат, керосин, поджег, спички… Потушили, приняли меры, жаль только, школа сгорела. Обидели мальчика – не приняли в пионеры… И наказать нельзя, потому что справка вот… Охраняется ЮНЕСКО как редкий вид идиота. – В общем, я собирал в кучу все, что пришло в голову на эту пикантную клиническую тему.

– Уймись! – взмолился Серега. – Я так много узнал о себе нового, что как теперь с этим жить дальше, не знаю.

Кажется, мы произвели впечатление на капитана Росси, обещала помочь, и у нас не осталось сомнений, что если не сегодня, то завтра Серегу отправят в обратку, причем за их, чилийский, счет.

Только мы устроились за столом под фикусом в патио, только налили, только чокнулись… и Ана-Мария позвала к телефону. Звонили из посольства.

Послица тотчас отреагировала, получив от капитана Росси срочное электронное послание со слезной просьбой содействовать в получении паспорта и отправке в Израиль безнадежно больного олигофренией, шизофренией и прочим дебилизмом соотечественника. Прежде всего, она заверила, что от всей души сочувствует. Уважая гуманитарные ценности, она всегда стоит на страже интересов больных, сирых, ограбленных и убогих. Но в данной ситуации, к большому сожалению, она не имеет полномочий содействовать даже при всем желании, поскольку не располагает технической возможностью совершить какие-либо канцелярские действия, так как Комитет разрешает доступ к делопроизводству только в исключительном случае, каковым считается случай с летальным исходом. Серега выразил сожаление и принес извинения, что его случай не является таковым, заверив, что это всего лишь вопрос времени. В свою очередь он пожелал послице крепкого здоровья и успехов в борьбе за повышение заработной платы.

– А чем нам здесь плохо? – одну бутылку мы уже уговорили, Серега открывал вторую, и сказанное пробкой – наконец-то вырвавшейся из тесного заточения на свободу – смачное «чпок!» красноречиво подтвердило, что красиво жить нам никто не запретит, даже всемогущие шпионы, замышляющие мировой заговор.

– Язык не повернется пить такое вино и говорить, что нам здесь плохо, – подставляя бокал и любуясь, как рубиновая струйка наполняет его, согласился я. – Тем не менее, должен сказать, что я отсюда сваливаю… Оставлю тебя здесь дней на десять, а сам сгоняю в Перу.

Нелегко далось это решение. Да и когда я его принял, не было уверенности, что поступаю правильно. Уж если не заладилось путешествие, сиди тихо, не дергайся, а у меня, видите ли, зудилось под хвостом. Куско и Мачу Пикчу значились в нашей маршрутной карте, и было бы обидно не засвидетельствовать почтения древнему городу инков и резиденции императора Пачакути Юпанкуи. Если не сейчас, то когда еще? Из Сантьяго все-таки ближе, чем из Е-бурга, – всего каких-нибудь три тысячи километров.

Ах, Сальта!..

С

ерега проводил меня, посадив в автобус до Мендозы – это уже Аргентина. Там я перескочил в автобус до Сальты. Дальше следовало пилить до границы с Боливией, пересечь эту загадочную страну и проехать по Перу до Куско. Есть и другой путь: до Арики, от нее на Такну, где имеется переход из Чили в Перу. Я все же нацелился через Боливию, куда ушла и где растворилась Сильвия. Следует упомянуть и третий путь: нормальные люди добираются до Куско самолетом.

Ах, Сальта! Сальта! Город-сказка, один из красивейших на земле, наполненный веселым фольклором, песнями и танцами. В таком городе хочется жить, особенно если в кармане шуршат песо. Что-то я поздновато спохватился – надо было срочно разменять баксы.

В самом центре, на площади 9 Июля, у закрытого обменного пункта стоял меняла, к которому я и направился, но вдруг заменжевался – в непосредственной близости от него паслась мухера-полицейская. Читал в интернете, что бывают облавы, подставы и будто бы даже есть суровая статья в УК Аргентины за нелегальный обмен валюты. По большей части интернетовская инфа недостоверна, если речь идет о таких дальних странах, как Аргентина, однако я не настолько самоуверенный, чтоб начисто все отметать. Остановился в нерешительности, как бы разглядывая памятник Альваресу.

– Ду ю вонт ту эксченж ту хандрид долля? – меняла сам подвалил ко мне на ломаном английском. Видимо, у меня на лбу бегущей строкой высвечивалось, сколько мне надо песо для полного счастья.

Подстава или нет? Как узнать? Только опытным путем, сеньоры. На виду у прохожих, на глазах у полиции, под прицельными взглядами замерших в камне Хуана Антонио Альвареса и 14 муз, олицетворяющих 14 провинций Аргентины, в самом центре Сальты, на площади 9 Июля, я разменял 200 баксов по курсу 11.

Президента Аргентины Кристину Элизабет Фернандес де Киршнер оппозиция критикуют за отсутствие продуманной экономической политики. Ну нет этой политики – зато есть вино и стейки. И еще как сторонний наблюдатель отмечу: красотка Киршнер создала все условия для того, чтобы народу жилось интересно. Интрига в том, что никто не знает, какой завтра будет курс, и аргентинцы все поголовно играют в чендж – меняют песо на доллары и обратно. Мы тоже приобщились к этой занимательной игре. С кем только не играли! В Буэнос Айресе мы расписали чендж на 2 тысячи баксов с одной азартной старушенцией. В банке курс 8,5, а мы ей втюхали по 12. Что интересно, сеньоры, деньги, как вам уже известно, украдены, однако гордость за результат осталась, переполняет и продолжает тешить наше самолюбие.

Вечером перед автобусом я еще посидел в кафе, связался по скайпу с Серегой. Он, как и намеревался, совершенствовал испанский. В хостеле проходили практику девчонки из Франции, совершенствуя свой испанский. Они также были не прочь сделать первые шаги в изучении русского и поболтать на английском. Днем он шатался по городу, слушал уличных музыкантов, посещал музеи, погружаясь в доколумбовскую цивилизацию, вечером готовил себе ужин, садился с бутылочкой в патио и смотрел в небо из каменного колодца на чужие звезды. И однажды сверху, разглядев его одинокую фигурку, снизошел, спустился на его стол сизокрылый голубь. Серега угостил птицу рисом и хлебными крошками. На следующий день голубь снова прилетел. Человек и птица подружились. Серега назвал сизаря Карлосом в честь нашего амиго из деревни Путре.

В стране высокой духовности

Е

ще было темно, когда автобус закончил свой маршрут в городкеЯкуиба. Терминал представлял собой небольшую, рассчитанную на один автобус, площадку и сарайчик с окошечком кассы. Я спросил у кассира, где la frontera (граница). Он махнул за левое плечо. Городок спал, и я пробирался к границе чуть ли не на ощупь. Желательно было уточнить направление. К счастью, я увидел одиноко светивший фонарь и загадочный силуэт, прислонившийся к стене одноэтажного кирпичного строения, золотисто взблеснувшую струйку. Подойдя, я подождал с минуту из вежливости, извинился и спросил, где-таки граница. Сеньор что-то промычал, струйка несколько изменила направление и, упорно дробя кирпичную кладку, однозначно указывала, что данное строение и есть иммиграционный офис и что священный рубеж – тута. Я обошел дом и увидел небольшую очередь ненормальных, желающих пересечь границу Боливии. Мы – друзья. У нас много общего. Они, как и мы, встали с колен, мы вместе дружим против американцев. Но что-то, сеньоры, я вдруг засомневался в искренности дружеских отношений, когда иммиграционный офицер попросил с меня за визу 50 баксов, а взял 60, сдав со стольника только 40. Передо мной в очереди стояла девчонка из Эстонии – где эта страна, найдите ее на карте! – и этой свиристелке он сказал «велкам» и денег не взял. Вот она, цена нашей дружбы – 60 баксов.

В Якуибе я провел полдня, бродил по улицам, шерстяным альпачьим рынкам, магазинам, приглядывался к прохожим и торговкам. Сильвия не выходила из головы, я полагал, она в Боливии, и, если повезет, встречу ее. Вероятность встречи была ничтожна. Страна не такая уж маленькая, и никто не подскажет, где искать человека без паспорта и вне закона. Вот так, с фонарем средь бела дня… Но ведь бывало, у меня случались чудесные совпадения, нежданно-радостные встречи. Потом, переехав в Ла-Пас, я с той же маниакальной упорностью заглядывал под широкополые шляпы в лица боливийских женщин, порой основательно смущая их.

Изучив таким образом население нескольких боливийских городов, я получил исчерпывающее представление о стране. Высокая духовность, которую провозгласил президент Боливии Эво Моралес, сказывалась во всем: в обилии попрошаек, зазывал и отсутствии туалетов. Никаких сомнений, потомки племен аймара, бороро, кечуа и тупи-гуарани построят социализм, свой индейско-марскистский. Их высокая духовность настояна на священных листьях коки. Работать по 15 часов и быть высокодуховным можно только жуя листья коки. Наш национальный сорокаградусный напиток на поверку оказался не таким эффективным.

К вопросу о менталитете

В

боливийском иммиграционном офисе мне поставили штампик «Выбыл», в перуанском шлепнули «Прибыл». Считая, что формальности закончены, я поспешил обратно в автобус, но вскоре проводник подошел ко мне и сказал, что требуется пройти еще полицейский досмотр. Это было что-то новенькое.

Для начала мордастый полицейский меня обшмонал. Достав из моего кармана бумажник и пристально глядя мне в глаза, строго спросил:

– Сколько у вас денег?

– Вот столько, – показал я, немного раздвинув пальцы, большой и указательный. Странный вопрос. Делать мне нечего – деньги пересчитывать. Знаю приблизительно, и этого достаточно. Мордастый требовал, чтобы я сказал точно. – Это я вам сказать не смогу, и никакой русский не скажет, сколько точно, до копеечки, у него в кармане денег – менталитет такой. У нас даже президент не знает, какую зарплату он себе положил. – Мордастый открыл мой бумажник, и сам, грязными пальцами, стал пересчитывать мои деньги.

– Мы в России, – попенял я ему, – никогда такой херней не занимаемся – обычно складываем купюры в стопку и замеряем линейкой.

Мордастый продолжал выполнять свою поганую работу. Понятно, подумал я, будут грабить. Ладно, зато по Боливии проехал без проблем, а предыдущий автобус остановила группа вооруженных товарищей – и дальше пассажиры уже ехали налегке.

Полицейский держал в руке мой бумажник, поднимая и опуская его перед моим носом, как бы взвешивая, и задавал обычные вопросы, откуда я и с какой целью пожаловал в Перу.

– Отдай хотя бы кредитную карточку, – попросил я его.

– Это твой амиго? – он не услышал моей унизительной просьбы и указал на американского туриста, которого шмонали еще тщательнее, заставив раздеться и снять сэнделы.

– Нет, – открестился я, – с этим сеньором я не знаком.

Он еще раз взвесил в руке мой кошелек и вдруг протянул его мне. Я прямо ошалел от счастья. Выйдя из ментовки, утолил жажду, купив у торговки на остававшиеся монеты боливиано два стакана апи морано (кукурузный напиток с ананасом и пряностями).

Подходя к автобусу, я обратил внимание на стайку собак, они пересекали границу совершенно беспрепятственно. И ворона перелетела из Боливии в Перу, а другая – обратно. Я позавидовал животным – они достигли такого уровня свободы, до которого нам, гомо-сапиенсам, предстоит еще долго-долго эволюционировать.

