Читать книгу Вольность. Или мои беседы с Голубкой - Юрий Георгиевич Занкин - Страница 5

Она, моя мать, научила меня, что жить надо не для себя. А для людей… И я безгранично благодарен ей за это. Я и изобретал, я и состоялся как несомненный Изобретатель, лишь с одной единственной целью, – помогать людям. Облегчать их, зачастую, крайне не лёгкий труд… Их крайне не лёгкий труд. И, таким образом, если бы я жил только для себя, – только бы для себя. То тогда, когда я стал уже одиноким, восьмидесятилетним стариком, вдали от моей родины Сербии. То я, несомненно, – я бы чувствовал себя крайне несчастным… У меня было бы тогда такое ощущение. Что – жизнь моя не задалась. Что я прожил её впустую., напрасно я её прожил…Но я был тогда всё равно в какой – то мере счастлив, несмотря на то что я был всё же одинок…Если, кончено, ни считать моей Голубки… кто всегда со мной… если ни считать моей дорогой Голубки. Кто всегда со мной… моей Голубки. Я был стар, и к тому же я не имел своего дома. И к тому же я не имел своего родного мне дома…Впрочем, если бы ещё ни смерть на моих руках моей дорогой Голубки… Так отчего же ты тогда умерла, – в той другой моей жизни ты умерла. Так отчего же ты тогда умерла, моя Голубка… А, ведь, ты тогда… и на протяжении многих лет моей жизни ты меня предупреждала, моя Голубка, – не играй с Дьяволом в его зловещие дьявольские игры… Не играй, Художник. Остановись, «Художник»!.. Да, ты меня тогда так и называла, – «Художник»… моя Голубка. А ещё ты мне говорила, что я – «Вольный Художник – Изобретатель». Но я играл… Я продолжал играть с Дьяволом в его зловещие, потенциально всё разрушающие, дьявольские игры. И, вот почему я продолжал с Ним играть в эти его зловещие игры…в эти его дьявольские игры…И, вот, почему я продолжал с ним играть… И вот почему я продолжал с ним играть..

Да, я хотел помочь людям. Я очень хотел помочь людям. Но это было лишь одна, лишь самая светлая сторона моей той, местами счастливой, но местами и несчастной, жизни…Но было ещё и тёмная сторона моей жизни. О которой и предупреждала меня моя Голубка. О которой и предупреждала меня моя Голубка..

Казалось… Изобретать! Изобретать! Изобретать! Это всё чего я хотел! Казалось… Мне так казалось. Всё – таки я был больше вольный практик, нежели чистый теоретик. «Чистая» теория меня и вовсе не привлекала. А привлекала меня Тайна. Скрытая Тайна скрытой вселенской Природы меня привлекала в той, – другой жизни, – более всего. Более всего… Мне непременно нужно было воплотить, вскрыть, на практике эту её, эту её, никем до меня ещё не разгаданную. Эту вселенскую Тайну… Эту её Тайну нашей с вами всегда такой таинственной, и всегда такой скрытой, Природы. Всегда такой таинственной Природы…Так кто же всё-таки так тщательно, и так продуманно, преследует меня с этой её Тайной?.. Природа. Да, та сама Природа. Та самая Природа, в которой, – хотим мы того или нет, – но есть место и самому Дьяволу. Ну, а как же тут без Дьявола… И этот Искуситель наш не дремлет… Он не дремлет…Власть над Миром. Над той же Природой. В конце концов, эта Вселенская Власть, – считать, полагать что мой Мозг это и есть та самая Власть… Да, мой Мозг., и эта его такая странная работа… такая странная его работа., это и есть та самая Власть. Власть над всей Вселенной. Это и есть Моя Вселенская Власть… Да, так оно и есть… Сначала эта Моя Власть, а затем уже я передаю эту Мою Власть, – вместе с работой моего Мозга, – я передаю эту мою Власть людям. Это же не Дьявол заставляет меня, мой Мозг, служить ему. А я сам… добровольно – я сам…Я так думал… Я так тогда думал… А это уже я сам заставляю того же Дьявола служить мне…Служить работе моего Мозга…Служить людям. Это я уже заставляю Дьявола… Я его заставляю…Это потому… Это потому что такова работа этого «моего Мозга», этого «моего Мозга». Но ты, моя Голубка… Тогда, свой смертью, попыталась сказать мне о том… Доказать мне, – что никто… Что никто ещё не смог обмануть Дьявола!

