Читать книгу Ларец Шкая. Мистический детектив - Юрий Еферин - Страница 8

Все вокруг стало ослепительно-белым от яркого света. Вилен почувствовал, что ноги его наконец-то ощутили опору. «Это и есть переход от жизни к смерти?.. Я-то думал, будет больнее, – искренне удивился и обрадовался он. – Оказывается, это не так и страшно». Тем временем яркость света стала постепенно убавляться, медленно проявлялись и становились все более четкими очертания каких-то предметов. Приглядевшись, Вилен понял, что находится в мастерской какого-то художника. У стен и на мольбертах стояли картины. В одном из углов Вилен разглядел бюст какого-то античного мыслителя. Как водится, в мастерской царил полный «художественный» беспорядок. Очертания мастерской становились все резче и наполнялись цветом, словно детская «раскраска» в руках увлеченного ребенка. Вилен бросил взгляд в сторону стола, стоявшего в углу мастерской. За столом угадывались два силуэта, с каждым мгновением их контуры становились все четче. То, что он увидел, через мгновение повергло его в шок, а вернее сказать – в ужас. От неожиданности он отпрянул назад, но уперся спиной и обеими ладонями в холодную стену. Ладони ощутили холод стены, выкрашенной масляной краской и плохо отштукатуренной. «Это что, реальность или сон?» – не мог понять Вилен, хотя явственно чувствовал ладонями даже мелкие цементные пупырышки крашеной стены. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, – чуть слышно прошептал Вилен. – Как же это…» В надежде проснуться он закрыл глаза и сильно ущипнул себя за ногу, чуть сморщился от боли и снова открыл глаза. Но картинка не изменилась.

За столом сидел его дед, а рядом с ним Валевич. Они что-то оживленно обсуждали и время от времени громко смеялись. Сначала звук их разговора был какой-то глухой, еле различимый, словно из-за толстого стекла, и больше напоминал какой-то гул. Потом Вилен стал различать уже обрывки фраз. «…а Троцкий и скажет – умер Ленин, ну и… с ним… и будет в корне неправ». Дед и Валевич громко засмеялись. Потом дед разлил что-то по стаканам. «Интересно, они меня видят?» – подумал Вилен и слегка подтолкнул вперед небольшой подрамник с натянутым на него холстом, стоявший рядом. Подрамник, покачнувшись, плавно, словно парашют, с легким шумом опустился на пол. Дед и Валевич одновременно посмотрели в его сторону. Вилен замер. Ему казалось, что они смотрят ему прямо в глаза.

– Вот, Седзимир, от твоих непотребных анекдотов про вождей мирового пролетариата уже картинам стыдно – падают, – засмеялся Конрад и махом опрокинул маленькую граненую рюмку. Потом закусил хлебом с кусочком сала, помолчал и уже серьезно продолжил: – Вот и ты когда-нибудь вот так же упадешь… около стенки, если не прекратишь налево-направо рассказывать свои анекдотцы.

– Сквозняк это, Конрад. Сейчас прикрою дверь, – Валевич поднялся со стула и направился к упавшему подрамнику.

Вилен замер. Боясь шелохнуться, он смотрел на великого супрематиста, который, слегка косолапя на левую ногу, двигался в его сторону. Валевич подошел почти вплотную к нему, что-то сказал по-польски, согнулся, не спеша поднял подрамник, поднес его к лицу и внимательно посмотрел на него. Потом аккуратно прислонил к стене. Вилен буквально вжался в стену и замер, стараясь не дышать.

– Похоже, подрамник с душой, как полено у Папы Карло, живет своей жизнью, – засмеялся художник над самым ухом Вилена, потом повернулся в сторону Конрада: – Знатная, наверное, картина может получиться. Определенно шедевр, – Валевич опять засмеялся. – Нужно только изобрести название, соответствующее масштабу шедевра. Ну, хотя бы что-то вот навроде этого, – и он показал пальцем в сторону одной из картин, стоявшей чуть поодаль. Вилен повернул голову в направлении, куда указывал художник, и обомлел. На испачканном разными красками и видавшем виды мольберте красовался легендарный «Лиловый куб».

Не поворачиваясь в сторону деда и пристально глядя на картину, автор «Куба» продолжил:

– Знаешь, Конрад, в чем смысл этой картины?

