Читать книгу За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка - Юрий Федорович Шкапов - Страница 3

За полями, за лесами

под седыми небесами,

возле речки тихой, узкой,

на равнине среднерусской

и на русской же земле,

жил старик в одном селе.

У колхозника… нет сына.

Эх, и ладный был детина,

уж головушка буйна!…

Забрала его война.

Жить ему б, отцу и сыну…

Горе враз согнуло спину,

придавила грудь доска -

безысходная тоска.

Бабка, криком хоть кричи,

еле дышит на печи.

И сноха застыла в позе,

ровно льдышка на морозе.

Что ж теперь, всему конец?

А внучонок – пострелец?

Дал–то бог, ведь он с лица

прямо копия отца.

После сытного обеда

даже чуть похож на деда.

Да к тому ж еще накидка:

дед – Никитка, внук – Никитка.

Переможился старик,

к боли будто попривык,

порасправился немножко.

Тёплым летом, взяв лукошко,

шёл в лесок набрать опят.

С головы до самых пят

загорелый, как жучок,

рядом с ним шагал внучок.

Дед души не чаял в нём,

ночью вместе, вместе днём.

Неспеша, солидно, веско

обходили перелески.

Дед, тот шарит посошком,

внук вприсядку, "петушком".

Поустав, залягут в травы,

и начнут свои забавы,

делать дудочки, свистки.

Внуку радость, дед с тоски.

Как – то дед сказал: "Внучок,

дай–ка мне во–он тот сучок!"

Повертел в руках, прикинул,

сам уселся на пенёк.

Час всего какой–то минул,

обозначился… конёк! —

Горбунок – конёк ретивый.

Вот потряхивает гривой.

Вот на нём уж в свой черёд

чёртик задом наперёд.

Дед с пенька тут чуть привстал

и мудрёно так сказал:

"Нету божьего участья,

на–ка чёртика на счастье!

Может, хоть тебе случится

малость к счастью приобщиться."

Внук за пазуху скорей…

Мудра старость,

жизнь – мудрей,

задаёт головоломку:

где упасть – стели соломку!

"Де–да!..Ба–ба!.." – мать–то в поле

от зари и до зари, —

лопотал мальчонка вволю.

А потом заговорил:

"Деда – дай! Не трогай, баба!

Мамка, скоро дашь поесть?!"

Смотрят, что–то делать надо,

внук на шею может сесть.

Долго думали – рядили,

наконец определили

на семейном на совете:

дед за внука пусть в ответе.

Есть закваска, нужны дрожжи,

в этом деду – в руки вожжи.

Пусть обдумает как должно,

круто взять, аль осторожно.

Если вдруг "под хвост вожжа",

чтоб распутал не брюзжа.

И ещё наказ был деду,

чтобы с внуком вёл беседы.

О людской житейской доле,

кто поменьше, кто поболе.

О земле и разных странах.

О букашках – тараканах.

Обо всём, что есть в природе,

есть в себе, и есть в народе.

Дед согласен, и по–русски

нёс ответственность нагрузки:

грянет гром – начнёт креститься,

спешка в этом не годится.

Ну, когда дела шли гладко,

говорил он для порядка:

"Так–то дело, брат, Никита, —

где собака–то зарыта!"

Если ж вдруг случалось что–то,

прошибало что до пота,

тут уж деда заносило:

"Ах, нечистая ты сила!.."

Вообще ж дипломатично

начинал он так обычно,

(профилактика для внука -

деликатная наука!):

"Как сказать тебе попроще…

Вот возьми хоть эту рощу.

Все – деревья, все – сродни.

И права у них одни.

Всем им поровну даётся.

Да…не поровну берётся!

Дуб, смотри каков, могуч,

так и тянется до туч.

А осинки да берёзки -

мелки, жидки, как подростки.

Только дело, брат, тут в том:

загремит из тучи гром

вслед за молнией – стрелою,

и со славою былою

распрощался дуб на веки.

Только жалкий вид калеки.

А берёзки да осинки

и там всякие лесинки,

до трухлявости в тиши.

Что же лучше? – Сам реши.

Вот и жизнь – дремучий лес:

тот вершит, кто – "до небес!"

Ну и ждём всё лучших дней,

наверху – им т а м видней…"

Дед хоть редко, иной раз

про войну ведёт рассказ.

Про войну и про отца

внук бы слушал без конца.

"… Эх, невзгодина лихая!"-

как всегда закончит дед,

и вздохнёт с глубокой болью.

Внук сопит, и в рот пихает

свой пробеганный обед,

две горбушки хлеба с солью,

и вздыхает с дедом врозь, —

он про подвиги, небось…

Так и рос наш паренёк.

Рос ни низок, ни высок,

ни широк, ни "хил" в плечах,

не могуч, но и не чахл.

В общем, рос парнишка в меру.

Октябрёнком, пионером.

В меру боек, говорлив,

только чуточку ленив.

Был он в школе середняк:

длинный ряд годков учёбы,

знаний дебри и чащобы,

проходил он кое–как.

Не давал себя в обиду,

(не бежал реветь домой),

в школу шёл примерный с виду,

а из школы – бог ты мой!