Наконец поехали, еще часа три пилили вдоль озера Титикака

Булыжник – оружие пролетариата,

если нет под рукой калаша…

У

меня еще с репортерской юности выработалась привычка засыпать мгновенно независимо от уровня удобств. Если некуда прилечь, усну стоя. А тут пожалуйста: cama или semicama, то есть мягкие, как в самолете, раскладывающиеся почти до 180 градусов сиденья. Автобусы «Mersedes», «Scania» и «Hundey» двухэтажные, обязательно туалет, а чаще – два. В дороге проводник предлагает подушку и плед, подает легкий завтрак; по телевизору кино. Переночевать в автобусе стоит как номер в отеле. Из чего следует, что за сравнительно небольшие деньги можно исколесить всю Южную Америку, что мы, собственно говоря, и делали. Да и какой русский останется киснуть в отеле, если есть возможность ровно за те же деньги проснуться в тысяче километров от места, где уснул вчера!

Я надвинул на глаза шоры, подаренные мне British Airways, и уснул. Но вскоре подскочил как ужаленный оттого, что услышал:

– Я выиграл! Я выиграл! – орали по-русски, хотя и с акцентом – последние два месяца слышать родную речь для меня было неслыханной роскошью.

Голос доносился из телевизора. На железных бочках из-под горючки сидели два мужика в полушубках и играли в карты. Знакомый антураж: буровая, техника, груды искореженного железа, контейнеры, ящики. Картина вполне реалистичная – работал на Ямале, подтверждаю, но дальше – фантастика. В небе зависла неопознанная летающая штуковина – вроде большого магнита, и все железо, весь хлам вместе с поганцами-мужиками притянулся к ней. Космический мусорщик улетел – и чистая сверкающая голубыми льдами Арктика заискрилась первозданной чистотой. Ролик длился какую-нибудь минуту, его сменил дежурный детектив. Откуда эта агитка? Не иначе – враги подбросили. Боятся, что мы загадим Арктику. Зря боитесь, господа, – уже загадили! Наша Арктика – хотим и гадим! Хотели и произвели 132 ядерных взрыва на Новой Земле, одна только царь-бомба («кузькина мать») шарахнула, как 10 тысяч хиросимских, можем устроить полномасштабные военные учения на острове Врангеля – чтоб всем врагам, а заодно и белым медведям тошно стало.

Я снова надвинул на глаза шоры, вдобавок воткнул в уши беруши, подаренные мне авиакомпанией Emirates, закутался пледом… меня вмиг закружило, замело, укутало снегом – теперь я шагал в своих стоптанных унтах по профилю, от вешки к вешке; каменно затвердевший снег пел под ногами. Где тонкий наст, там нежно и высоко: скрим, крим, прим; где толстый, там низко и грубо: граб, груб, гроб… Я остановился перед круглой воронкой, уходящей глубоко в землю. Оттуда, из адских глубин, доносились звуки, вносящие хаос и дисгармонию в музыку тундры. Что-то трещало и гремело, тысячи голосов сливались в отчаянный и глухой вопль.

Остановились – я это всегда чувствую сквозь сон. Стоим. Меня не напрягало, что стоим, – в тот момент меня занимало то, что происходило со мной во сне. Но теперь звуки доносились извне, с улицы. Я воткнул беруши поглубже. Примитивный пробковый гаджет, когда же придумают высокотехнологичную нанозатычку, которая бы надежно отключала от внешнего мира?! Чтобы уйти во внутренний. Иногда, сеньоры, это просто необходимо. Я по-своему понимаю герметический принцип соответствия – что внутри, то и снаружи. Погружаться в сознание и там путешествовать тоже интересно. При условии, если накопилось достаточно впечатлений внешнего мира. Без энергии внешних впечатлений внутренний мир пустынен и бесплоден. Накапливаю ее в путешествиях и при удобном случае поднимаю, уже освоенную, расцвеченную снами и воображением. В данный момент меня интересовала воронка, глубока ли. И что это за звуки доносятся из нее?.. Поехали… Автобус, скрипя, накренился в одну сторону и в другую, заскрежетал днищем о камень, встал. О, черт! Я снял шоры, вынул беруши, прильнул лбом к холодному стеклу, вгляделся: ночь темна, горят автомобильные покрышки… Впереди машины и позади. Мы попытались объехать пробку, свернув с дороги, и проложить путь через поселок. Дурацкая затея – наш «Mersedes» слишком шикарен, чтобы ездить по грунтовке, – ему подавай ровный асфальт. Спать! – утро вечера мудренее. Сиденье рядом было не занято, и я, располагаясь удобнее, растянулся на двух, закрылся пледом. И правильно сделал – в следующую секунду взорвалось стекло моего окна – тысячи мелких крупитчатых стеклянных кусочков осыпали с ног до головы, дохнуло холодом из образовавшегося проема. Булыжник просвистел над моей головой, ударился в кресло. К автобусу бежала разъяренная ватага в касках и спецодежде. Пробарабанил град камней, черная кипучая людская масса – горящие только, как у диких животных, глаза – облепила борт, с торжествующими воплями давай раскачивать автобус, норовя опрокинуть… Тяжеловат, однако, наш двухпалубный «Mersedes». Подошли еще несколько человек, бородач в камуфляже с «Ремингтоном», я определил его как «Команданте», ловко вскинув ружье, трижды шмальнул по колесам – и те поочередно испустили дух. Оставив нас в покое, ватага перекинулась к грузовику «Man», который по нашему примеру тоже намеревался объехать затор.

Пассажиры пришибленно молчали.

– Что происходит? – спросил я у проводника.

– La desorganizacion (беспорядки), – сказал он, позевывая.

– Вижу, что беспорядки. Кто эти люди?

– Шахтеры.

Беспорядки случаются в Перу несколько раз в году по разным причинам и поводам. Народ в этой стране горячий, и без жертв, как правило, не обходится. Вникать в причины и следствия того, что происходило сейчас, мне решительно не хотелось. Единственное, что меня интересовало, надолго ли мы тут застряли. Времени на Мачу Пикчу у меня оставалось не так много, надо было что-то предпринимать. Одно радовало, что был налегке. Я попросил, чтобы открыли дверь, и выскользнул в ночь.

Повсюду груды хлама, искореженного железа, перевернутые мусорные контейнеры. Освещая этот первозданный хаос, тут и там по обочинам, адски дымя, горели машины. Трасса была плотно запружена грузовиками, автобусами и легковыми автомобилями на всем видимом протяжении. Углядев красную коробочку мототакси, я подумал, что на этой маленькой верткой мотопиле можно проскочить.

– Вывези меня отсюда, – сказал я водителю, парню лет двадцати.

Он только развел руками, я достал сто баксов, он нерешительно взял зеленую бумажку, сунул ее в карманчик рубашки, сказал, что попробует.

Отодвинув в сторону валявшийся на обочине телеграфный столб и откатив несколько каменных глыб, мы съехали с дороги, перевалили через кювет, и тут выбежали трое, с ними тот самый «Команданте» с ружьем.

– Вы не имеете права меня задерживать.

– Иностранец, – сказал один, – пусть едет своей дорогой.

– Он еще может нам пригодиться, – сказал другой и что-то еще добавил, но тихо, не для моих ушей.

– Пройдемте, сеньор, вам нужно отдохнуть с дороги.

– Спасибо, я не устал.

– У вас такой измученный вид, – один из них бесцеремонно толкнул меня в спину.

– Что вы себе позволяете?! – возмутился я. – Я буду жаловаться в полицию!

– Жалуйтесь – вот, кстати, и полиция: Чип и Дейл спешат на помощь.

Два крепыша в шортах и майках волокли за ноги полицейского. Лицо разбито в кровь, голова в шлеме, безвольно болтаясь, стучала на неровностях дороги. Боже, какой мятежный, яростный восторг озарял лица этих вечных тружеников, еще вчера копошившихся в темных недрах и вот теперь вылезших на поверхность и вдохнувших опьяняющего воздуха вседозволенной свободы!

Смердя едким дымом, горел полицейский пикап.

Меня подвели к каменному одноэтажному флигелю, примыкавшему к магазину, впихнули в темное помещение. Дверь захлопнулась за мной.

Посветив телефоном, я нашел выключатель. Затеплилась лампочка, при ее депрессивном свете едва можно было разглядеть очертания предметов. Это была довольно просторная подсобная складская комната, два окна, забранные решетками, подслеповато смотрели в озаряемую кострами глухую ночь; вдоль стены нагромождены коробки с продуктами; на топчане лежал человек, с головой укутанный в одеяло, свисала только нога, обутая в сапог, на нем поблескивала железная пряжка.

– Сеньор, – сказал я.

Сеньор не ответил. Тихонько, чтобы не будить его, я сел на охнувший подо мной старый диван, задвинутый в нишу, образованную мешками с крупой. Было около трех часов ночи.

В поисках какого-нибудь питья я вскрыл несколько коробок – соусы, банки консервов, коробки с вином. О, «Альберто Моро»! Это вино мы открыли на Огненной Земле благодаря нашему другу Франциско Моро, намекавшему, что со знаменитым Альберто они не просто однофамильцы. Выпив с полбутылки, я подверг горестному анализу все произошедшие с нами неприятности. Надо же было так удачно выбрать время, так точно спланировать маршрут, чтобы собрать все, какие только возможно, приключения. Началось с того, что мы пришли на набережную Вальдивии к тому месту и в тот самый час, где и когда орудовала шайка воришек; шпионы устроили свой заговор именно в тот день, когда мы приехали в Сантьяго и собирались получить паспорт; землетрясение началось ровно тогда, когда мы оказались на севере Чили; шахтеры устроили беспорядки в аккурат к моему проезду. Мы тщательно составляли маршрутную карту. И месяца полтора все шло, как расписали! Такая длинная плавная волна! Скользить и скользить…

Да, было нелегко. 6 дней трека на Торрес дель Пайне. С тяжелыми рюкзаками километров по 25 в день, и никаких шерпов. Анды – не Урал, покруче будут горки. В чилийском национальном парке условия жесткие: палатку разрешается ставить только в кемпинге. Устал или нет, но до лагеря обязан дойти. Костра не разводить, мусор не бросать, курить только в отведенном месте. Мы тащили с собой в рюкзаке пустые консервные банки, Серега нес в кармане бычок от сигареты… Не ропщу и с правилами согласен. А как было иначе сохранить этот удивительный уголок планеты в первозданном виде?

Мы прошли маршрут, поднялись к озеру на высоту 3,5 тыс. метров. Наши мучения были вознаграждены. Гляньте на фото, если вы скажете, что видели что-нибудь более впечатляющее, не поверю.

Потом сходили на Фицрой – национальный парк Аргентины. Как и на Торресе, – цветные остроконечные гранитные пики гор.

Ледники, изумрудные озера, горные речки, из которых мы безбоязненно хлебали воду; бродили по сказочным лесам, встречали на тропе дивных птиц и животных. И плавали на катерке у ледника Перито Морено, видели огромные синие айсберги. А Огненная Земля!..

Тут мне, сеньоры, открылся промысел Создателя, для чего он сотворил мир. Сообщаю: для красоты! Баловни судьбы, мы столько увидели!..

Вполне логично, что теперь по контрасту и для полноты ощущений полагался другой опыт, тем более что в шкуре заложника мне еще не приходилось бывать. Сам дурак – не надо было высовываться из автобуса. Нарушил элементарное правило сёрфера: если попал под мощную волну, расслабься, замри, дождись, пока перестанет крутить. Экономь кислород. Когда волна отпустит, тогда и всплывай.

Был бы Серега рядом, он бы сказал: «А что, разве нам здесь так уж плохо?» И налил бы по стаканчику. Я допил бутылку, и мне стало несколько спокойнее на душе, прилег на диван и вздремнул. Сквозь сон слышал стрельбу и крики, потом наступило затишье, и вдруг я услышал песню.

Тебя любить мы учились

С высот постигшей утраты…

Я вскочил с дивана, это был не сон – песня продолжалась.

Ты бесстрашным пал солдатом,

чтоб смерть пред жизнью склонилась.

Ты в земле Санта Клары,

и где теперь нам согреться?