Хотя многие и пытались. Но заблуждались… Хотя многие и пытались. Хотя многие и надеялись. Многие и пытались… Но никто ещё не мог… Никто ещё не смог. Но я думал, я надеялся, несмотря на смерть моей Голубки. Я всё ещё надеялся… Я попросту… Я уже не мог остановиться. Ибо механизм работы моего Мозга по созданию моей «Мировой системы» был уже запущен. Был уже запущен тогда этот «мой Мозг… И я не смог тогда остановиться. Но ты… Но ты умерла моя Голубка. А я не смог тогда остановиться. Я попросту тогда не смог остановиться!.. Прости прости меня, моя Голубка… Прости меня, моя Голубка. Я попросту уже тогда не смог… остановиться…

Но. И тем не менее. И тем не менее… Но с другой стороны, – для меня нет большего удовольствия, чем создавать нечто Новое. Новое именно на пользу людям. Для кого-то важно первым получить патент на своё изобретение. А для меня важнее всего, – видеть, что мое изобретение нужно человечеству…Облегчит жизнь человечеству. Сами деньги никогда не были моим главным стимулом. Они интересовали меня только как средство для удовлетворения насущных потребностей, и как средство для продолжения моих изысканий…И как средство для продолжения моих изысканий… Я не люблю думать о деньгах. Вовсе не люблю…Наука, моё изобретательство, – вот, что меня занимает. Вот что для меня главное…Однако… Этот Дьявол. И эта его Тайна, которую он и выдаёт за Тайну самой Природы… Я готов. Я готов попытаться разгадать эту его Тайну. Но я не готов продать ему свою душу за эту его Тайну…И никогда её не продам…Никогда… Так что. Мы ещё с тобой поборемся, Дьявол. Мы ещё с тобой поборемся… Я верю. Я знаю, – что мой Мозг тебя одолеет. И это моё любящее сердце тебя победит. О, ненасытный Дьявол. Я Верю. Я Знаю. Мой Мозг тебя победит… Я Верю… Я Знаю. Мой Мозг тебя победит…Мои

Мысли носятся в моей голове вихрями., перескакивая с одного на другое. Перескакивая с одной на другую… И я им не мешаю… Пускай себе веселятся. Пускай себя носятся… Пускай. Я знаю, – они прекратят летать лишь тогда, когда сложатся в идею. Но, что годится для моей науки, для моего Мозга, то не годится для написания мной каких – либо моих воспоминаний. Иначе никто уже не поймет – что я такое здесь пишу… А мне – то надо… Мне очень надо, чтобы меня поняли. Для этого я и решил делать эти мои записи о моей прошлой, и моей настоящей, жизни. О моей жизни той… Тогда, ещё до моей земной смерти. Тогда, и сейчас, – уже после моей смерти… И после моего уже возвращения на Землю., после моего возвращения с Небес. Если можно так сказать, на эту грешную Землю… после моего возвращения на Землю. Но об этом новом моём возвращении на Землю я напишу Вам позже… потом… Позже…После… После…А пока вот что. А пока вот что..

6 июня 1884 года я ступил на американскую землю. Я был измотан тяжелым плаванием. Я был голоден, как одинокий волк зимой без его стаи. После моего длительного плавания земля качалась у меня под моими ногами, словно палуба в штормовую канитель. Но все неприятное уже не имело никакого значения. Я всё-таки добрался до Нью-Йорка, и был этим несказанно счастлив… Я был счастлив. Счастье ударило мне в голову словно сильное вино. Я был пьян… Я был пьян от счастья. Я был пьян от моего неизбывного счастья. Однако, на землю обетованную я ступил с четырьмя центами в пустом моём кармане…Отчаявшийся юноша в моём лице действительно решил поставить всё на кон. А потом… в случае моего проигрыша, я хотел утопиться. И я вовсе при этом не лукавил. В случае моей неудачи я бы и в самом деле это сделал. И это было для меня так по-человечески… Но у меня была Надежда, как ты знаешь, моя Голубка. У меня была Надежда, – в Америку я вёз с собой вполне мной сформированную мою идею переменного тока. И идеи всяческого оборудования, связанного именно с этой моей идеей переменного тока… И именно этой моей идеей я и собирался осчастливить сначала обетованную землю Америку…А затем уже, в её лице, – осчастливить и всё человечество. И всё человечество я надеялся тем осчастливить… Я так надеялся. Но…

Америка молода, и традиций у неё вовсе нет. Боюсь, что когда они сформируются, – то будут совсем не такими, какими они должны быть согласно завета нашего Творца. Какие традиции могут сформироваться в стране, – где отсутствие совести, и порядочности, считается не унижающим человеческое достоинство недостатком. А – главным и подлинным их, американцев, достоинством… А главным и подлинным их, американцев, достоинством… Какие же у них тогда смогут сформироваться традиции… Да, какие у них могут быть достоинства… да, какие..