Деревенские привычки!

Драл девчонок за косички.

Дрог до зуб–на–зуб на речке.

Спал зимой на русской печке.

Грязь месил дубелой пяткой,

воробьёв пугал рогаткой,

лёд сосулек грыз в капель,

нараспашку шёл в метель.

Не считалось за слабинку

с кошкой, псом дружить в обнимку, —

засыпал, и вместе ел.

И ни разу не болел.

И не помнит, был ли грустным.

Говорил по–русски вкусно,

чуть врастяжку, чуть на "а", —

по наследству речь дана:

бабкин тон и склад всей речи,

хоть теперь уж та на печи,

а когда–то ведь была -

(божий дар натуры русской?) —

нет ли дел, иль есть дела,

по порядку вдоль села -

ля–ля–ля, да ла–ла–ла,

белой лебедью плыла,

иль катила чуть впритруску…

Время шло, малыш подрос,

и конечно, встал вопрос:

кем же быть? Ну хоть, к примеру,

может, станет инженером,

иль останется в селе?

В общем, близко ли, далече,

что он будет, человече,

дальше делать на земле?

Плыл над миром звон Победы!…

И… горьки её последы.

Заслонили свет стеною,

и заходит сердце, ноет.

Где–то жизнь кипит во–всю.

Где–то…

В рост пошёл…овсюг.

Хлеб в полях теснит и глушит.

В быт пророс и тронул души, —

цепче глаз, вольней загляд,

руки–спины не болят…

Тяжко было в том краю.

Люди жили "как в раю".

Побросав под плуг картошку,

уходили в лес с лукошком,

(потихонечку, "задами").

Жили ягодой, грибами.

Пусть лимон иль апельсин

сладко мучает грузин;

где–то пусть из–за наград

люд сажает виноград;

ну их, сласти там, урюки…

То ли дело – руки–в–брюки! —

(раструдись, а всё впустую,

выгребают подчистую…)

А придёт пора картошки -

городские под гармошку,

(иной раз под духовой!),

всковыряют, и – долой.

В общем, "вольная житуха".

Да пришла на них поруха:

молодые подрастают,

кончат школу, и – растают…

Вот и наш меньшой Никита -

ну к чему тут волокита! —

десять классов в десять лет,

а потом сказал: "Привет!"-

и прошёлся руки–в–боки:

что ему теперь уроки,

он себе хозяин сам,

не какой–нибудь пацан,

и пришла ему пора

подаваться со двора.

Начинается земля,

как известно, от Кремля.

Счёт ли годам, счёт ли вёрстам,

каждый шаг народа свёрстан,

отпечатан, сброшюрован

и, где надо, прошнурован.

Север, запад, юг, восток -

это звёзд кремлёвских ток,

и для каждой части света

шлёт лучи страна Советов.

До границ востока, юга

здесь зимой гуляет вьюга,

а до Северной Земли

трассы южные легли.

На полях кому что надо,

от пшениц до винограда.

В недрах матушки–земли

толщи кладов залегли.

На основе братских уз

образован был союз:

прелесть юга, зной пустынь,

синь тайги и тундры стынь.

А всему здесь голова

и была и есть – Москва.

Эх, Москва! – всему начало.

Ты по–разному встречала:

на руках одних качала,

величала и венчала;

от иных – одни мочала.

Но у всех мечта теплится

побывать в родной столице.

Там–то вот, в начале света,

и решил пытать совета,

и решил искать ответа

наперёд как надо жить, —

(как о хлебе не тужить,

решета не зная, сита) —

деревенский наш Никита.

Как ни прячься, ни тяни,

наступают эти дни,

дни тоски и дни тревог, —

внук шагает за порог.

Хороша, легка дорога

из деревни в города.

Возвращается немного,

всё туда, туда, туда.

И чего так люди рвутся?

На асфальт с дворовой лужи?

Чтоб одеться и обуться,

подтянув живот потуже?

Теснота – милей простора,

грохот – лучше тишины…

Гарь машинного затора

пахнет слаще бузины?

Непонятно, непонятно.

Век живи, и век учись.

Вот к каким "родимым пятнам"

поворачивает жизнь.

Мыслей, дум, сомнений схватки…

Дед всю злость срывал на бабке,

распалялся старый псих.

Ну потом кой–как затих.

Посчитал в уме, прикинул,

казначея–бабку сдвинул

чуть в сторонку, – та кряхтит,

мол, в тряпице не ахти.

Что ж, работал не по найму

всю войну, после войны.

Облигаций всяких займов,

коль оклеить, вполстены.

Были святы те бумажки:

то – война, а то – на ГЭС.

Труд великий, горький, тяжкий…

Ну а тут попутал бес,

дед на всё махнул рукою:

эх ты, с жизнею такою! —

надо внука провожать,

надо парня обряжать.

Сгрёб бумажки, и – на трассу,

что в районный центр, в сберкассу…

Сразу всё проверил, чохом.

"Н-да, – сказал себе со вздохом. —

Тут сбор–касса, а не кон.

Деньги к деньгам, – то закон.