Остыло жаркое сердце

команданте Че Гевара!

Шарахнулся к окну – ночь, никого. Спросонок не сразу сообразил, что звуки рядом, за стеной… Пробрался меж коробок – дверь. Дернул за ручку, нажал. Поскользнувшись на скользком полу, кубарем влетел в помещение, упал на кучу свеклы.

Среди хаоса порушенных прилавков, разбросанных овощей и зелени вокруг столика с прикрученным к нему кассовым аппаратом, кто на стуле, кто на ящике, кто на мешке сидели люди. И среди них – Сильвия! На столике кружки, вскрытые консервные банки.

– Хури?!.. – Сильвия бросилась ко мне, помогая встать. С ее помощью я кое-как утвердился на ногах. – Ты почему здесь? Откуда?..

– А я… я же обещал, что мы встретимся. И вот…

– Ты, эй, знаешь этого гринго?! – удивился бородач в камуфляже, тот самый, которого я окрестил «Команданте».

– Хури – мой амиго из России.

– Тоже революционарий? – разглядывая меня как диковинку, спросил очкарик, так же одетый в камуфляж.

– Боюсь, разочарую, но у нас в России далеко не все революционарии, что до меня, то я обыкновенный скромный служащий.

– Педро, – пожал мне руку «Команданте». Вслед за ним представились и остальные.

Педро косил под Эрнесто Че Гевару: берет со звездочкой, нечесаная грива волос, прущая снизу, от шеи, борода и это междометие «che» (вроде нашего «эй»), которое он вталкивал в каждую фразу. У Эрнесто была привычка говорить «че», обращаясь к собеседнику. Известно, Че – погоняло, а не настоящее имя. Как и Эрнесто, Педро был выходцем из Аргентины. Перуанец Хулио – его правая рука. Тоже в армейском кителе, полевая сумка через плечо, сверлящий через круглые очки взгляд. Родом из Икитоса, он уже участвовал в движении индейцев за сохранение сельвы и против размещения там иностранных компаний, добывающих нефть. Еще одно действующее лицо – грек Лукас. Небольшого росточка, но с огромной бородой, которую могут себе позволить только священники автокефальной церкви. Шустрый, верткий, он был одет в черную со множеством карманчиков, липучек и пряжек спецуху. Его и можно было принять за священника, если бы не граната за поясом и если бы он еще не открывал рот, исторгавший исключительно сквернословия и богохульства. Он и был священником, но на почве идейных разногласий разошелся с Господом Богом. «Какого черта мы будем ждать милости свыше?! Экспроприировать и распределять по справедливости – вот наша задача». Со своими подельниками, такими же отчаянными Робин-Гудами, он тоже вскоре расплевался. Вечная история: если речь идет об экспроприации, все заодно, но когда дело доходит до распределения, у каждого обнаруживается свое понимание справедливости.

Два шахтера никак особо себя не проявляли, хомячками лущили кукурузу, запивали чичей. Один из них, голопузый мачо, сказал только:

– Ох и зададим мы им жару!

А другой добавил:

– Еще как зададим!

Без Сильвии эта разношерстная компания была бы просто бандой, но с ней ее статус поднимался, и она заслуженно называлась ячейкой революционариев. Как сияли глаза Сильвии, как лихо смотрелся на ней бордовый берет со звездочкой, из-под которого выбивалась грива черных волос, а как она пела про команданте! Я терялся в догадках: милая чика (девочка), тебя-то каким ветром сюда занесло? Выяснилось следующее: как и намеревалась, Сильвия пришла в Боливию. Там, в Ла-Пасе, на центральном терминале, где она коротала ночь, встретила Даниеля и Диего, давних друзей ее брата Себастьяна, которые состояли в анархистской организации «Заговор огненных ячеек». Они часто бывали у них дома, 12-летняя Сильвия лежала под столом и слушала политические разговоры. Себастьяна упекли в тюрьму на длительный срок как участника теракта в Сантьяго, и его друзья пропали из виду. Даниель и Диего пробирались в Перу, они рассказали, что начинается заварушка и самое время тут объявиться, поскольку долг каждого трудящегося – поддержать шахтеров. У Сильвии своих планов не было, и вот она здесь, чтобы поддержать.

Из разговоров я также понял, что, собственно, происходит и в чем причина беспорядков. Оказывается, в Амазонском департаменте Мадре-де-Дьос свирепствует самая настоящая золотая лихорадка, 100 тысяч диких старателей в погоне за удачей ринулись сюда. Кому-то повезло, кому-то не очень, но в целом несанкционированно добытое золото за 2013 год оценивается в 2 миллиарда долларов. Правительство, обеспокоенное тем, что деньги прошли мимо государственной казны, потребовало от старателей объединиться в официально зарегистрированные артели, которые бы несли ответственность за свою деятельность и платили налоги. А для несогласных подготовили закон, по которому несогласным грозило тюремное наказание сроком до 10 лет. Недра принадлежат народу, ответили на то дикие старатели, каждый гражданин имеет право на свой лично намытый золотой кирпичик.

Революционная теория перманентного

геморроя

П

едро взял канистру с чичей, налил в блестящие металлические кружки, точно такими мы вооружились с Серегой в Пунто Аренасе. Если бы не куча стрелкового оружия рядом с кучей свеклы, все бы это походило на обычное бичевое застолье.

– За знакомство! – провозгласил я и прежде, чем отпить глоток, немного пролил на пол – слышал, так делается в индейских племенах в знак уважения к предкам.

– Ты что делаешь, мalakos (дрочило)! – заорал Лукас. Он виртуозно владел этим греческим, никому не понятным словом. Им одним, дополняя известными жестами (показать средний палец, выставить ребро ладони и т. д.), он мог выразить тончайшие переживания и бездну смысла. Выпив содержимое кружки, он подхватил с пола пожухлую зелень петрушки, зажевал, вытер руки о свою автокефальную бороду.

– Хури – большой знаток ритуалов, – заступилась за меня Сильвия, уверенная теперь, что я, как человек силы, владею не только намагничиванием, но и многими другими тайными знаниями.

– Пей, Хури, это настоящая чича, – Хулио тоже меня поддержал, последовав моему примеру, – в нем текла индейская кровь, Икитос – амазонская сельвская глубинка, и о всевозможных древних ритуалах он знал не понаслышке.

Я отпил глоток, посмаковал – слабый, похожий на пиво, напиток – наша бражка, не говорю уж о самогонке, куда забористее.

– Не понял: что значит «настоящая»?

– Это значит, что сделана по старинному рецепту племени шипибо.

– Это как? – я снова приложился, пытаясь уловить тот особый нюанс вкуса, который отличал настоящее от ненастоящего.

– Настоящая чича делается так, – Хулио достал носовой платок, подышал на круглые стекла очков, протер их, – зерна кукурузы тщательно разжевываются, полученная таким натуральным способом суспензия бродит месяц, затем перегоняется. За соблюдение технологии я ручаюсь, потому что эту чичу делала моя бабушка. Ей уже 92 года, но все зубы целы за исключением трех на одной стороне и четырех – на другой.

Настоящая, сделанная по старинной технологии, чича сфонтанировала из меня на мужественное плечо Педро.

– Закусывай, – сказал Педро и пододвинул мне банку консервов – известную мне туну. – Настоящая чича, – поучительно заметил он, – для настоящих парней. – И отодвинулся от меня на случай, если со мной снова случится – как бы это назвал мой культурно образованный дедушка – фридрих хераус.

Выглядеть слабаком в глазах Сильвии было крайне постыдно. Но признаться в брезгливости означало бы оскорбить не только Хулио и его бабушку, но и весь коренной народ Америки.

– Спасибо, Хулио, будет что вспомнить. А не найдется ли у тебя Айяуаски? Мечтал, знаешь ли, попробовать.

– Так просто это не делается. Приедешь ко мне в Икитос, я тебя познакомлю с шаманом-айяуаскером, и ты примешь участие в церемонии, если будешь к тому готов.

– Ладно, договорились, обязательно приеду. – И мы в знак того пожали друг другу руки.

– А что, эй, Хури, как у вас обстоят дела с золотом? – спросил Педро.

– Мы добываем черное золото. То есть – нефть.

– Ну да, слышал. Ну и сколько у тебя черного золота?

– У меня?

– Лично у тебя.

– Ты вот о чем! У нас проблема решена в корне: президент назначил олигархов, и они взяли на себя эту грязную работу – качать нефть и получать за нее бабки.

– Тебя обворовывают – не ясно? Требуй свою долю!

– Куда мне ее?

Допустим, я напишу письмо в правительство и потребую свой, причитающийся мне как гражданину РФ баррель. Каждый может потребовать, а почему нет? И кто бы сомневался, что я получу свой баррель?! Дальше что? Таскаюсь по городу с баррелем нефти, всем предлагаю обменять на баррель подсолнечного масла, на мешок сахара, на ящик мыла, на кило гречки-ядрицы. А никому не нужно, потому что у каждого за спиной свой баррель нефти. Мы это проходили. Помню, в 91-м со мной рассчитались за работу люстрами. Стоял, как елочка, светился – и даже никто не подошел, хотя люстры были сделаны на заводе имени М.И. Калинина по жутко секретной технологии и являлись на поверку уменьшенной копией ракетной установки «Град».

– Я вот что думаю: когда-нибудь они уже нажрутся этой нефти, надышатся этим газом…

– Никогда, слышь, эй, никогда! Такова природа капитализма: нет ограничителя жадности. И запомни: если в стране нет рабочего движения, трудящиеся обречены на бесправие и нищету. А в России, сколько я понимаю, всегда была нехватка революционариев.

– Уж где-где, но только не в России, – возразил Хулио.

– А Ленин? – напомнила Сильвия.

– Скажи, эй, Хури, у тебя есть золотой унитаз?..

– Нет почему-то. Даже не знаю, как без него обхожусь…

– А ведь ваш Ленин обещал, что будет у каждого трудящегося. Поначалу он был революционарием, но потом предал интересы рабочих и проявил себя как империалист. За революцией, как учил Че, следует революция бюрократов. Таков общественный закон.

– Получается, Педро, что в революции нет никакого смысла. Бюрократы неистребимы. Власть бюрократов, как ни крути, – закономерный итог борьбы.

– Ты, эй, Хури, невнимательно читал Че. Смысл революции не в том, чтобы она победила, а в том, чтобы она не прекращалась. Наша цель устраивать империалистам перманентный геморрой, тогда они будут сдерживать свой хищнический инстинкт и не посмеют наступать на права трудящихся. Для Че было хуже смерти переродиться в бюрократа, потому он и не остался в правительстве Кубы после победы повстанцев, а делал революции в Конго и в Боливии.

– И заплатил за это жизнью… Страшная история. Убили, закапывали, откапывали, выставляли напоказ, отрубили руки…

– А что ты хотел?! Революция требует жертв. Знаешь, как умирал Че?.. Это было недалеко отсюда, в боливийском селении Ла- Игера. Его убили без суда и следствия по приказу президента Боливии Рене Баррьентоса. Дергали спички, кому достанется такая честь. Выпало лейтенанту регулярной армии Марио Терано. Слабак, у него дрожали руки, хотя он и накатил стакан виски. «Целься лучше, – сказал ему Че, – я всего лишь человек. – И еще он сказал: – моя неудача не означает, что революция закончена, она начнется в другом месте».

Педро снова разлил чичу. Пить ее было большим испытанием, поэтому я взял кружку и пошел в складскую комнату, чтобы вылить.

– Куда? – спросил Педро.

– Там сеньор… Может, он проснулся, пусть тоже выпьет.

– Не выпьет, эй, – заиграл желваками Педро, – сядь и выпей сам.

Я выпил, меня тошнило и было обидно за всех русских революционариев. Я стал называть имена, приплел даже Рахметова из романа «Что делать» (разве это не круто – спать на гвоздях?!), но суровый Педро и ему отказал в праве называться настоящим революционарием.