В Европе сотрудники Эдисона за проделанную мной непростую мою работу обещали выплатить мне крупную денежную премию. Но, после того, как я выполнил всю мою работу, они попросту посмеялись надо мной, – и выгнали меня затем «в зашей». Я внушал себе, что все случившееся со мной – это к лучшему. Что бы было, если бы я получил обещанную мне премию? Я бы купил матери дом, и продолжил бы работать в Париже. А сейчас я плыву в Соединенные Штаты к Эдисону!.. Я буду работать у лучшего изобретателя в мире (таким мне тогда казался Эдисон!). И вместе с ним!.. Объединив наши умы, мы сможем создать нечто невероятное! Грандиозное! Тот Эдисон, который и являлся в моем воображении, не мог допустить, – чтобы его алчные сотрудники пятнали его репутацию, обманывая доверчивых людей. Он непременно восстановит справедливость, выплатит мне мои 25 000 долларов. А жадного и подлого Реверди, с его помощниками, он выгонит к чертям…Он выгонит их к чертям собачьим..

Знал бы я, чем все это закончится! К 25 000 добавятся еще 50000!.. Но если бы ни рисовать в воображении во время плавания радужных картин, то впору было бы мне прыгать от тоски за борт… Огромное безбрежное пространство океана оказывало на меня странное, завораживающее, действие. Оно пугало, и манило меня, одновременно… Будто я плыл в лапы самого Дьявола… Кто обещал мне… Кто обещал мне… впрочем не важно. Впрочем не важно. Но об этом потом… Но потом об этом… Время от времени, когда я глядел на пробегающую мимо меня воду, у меня появлялась безумная мысль, – прыгнуть в нее… И попробовать достать до дна… и попробовать достать до дня. Но я не прыгнул… А некое такое Око, глумливое, смеющееся надо мной Око, подмигивающее мне. Оно Смеялось надо мной. Вставало из – за горизонта вместе с каким – то непонятным ещё Облаком, и утверждало мне при том, – «Не всё ещё зависит лично от тебя, дружок. Прыгай, не прыгай, – но, всё равно, ведь, слишком высоко не прыгнешь…Выше самого Высокого – не прыгнешь. А если и «прыгнешь», – то уже там… В твоей, теперь уже такой близкой для тебя Америке. Там ты и прыгнешь… Возможно. Если сможешь…Прыгай, не прыгая… Только лишь там ты и сможешь… Если, кончено, сможешь…»…

Я смог подробно рассказать Эдисону о своем двигателе, работающем на переменном токе. И описать все его преимущества по сравнению с постоянным током…Я знал, что Эдисон сторонник постоянного тока, и ожидал бурной дискуссии. Более того – я жаждал ее, потому что ничто в жизни не доставляет мне такого удовольствия, как научный спор с умным, и достойным, собеседником. Не правы те, кто говорят, – что истина рождается в спорах. Не правы… В спорах она не рождается, а оттачивается. Исчезают сомнения, оттачивается ход рассуждений, исправляются при этом ошибки. А если же мне не с кем и поспорить относительно какой-то моей идеи… я тогда спорю сам с собой… Я тогда спорю сам с собой…

И вот… к моему удивлению, Эдисон не стал спорить вовсе со мной…Он попросту, ограничился тем, что назвал мой двигатель переменного тока «бесполезным». И «никому не ненужным». Он назвал мой двигатель «никому не нужным»…Я, было, согласился. Я согласился, и со следующего дня сразу же приступил к работе. Я переселился в лабораторию. Работал по 22 часа в сутки. Спал я по 2 часа здесь же, на составленных вместе стульях. Спал где, и как, мог… Мысли ж мои возникали в моей голове одна за другой.