Хм, взять на чём хотел барыш, —

на–ка, старый, тебе шиш!

Рот раскрыл, что кот на сало…"

На душе покойней стало,

усмехнулся не грустя:

"Ишь, куда завёл пустяк!"

Игрока прошёл угар.

Свёл овечек на базар,

всё что надо закупили

и Никиту обрядили.

Боль зубная лишь родня

ожиданью того дня.

Вот и этот день настал.

Ночь никто из них не спал.

Отодвинув чуть в сторонку

у печной трубы заслонку,

дед сидел, курил всю ночь,

отгоняя думы прочь.

Бабка, та в углу на печке

засветила богу свечку, —

пусть не числит как докуку

и пошлёт чуть счастья внуку.

Нет покою от волненья, —

мать скользит неслышной тенью,

вся поникнув от расстройства…

Лишь виновник беспокойства

спит–сопит "без задних ног",

как телёнок–сосунок:

уезжать, а он – каков! —

всё до третьих петухов,

заявился на рассвете.

Что тут скажешь… Эх вы, дети!

Спит себе, и нет забот,

хоть семнадцатый идёт.

Сладко чмокает во сне…

Вот и зайчик на стене, —

над землёю солнце встало,

на работу люд позвало.

Зайчик прыгнул на кровать.

Что ж, пора, пора вставать!

Долго ль, коротко ль сбираться, —

срок в дорогу подаваться.

И Никита – вот он, весь:

скромен, тих, посбилась спесь.

Вид немного необычный,

в первый раз одет прилично.

Что и скажет, то негромко.

Просмотрел свою котомку,

сунул мыло, щётку, пасту.

Хомутом неловким галстук.

Жжёт подошвы ног обнова

после беганья ночного. —

А! пустяк, – пройдёт, притрётся.

Подберём, коль плыть придётся

в Антарктиду на китов.

Ну а тут и так готов!

Первый шаг, он – на всю жизнь.

Время, стой! Чуть задержись,

дай подумать человеку:

можно жить как интересней

и шагать по жизни с песней;

и – пройти по ней калекой…

Дай подумать человеку!

"Что ж, готов? – Твоя берёт, —

дед тут выступил вперёд. —

Ну, присядь перед дорогой,

я скажу тебе немного…

С точки зренья старены,

спать мы нынче не должны.

И чесать лопатки тоже

вроде нам теперь негоже.

Но, скажу тебе, Никитка,

хочешь жить начать ты прытко.

Ладно, съезди, посмотри.

Только всё ж глаза протри:

вон соседский сын Данилы

сеет, пашет любо–мило;

говорит о нём народ -

будет славный хлебороб.

Иль возьми Гаврилы сына:

на завод пошёл детина,

он до техники охочий, —

будет стоящий рабочий.

Мог и ты б по их примеру.

Аль ты сразу в инженеры,

в доктора там, – как их там?"

"д-Я ещё не знаю сам…"

"Мда-а, я вижу – держишь стойко,

и науку знаешь бойко,

что есть классы, что прослойка:

пусть те – в дом, а мы – в пристройку?

Ладно, что уж тут тянуть,

коль решил, то – в добрый путь!"

Дед вздохнул, шагнул к порогу,

кукиш тыкнул в угол богу, —

(а! греши иль не греши…), —

"Ты уж нам… того, – пиши!…"

В тишине, звеняще–хрусткой,

даль полей равнины русской,

темь лесов, предхолмий синь.

Край родной, куда ни кинь!

Ты потом нам будешь сниться

журавлём, а не синицей.

О тебе, сколь жизнь отпустит,

чувство тёплой сладкой грусти

мы храним как амулет…

Только не в семнадцать лет!

А в семнадцать наш Никита, —

ну к чему тут волокита -

прелесть, воздуха дрожанье,

писк цыплят, лошадок ржанье,

охи, вздохи, провожанье, —

вскинул за спину мешок,

в дни военных лет рождённый,

у туристов утверждённый,

плеч не режет ремешок, —

и – пошёл походкой строгой.

Пыль завесой над дорогой:

мчит машина спозаранку.

Подвезти? – Один момент!

Влез Никита под брезент,

в пыльный кузов.

До свиданья!

Позади все сны–гаданья.

Сел, вздохнул, махнул рукой…

Виснет дымка над рекой.

Пахнет пылью, потом, пашней.

Пахнет… выпечки домашней

пирогами из мешка, —

есть так сразу захотелось!

И куда–то делась смелость,

видно, брат, тонка кишка.

И Никита, – в эту пору

грузовик вползал на гору,

с перебоями тянул, —

пироги все "навернул"!

Посмотрел – далёкой точкой

всё стоят и дед, и мать.

Пашня, поле, луг, цветочки, —

доведётся ль увидать?

И село уходит в даль.

Жаль? – А вроде бы не жаль…

Скрылся дом за поворотом.

Распахнула жизнь ворота:

ну, езжай смелей, Никитка!

(Не забудь: назад – калитка…)

Старики одни. Одни…

Боль зубная – та сродни

этой боли расставанья.

Что ж, теперь лишь ожиданье.