– Так уж совсем никого и не было?

– Одного все-таки могу назвать, – подумав, сказал Педро.

– Это Сталин! – блеснула своими познаниями Сильвия.

– Бюрократ высшей пробы. При нем положение трудящихся только ухудшилось.

– А как ты объяснишь тот факт, что Че иногда подписывался как Сталин II? – возразил Хулио.

– Это в шутку. Ты что, шуток не понимаешь?.. Получается, Хури, я знаю вашу историю лучше тебя.

– Ну и кто, по-твоему, был настоящим русским революционарием?

– Конечно же, Симон Радовицкий!

Об этом выдающемся бомбисте я узнал не так давно, когда мы путешествовали на Конец Света, Огненную Землю.

Сегодня Ушуайя – раскрученный туристский центр. Предлагается совершить экскурсии по лесам и озерам Исла-Гранде, прокатиться на паровозике и окинуть взглядом этот самый большой остров архипелага. Можно также сплавать на острова в гости к морским котикам и пингвинам. А вот и музей, главная его фишка – Симон Радовицкий.

Город начался с тюрьмы. На Конец Света (как когда-то и в Австралию) свозили самых отпетых преступников. Расчет прост: отсюда не сбегут. Зэки рубили лес, строили себе надежную, крепкую тюрьму, строили город. Знаменитый преступник Симон Радовицкий просидел в этой тюрьме 20 лет. О нем, как и о Че, слагали стихи и песни, многие годы он был знаменем революционного движения. Демонстрации с требованиями освободить бомбиста будоражили общество. В конце концов власти выпустили его из тюрьмы, посчитав, что на свободе он меньше принесет вреда. По мнению Педро, именно из-за хронического геморроя, который устроил капиталистам Радовицкий, Аргентина первая установила 8-часовой рабочий день.

С 10 лет Радовицкий уже работал помощником кузнеца в Екатеринославе (Днепропетровске). В 14 он шел в первом ряду рабочей демонстрации и встретил грудью саблю казака. Полгода отлеживался. Урок не пошел на пользу. За революционную деятельность отправили в ссылку… Бежал, уехал в Аргентину, там примкнул к анархистам. Подкараулил экипаж начальника полиции Рамона Фалкона, метнул бомбу. Фалкону оторвало ноги, он и его помощник погибли. Радовицкого не приговорили к вышке только потому, что ему еще не исполнилось 18. На суде он вел себя как герой, объясняя, что совершил справедливый акт возмездия – по приказу Фалкона была расстреляна демонстрация и погибли 30 его товарищей. Радовицкому единственному удалось бежать из этой тюрьмы, правда, на свободе он провел всего 23 дня, его сняли с борта контрабандистов военные моряки Чили. Радовицкий с честью вынес все испытания, хотя аргентинские тюремщики куда изобретательнее наших ментов, все еще работающих по старинке (как то: дверью пальцы защемить музыканту, бутылку вогнать в задницу правдолюбцу). На годовщину побега пенитенциарные умы догадались устроить целое представление. Перед окном камеры играл духовой оркестр с дирижером во фраке. Радовицкий смеялся над таким изощренным издевательством.

Фалкон также популярен в Аргентине. Его именем названа полицейская академия, ему поставлен памятник в Буэнос Айресе. Но штука в том, что на памятнике не исчезает надпись «Виват Радовицкий!». И это лишний раз свидетельствует о том, что дело выдающегося революционария-бомбиста живет. Виват Радовицкий! Виват перманентный геморрой!

13 решающих секунд

Т

оном препода, принимающего экзамен, Педро сказал: – Тоже мне революционарий, в теории ты, эй, получается, ничего не смыслишь, а как у тебя с оружием? Умеешь обращаться?

– До революционария, эй, мне далеко! И вообще я – человек сугубо штатский, какое там оружие, я пулемет от табуретки не отличу! Полковую гаубицу – от пушки Д-74. И уж тем более ЗРС-300 от ЗРК «Тор»!

Я заподозрил, что Педро имеет виды на Сильвию, поэтому старается всячески меня унизить. Разумеется, я проигрывал Педро. Иначе и не могло быть – оружия я побаиваюсь, потому что оно стреляет; грязный цвет хаки вызывает у меня рвотное отвращение, потому что он пытается подменить собой чистый природный цвет листьев и травы. От призыва я скрылся в стенах Уральского госуниверситета – в нашем дворе на Маяковке считалось, что в армии служат только одни дезертиры. Начисто уклониться не получилось: в школе изводили НВП (начальной военной подготовкой), на старших курсах военная кафедра раз в неделю доставала тактикой, огневой подготовкой и полевыми занятиями. Так что хотел я или нет, но какое-то поверхностное представление об оружии все-таки имел. И этого хватило, чтобы в куче разнообразных и незнакомых мне машинок для убийств распознать наш выдающийся АК-47, в просторечии – калаш.

Нас учили стрелять, собирать и разбирать автомат. Особой ловкости, тем более ума, тут не требовалось. Как говаривал, глядя на мои неловкие телодвижения, полковник Белотелов: «Научить обращению с оружием можно и медведя». В итоге на зачете, после соответствующих тренировок, я разобрал автомат за 13 секунд, а собрал за 17. Давненько, правда, это было. Я взял в руки калаш, закрыл глаза – руки помнили. Я разломал его на части, пожалуй, за те же 13 секунд.

– А ты собери, – предложил я Педро и начал отсчитывать секунды.

Педро взял одну часть, другую… Замешкался…

– Давай, Педрило, – подбодрил его Лукас, – высунь пальцы из жопы!

Видно, опыта обращения с калашом у Педро не было. Если бы он был настоящим революционарием, он бы имел такой опыт. Подавляющее большинство боевиков, чем мы вправе гордиться, вооружены нашим калашом. Хотя здесь, с другой стороны земного шара, штампует оружие другой не менее мощный производитель – Соединенные Штаты. А я ведь сразу заподозрил, что Педро только учится, подражая Че. Не буду, конечно, отрицать его успехов: по бороде, по берету со звездочкой и по разговору он уже достиг сходства с команданте. И по вонючести тоже. Известно, что Че за особую вонючесть товарищи называли Боровом. Думаю, и Педро подошло бы это погоняло.

– Ладно, – сказал я, – показываю, но только один раз.

К восторгу всех присутствующих, я быстро собрал автомат.

– Не ожидал, – признался посрамленный Педро, – возьми, эй, Хури, этот ствол, мы тебе его дарим от чистого революционного сердца.

«Эх, – подумал я, – был бы здесь наш начальник военной кафедры полковник Белотелов, как бы он обрадовался моему триумфу, какую бы гордость испытал за своего нерадивого курсанта!» Впрочем, гордость за меня испытывала Сильвия – она просто светилась от счастья, и это тоже чего-то стоило.

– Спасибо, амигасы, для меня большая честь. Слишком большая. Я не могу это принять. Не к фейсу, то есть не к лицу мне как-то. Не соответствует. Посмотрите сами: я – и этот автомат…

Сильвия надела мне на голову свой берет, а Хулио снял с себя английский камуфляжный китель.

– Надень – нам не хватает таких, как ты, особенно сейчас, когда революция вновь расправляет свои крылья.

– Я тронут, вы так красиво говорите!.. Еще час назад я был заложником, теперь вы переквалифицировали меня в революционарии, большое спасибо за доверие. Даже не знаю, что лучше.

– Надень, надень…

Я надел камуфляж, надвинул на лоб берет, взял наизготовку автомат…

– Вот теперь ты настоящий революционарий.

А что, я в отпуске, форму и оружие мне подарили, почему бы и не повоевать в этой долбаной, непонятно какой, подозреваю, фашистской стране. По нашим понятиям такое не возбраняется. Останавливает только то, что перуанцы живут по своим понятиям, к тому же и пуля, известно, – дура, она вообще без понятий.

– Гениальная машинка, – погладил я ствол калаша, – наверняка ее изобретателю уготовано самое почетное место в аду.

– Имей в виду, эй, Хури, мы в долгу не останемся. Здесь разберемся – приедем в Россию. Если позовешь, конечно.

– Мы им зададим жару! – оживился шахтер.

– Ох и зададим! – горячо воскликнул другой.

– Я подумаю над вашим предложением. Дело в том, амигасы, что я давно уже не был в России, и что там происходит, не знаю. Все-таки надеюсь, что революционная ситуация еще не назрела: верхи еще могут, низы пока что терпят.

«Хури останется со мной»

П

едро позвонили. Поговорив, он сообщил, что Амазонский департамент в огне, шахтеры заняли все правительственные здания и сейчас бой идет за аэропорт.

– Выдвигаемся в Пуэрто Мальдонадо на подкрепление товарищам. Будем брать аэропорт. Ты, Сильвия, распорядись оружием, за ним придут Даниель и Диего. Хури, ты…

– Хури останется со мной, – сказала Сильвия. – Кто-то должен охранять штаб… И меня тоже.

Похватав оружие, они исчезли в ночи, оставив после себя запах стойких революционариев. Проветривать помещение было бесполезно – через разбитое окно ядовито тянуло гарью от догорающего полицейского пикапа.

– Порядочные люди ночью спят, а не устраивают революции, – я сбросил с себя камуфляж, снял берет.

– Я уже две ночи не спала…

– Кошмар! Мне это будет сниться: кровь, грязь, отрубленные руки Че!.. Тоже нашла компанию!

– А солидарность трудящихся для тебя ничего не значит?

– Ну, извини, не знал, что ты трудящаяся… Пойдем отсюда – здесь воняет, сейчас я тебе все объясню. – Я провел ее в складскую комнату, сели на диван. Мне казалось, я легко исправлю ее путаную и наивную картинку мира, элементарно разложу по полочкам – и все в ее буйной головке перевернется и встанет на место. – Предназначение женщины: любить, рожать, воспитывать детей, вести хозяйство… И у тебя все для этого есть, ты такая…

– Какая?.. Думаешь, у нас получится?

«У нас». Надо было отдавать себе отчет, что Сильвия приняла мое предложение, которого я, в сущности, не делал. Пока что я в своих помыслах не возвышался настолько, чтобы решиться взять ответственность за ее судьбу – у меня самого в моей жизни было еще много неопределенного, с чем следовало разобраться. Мое красноречие куда-то исчезло, я вдруг стал заикаться и позорно краснеть, благо было темно. Вся моя наработанная за годы учебы и странствий философия представилась грубым набором штампов, ничего не стоящим фанфаронством, пасующим перед природным обаянием и величием женщины.

– Что-то мне тесно, джинсы, наверно, малы, – она дотронулась пальчиком до молнии – в образовавшуюся брешь хлынуло тело. Джинсы сошли с нее сами, как дрессированные, вместе с ботинками. Мягкая упругая желанная волна обрушилась на меня. Никогда ни к какой женщине меня не тянуло с такой силой. Весь мир исчез, провалился в тартарары – осталась только она, единственная как замкнутая вселенная, у которой есть вход и нет выхода. Я еще обернулся назад: моя куцая биография показалась невзаправдашней. Детство с огорчениями и обидами, беззаботная юность, послужной список, удачи и провалы, радость и огорчения – все это было как будто и не со мной. Люди, с которыми встречался, которых любил и недолюбливал, растаяли, как чья-то неудачная фантазия. Бешено колотилось сердце, я перешагивал некую грань.

Позади пустота, не было и самой жизни, были жалкие эскизы проживания, непроявленные от неполноты и ограниченной одномерности. То были жалкие потуги отдельного половинчатого сознания. И вот теперь… Еще мгновение… Она кричала – истошная радость счастливой половинки, нашедшей свою сокровенную противоположность. Затянувшийся космический поиск позади… Кричала, провозглашая наступление новой сущностной зримой реальности, что неукротимо билась в ней и во мне, проходя через туннель мучительной и сладкой агонии, и уже выплескивалась наружу перинатальным шоком души перед распахнувшимся простором поющих ветров.