Одна за другой. Работая над усовершенствованием двигателей, я добровольно вызывался помогать, – и если где-то случалась крупная авария, я уже мчался на помощь… Я был «тут как тут». Другие же сотрудники, вместо того чтобы быть мне благодарными, считали меня карьеристом, и тихо., а когда и не тихо, меня ненавидели. Мне дали ироничное прозвище «Парижанин». Я же не был карьеристом, – я просто болел душой за компанию Эдисона, которая меня приютила, которая казалась мне моим домом на чужбине… Я нахваливал моего, казалось, благодетеля Эдисона в письмах матери так, что она стала молиться за него, – молиться за моего благодетеля и друга… Эдисон же нещадно эксплуатировал меня. Нещадно эксплуатировал меня, а я считал его своим другом. Я был наивен и доверчив. Я же был наивен и доверчив. Да, и до сих пор я считаю, что лучше уж пусть меня обманут, чем я заведомо буду плохо думать о человеке, подозревать его в чем-то недостойным…Пусть уж лучше меня обманут… пока человек не покажет мне, что он недостоин доверия, я ему доверяю…Я ему верю… Таким уж я и родился. Таким же я и умру… Таким же я и умру… таким – каким родился… Таким я и умру.

После того как я выполнил всё задание моего «благодетеля» Эдисона, тот сказал, – что он пошутил насчет выплаты мне за мою работу 50000 долларов. Я возмутился…А он рассмеялся мне в ответ. Эдисон отрицательно при том покачал своей не по размеру большой головой, и сказал, что – в Америке не принято торговаться с работодателем. На том мы и расстались… На том мы с ним и расстались..

Что же касается шпионажа в Соединенных Штатах, то шпионаж встречается в Америке повсеместно. Здесь все шпионят за всеми… Все шпионят за всеми. У Эдисона повсюду были свои люди – шпионы, и многие из тех, кто работал на него, работали еще на кого-то другого, – на его конкурентов, на репортеров… На людей, которые хотели вложить деньги в изобретения. Изобретения давали очень хорошую прибыль, сравнимую с той, что даёт игра на бирже. Но в отличие от игры изобретения были более надежным делом…Время от времени со мной знакомились люди, которые называли себя «финансистами». На деле они таковыми не были, – просто они имели некоторую сумму денег, и искали изобретателя для создания компании с ними на паях…

На первых порах мои новые партнёры Лейн и Вайль казались мне партнерами, о которых можно только мечтать. Они казались мне людьми честными, порядочными, надежными. Точнее, казался один Лейн, поскольку Вайля я почти что не видел. Лейн интересовался ходом работ. Ему я отчитывался, и от него получал сведения о состоянии наших дел. Работал я сразу по нескольким направлениям, – занимался лампами, переменным током, и проблемой передачи электрической энергии на расстоянии…

Мое впечатление о Лейне существенно испортилось после того, как он предложил мне «порыться в чужих патентах». Оказалось, что у него был свой человек в патентном бюро…Я возмущенно отказался, сказав, что привык читать статьи в научных журналах, а не патентную документацию. Мне стоило насторожиться еще в тот момент. Но я предпочел объяснить случившееся не беспринципностью Лейна, а американской манерой вести дела…О, как же я ошибался!.. Фразой «здесь все так делают» можно оправдать любую низость…Нет, порядочный человек даже среди подлецов и мошенников остается порядочным человеком. Но… в Америке… Все., или почти все, «так делают». В Америке…Так Все делают..

В Соединенных Штатах принято торговать воздухом, продавая то, чего еще нет. «Нельзя терять время, потому что время – это всегда деньги», – объяснил мне Лейн. – «Пока у нас дойдет дело до контрактов, мы успеем наделать много много ламп уже в новой нашей компании». Так оно и вышло… В результате новая компания получила часть прав от старой, и всё это было настолько запутано, – что все досталось моим негодяям-компаньонам…А я же получил только акции. Которые ничего уже не стоили… И у меня снова не было ни гроша. Я же не имел никаких сбережений, потому что как компаньон не получал зарплаты, а всю прибыль мы вкладывали в развитие дела. Мне нечем было платить за дом. Я вновь оказался на улице…

Нищий и бездомный Изобретатель оказался один в чужой стране… И я вновь оказался на улице. Еще один циничный обман едва не сломал меня теперь уже окончательно, окончательно, и бесповоротно. «Что же такое получается?», – горько думал я, – «Неужели никому… никому вообще нельзя верить… Неужели никому нельзя доверять?..»… ты это помнишь, моя Голубка., и я вновь, и я вновь оказался на улице, теперь уже Нью – Йорка… И я вновь стал нищим и бездомным…И я вновь оказался на самом самом дне этого мира… И я вновь оказался на самом его Дне..