Сердце Вилена учащенно забилось. Он весь превратился в слух, даже слегка вытянул голову чуть вперед. Сердце его стучало так, что, казалось, стук разносится на всю мастерскую. Наконец-то! Сейчас он все узнает!

– Да, в чем, Седзимир, смысл этой картины? – слегка улыбаясь, подыгрывал дед великому супрематисту. По его глазам было видно, что смысл картины для него давно ясен.

– Они все думают, что это… – тут художник замолчал, словно что-то вспоминая. Вилен машинально подался вперед, чтобы не пропустить ни единого слова. После паузы Валевич, не отрывая взгляда от картины, продолжал: – мой манифест, так сказать, живописный манифест супрематизма, – потом загадочно улыбнулся и добавил: – Ну, пусть так и считают. А всё ведь, Конрад… – он снова замолчал, словно в нем что-то боролось внутри, что-то не давало принять решение – рассказать или все же не стоит, даже своему близкому другу. «Ну, не тяни, давай уж, выкладывай все по полной», – мысленно подгонял его Вилен.

– Всё ведь намного проще, – сказал художник, рассматривая свою картину.

– Что намного проще, Седзимир? – уже раздраженно переспросил дед.

– А может быть, сложнее… – не обращая внимания на его вопрос, задумчиво продолжал Валевич. Потом посмотрел в сторону деда и засмеялся: – Ладно щучу я, Конрад, конечно же это мой манифест и, разумеется, вершина супрематизма. Давай, вельможный пан, наливай… – и, видимо, забыв, что хотел поплотнее закрыть дверь, закосолапил к столу.

«Черт, не сказал, хитрый поляк», – Вилен от досады ударил кулаками по стене. Но ни Валевич, ни дед на это не обратили внимания.

Дед внимательно посмотрел на художника, но не стал пытать о недосказанном, а всего лишь сказал:

– Уже налито, proszę do stołu, szlachetny pan!4

– Dziekuje, pan5, – заулыбался довольный Валевич, то ли от предвкушения рюмочки, то ли радуясь своей выдержке, позволившей не рассказать лишнего.

Вилен негодовал. «Разгадка картины совсем рядом, вот она, только протяни руку! – думал он. – Нужно срочно что-то делать. Насколько я понимаю, они меня не видят, но, может быть, услышат. А что, если я подойду вплотную к Валевичу и громко задам ему в ухо вопрос? Может быть, сработает эффект внезапности и подвыпивший творец скажет, что же на самом деле за тайна такая скрывается за этой картиной?»

Вилен собрался с духом, оттолкнулся обеими руками от стены и сделал решительный шаг в направлении стола. И в эту секунду в глазах у него все потемнело, словно кто-то без спроса выключил в мастерской свет.