– Не кричи, – я подумал о лежащем на топчане человеке. – Разбудим.

– Не разбудим, – сказала как-то холодно, без всяких эмоций, хотя только что билась в полном безумии. И тут до меня дошло: не разбудим, потому что мертв. Она подтвердила: – Наемник капитала, он выпустил 6 пуль в нашего товарища.

Какое-то время я лежал тихо, покрывшись холодным потом. Меня трясло. Но только ей стоило развернуться ко мне, обнять, как штормящая внутренняя стихия вопреки здравому и любому другому человеческому смыслу вновь безудержно поволокла к ней.

Волны улеглись, светало. Я подумал о том, что судьба благоволит

мне, уже в который раз предоставляя возможность радикально изменить жизнь. В моем воображении рисовалась идиллическая картинка: сказочная Аргентина, у нас с Сильвией прекрасный в стиле шале дом на берегу озера Науэль-Уапи. Мы сидим на увитой виноградом террасе, попиваем терпкое вино, кормим чаек – такие чайки, так приучены – подлетая, выхватывают печенье из рук; следим, как накатывают волны. Два черношейных лебедя плывут у камышей в синхронном плавании по жизни, гребя розовыми лапками

Я смотрел на Сильвию, она улыбалась во сне. Надо будить и немедленно отсюда мотать.

– Фабио, – потянулась она ко мне.

Я смотрел на Сильвию, она улыбалась во сне. Надо будить и немедленно отсюда мотать.

– Фабио, – потянулась она ко мне.

Идиллическая картинка свернулась, я разом протрезвел. Оказывается, сеньоры, весь этот безумный расточительный заряд любви предназначался не мне. Я только проводник, через который этот заряд прошел и был перенаправлен совсем в иной мир, тому, кому и предназначена по гроб жизни и далее Сильвия. Моя роль скромна и спущена мне лишь потому, что по прихотливой игре природы я был похож на несчастного Фабио. А я-то себе вообразил… Здесь я чужой, слишком увлекся и взялся играть не свою роль и далеко зашел. У меня есть страна, где я родился, люди, с которыми я связан судьбой. Там и надо улучшать, переделывать мир, строить свое счастье.

Мой наставник по сёрфингу Балу учил: если тебя тащит в открытый океан, не борись с течением – бесполезно, только зря растратишь силы. Проплыви вдоль берега, канал течения не бывает слишком широким (10–20 метров, максимум – 50) и возвращайся на берег попутной волной.

Рассвело. Сильвия спала. Я тихонько встал, оделся, взял свой рюкзачок и вышел. Дорога по-прежнему запружена машинами. Тишина, ни шахтеров, ни революционариев. Отойдя от городка сколько-то, я остановился, присел на камень. Правильно ли я поступаю? Посидел, встал, пошел, остановился, вернулся… Окончательное решение пришло само собой, когда передо мной остановилась красная коробочка мототакси. Я и думать о нем забыл, но паренек оказался честным.

– Я вас издали увидел… Слава богу, что отпустили. Им одинаково, что conejillo de indias (морскую свинку) убить, что человека, – сказал он. – Садитесь, к обеду будем в Куско.

Мачу Пикчу – фабрика девственниц

Ч

то было дальше, не спрашивайте, потом как-нибудь расскажу – сам еще не осмыслил, что со мной было. Это отдельная история о том, как я пытался закрыть Америку. Сейчас же вкратце о Мачу Пикчу.

Чем ближе я подходил к Мачу Пикчу, тем больше меня одолевали сомнения: то ли есть этот город, то ли его нету; как зыбкий мираж, он то появлялся, то исчезал в облаках. Очертаниями напоминающий кондора, он и вовсе готов был сорваться и улететь навсегда в родное ему измерение – для нашего мира он нереально красив, как и эти горы вокруг, как и та гора, на которую он вознесся на 2450 метров.

До 1911 года он и вообще был сокрыт от нашей цивилизации. До него не добрались орды конкистадоров, и он сохранился почти в первозданном состоянии. Покрой крыши тростником – и живи. О Мачу Пикчу поведал миру американец Хайрем Бингем, который путешествовал по перуанской сельве в поисках легендарного города инков Вилькабамба. Открытие обошлось предприимчивому археологу в 30 центов, такую сумму он отвалил индейскому мальчику за то, что тот показал заброшенный в горах город.

Сегодня, даже при современных машинах и технологиях, построить такой комплекс невозможно. Остается только фантазировать, как, не зная колеса, инки перетаскивали гигантские, до 20 тонн, каменные блоки. Как, имея под рукой только каменные и бронзовые инструменты, обрабатывали и идеально точно подгоняли друг к другу глыбы сложной изломанной геометрии? Как поднимали на головокружительную высоту и накрепко, без цементного раствора, укладывали над пропастью? Но самая главная загадка: а на кой черт им это было нужно? Значительно проще было построить город поближе к столице и в более удобном месте.

До сих пор прямой дороги на Мачу Пикчу нет. Добираются от Куско автобусом и поездом до Агуаса Кальентаса, бойкого туристического городка у подножия гор, где можно переночевать, подкрепиться, а утром подняться на автобусе или своими ногами к развалинам.

Небольшой отрезок пути, который можно было проехать на поезде, я решил пройти пешком по хорошо протоптанной тропе инков. Видно, что тут поработали садовники. Растениям не тесно, каждое имеет возможность ветвиться к солнцу и показать себя во всей красе. По левой стороне, вдоль тропы, бурлит Урубамба. У берега растет довольно много банановых деревьев, именно деревьев (известно, что банан – трава), таких высоких бананов я не видел. Шаг с тропы вправо – и ты уже в настоящей сельве.

Я сошел с тропы, хотя без ружья и мачете в сельве делать нечего. Там, где деревья были большими, можно было бродить так же легко, как и по нашим борам. Мелколесье же совершенно непроходимо. Сколько-то углубившись в сельву, я остановился перед стеной плотного леса. Лианы Айяуаски, окручивая ствол, коричневыми узловатыми канатами взбирались высоко вверх, терялись в кроне могучего дерева. Эта лиана – не редкость в амазонской сельве, тем не менее, мне повезло. Благодаря курандеро Поме, с которым мы ходили по сельве, я теперь ее узнаю и могу поздороваться. Я мысленно поблагодарил Растение-Учителя, обнял дерево, потерся щекой о шершавую коричневую кору лианы – почему-то тоскливо сжалось сердце, подумал о Сильвии: что с ней?

Вечерело, и надо было поспешать, но увидев у реки белые орхидеи, достал камеру, нацелил на цветок – он пошевелился, за кустом кто-то был. Я в страхе отпрянул. В следующее мгновение я увидел маленькую женщину, японку, с таким же Сanon 7D, как у меня.

– Напугали – думал, ягуар. Он за мной уже целый час… Как тень…

– Хорошо, что у вас нет ружья, – очаровательно улыбнулась она.

Асэми – так звали японку – увлеклась фотографированием орхидей и забыла о времени.

– Хорошо, что у вас есть фонарик. – Дальше мы продолжали путь вместе, она светила впереди своим фонариком. Тропа временами шла по узкоколейке, было мудрено пройти по уложенным вкривь и вкось шпалам и не сломать себе ноги.

– И вы не боитесь одна путешествовать?

– А кого бояться?

Наивная девчонка, она путешествовала одна, потому что не знала всех опасностей, которые подстерегают буквально на каждом шагу. Я счел своим долгом открыть ей на это глаза. В перуанской сельве надо бояться: ягуара, пуму, ядовитых пауков, змей, плотоядных мух, малярийных комаров… Только летучие мыши-вампиры произвели на нее впечатление. Страшные звери – в размахе крыльев до 1,7 метра, они нередко нападают на человека. Благодарение Господу, чаша сия нас миновала, и в полночь мы подошли к Агуасу Кальентесу. Несмотря на поздний час, городок был залит электрическим светом, брожение туристов еще продолжалось. На ступеньках веранды кафе сидел индеец в вязаной с косичками шапочке-чулье, перебирал струны арфы андины и проникновенно пел на языке предков кечуа. Мы прошли на веранду, сели за столик, выпили по чашке кофе и признались в любви, я – к сакуре и Ясунари Кавабата, Асэми – к орхидеям и Толстому. На том и расстались.

Переночевав в хостеле, утром я поднялся на Мачу Пикчу. День посвятил городу в небесах. Среди развалин бродили десятки экскурсий. Примыкая то к одной, то к другой, послушал гидов. Большинство сходились на том, что Мачу Пикчу – это резиденция императора Пачакутека Юпанки; высказывались и другие версии: древняя обсерватория, религиозный центр, место жертвоприношения… Но по-настоящему меня зацепила версия, которую я услышал в разговоре двух туристов-немцев.

– Нет никаких оснований доверять этим болтунам экскурсоводам. Доподлинно известно, что Мачу Пикчу – город-храм, в котором жили жрицы, посвященные Инти (Богу Солнца). Представьте себе, хер Браун, тысяча красавиц – и все девственницы!

– Представляю, хер Фасмер, и настолько отчетливо, что если бы случилась вакансия сторожа в таком богоугодном заведении, я бы немедленно заявил о своем желании участвовать в кастинге.

– Увы, хер Браун, все хорошее в истории кончается – город пуст. В какой-то день невесты Солнца были принесены в жертву верховному божеству… Кстати, впервые такое предположение высказал сам первооткрыватель Хайрем Бингем. Правда, обнаруженные в пещере 132 мумии на поверку ученых далеко не все оказались жен-

скими, но согласитесь, это уже детали. Не так ли?

Я бродил среди развалин, щупал камни и вздыхал, удивляясь высочайшей цивилизации инков. Нам такого уровня не достичь. Жили не в хрущевках, все при деле, все сыты, одеты, не было нищих и бомжей, каждый трудящийся знал свое место в социальной иерархии и не претендовал на то, что не соответствует его статусу. Все продумано, даже предусмотрен институт девственниц. Специальная служба, утонченные эстеты с безупречным вкусом, уполномоченные Верховным Инкой, ходили по городам и селениям отбирали самых красивых отроковиц – черноволосых, непременно с крепкими ляжками и толстыми икрами – и доставляли их в обитель, где они воспитывались, обучались прясть и вязать, готовить чичу, религиозным ритуалам и хорошим манерам, а потом отправлялись для пополнения гарема Сапа Инки, а также в качестве государственной награды за безупречную службу во благо империи высокопоставленным вельможам. (А еще говорят, у наших депутатов какие-то особые привилегии!) И по разнарядке – для жертвоприношения. Как видно, проблем с девственницами у инков не было. У нас же, замечу, об этой проблеме никто и не задумывался, правительство делает вид, что ее нет, и палец о палец не ударило, чтобы как-то решать.

Возвращался в Сантьяго чилийской дорогой, опять через Арику, это был долгий, многоступенчатый, изматывающий маршрут.

Закрытие темы

В

ечером мы сидели в патио за бутылочкой, и прилетел голубь Карлос. И Серега кормил его с ладони рисом. Когда он сжимал пальцы в кулак, голубь злобно, в ответ на санкции, клевал руку, требуя свое.

– Вот и делай добро, – с упреком сказал Серега. – Уеду я от тебя, Карлос.

– Что, – изумился я, – неужели кончили бастовать?

– Нет, но у меня теперь есть паспорт, и мы можем сгонять, как и намеревались, в Мендозу, пройтись по винным заводам, закрыть тему виноделия в Аргентине. В какой-то момент Серега вспомнил, что дома у него лежит российский паспорт. В 93-м посольство РФ в Израиле выдавало паспорта всем желающим, кто свалил из России. Тогда Серега и подсуетился. Курьерская служба доставила пакет в Сантьяго, прямо в хостел, за 3 дня.