Что делать? Основывать новую компанию с новыми прохиндеями?.. Я находился в состоянии глубочайшей депрессии… можно сказать, что я был на грани самоубийства. Только, вот, мысль о моей матери, которая тогда еще была жива, и удерживала меня от того, чтобы всерьез думать об уходе из этой презираемой теперь мной жизни. Жизни под напором – всё поглотившего, всё извратившего, всё опошлившего, «чистогана»…Но черные мысли о том, – как можно жить в этом мире, полном подлости, лжи, и обмана, и зачем в нём, в таком мире жить, – преследовали меня постоянно… и не давали мне покоя. И не давали мне теперь покоя… И преследовали, преследовали меня теперь постоянно. Теперь уже постоянно и всегда… Теперь уже – постоянно, и всегда..

И что меня больше всего при этом губило, при поиске моей новой работы, – это было то, что я всегда предпочитаю говорить правду…А то, что бывший компаньон фирмы ищет работу по найму – сразу же настораживало моих потенциальных работодателей…Здесь, в Америке, более чем где бы то ни было не любят неудачников. Потенциальные же работодатели наводили справки у Эдисона… и у Лейна с Вайлем. А эти негодяи так рьяно поливали меня грязью, – что о приеме меня на работу, по специальности, не могло быть и речи. Не могло быть и речи…

Они, будто сговорившись, пели в унисон. Характеризуя меня как психически нездорового, скандального, вечно всем недовольного типа, который любит претендовать на то, что ему не принадлежит…То есть, – присваивать себе чужие изобретения. Инженер же, по их словам, из меня был никакой. Эдисон же опустился до того, что заявил, – будто он не мог доверить мне ничего, серьезнее замены ламп…И я слушал весь этот бред, не веря своим ушам. «Черт с ними!» – решил я, принимая вызов, который бросила мне моя судьба. Если у меня не получается устроиться инженером, – я найду какую-нибудь другую работу!.. Иную работу. Да хотя бы сторожем…Да хотя бы сторожем.

С моей привычкой обходиться минимумом часов для сна, я буду хорошим бдительным сторожем. К тому же такая работа даёт возможность параллельно заниматься умственным трудом…

Однако, сторожей вообще не брали без рекомендаций. Только я в своей наивности мог предположить, что кто-то способен доверить сторожить что-либо бездомному бродяге, каким сейчас я был. И всё более и более опустившемся бродяге, каким в то время уже был я., и с каждой пропущенным мной без работы днём, я и был всё более и более опустившемся бродягой. Именно таким тогда был я. Из мерзкой, тесной, комнатенки я уже очень скоро перебрался в ночлежку, потому что платить за отдельное жилье мне было уже нечем… Я жил в таких условиях, которые иначе как «скотскими» нельзя было и назвать. Представьте себе большие комнаты, вдоль стен которых тянутся трехъярусные полки двухметровой ширины… полки гордо именовались при этом «койками». Ночлежка же, с отдельными койками, стоили много дороже… но даже эти полки были забиты людьми… в проходе торчали ноги, обутые в мерзкие дырявые ботинки., заплати, – и получишь мерзкий вонючий дырявый засаленный тюфяк, укладывай его затем на свободное место И спи!.. и спи! Спать же приходилось не разуваясь, в одежде, подложив под голову мешок с прочим своим имуществом, иначе велик был риск не найти поутру чего – либо из своих вещей. На грязном же полу, который никогда не подметался, и уж тем более не мылся, спали те, кому не хватало денег на «койку». Бывали дни, когда и мне приходилось спать на полу. Что я при этом испытывал, словами передать невозможно, – омерзение, содрогание, жалость к себе, зависть к тем, кто может позволить себе спать на «койке»…Когда я впервые пришел в ночлежку, то ужаснулся при виде «коек» и подумать не мог, – что настанет день, когда я буду мечтать о них. Одно лишь было хорошее в этих ночлежках, – там было тепло… Тепло же – это самая величайшая ценность для такого бездомного, каким я был, в ту холодную пору. В тепле же и голод не мучает так сильно, и натруженные за день ноги болят меньше…Пока же я жил в хороших условиях, то не ценил я самых простых житейских благ…О, эти самые простые блага, теперь уже не доступные для такого бездомного бродяги как я. О, эти самые простые, простые человеческие, теперь уже не доступные мне, блага… О!.. где они… Где они теперь эти блага… Где они теперь…