Вилен проснулся около трех часов ночи весь в поту, все тело горело, словно раскаленная буржуйка. Во рту все пересохло и жутко хотелось пить. Он попробовал привстать, но не смог этого сделать. «Все-таки заболел, – с досадой подумал Вилен. – Как же это некстати…» Слегка повернув голову, он посмотрел на будильник, стоящий на журнальном столике рядом с кушеткой и освещаемый невыключенным бра. «Четвертый час… Как же хочется пить! Надо как-то добраться до кухни». Он снова попробовал привстать, но его тело бесцеремонно захватила сильная слабость. Вилен кое-как перевернулся на правый бок, медленно, по очереди подтянул к животу колени, свернулся калачиком и закрыл глаза. Калейдоскопом завертелись черные и светлые пятна в виде разнообразных геометрических фигур. Внезапно вспомнился недавний странный сон. «Это надо же было так загнаться этой кражей, что снится подобный бред. И все это, видимо, усилила эта чертова простуда. Но какой же натуральный был сон!..» Вилен отчетливо помнил мельчайшие детали мастерской, даже ощущение плохо отштукатуренной холодной стены с пупырышками закрашенного цемента, казалось, осталось на его ладонях, а самое главное – он отчетливо помнил весь разговор художника и деда, слово в слово, даже все эмоциональные оттенки их беседы. Необыкновенный сон беспокоил и давал работу мозгу. «Хоть это и сон, но можно действительно допустить, что для Валевича картина на самом деле имела какой-то другой смысл, а возможно – другое предназначение. Было видно, как он пытался сказать деду об этом, но по каким-то причинам, и, видимо, довольно веским, не мог этого сделать, хотя очень хотел поделиться тайной. Тогда становится совершенно очевидным, что картину украли не случайно. Стоп! – остановил он ход своих рассуждений. – Что за бред я несу, это же всего лишь сон, отягощенный моим болезненным состоянием. И разумное объяснение, конечно же, этому есть. Просто мой мозг хочет отыскать хоть какую-то логику в странной краже, вот и моделирует затейливые варианты. Но как реалистично все это выглядело, просто поразительно!» Сильная ломота и жар снова напомнили о болезни. «Сначала надо выздороветь. Думаю, обойдемся без неотложки, нужно вот только добраться до кухни – там должны быть какие-то лекарства. Надо как-то встать». Продолжая лежать на боку, он спустил обе ноги на пол и, опираясь на локоть, попытался оттолкнуться от кушетки. Но сил явно не хватало. Тогда он опрокинулся на спину и крепко уперся обеими руками в кушетку, почувствовав, как, наливаясь болью, напрягаются его трицепсы. Зажмурив глаза, Вилен представил себя до предела сжатой пружиной. Видимо, от сильного напряжения черный свет в зажмуренных глазах стал перебиваться какими-то зелеными вспышками, напоминавшими недавнее моргание светофора на переходе. В голове пронеслось воспоминание о пешеходе, подхватившем его под руку. Он даже на мгновение вспомнил это ощущение чьей-то руки у себя под мышкой. «Что за чертовщина!» – подумал он и, чтобы избавиться от ощущения чужого прикосновения, с силой оттолкнулся и подался вперед. Ощущение под мышкой исчезло, и через секунду Вилен уже стоял на ногах. Только сильно кружилась голова, его покачивало, на лбу появилась испарина. Чтобы не упасть, он сделал шаг в сторону стоявшего недалеко стула и оперся рукой о его спинку. «Теперь надо добраться по коридору до кухни». Вилен посмотрел в глубину коридора. Очертания квартиры выглядели расплывчатыми, словно через полиэтиленовый пакет. Опираясь рукой о стены коридора, он добрался до кухни, кое-как нащупал выключатель. Свет люстры ослепил Вилена, он зажмурился, но безошибочно сделал шаг в сторону навесного шкафа, где в стилизованной под палех жестяной коробке из-под печенья хранилась «коллекция» нужных, а в большинстве давно уже просроченных лекарств, которые, словно записи в амбулаторной карте больного, свидетельствовали об имевших когда-то место болезнях. Вилен, едва не промахнувшись, присел на табуретку и махом высыпал всю «коллекцию» на стол. «Боже, чего здесь только нет!» – он разгребал ладонью гору разнообразных коробочек, упаковок и тюбиков с разнообразными лекарствами в поисках чего-нибудь подходящего. Названия лекарств сливались в глазах. «Нужно что-то сильное, какой-нибудь антибиотик, чтоб сразу придавить хворь… Цитрамон, анальгин, активированный уголь, андипал… все не то… Вот, пожалуй, это подойдет, это, кажется антибиотик, и довольно сильный, – Вилен выдернул из кучки коробочку с надписью „пенициллин“. – Откуда у меня это лекарство? Не помню. Да какая сейчас разница!» Вилен буквально растерзал упаковку, доставая таблетки. «Где инструкция? – Вилен окончательно разорвал коробочку в поисках инструкции по применению. Инструкции не было. – Ладно, выпью ударную дозу… штук пять, не помру, я думаю». Он отсчитал пять таблеток. Потом секунду помедлил и добавил еще одну. Зажав их в левом кулаке, он, не вставая с табуретки, развернулся к плите, на которой стоял эмалированный чайник с цветочком на боку, засыпал горсть таблеток в рот, правой рукой взял чайник и остатками воды из носика залпом запил таблетки. «Ну вот, теперь порядок. Теперь в спальню и спать… Завтра всех предупрежу, что заболел. Надо отлежаться».

Перебирая руками по стене, он добрался до спальни и как подкошенный рухнул на неразобранную кровать. Его сильно знобило. Вилен, как мог, сгреб покрывало вместе с одеялом и завернулся, как в кокон. Тяжелые, словно налитые свинцом веки медленно опустились, в глазах желтыми кругами отпечатался яркий свет кухонной лампы, в ушах гудело, тело стремительно покрывалось лихорадочным ознобом. Спустя минуту он провалился в глубокий сон.