Мы побывали на нескольких винодельческих заводах. Поездка не сильно расширила наш кругозор, пришлось дегустировать уже известные нам вина.

Тему виноделия мы закрыли с полным сознанием, что отработали ее на совесть.

В прочих же направлениях дело обстояло далеко не так благополучно. Оставалось надеяться на продолжение наших исследований в новых экспедициях.

Наступил день отъезда. Как раз к этому дню и шпионы перестали бастовать – добились-таки повышения зарплаты. Для нас это событие утратило актуальность. Серега мог улететь и по российскому паспорту. Тем не менее это был знак, что черная полоса окончательно пройдена и больше никаких приключений не ожидается.

В аэропорту Буэнос Айреса мы простились и разлетелись по домам.

p.s.

Из того, что я узнал по интернету, следовало, что беспорядки в Перу, благодаря действиям регулярной армии, быстро закончились, хотя и привели к немалым человеческим жертвам. Среди перечислявшихся имен знакомых я не обнаружил. Единственную ниточку, за которую можно было зацепиться и разыскать Сильвию, – телефон Педро – я сам оборвал, в сердцах вытравив номер из памяти.

Плюм – в мобильник что-то упало. WhatsApp – сообщение на испанском.

«Hola! ¿Qué tal la vida? (Привет! Как жизнь?) – Да это же Сильвия! – Может, у вас так принято – уходить, не прощаясь. Наверно, я что-то сделала не так. Не думай, я стала совсем другой, ты меня не узнаешь. Я окончательно разочаровалась в движении. Наша борьба стоила жизней. Получил пулю Хулио, умер в тюрьме мой брат Себастьян. Я тоже три месяца находилась между жизнью и смертью, мне прострелили легкое и ногу выше колена. Сейчас пошла на поправку. Врач сказал, что через пару недель буду танцевать.

Пишу тебе из Сан-Мартина-де-лос-Андеса, куда перевезли меня товарищи. Живу у сестры Педро – Хуаниты. Она держит хостел, и я ей начинаю понемногу помогать. Готовлю завтраки и убираюсь в номерах. Хури amable (милый), напиши о себе, есть ли кто у тебя? Твоя Сильвия».

Поднималась длинная изумрудная волна, мягко скатившись по гребню которой, легко было оказаться в Сан-Мартине, в одном из чудесных аргентинских городков, созданных исключительно для счастья.

Улыбаться встречному прохожему и говорить: «Оля! Оля!» («Привет! Привет!»). Сидеть за столиком в тени секвойи, потягивать пивко, разговаривать о пустяках, гулять у озера, смотреть, как круглится галька на чистом дне и серебром посверкивает труча (форель), любоваться сакурой цветущей или орхидеями – кому что нравится.

https://youtu.be/LPPggjOEpt0

А вечером в парке у фонтана танцевать танго, а также румбу и непременно – сайсу.

Представьте, сеньоры, в Сан-Мартине все только отдыхают, никто не работает. Но это на первый поверхностный взгляд. Я же всегда приглядываюсь, чем занимаются люди, прикидываю, как бы я мог заработать на жизнь. Займемся с Сильвией туристическим бизнесом, откроем хостел. Смогу, видел, как работают люди. По душе, что буду окружен такими же бродягами, как и я. Не важно, кто из какой страны, по духу и образу мышления мы – соотечественники, нам есть о чем поговорить. Если взгрустнется, приду к рябинке, что растет у озера. Мы были удивлены, когда среди пальм вдруг увидели нашу уральскую рябинку. Наверно, посадил кто-то из русских эмигрантов. Понятно, не я первый… Посоветуюсь еще с Ольгой Ивановной. Попрошу, пусть заглянет в лунный календарь, мало ли… И пусть составит гороскопы, мой и Сильвии, хочется все-таки знать на берегу, насколько мы подходим друг другу.

Что я? Кто я? Оглянулся и увидел Существование как безбрежный океан. Набирал силу ветер, набегали волны, катились к берегу. И это были волны моих возможностей. Они накатывали вечно и непрерывно. И я – все еще начинающий сёрфер – мог выбрать подходящую и оседлать.

Закрытие Америки

(Экскурсия с Айяуаской)

Золотой Сад инков

Я окунулся в туристическую толчею, как в желанную пенистую морскую воду. Течение понесло по улицам древней столицы империи инков, мимо зданий времён конкистадоров, с оборочками фундаментов и фасадами древней доколумбовой кладки, мимо зазывно открытых магазинов и турбюро, мимо шелестящих зелёным листопадом пунктов обмена валюты.

Что придаёт Куско особую живописную привлекательность – перуанские женщины. В красочных юбках, с обязательным платком-узлом за спиной и шляпой они особенно неотразимы, когда ещё нянчат на руках младенца ламы. За небольшую плату они не прочь сфотографироваться.

Повсюду шла бойкая торговля индейскими безделушками, шерстяными вязаными шапочками, кофтами, свитерками, пончо и т.д. Кипел и кружился пёстрый туристический карнавал. О беспорядках, что случились в департаменте Мадре-де-Дьос, никто не поминал. Гремучие пампасы, из которых я только что вынырнул, никоим образом не соединялись с этим благополучным и открытым миром.

Меня прибило к Кориканче, откуда начинаются все экскурсии. Именно здесь по преданию обосновались Сапа Инка Манко Капак и его сестра-супруга Мама Окльо, построив первую хижину. В центре города на фундаментах разрушенного конкистадорами храмового комплекса был построен собор Святого Доминика. Туристы щупают безукоризненную древнюю кладку, удивляются мастерству, повторить которое никто теперь не сможет, перетирают легенды о былом великолепии Золотого Сада. Кориканча (Золотой Двор) был центром древнего мира, сравнить его можно лишь с храмом Соломона в Иерусалиме, от которого так же остались лишь часть фундаментов и стена. Чтобы увидеть это великое чудо и умереть счастливым, люди преодолевали огромные расстояния.

Вот я здесь, в самом центре Куско, в самом сердце пумы (доколумбовый Куско очертаниями напоминал пуму). Я вышел на террасу храма и попытался представить, где у этой пумы голова, а где хвост. Головой была крепость Саксауаман, сохранились ещё её руины, хвостом – река Вилькамайо. Вокруг храмового комплекса когда-то теснились дворцы вельмож, дома горожан, а если оглянуться назад, то ближе к хвосту можно было увидеть императорские склады, тюрьму… Испанцы неузнаваемо изменили облик Куско, он и дальше в течение последних 500 лет внешне менялся, но что-то в нём, в его древних камнях, всё же осталось – загадочное и притягательное. Видимо, где-то в душе он по-прежнему оставался пумой с сердцем Кориканчей.

Я вернулся в хостел, присел на кухне, попросив хлопотавшую у газовой плиты приветливую женщину заварить мате де кока. Вскоре я получил чашку, затем вторую и третью.

Ко мне подсел с чашкой мате хозяин хостела, словоохотливый Григорио.

– Как тебе Куско?

– По правде сказать, впечатляет… Но представляю, каким он был!.. Приходится только сожалеть, что Колумб открыл Америку!

– Уж не хочешь ли ты её закрыть? – хитро сощурился он.

– Я о том, что, если бы Америку открыли в наше время, разрушать храмы и дворцы никто бы не стал, тем более переплавлять бесценные художественные произведения в тупые слитки золота и серебра, и я бы увидел Храм Солнца во всём его блистательном великолепии.

– Думаешь, человечество умнеет? Вся штука в том, что во времена конкистов не был развит туристический бизнес. Я в этом бизнесе уже 20 лет и замечу: именно туризм спасает мир от разрушения. Сохранять культурные ценности выгодно. Это приносит стабильный доход. И сегодня победил бы трезвый расчёт: золото не тратится оттого, что на него смотрят зеваки. Показывай за деньги хоть тысячи лет… Хочешь экскурсию? – И он выложил передо мной кучу проспектов. – Выбирай! Рекомендую Мачу Пикчу, город открыли только в 1911 году, отлично сохранился.

– Мачу Пикчу у меня в плане, но для начала я бы хотел выяснить, можно ли здесь найти настоящего курандеро, чтобы поучаствовать в церемонии Айяуаски. Есть у тебя связи, Григорио? Организуй для меня экскурсию.

– М-м… такую экскурсию у меня никто не спрашивал. Дай время – я наведу справки.

– О’кей, я пошёл спать. – Пока добирался в Перу, у меня произошла путаница со временем. Надо было иметь в виду, что разница с аргентинским временем в Боливии 2 часа, а здесь, в Перу, – 3. Часы в мобильнике я не переводил – получалось, что всю дорогу торопился жить.

Рано утром перед дверями хостела остановилась старенькая «японка», я погрузился в неё, и, громыхая по узким улочкам Куско, мы помчались через весь город, чтобы забрать ещё поджидавшую на перекрестке женщину.

– Онкологическая, – пояснил Антонио, так звали водителя. – Она, как и ты, нуждается в лечении.

– С чего ты взял? Я здоров, как Маугли.

– Только за лечение может быть не жалко платить такие деньги!

– Не только, – возразил я.

Всю дорогу мы философствовали на эту тему, и в итоге пришли к замечательному открытию: есть две вещи, за которые не жалко денег, – лечение и выпивка. В этом и состоит диалектика жизни – гробить здоровье и восстанавливать его.

Деньги были не очень большие, даже с комиссионными, полагавшимися всей цепочке посредников – от Григорио до курандеро. Выехав из Куско, мы поднялись на гору, с которой открывался панорамный вид на город, на грозовое небо, набухшее чёрными тучами. Я попросил Антонио остановиться на минуту, сделать снимок.

Дальше ехали горной долиной, петляя вдоль речки. Часа через два мы въехали в небольшую деревеньку и остановились у крайнего дома, как и все остальные, сложенного из адобы (сырцового кирпича) и крытого тростником. Усадьбу курандеро отличала живописная зелёная лужайка с тропинкой к подвесному мостику через речку.

– Это Пома, с языка кечуа – пума, потомственный курандеро. – Навстречу нам вышел немолодой худощавый индеец.

– А, Катари! – приветствовал он меня.

– Вообще-то я…

– Катари-Змей, – потрепал он меня за плечо.

Я не стал спорить, догадываясь, что новое имя на время экскурсии – надо воспринимать как часть церемонии. Поговорив с онкологической, шаман приступил ко мне:

– Что болит?

– Не поверишь, но я чувствую себя превосходно.

– Еl helminto (глисты), – заглядывая мне в глаза, определил курандеро.

– Нет у меня глистов.

– У всех есть, а у тебя нет?! – настаивал шаман. – Даже у Сапа Инки Атауальпы был один.

– Откуда тебе известно?

– Иначе бы он не проиграл битву при Кахамарке.

– Пусть глисты, мы не гордые, – согласился я, – только не о том разговор. Видишь ли, Пома, я – путешественник, охотник за новыми впечатлениями, и у тебя я только потому, что слышал, будто Лоза Мёртвых может быть гидом в труднодоступных местах, куда и самолётом не долететь.

– Она может, – кивнул Пома и, помыслив, добавил: – Посоветоваться надо с дедушкой Вильяком Уму.

Он сходил в дом, вынес чичу в бутылочке из-под пепси и удалился в ветхий дощатый сарайчик.

Шамана не было довольно долго, и я, любопытствуя, заглянул в щель сарайчика – на стуле сидела мумия. Глаза, сделанные из раковины и цветного камня, жутко посверкивали в полумраке. Разглядел потрескавшееся красной глиной лицо с отколотым кончиком носа, безгубый рот с янтарными зубами… Из-под мантии, расшитой в чёрную и жёлтую клетку, торчали терракотовые руки. Пома советовался с дедушкой на языке кечуа, подливая чичу на плоский камень алтаря перед ним. Послышались скрежещущие звуки, меня как ветром отнесло от сарайчика – дедушка явно что-то вещал, отвечая на вопросы Помы.