Моя Голубка, ты же знаешь чего мне хочется здесь больше всего. Чего я, в конец концов, хочу, – я хочу, в конечном итоге, читающим здесь сейчас мой рассказ людям, выразить… Что я хочу выразить здесь моим рассказом., моим здесь рассказом мне хочется, чтобы после прочтения здесь моего правдивого повествования, в людях пробуждалось бы сострадание к тем, кто вынужден обитать на самом самом дне жизни… что не стоит презирать этих несчастных, не стоит думать, что они оказались на дне из-за каких-то своих пороков, из – за пьянства, лени и т. п…Большинство из них (и я это уже знаю лучше иных), подобно мне, оказались заложниками неких обстоятельств. И если у вас есть хоть малая возможность, возможность помочь кому-то из этих несчастных людей… То сделайте это. То сделайте это… Ибо, и я это теперь точно знаю, – нет большей радости в этой нашей с вами жизни, чем сказать себе, – я помог человеку… Я помог человеку вернуться к нормальной жизни. Я ему помог…Я ему помог… И этим я невыразимо счастлив. Невыразимо счастлив этим я тогда., я этим был так счастлив… Я Этим был так счастлив, – ведь я ему помог…Ведь, я ему помог.

Обедал же я в столовых самого низшего разряда. Старался выбирать такие, где было относительно чисто… чтобы избежать при этом болезней. «Только бы мне не заболеть!» – думал я. Ибо болезнь в моем положении означала бы мою гибель… Зарабатывать же на жизнь приходилось чем придется. Я был грузчиком, уборщиком улиц, землекопом, подручным каменщика. По случайности, которую скорее можно было бы назвать насмешкой судьбы, одно время я копал землю для прокладки кабеля компании Эдисона… «Проклятый негодяй!», – злился я, – «Ты снова вынуждаешь меня работать на тебя… ты снова запрягаешь меня. Я вынужден работать не тебя… Проклятый негодяй!..». Но разве мог я написать моей престарелой матери правду, – которая бы убила её?! Нет… я не мог. Копать землю было выгоднее всего, – землекопам платили лучше, чем грузчикам, или уборщикам. Когда же я немного попривык, – то стал хорошим землекопом. Очень хорошим, потому что был силен, вынослив и имел длинные руки. К Рождеству я нашел постоянную работу на строительстве надземки, и жизнь моя начала постепенно улучшаться…Копать мерзлую землю зимой в Нью-Йорке нелегко. Но зато зимой землекопам платят вдвое больше, чем летом. В моем кармане появились «лишние» доллары. На паях с одним соотечественником, тоже землекопом, я снял отдельную комнатку. Делить же комнату, пусть и очень маленькую, с одним человеком, тем более с таким же чистоплотным как и я, после грязной ночлежки, было для мня счастьем. Я немного обновил свой истрепавшийся гардероб. Пусть пальто, костюм, и сапоги, были куплены у старьевщика. Но все равно это была обновка, в которой я смог сходить в оперу. Поход же в оперу был для меня не просто наслаждением, – а символом того, что я возвращаюсь к прежней нормальной жизни…Правда, при этом было только одно небольшое неудобство, – я стеснялся мозолей на своих натруженных рабочих ладонях, и старался все время держать в театре руки так, – чтобы моих ладоней не было видно. Это вызывало некоторое напряжение. Это вызывало некоторое напряжение… Мозоли же мои исчезли полностью только лишь в 1890 году. Лишь в в 1890 году они исчезли. И всё же они исчезли… и ты это знаешь, моя Голубка, – когда исчезли эти мои злополучные мозоли… И ты это хорошо знаешь, потому что ты всё обо мне знаешь…Или почти что всё. Ты обо мне всё знаешь, моя Голубка. Однако, нельзя же, в самом деле, всю свою жизнь оставаться в землекопах. Мне Изобретателю по своему желанию, и призванию, нельзя же всё мою жизнь оставаться землекопом… Нельзя же. Надо было как-то попытаться исправлять это моё такое, – и в самом деле, – несправедливое положение. И я его попытался исправить…И я его, самым решительным, по моим возможностям, способом, попытался его исправить…И я это сделал. И я это сделал вот как..