Я ещё подумал: подобает ли мне, христианину, участвовать в столь сомнительных церемониях? Но любопытство всё же взяло верх над религиозными условностями, я вернулся на своё место и сел в позу лотоса, готовый к путешествию.

Онкологическая зря времени не теряла, достала веретено, наладилась прясть шерсть. Чем перуанские женщины выгодно отличаются от прочих, так это тем, что руки у них всегда заняты – и не мобильником! Либо прядут, либо вяжут, либо ткнут. Порядочная перуанка даже в магазин не выйдет без портативного ткацкого станочка за плечами. Семейка ламы, пощипывавшая травку на лужайке, подтянулась к ней. Лама-мама прилегла рядом, а кроха-лама забралась на колени.

Между тем до отправления на экскурсию было ещё далеко. Пома взял две корзины, в одну положил кривой бронзовый нож туми, бутылочку с чичей и направился в сельву.

– Пома, я с тобой.

Пома критически окинул меня взглядом, покачал головой. Вернулся домой, вынес ворох индейской одежды.

– Переодевайся.

Я снял джинсы и рубашку, надел тунику, поверх неё плащ, на ноги усуту – сандалии из белой шерсти.

Из дома вышла жена Помы – Коори (Солнце), придирчиво осмотрела меня, водрузила ещё на голову шапочку чулью, повесила через плечо вязаный мешочек shuspas, плотно набитый листьями коки. Макнула палец в глиняную миску с киноварью, намазала мне краской лоб и щёки. Отступила на шаг, руки в боки, глянула, поцокала языком, довольная моим преображением.

– Сойдёшь, Катари-Змей, за пайана (второстепенные, но не самые последние родственники Сапа Инки).

Переправившись на другой берег по зыбкому подвесному мостику, мы оказались в сельве.

Пома негромко напевал, приветствуя духов. Их было столько, сколько деревьев, травок, животных и букашек – и даже больше того, потому и песня была нескончаема. Ходить по сельве одному, без такого провожатого, опасно – можно с кем-то не поздороваться, обидеть ненароком, за что и прилетит симметричный ответ.

– Будь осторожен, – предупредил Пома, когда мы проходили рядом с ямой, края которой маскировались травой.

Почему-то вспомнились древние охотники, которые загоняли животное в яму и потом забивали камнями, но Пома пояснил, что здесь черпали золото. Копали землю, накладывали её в мешок, сшитый из шкуры ламы, тащили к ручью, высыпали на плоский камень, направляли на него воду, которая вымывала землю, оставляя на камне крупицы солнечного металла. Сегодня технология не изменилась – всё то же самое. Кстати, у нас на Урале по лесам и горам немало подобных ям-закопушек, выбитых кайлушками старателей.

Мы остановились перед мощным деревом, его ствол и ветви были опутаны коричневой узловатой лианой с гроздьями водянисто-красных ягод.

– Приветствую тебя, Мать Растений, Лоза Мёртвых, Учитель и Наставница народа кечуа. – Пома поклонился, и прежде чем обратиться с просьбой дать лозы, задобрил Айяуаску чичей, плеснув под корень из бутылочки. Единым взмахом ножа туми отполосовал побег, разрезал его на две неравные части, положил в корзины.

– Без чакруны нельзя – они дружат с Матерью, – сказал Пома, и мы ещё час блуждали по сельве, пока не нашли высокую кустистую траву с метёлкой белых, похожих на белену, цветочков.

– Для крепости духа и силы сердца, которые тебе наверняка понадобятся, дедушка советовал камалонгу, – пояснил шаман.

Вскоре мы нашли и камалонгу, корзинки наполнились нужными растениями, и мы поспешили к дому.

Вернулись к обеду, в животе урчало, и я бы не отказался хотя бы от скромного английского завтрака, но Пома почему-то не приглашал к столу.

– Уж не собираешься ли ты уморить меня голодом? – высказал я ему.

– Сильно далеко собрался, путешественник, – посмеялся Пома, – хочешь вернуться обратно – постись. Такое условие.

Ладно, я сел в аджрасану (позу ученика), показывая, что готов к путешествию. Куда там, ещё потребовалось часа четыре, чтобы приготовить зелье. Онкологическая крутила веретено, пряла и никуда не торопилась. Наконец Пома разлил травяной отвар в калебаски (сосуд из тыквы-горлянки). Мне из одного котла, онкологической – из другого. Коори-Солнце вынесла два пластмассовых тазика.

– Для глистов, – пояснил Пома.

Раскурив зелёную сигару мапачо, запел икарос, налаживая канал с духом Айяуаски. Я отпил несколько глотков, это было довольно терпкое и горькое пойло. Шаман окурил дымом онкологическую и меня, затем по кругу весь двор.

Через полчаса я почувствовал приятное тепло у самого копчика, в муладхаре (чакре жизни). Горячая волна поднялась вверх по позвоночнику, дошла до анахаты (сердечного центра) и разлилась всепоглощающей Любовью ко всему и вся, даже к глистам, которые могли прижиться и у меня (дай бог им здоровья!) – чем я хуже других?! Я уже не слышал камлания, был в ладу со всем миром и, самое главное, с самим собой.

Из сизого кокона дыма ослепительно – как молния из чёрной грозовой тучи – стрельнула искорка. Зажмурился от боли в глазах – два изумрудных глаза смотрели на меня. Прояснилась головка стрекозы цветного камня, крылышки – витражные узоры серебра со слюдяными вставочками. Стрекоза сидела на початке кукурузы, зрелые зёрна и волокна которого были сделаны из золота, а стебель и листочки – серебряные. Передо мной открылось целое поле такой кукурузы, за полем росли деревья из золота и серебра, и паслось 20 золотых лам с юным пастухом, тоже из золота. Золотые девы собирали с золотых яблонь золотые плоды. Я смотрел на дивные цветы, на бабочек, жучков, ящериц и змей. Передо мной предстали во всем своем великолепии Сад Солнца, солнечно сияли золотом стены храма Кориканча… Ласкал слух мелодичный перезвон золотых лепестков и серебряных листьев, соединялся в божественную мелодию, неудержимо влекущую в небесные пределы Гармонии и Творчества… Не в тему, сбивчиво, разрушительно грубо вдруг зазвучала ария Риголетто, как выразилась бы моя культурно образованная бабушка, – дым мапачо рассеялся – и мне представилась совсем иная картина: онкологическая рыгала в пластмассовый тазик. Пома, склонившись над ней, увещевал рыгать больше, от души, чтобы вышли все глисты до одного. Но она сказала, что с неё хватит рыгать и блевать, и потребовала туалетной бумаги. Пома пошёл в дом за туалетной бумагой.

Э-э, какой мультик испортили! Я подумал, что маловато выпил, поэтому картинка оказалась нестойкой – и выцедил, что оставалось в котелках, всё до последней капли. Картинка мгновенно появилась снова, но другая…

Небесная пума

Сквозь брешь в дымовой завесе виднелась речка, над ней покачивался мостик, тот самый, по которому мы переправлялись, идя в сельву, и не совсем тот – этот реял над водой без всяких видимых опор, если не считать опорами разбросанные по траве и воде клочья табачного дыма мапучо. Огромная чёрная собака смотрела на меня, шумно дыша; красный язык подрагивал, с кончика скапывала слюна. С собаками у меня хорошие отношения, в доме всегда живут две-три, и я без опаски ступил на хлипкие доски. Они пружинили подо мной и качались, готовые от лёгкого ветерка сорваться и отлететь куда-нибудь в Тридевятое царство. Шагалось трудно, преодолевал плотное сопротивление воздуха. Ещё слышал, как ругается Пома: «Чёртов путешественник! До чего, сука, жадный! Выпил, капли не оставил и ушёл!.. Где искать, одна Айяуаска знает!» Слова печатались в сознании как-то ватно, будто сквозь стену, и меня не задевали. Было тревожно на душе и вместе с тем неудержимо тянуло на другой берег, в слепящий, залитый солнцем мир. Когда глаза немного привыкли к яркому свету, я увидел себя не в сельве, как ожидал, а на склоне пологого лысого холма. По косогору рядами стояли палатки, у которых копошились индейцы. Когда я приглядывался к ним, они тоже оборачивались и смотрели на меня.

– Аllin punchaw! – поздоровался я.

– Allillachu! – (Привет!) – поприветствовали меня два индейца, сидевшие на корточках у очага; языки огня вылизывали установленный на треноге порядком закопчённый медный котелок.

– Imaynalla kashanki? (Как жизнь?)

– Allinmi, yusulpayki (Спасибо, хорошо). Благодарение Сапа Инке Атауальпе – о лучшем мечтать не приходится. Императорские склады полны продовольствия, и мы ни в чём не испытываем недостатка. Присаживайся, путник, к нашему очагу – каша как раз упрела.

Пахнуло вкусным дымком, я сглотнул слюну…

– Хороша еда киноа, – сказал первый индеец, раскладывая кашу деревянным черпаком по глиняным мискам.

Ещё бы! Дома я выписывал киноа за большие деньги по интернету, а тут она ничего не стоит. Я присел на корточки, они же сели спина к спине, опираясь друг на друга, миски поставили перед собой на землю и ели руками. Ничего особенного, индусы и многие африканцы тоже обходятся без ложек и вилок. Заметив мою нерешительность, они предложили помыть руки. Тёпленькая, лучистая от солнца водичка полилась из глиняного макаса. Вместо мыла взял от костра золы. Умываясь, думал о чистоте воды, сам каплей пролился с нею, в мгновение пробежал от ледника по сьеррам, с замиранием духа прыгая по каменным уступам и разбиваясь на тысячи струй, ухнул обморочным водопадом и успокоился, мирно бултыхаясь в глиняном сосуде за спиной индейца. Потрогал кувшин – и он отозвался во мне пропёкшейся в огне звонкой керамикой. В верхней части, ближе к горловине макас был горячий и сухой от солнца, ниже – холодный и влажный от тесной дружбы с землей. Коническое дно и специально вырытая под него ямка делали его устойчивым, а две ручки удобны для того, чтобы продернуть в них ремень и таскать в походе. Сосуд был расписан ромбиками и треугольниками и поперёк, ровно посредине, пояском, шла полоска с летящими кондорами. Им, кондорам, летающим по границе миров, между небом и землёй, одним известны и Uka Pacha – мир внизу, где обитают голодные проклятые души, и Hanaq Pacha – высший, небесный, божественный мир.

Мир, куда меня привела Айяуаска, казался на ощупь даже более вещным и материальным, чем наш – Kay Pacha. Не берусь определить его координаты и где вообще он находился – только ли в моей голове или ещё где-то. В конечном счёте, сеньоры, это не имеет ровно никакого значения. Индусы, к примеру, уверены, что наш материальный мир – майя, кажимость. А чтобы отчалить в по-настоящему реальный, садятся в позу лотоса и медитируют. Я же, как неисправимый материалист, примериваю на этот счёт квантовую теорию: реальность существует постольку, поскольку существует наше направленное внимание. Вселенная – чистый холст. Но стоит нам направить на него своё творческое внимание, как тотчас ответно, исключительно по нашей воле возникает ожидаемый нашим сознанием объект. И тотчас исчезает, когда наше внимание покидает его. Думаю о тебе – значит, ты существуешь. Перестал думать – будто тебя и не было. Из чего следует, сеньоры: пока вы читаете эти строки, мир, описанный мной, существует, но стоит вам захлопнуть книгу – и… Теперь понимаете, в какую историю я вас втравил и какая ответственность лежит на вас?..

Я прихватил пальцами каши – и отдернул руку. Горяча, реально горяча!.. Гурманствуя, я различил в каше особо тонкий, чуть припущенный маслицем, ореховый привкус.

– Хороша киноа, если в неё добавишь жира морских свинок, – поделился кулинарным секретом второй индеец.

– Ничего не хочу сказать против киноа, но замечу, лучше всего сами по себе свинки, каша же киноа – лишь дополнение, которого может и не быть, – рассуждал первый индеец. – Ешь, друг. – Он выудил из котелка морскую свинку и плюхнул мне в миску.

Этих славных лохматых зверьков в Перу и сейчас разводят повсеместно, причём единственно с кулинарной целью. В детстве у меня был питомец морской свин по имени Борька. Помню, как я был безутешен, когда он умер, съев, видимо, от избытка безусловной любви свою игрушку – пластмассового ёжика. Он лежал, скрестив на груди лапки-ручки, смотрел застывшим взглядом в потолок. И сейчас вареная свинка мне живо напомнила его. Должен также заметить, что я не отношусь к туристам, которые ради любопытства едят всякую басурманскую мерзость – организм против. Вот и сейчас прежде рассудка возмутился желудок – и замечательная, столь необходимая и полезная моему организму каша поперла из него вон. Я быстро распрощался с индейцами и побежал к речке выполоскаться изнутри. Рвало до зеленой пены. А ведь Пумо предупреждал: ни в коем случае ничего не есть – иначе… Я огляделся по сторонам: палаточному городу ни конца, ни края. Охватила паника – нет мобильника. Не взял. В свой флагманский HTC я забил кучу навигаторов. Один из них – IGO отлично заточен под Южную Америку… Что-то я совсем ослабел. Раньше бродил по тайге, как лось, без всякой электронной выручалки – в башке навигатор. А тут… Я же не один в лесу; и люди, между прочим, приветливые, доброжелательные. Чего, спрашивается, запаниковал?

Я заглядывал в палатки, заговаривал с индейцами. Палатки сшиты из плотной хлопковой ткани – примерно такие, только меньших размеров, мы таскали в детстве в походах, потом на смену пришли лёгкие из современных материалов. Рюкзаки заметно полегчали, но в тех, старых палатках, мне помнится, жилось как-то уютнее. Сравните, сеньоры, панельную секцию и деревянный дом. Понимаете разницу?

Ещё издали я увидел большой шатёр в центре широкой поляны, мне захотелось пройти ближе. Я хорошо готовился к путешествию, читал хронистов и начинал догадываться, куда привела меня Айяуаска.

В хостеле перед поездкой я перевёл часы, но особого смысла в том не было. На земле инков по-своему понимают время. Слово Рacha на языке кечуа означает пространство-время, у индейцев нет отдельно слов, обозначающих время и пространство. И время бывает настоящее и прошедше-будущее. Оно циклично, идёт по кругу – как вперёд, так и назад. Обычно я безоговорочно принимаю образ жизни и законы, по которым живёт народ той страны, куда меня занесло, пусть даже что-то мне кажется абсурдным, но тут всё же удивился: надо же, как круто заворачиваются тропинки и насколько непредсказуема Айяуаска. Я узнал лагерь Атауальпы близ Кахамарки. Это довольно далеко от Куско, на севере Перу. В меньшей степени меня удивило, что на дворе 16 ноября 1532 года. А что удивляться? Всё по закону соответствий, как сказано Гермесом Трисмегистом: что было – то и есть.

По кругу стояли индейцы с копьями. Один из охранников преградил дорогу.

– Кто ты, что считаешь возможным лицезреть всемогущего Сапа Инку Атауальпу?

– Я тот, кого называют Катари-Змей.

– Мне твоё имя ни о чём не говорит.

– Я – друг курандеро Помы.

– Это из тех, кто гадает на внутренностях ламы?.. Нет, не знаю.

– Пома – ученик дедушки Вильяка Уму.

– Так бы сразу и сказал. – Он покосился на мой мешочек shuspas с листьями коки.

– Угощайся, друг! – И я достал несколько листиков.

Индеец торопливо засунул листочки в рот – теперь он не возражал, чтобы я продвинулся несколько ближе к шатру. А еще говорят, инки обходились без денег и не знали коррупции. Да, денег не было, но разменной монетой, как я убедился, служили листики коки и чича. Оказать любезность нужному человеку, подкупить духов – всё как у людей.

Атауальпа сидел на низком золотом табурете боро. На вид он был не старше тридцати. Внушительный крючковатый нос, крупные губы и слегка заостренный подбородок, широкие монголоидные скулы. На голове льяута – многоцветная тесьма несколько раз обмотанная вокруг головы, она придерживала бахрому из шерсти викуньи, выкрашенной киноварью. Пучки шерсти вставлены в крохотные золотые трубочки; когда Инка поворачивал голову, они звенели. Уши оттягивали тяжёлые золотые цилиндрические подвески. Над головой возвышался султан, также укреплённый тесьмой, с пером исключительно редкой птицы corequenque. Вокруг него находилось немало индейцев, и все – с мешочком shuspas, на руках золотые и серебряные браслеты, подвески на ушах, расшитые орнаментами одежды. Эти знаки отличия говорили о том, что они принадлежат к кольяне, правящей элите.

После удачной кампании в междоусобной войне с братом Атауальпа расположился на отдых с 30-тысячной армией в термах близ Кахамарки. Уаскара был в плену, ему оставалось жить не более суток, вскоре должен быть послан гонец с соответствующим приказом. Из прежних врагов ещё несколько касиков (вождей) не признавали Атауальпу, укротить их не составляло большой проблемы, и он уже не возражал против того, чтобы его называли Всемогущим Сапа Инкой, императором Тауантинсуйу, и мог позволить себе отдых на так полюбившихся ему термах. Бассейн был хорошо обустроен, выложен диким камнем. Камни разных размеров и конфигурации настолько тщательно были подогнаны друг к другу, что даже вода не просачивалась между ними. Две медные трубы подавали горячую и холодную воду, которая по желобам стекала сверху и падала в бассейн.

Атауальпа купался по нескольку раз на дню. Младшие жёны прислуживали ему после омовения. Расчесывали, выдергивали золотыми щипчиками волоски, что росли отдельными куртинами на его по-женски гладком, тем не менее мужественном лице. Врачеватель накладывал травы, менял повязку на ноге. Рана была неглубокой – стрела уже на излете вонзилась в тело.

Вокруг императрицы-койи Кусимарай Окльо суетились приближенные дамы. На костре кипятился золотой котёл с травами, с риском ошпариться она время от времени опускала в него голову. От природы она была немного рыжевата, а это для благородной матери-койи считалось недопустимым, волосы могли быть только чёрными. Затем дамы расчесывали её на прямой пробор, стригли обсидиановым ножом. В воздухе вместе с дымами от костров носились ароматы трав.

Я уже оценил Айяуаску как гида, Мать растений предоставляла возможность неторопливо наблюдать за подробностями быта и этнографии диковинного народа, обобщать и даже делать для себя открытия. Глядя на Маманчик, как ещё называли подданные императрицу, я окончательно пересмотрел своё отношение к пышным бедрам и толстым икрам, осознав, что наконец-то нашёл эталон женской красоты. Надо отдать должное инкам, они не ждали милости от природы, а сами культивировали идеальные формы, перевязывая ляжки у колен и икры у щиколотки верёвкой.

Кружком на земле сидели женщины, жевали кукурузу и выплевывали в золотой тазик с тёплой водой; я приметил: в воде плавали ягоды молли. Понятно, добавили для крепости и особого вкуса. Хулио, раскрывший секрет приготовления настоящей чичи, про ягоды молли не упоминал. Очевидно, существует не один рецепт, и говорить о том, какая чича настоящая, а какая – нет, неправомерно… Что-то меня повело на этнографию, после обычной выпивки сознание не поднималось столь высоко – пробуждались более естественные желания. Я ещё хотел поговорить с женщинами и окончательно прояснить казавшийся мне немаловажным вопрос, но послышался стук копыт…

Резкий порыв ветра поднял плотное облако пыли. Когда оно улеглось, я увидел верховых, человек двадцать в полном вооружении, несколько аркебузеров, остальные с мечами. Капитана Эрнандо Писсаро я сразу узнал, как будто раньше мы с ним встречались. Индейцы высыпали из палаток, воткнули перед собой копья. Капитан натянул удила, гнедая кобыла привстала на дыбы, ударила копытами оземь, громко фыркнула, пена упала на край расшитой золотом туники императора. Остро пахнуло лошадиным потом и золотистыми каштанами, что щедро, как дорогие дары, покатились к ногам Сапа Инки. Атауальпа впервые видел лошадь, но не выказал ни страха, ни удивления. Эрнандо ловко спешился, снял шапку, тряхнул кудрями. Его дублет и сапоги были забрызганы грязью. Без особых церемоний он обратился к Сапа Инке через прибывшего с ним толмача Фелипильо.

– Губернатор послал меня, чтобы сообщить, сколь ему будет радостно видеть тебя.

Верховный Инка смотрел перед собой, будто не слыша сказанного. Тогда стоявший рядом касик сказал:

– Это брат губернатора, прими его.

Только тогда Атауальпа поднял глаза.

– Мой капитан Маисабилика, который стоит на реке Сурикара, известил меня о том, как вы жестоко обращаетесь с касиками, убиваете и заковываете в цепи. Он прислал мне железные кандалы и сообщил также, что в ответ на злодеяния убил трёх христиан и лошадь. Тем не менее я намерен повидаться с губернатором, потому что верю в доброту христиан и хотел бы быть их другом.

– Маисабилика лжёт. Куда ему, немощному цыпленку, убивать христиан и лошадей! И губернатор, и христиане хорошо обращаются с касиками. Ко всем, кто ищёт дружбы – хорошее отношение, кто ищет войны – её получают.

– Есть один касик, который не хочет мне подчиниться, – сказал Атауальпа. – Что если мои люди вместе с вами укротят его?

– Твои люди даже и не потребуются – достаточно и десяти испанцев на лошадях.

Атауальпа засмеялся, появились женщины с золотыми стаканами, полными чичи. Капитан сказал, что они постятся. Женщины исчезли, но вскоре появились со стаканами ещё большего размера. Испанцам пришлось выпить чичу, условились, что Атауальпа прибудет во дворец для переговоров с губернатором.

Что будет дальше, я уже знал. События разыгрывались так, как описывал хронист Франциско Херес. Очевидно, всё и дальше пойдёт по его сценарию, но я надеялся, что не совсем так. Иначе для чего я здесь? Ход истории мне не изменить, рано или поздно завоевание Нового Света произойдёт, но мне вполне по силам хотя бы предотвратить кровавую бойню в Кахамарке. Думая так, я направился к Атауальпе, чтобы предупредить его о коварных замыслах губернатора Франциско Писсаро. Меня остановил охранник с боевым топором.

– Я с важным сообщением для Сапа Инки, – подкупать охранника листиками коки я не решился, потому что у него самого, в соответствии с его статусом, на боку висел мешочек shuspas, а кроме того и золотая бутылочка с известью – приправа к листочкам коки.

– Выслушай его, Аймара-Йамки, – обратился индеец к стоявшему неподалеку вельможе. Судя по тяжёлым золотым украшениям, достававшим до плеч, он занимал высокий пост в императорской администрации.

Я рассказал то, что мне было известно: произойдет сражение, армия инков будет разбита, Атауальпа попадёт в плен, назначит выкуп…

– Откуда ты это знаешь? – перебил меня Аймара-Йамки.

– Из хроник. Кое-что читал…

– Каких ещё хроник? Мне ничего не известно об этом способе гаданья. Однако ни для кого не секрет, что самое точное пророчество читается по внутренностям лам, но это высокое искусство доступно курандеро, да и то не каждому. А ты кто, собственно, такой? Я тебя вижу в первый раз.